Жена или жертва?..

1

В последнюю неделю ноября сразу после полудня мы с Гленном сели в его машину и отправились в Нью-Джерси. Мне нравилось путешествовать на автомобиле, хотя пейзаж за окном был скучным и однообразно коричневым: краски осени уже поблекли, а снег, который мог бы вернуть красоту окружающей природе, еще не выпал.

Я сидела рядом с мужем, чувствуя себя очаровательной и абсолютно счастливой. Перед отъездом из Нью-Йорка он купил мне белое шерстяное пальто, белую меховую шапочку и белые высокие ботинки до колен. Сама я никогда еще не одевалась подобным образом, но Гленн сказал, что мне, как северянке, очень идет белое.

— Ты моя зимняя девочка! От ботинок до серебряных волос, Дина. И не забывай об этом.

Я никогда не ощущала себя северянкой, даже наоборот, но меня переполняла радость. Чувствовать себя любимой было так приятно, что мною двигали самые лучшие намерения. Я хотела полюбить «Высокие башни» и озеро Серых камней. И как бы ни относились к женитьбе Гленна Колтон Чандлер и Наоми Холмс, я собиралась полюбить своих новых родственников и постараться понравиться им.

Никто не сможет поссориться со мной или неодобрительно отнестись ко мне, когда я так хочу доставлять всем удовольствие, говорила я себе. Вся моя драгоценная независимость была стремительно отброшена прочь. Никаких феминистских идей для меня больше не существовало. Я вела себя так, словно рождена была служить.

Гленн вел себя со мной очень мило. Он взял инициативу на себя, а я покорно следовала за ним. Раньше мне и в голову не могло придти, что я смогу быть таким хамелеоном: перенимать его настроение, его энергию и веселость, даже беспечную манеру поведения. Я чувствовала себя его партнером и любовницей, сообщником и иногда, к моему собственному удивлению, даже кем-то вроде матери.

Дело в том, что однажды Гленн даже напугал меня глубиной своего отчаяния. Видимо, он увидел блуждающий огонек исчезающего вдохновения и испугался того, что когда я сяду перед глыбой белого алебастра, ожидающей нас в «Высоких башнях», и приму необходимую позу, а он возьмет в руки резец и молоток, то образ, живущий в его душе, вдруг станет недосягаемым. В такие моменты Гленн начинал сомневаться в себе, и моей задачей было поддержать его, заставить поверить в свои силы, а главное — сохранять этот образ ярким и осязаемым, чтобы в нужный момент он не покинул его.

В большинстве случаев мне это удавалось, так что когда мы ноябрьским днем отправились в Нью-Джерси, наше настроение было бодрым и веселым. Мне нравилась его машина. Это был скоростной «ягуар» — кремово-белый, с низкой посадкой, один из тех, что оставляют далеко позади все остальные автомобили на шоссе. Гленн заметил, что никогда не покупал темные машины. Он нашел, что «ягуар» мне к лицу, и мы весело расхохотались.

Почему интуиция не подсказала мне, что такое беззаботное, безоблачное счастье не может длиться долго?

Во время поездки я продолжала задавать мужу вопросы. Мне было невероятно интересно знакомиться с подробностями его жизни.

Гленн рассказал, что родился в «Высоких башнях» и все свое детство провел у озера Серых камней, но в его памяти почему-то сохранились главным образом зимние развлечения и забавы. Он много говорил о лыжах, коньках и санках, с особым чувством отзывался о Рождестве, и я поняла, что он предвкушает его празднование в этом году. И все же я чувствовала в его повествовании какие-то пробелы, как будто он пропускал что-то важное, о чем-то умалчивал. Но если эти купюры и были намеренными, я не считала себя вправе добиваться подробностей, поскольку сама поведала мужу о себе далеко не все. Мы оба давно уже распрощались с детством, и у каждого из нас было свое прошлое.

— «Высокие башни» действительно твое родовое гнездо? — поинтересовалась я. — Когда же Чандлеры поселились в нем?

Гленн улыбнулся.

— Старый друг Колтона, который жил на другой стороне озера — сейчас он уже умер — рассказал ему об этом поместье, когда оно было выставлено на продажу, и отец купил его еще до моего рождения. Но тебе все равно придется выслушать семейное предание о том, что Чандлеры построили этот дом восемьдесят лет назад. Кстати, ты должна называть моего отца Колтоном.

Неоновые джунгли цивилизации вскоре остались позади, и за стеклами автомобиля замелькали маленькие, но густонаселенные городки. Они тянулись вдоль дороги, вьющейся среди коричневых ноябрьских холмов, и я весело читала вслух их звучные названия.

Мы миновали Кинлеон и Смоук Райс и через несколько миль добрались до Стокгольма.

В городке под названием Франклин Гленн сделал остановку, чтобы заправиться бензином, и рассказал мне, что это место известно своими полезными ископаемыми. Потом мы пообедали в комфортабельном ресторане, который когда-то был особняком губернатора. Когда мы добрались до Гамбурга, уже стемнело.

Названия этих небольших американских городков говорили о своих первых поселенцах — немцах, шведах, англичанах и австрийцах, — которые, тоскуя о покинутой родине, называли свои новые места обитания знакомыми именами европейских городов.

Теперь уже было недалеко до Сассекса, вблизи которого находились озеро Серых камней и «Высокие башни».

— Мне придется ненадолго отлучиться по делам, — предупредил меня Гленн. — Но я найду какое-нибудь уютное местечко, где бы ты могла дождаться меня.

Как только мы въехали в городок, он свернул с дороги на площадку для парковки, расположенную перед продовольственным магазином. Выйдя из машины, я ступила в полузамерзшую слякоть и с грустью заметила, что испачкала свои белые ботинки. Холодный сухой воздух оказывал бодрящее действие, а звезды над головой были яркими и чистыми.

Гленн ввел меня в ярко освещенный магазин и кивнул головой человеку за прилавком.

— Привет, Сэм. Могу я оставить здесь на несколько минут свою жену?

При этих словах в магазине наступила мертвая тишина. Несколько человек, делающих покупки, молча уставились на меня, а хозяин вышел из-за прилавка, чтобы пожать мне руку.

— Значит, вы вышли замуж за Чандлера? — спросил он.

Я почувствовала, что Гленн раздосадован чем-то и торопится уйти.

— Не волнуйся, со мной все будет в порядке, — заверила я его. — Я подожду тебя здесь. — Меня не интересовало, чем он собирается заняться.

Сэм, как эхо, повторил мои слова:

— С ней будет все в порядке, — сказал он и галантно предложил мне стул. — Чувствуйте себя, как дома, миссис Чандлер, — вежливо проговорил он.

Я уселась, чувствуя себя в своей белой одежде, словно на обложке модного журнала — бросающейся в глаза, слишком хорошо одетой и чужой.

Постепенно головы присутствующих отвернулись от меня, а я сидела не шевелясь, с улыбкой, прилипшей к губам, и жалела, что не осталась ждать мужа в автомобиле. Только один человек в магазине не отвел от меня глаз, и его взгляд был таким напряженным, что я слегка надменно повернулась, чтобы встретить его.

Нет ничего удивительного в том, что я вызываю любопытство в таком маленьком городке, успокаивала я себя, в качестве новобрачной, вступающей в известную семью. Но этот взгляд был скорее оскорбительным, чем просто любопытным.

Глаза, с которыми я встретилась, принадлежали мальчику лет шестнадцати. На его темно-каштановых волосах красовалась шапка в черно-красную клетку, длинные ноги облегали синие джинсы, а обут он был в короткие крепкие кожаные башмаки. Из своей куртки он уже вырос, и руки торчали из рукавов. Этот юноша ничем не отличался от других ребят своего возраста, за исключением умных, каких-то по-взрослому проницательных глаз. Ярко-голубые с темными ресницами, широко распахнутые, они застыли на моем лице с таким же выражением, с каким кролик смотрит на удава, готового его проглотить. Или в них было что-то другое? Мальчик смотрел на меня с жадным любопытством, но без малейшей враждебности. Надо было что-то сделать, чтобы прекратить это разглядывание. Я улыбнулась и приветливо заговорила с ним:

— Привет, я Дина Чандлер. А ты кто?

Юноша моргнул темными ресницами и облизнул губы кончиком языка, видимо, размышляя, стоит ли вступать со мной в беседу. Потом подошел ко мне и сел рядом.

— Меня зовут Кейт Макинтайр, — представился он и сделал паузу, по-прежнему напряженно глядя на меня.

Это имя словно обухом ударило меня по голове. Мальчик не мог знать, какие болезненные воспоминания оно пробудило во мне. Я попыталась взять себя в руки. Здесь много Макинтайров, говорила я себе, и нельзя так реагировать на это имя.

— Ну, вот мы и познакомились, — вежливо сказала я. — Ты всегда так внимательно разглядываешь чужих людей?

Его юное лицо медленно залилось краской, а брови нахмурились.

— Просто ваше появление было для меня полной неожиданностью, — признался он. — А Гленда знает о вас?

Я почувствовала, что все, присутствующие в магазине, прислушались, ожидая моего ответа. Но я разговаривала только с мальчиком.

— Я не знаю никакой Гленды. А в чем дело?

По торговому залу пробежал шепоток, и покупатели снова уставились на меня. Мне захотелось спрятаться от этих странных взглядов, и я пожалела, что Гленн оставил меня здесь, не предупредив о сенсации, которую я могу вызвать среди местных жителей.

Я окинула магазин деланно высокомерным взглядом, и все сразу же занялись своими делами. Мальчик удивленно посмотрел на меня и отошел.

Почувствовав облегчение от того, что меня уже не преследует повышенное внимание окружающих, я стала с любопытством разглядывать магазин.

В этот момент дверь открылась, и внутрь вошел мужчина. Высокий, широкоплечий, черноволосый, с ярко-голубыми глазами, он, как и мальчик, был одет в простую добротную одежду. Темные волосы достались ему от отца-шотландца, а голубые глаза он унаследовал от ирландки-матери. Мне ли было этого не знать!

Он взглянул на меня — ослепительную девушку с журнальной обложки — и отвернулся, не проявив никакого интереса, но потом глаза его снова остановились на мне, и знакомая улыбка осветила лицо.

— Бернардина! — воскликнул он. — Бернардина выросла!

Это был тот самый взгляд, который когда-то погубил меня. Я почувствовала, что лицо мое пылает, а руки холодны как лед. Во рту у меня пересохло, а ладони вспотели. Я была в полуобморочном состоянии. Передо мной стоял мужчина, которого я не видела восемь лет! Мужчина, в которого я была безумно, глупо, безответно влюблена восемь лет назад! Я сжала руки, пытаясь спрятать обручальное кольцо.

— К-как ты меня узнал? — слабым голосом спросила я, из последних сил пытаясь обрести душевное равновесие.

— Хороший вопрос, — рассмеялся он. — Особенно принимая во внимание, что когда мы виделись в последний раз, ты была одета в старые шорты и блузку, сквозь прорехи которой просвечивала нежная кожа цвета калифорнийского персика. — Он с удовольствием разглядывал меня. — А сейчас передо мной Мадам Эскимоска, одетая во все белое. — Его голос, словно музыка, звучал в моих ушах. Он говорил, как будто обкатывая слова языком, прежде чем перенести их на бумагу. — Я часто думал о том, какой ты станешь, когда вырастешь, — продолжил он. — Потемнели ли твои волосы? Их не видно под этой шапочкой. Да, теперь ты совсем не похожа на потерявшуюся маленькую девочку… Как твои дела?

Я постепенно начала приходить в себя.

— Все-таки восемь лет прошло, — небрежно сказала я. — Я выглядела так только потому, что ты разбил мое сердце и безжалостно бросил меня. Тебя не интересовала шестнадцатилетняя влюбленная девочка, и ты отшвырнул ее от себя, как глупого надоедливого щенка.

— А ты была очаровательным щеночком, — нежно сказал он, и я затрепетала от мучительно сладких воспоминаний. — Мне льстила твоя влюбленность. Я даже предполагал, хотя, наверное, с моей стороны это было весьма самонадеянно, что ты не слишком скоро выздоровеешь. Так как?

— Я выздоровела, — вскинув подбородок, заявила я и услышала фальшь в собственном голосе.

Наверное, на свете нет ни одной женщины, которая смогла бы забыть о своей первой любви. Просто, когда мы вырастаем, начинается что-то другое, и нам кажется, что новое чувство значительно более серьезно.

Тем временем Кейт Макинтайр завершил свои покупки и подошел к нам.

— Привет, пап! А ты, оказывается, знаком с этой женщиной? Ты знаешь, кто она?

Значит, это его сын, сообразила я, которому было восемь лет, когда я познакомилась с Трентом Макинтайром. Тот самый ребенок, о существовании которого я не хотела думать и чью мать ненавидела, хотя ни разу не встречалась с ней.

— Конечно, я знаю, кто она, — кивнул Трент. — Это мой старый друг — мисс Бернардина Блейк.

— Ничего подобного! Ты ошибаешься, — возразил мальчик. — Это жена Гленна Чандлера — вот кто она такая!

Трент Макинтайр оцепенел, и такая реакция напомнила мне поведение всех, кто находился в магазине, когда муж представил им меня. Желваки заиграли у него на скулах, а рот сжался в твердую линию. Я еще никогда не видела его таким, и мне в голову впервые пришла мысль том, что за эти восемь лет он тоже изменился, причем очень сильно. Его голубые глаза заново изучили меня, отметив и нарядную одежду, и высокие белые ботинки, забрызганные грязью, но теперь в них появился холодный интерес. У меня возникло ощущение, будто перед моим носом вдруг захлопнулась дверь.

— Она не знает, кто такая Гленда, — с удивлением в голосе сообщил мальчик.

Трент протянул мне руку, но теплое выражение так и не вернулось ни в его голос, ни в глаза.

— Добро пожаловать в Сассекс, — вежливо сказал он. — Боюсь, что мой сын растерял все хорошие манеры, которые ему прививали. Мы ваши соседи, живем в каменном доме на противоположной стороне озера Серых камней. Правда, я бываю здесь достаточно редко, только когда работаю над книгой, так что за Кейтом присматривает его бабушка.

Он не упомянул о своей жене, но теперь это не имело для меня никакого значения. Больше не имело.

— Боюсь, я еще мало знаю об этом озере, — ответила я, — а тем более, о людях, которые здесь живут. Гленн рассказывал, что старый друг помог Колтону Чандлеру купить «Высокие башни» много лет назад, когда тот женился.

— Колтон действительно дружил с моим отцом, — кивнул Трент. — И часто приглашал его погостить здесь, когда они были еще детьми. Как тесен мир! Как давно ты вышла замуж?

— В начале этой недели, — сказала я, почему-то испытывая неловкость. Я не могла избавиться от ощущения, что предала свою истинную любовь, которая на самом деле была совершенно абсурдной.

— Гленда всегда приезжает домой на Рождество, — вмешался в наш разговор мальчик. — Так что ты скоро познакомишься с ней.

Я вопросительно посмотрела на Трента.

— Кто такая Гленда, и почему твой сын считает, что я должна о ней знать?

— Возможно, будет лучше, если ты расспросишь об этом своего мужа, — вежливо ответил он. — Пошли, Кейт. Если ты нашел то, что искал, нам пора. Возможно, мы снова увидимся, Дина.

Он назвал меня Диной! — вздрогнула я. Бернардины больше нет и никогда не будет. Теперь я это знала.

Мальчик взял с прилавка бумажный пакет и последовал за отцом, но когда они подошли к двери, она открылась и в магазин вошел Гленн. Мужчины посмотрели друг на друга, и я почувствовала холодок враждебности, пробежавший между ними, прежде чем они обменялись холодным приветствием. Потом Трент Макинтайр обернулся и одарил меня теплым взглядом, который я так хорошо помнила.

— Если вам будет одиноко, миссис Чандлер, вы всегда можете перейти на другой берег озера и постучаться в дом к моей матери. Она будет рада вашему визиту.

— Я не думаю, что такое может случиться, — храбро сказала я. — Но все равно, спасибо за приглашение.

Он не подал виду, что мы когда-то были знакомы, и я тоже решила умолчать об этом. Что я, в конце концов, могла сказать?

Отец и сын Макинтайры вышли за дверь, впустив в помещение струю холодного воздуха.

Гленн улыбнулся и протянул ко мне руки, раскрывая объятия, и я с радостью почувствовала, что все встало на свои места. Прошлое куда-то испарилось, и я снова очутилась в настоящем.

— Пойдем отсюда, дорогая, — сказал он. — Теперь мы поедем прямо домой.

Я вскочила и поспешно последовала за ним, стремясь поскорее избавиться от любопытных взглядов, упирающихся мне в спину. Мне хотелось остаться наедине со своим мужем. В результате этой неожиданной встречи с Трентом я чуть не растеряла всю свою уверенность и не знала, что может произойти, когда я снова увижу Гленна. Но все было в порядке. Потерявшаяся девочка Бернардина Блейк еще помнила Трента Макинтайра. Но взрослая женщина уже знала Гленна Чандлера. Теперь я была миссис Диной Чандлер.

Ни говоря ни слова, мы подошли к машине и забрались внутрь.

— Прости, что оставил тебя одну во вражеском лагере, — извиняющимся тоном произнес Гленн, когда мы вырулили на шоссе, ведущее к озеру Серых камней. — Мне нужно было послать еще одну телеграмму.

— Что ты подразумеваешь под вражеским лагерем? — поинтересовалась я.

— Макинтайров. — Он пожал плечами. — Это наши заклятые враги. Дора Макинтайр — мы называем ее Пандорой — решила отдать озеро под застройку и уже начала действовать в этом направлении. К счастью, у нее нет на это никаких юридических прав — они принадлежат нашей семье. Сын, разумеется, поддерживает ее и поощряет. Он довольно преуспевающий журналист, автор всяких биографических опусов из серии: «Все-что-известно-о-Рузвельте» и тому подобное.

В его тоне было столько пренебрежения, что я едва сдержала возмущение. Я хорошо знала эти биографии и внимательно читала каждую из них. Кроме того, в книге Трента Макинтайра, посвященной своим знаменитым учителям был описан мой отец — объективно, с уважением и любовью.

Мое радостное ожидание прибытия в «Высокие башни» сразу же куда-то испарилось. Мне не понравилась эта вражда, и я не хотела участвовать в ней.

— Забудь о Макинтайрах, — бросил Гленн. — Не стоит портить себе настроение. Дина, любовь моя, мы едем домой. Мы почти приехали.

После очередного поворота город остался позади, и вскоре мы покинули главную дорогу и оказались на боковой, ведущей в сторону холмов. Я сидела молча, в каком-то странном напряжении, словно чем-то напуганная. Я не испытывала никакой радости при приближении к «Высоким башням». Женское имя, упомянутое сыном Трента, беспокойно звенело у меня в голове.

— А кто такая Гленда? — наконец решилась я задать вопрос.

Гленн резко снизил скорость и бросил в мою сторону быстрый взгляд. Я не смогла разглядеть выражения его лица в тусклом свете приборной доски.

— Где ты услышала это имя?

— В магазине был мальчик… Кейт Макинтайр. Когда мы познакомились и он узнал, кто я такая, то спросил меня, известно ли Гленде о нашей с тобой женитьбе.

— А его отец? Что сказал Трент?

— Ничего. Он посоветовал мне спросить об этом у тебя.

Гленн мягко засмеялся.

— Похоже, он напугал тебя. Это на него похоже. Но тебе не о чем волноваться, любовь моя. Именно из-за Гленды я делал остановку в городе. Я послал ей телеграмму, в которой сообщил о том, что везу в «Высокие башни» свою жену. Гленда — это моя сестра.

Я потрясенно уставилась на него.

— Твоя сестра?! Но почему ты никогда не говорил мне, что у тебя есть сестра?

Он наклонился ко мне и взял мою руку в свою.

— Подожди, дорогая. Оставим пока Гленду в покое. Это время — только наше, мое и твое, и я не хочу сейчас думать о своей экзотической семье. А сейчас я тебе кое-что покажу. Это поможет тебе понять, почему я говорю о вражде с Макинтайрами. Вот отсюда, начиная от тех трех деревьев, хотя сейчас их трудно разглядеть в темноте, озеро наше. Мы сейчас находимся в северной его части.

Миновав узкий ржавый мост через ручей, Гленн направил машину к какому-то длинному низкому строению.

Это не могут быть «Высокие башни», подумала я. Свет фар скользнул по несуразному зданию из красного дерева с большим количеством окон и остановился на вывеске: «Гостиница «Серые камни».

Я удивленно повернулась к мужу.

— Но с твоих слов я поняла, что это озеро дикое, почти необитаемое.

— Так оно и было, — коротко заметил он, — до тех пор, пока Пандора — мать Трента — два года назад не построила здесь этот уродливый дом. Мы называем его «Ящик Пандоры». К счастью, гостиница не приносит большого дохода, хотя в летние месяцы здесь появляются приезжие из Нью-Йорка. Пандора Макинтайр открывает его и зимой, когда получает заказы на вечеринки. Если она добьется своего и застроит восточный берег, как планирует, нашей уединенной жизни придет конец. Но мы все еще владеем достаточным количеством земли по обеим сторонам озера, чтобы остановить ее. По крайней мере, мой отец может это сделать.

Я смотрела на вывеску с тревогой. В своем воображении я нарисовала картину блаженного уединения, представляя себе холмы, деревья и озеро, затерявшееся среди них, как уголок, удаленный от шумного цивилизованного мира.

— Но если земля принадлежит вам, как же миссис Макинтайр может продолжать строительство, не уладив этот вопрос?

— Колтон — человек непредсказуемый, и, видимо, она надеется уговорить его. Но вряд ли ей это удастся. Он приедет домой на Рождество, и мы убедим его остановить Макинтайров.

— А Гленда тоже приедет?

— Не знаю, — пожал плечами Гленн. — Она тоже непредсказуема. — Он обнял меня и притянул к себе, зарывшись лицом в мой мягкий белый воротник. — Зато я вполне предсказуем! И я предсказываю нам с тобой начало восхитительного медового месяца. Серые камни и «Высокие башни» — к нашим услугам. Мы можем наслаждаться нашей стороной озера. Более того, не позже, чем завтра, мы начнем работать. Ты будешь мне позировать, и все будет чудесно. Он постоянно со мной, Дина, — твой образ. И на этот раз я не собираюсь его терять. Так что еще до наступления Рождества мы будем спасены. Вот увидишь!

Спасены?! От чего? Я не могла понять, почему Гленн употребил это выражение, но не стала задавать никаких вопросов, просто подставив лицо для поцелуя.

Гостиница из красного дерева осталась позади. Наш дальнейший путь лежал по живописной дороге, петляющей между холмов. Автомобиль затрясся по грязным ухабам, и его белый капот сразу потемнел.

К тому времени, как мы достигли широкой площадки на вершине холма, над верхушками сосен поднялась луна, и ее лучи осветили высокий серый дом с башнями, торчавшими, словно настороженные собачьи уши.

Я выбралась из машины и остановилась, глядя на освещенные окна, башенки и высокие балконы. В моей памяти ярко вспыхнул отпечаток картины, увиденной в галерее Гленна. Я не хотела вспоминать о ней, но чувствовала, что, видимо, никогда не освобожусь от ужасного впечатления, которое она на меня произвела. Глядя на эти окна, я словно воочию видела страдающие лица людей, которые, прижавшись к стеклу, пристально всматриваются в меня.

— Это твоя сестра нарисовала ту картину, да? — спросила я, наконец разгадав едва заметные инициалы. — Ту, что я видела в твоей галерее?

Еще никогда Гленн не разговаривал со мной так резко.

— Прекрати, Дина! — воскликнул он. — Гленда не имеет к нам никакого отношения. Та картина — просто фантазия. Иногда у нее в голове возникают подобные образы. Забудь об этом. «Высокие башни» ждут нас.

Наоми, должно быть, услышала шум подъезжающей машины, так как парадная дверь была открыта и узкая полоса света лежала на веранде и широких ступенях. В освещенном дверном проеме стояла стройная фигура женщины, одетой в длинное серое платье, спускающееся почти до самого пола. Ее белые волосы были уложены в высокую прическу, а свет, падающий из холла, создавал вокруг головы мягкий ореол.

— Номи! — радостно закричал Гленн.

Он схватил меня за руку, и мы вместе поднялись по ступеням. Гленн заключил тетку в объятия и закружил ее по веранде. Она смеялась и шутливо бранила его, а потом долго с улыбкой смотрела на его лицо. Наконец, посерьезнев, Наоми повернулась ко мне.

— Добро пожаловать в «Высокие башни», — приветливо произнесла она. — Не будем стоять на холоде. Входите.

Мы последовали за ней по узкому коридору, ведущему вглубь дома. С любопытством оглядываясь по сторонам, я вдруг почувствовала благодарность к сестре Гленна за то, что она не отразила на своей картине интерьеры «Высоких башен».

Архитектор, построивший это здание восемьдесят лет назад, судя по всему, был поклонником просторных комнат и очень маленьких изящных переходов и лестниц. В огромном холле висела люстра викторианских времен, но лампочки в ее многочисленных ответвлениях были тусклыми, а многие из них вообще не горели, так что дальняя часть комнаты терялась в темноте.

— Я приготовила для вас горячий шоколад, — сказала Наоми. — Гленн, дорогой, проводи Дину в гостиную. Там у огня вы согреетесь. К сожалению, у меня было слишком мало времени, чтобы как следует подготовиться к вашему приезду.

В тусклом свете мне трудно было разглядеть эту женщину, но я отметила, что она двигается с достоинством и грацией и ведет себя очень сдержанно.

Гленн засмеялся и поймал ее за руку.

— Номи! Я предпочитаю что-нибудь покрепче, но вы с Диной можете выпить шоколад. Моя жена не слишком современна. Пока еще нет.

Хозяйка исчезла в задней части полутемного холла, а Гленн открыл какую-то дверь и пропустил меня вперед.

Я оказалась в самой красивой комнате из всех, что мне когда-либо приходилось видеть. Оштукатуренный сводчатый потолок украшала хрустальная люстра с подвесками в виде слезинок, переливающихся всеми цветами радуги.

Обстановка гостиной шокировала и одновременно приводила в восторг. Пол устилал огромный китайский ковер бледно-лимонного цвета. У стен расположились четыре уютные викторианские кушетки, обитые бархатом: две из них были цвета абрикоса, а две другие — темно-пурпурные. На стульях палисандрового дерева лежали бирюзовые подушки. Повсюду стояли маленькие столики, украшенные замысловатым орнаментом, и изысканные безделушки. Одна стена была занята картинами, среди которых я узнала Пикассо, Брака и Матисса — все оригиналы. На противоположной стене висел один единственный портрет. Языки пламени приветливо вспыхивали в камине, а вдоль его белой мраморной полки маршировал ряд африканских скульптур, отражающийся в старинном зеркале. Восемнадцатый и девятнадцатый век мирно сосуществовали здесь с двадцатым столетием.

Гленн перехватил мой восхищенный взгляд.

— Эту комнату оформляла Гленда, — сказал он. — Я тоже внес свою лепту, но главным дизайнером была все же она. Кстати, эти африканские скульптуры — мои. Позволь, я помогу тебе раздеться, Дина.

Я выскользнула из белого шерстяного пальто, не прекращая рассматривать комнату и находя все новые и новые восхитительные детали в ее убранстве. Она настолько напоминала музей, что я сразу же почувствовала себя как дома.

Гленн окинул восхищенным взглядом мое облегающее шерстяное платье, подпоясанное плетеной серебряной цепочкой от Тиффани.

— Прекрасно! — воскликнул он. — Мне повезло, что я нашел тебя! Располагайся, теперь ты дома. Кстати, ты прекрасно вписываешься в эту комнату. Я скоро вернусь.

Как, оказывается, приятно быть объектом восхищения, знать, что кто-то считает тебя необыкновенно красивой, одеваться так, как никогда прежде не могла. Я была в отличном настроении и испытывала единственное желание — стать такой, какой меня хочет видеть Гленн.

Когда он через холл прошел в столовую за своим бренди, я еще раз восхищенно обошла гостиную. Мне понравится Гленда, уверенно подумала я. Судя по обстановке этой комнаты, у нас должно быть много общего. А вот с тетей Наоми подружиться будет гораздо труднее. Я чувствовала на себе ее пристальное внимание и ощущала некоторую сдержанность, словно она хотела испытать меня. Впрочем, это было вполне естественно, и я не могла на нее обижаться. С какой стати она будет с распростертыми объятиями встречать незнакомку, которая только что стала женой ее племянника? И все же мне придется искать путь к сердцу этой женщины, а Наоми Холмс явно не относилась к людям, которых легко понять.

Мои глаза остановились на единственном портрете, висящем на стене. Это, безусловно, была работа Колтона Чандлера, и я решила уделить ей как можно больше внимания.

На картине были в полный рост изображены мальчик и девочка лет шестнадцати-семнадцати. Смелый почерк, чистота линий и мастерски выписанные детали делали портрет, написанный Чандлером, работой гения. За спинами двух сидящих фигур было изображено окно с тонкой, развевающейся от ветра занавеской, сквозь которую виднелись растущие в отдалении деревья.

Портреты Колтона Чандлера никогда не бывали статичными, и этот не стал исключением из правила. Подростки склонились друг к другу, наслаждаясь оживленной беседой. Я сразу узнала в мальчике Гленна — юного, темноволосого, красивого, с темно-ореховыми яркими глазами и чувственным ртом. Девочка была его полной копией и отличалась от брата разве что только длиной волос. Оба были одеты в хорошо скроенные желтовато-коричневые брюки, белые рубашки с открытым воротом и бледно-желтые джемперы, небрежно наброшенные на плечи, и обуты в мягкие короткие сапожки для верховой езды, доходившие до лодыжек. Девочка протянула руку с хлыстом, словно собираясь хлопнуть мальчика по колену. На лицах обоих играли легкие улыбки с едва заметным вызовом в темных глазах. Волосы девочки, завязанные желтой лентой, открывали точеные ушки. Дети были невероятно похожи друг на друга — гораздо больше, чем просто брат и сестра. Между ними было такое близкое сходство, какое только можно представить между мальчиком и девочкой.

В гостиную вошла Наоми. В руках ее был старинный поднос, на котором стояли изящные чашечки.

— Сейчас мы не держим постоянную прислугу, — сказала она. — Мне нравится все делать самой, и именно поэтому я переехала сюда — чтобы вести дом Чандлеров.

Я поторопилась освободить место на чайном столике возле камина, а потом снова вернулась к портрету.

— Они близнецы, не так ли? — поинтересовалась я.

Наоми поставила поднос на столик и посмотрела мне прямо в глаза, а потом улыбнулась.

— Разве Гленн не сказал тебе?

Я покачала головой.

— До недавнего времени я даже не знала, что у него есть сестра.

Она слегка пожала плечами и подвинула мне стул с бирюзовой подушкой.

— Меня это не удивляет.

Но я еще не оставила надежды разгадать эту загадку. Если Гленн не собирается рассказывать мне о своей сестре, может быть, это сделает Наоми?

— Но почему? Если они так похожи внешне, значит, у них много общего, а Гленн — прелестнейший человек из всех, кого я знаю.

Мисс Холмс сделала паузу, разливая шоколад из серебряного кувшинчика, и окинула меня оценивающим взглядом.

— Это слово не подходит ни одному из близнецов. Я очень люблю Гленна, но никогда не назвала бы его прелестным. Энергичный, жизнерадостный, может быть, даже бешеный, но никак не прелестный или милый. — Она помолчала, а потом произнесла с какой-то странной интонацией: — Запомни, хотя они и двойники, у каждого из них есть что-то свое.

— Что ж, тогда я буду любить и Гленду, — мягко сказала я.

Наоми протянула мне шоколад в чашке севрского фарфора, и, не говоря ни слова, взяла свою.

Я почувствовала, что упускаю время.

— А почему вы любите только Гленна, если они так похожи? — смело спросила я.

Пожилая женщина глотнула темный сладкий напиток и, нахмурившись, посмотрела на меня.

— Ты тоже никогда ее не полюбишь, — сказала она. — И я не советую тебе даже пытаться. Ты ведь не оставишь все, как есть, и будешь совать нос в чужие дела, любопытствовать, пытаться все изменить. Ты здорово одурачила Гленна.

— О, пожалуйста! — воскликнула я с тревогой. — Может быть, я что-то не то сказала, простите меня. Все произошло так внезапно. Я просто пытаюсь хоть как-то сориентироваться.

— Да. — Казалось, Наоми получила подтверждение каким-то своим мыслям. — Гленн, вероятно, действовал с таким напором, что у тебя просто захватило дух. Я удивлена, что он позвонил мне. Ты хорошенькая, но такими же были и другие девушки. Однако до сих пор он не женился.

— Другие девушки не похожи на Дину, — возразил Гленн, входя в комнату с бокалом бренди в руке.

Я стремительно повернулась к нему в поисках поддержки.

— Твоя тетя не может понять, почему ты на мне женился. Иногда я тоже этого не понимаю, дорогой!

Наоми фыркнула, но прежде чем она успела что-то сказать, Гленн подошел ко мне, поцеловал в щеку и попросил:

— Сними свою шапочку, Дина!

Он не стал ждать, пока я повинуюсь, и снял ее сам. Я закрутила волосы в узел на макушке, чтобы они поместились под шапкой, и он быстро вытащил шпильки. Мои волосы свободной волной рассыпались по плечам, и Наоми Холмс изумленно посмотрела на меня.

— Боже, девочка моя! У тебя почти такие же серебряные волосы, как у меня.

— Только у Дины они не седые. Не менее натуральные, чем она сама! — с гордостью, как будто в этом была его заслуга, заявил Гленн.

Я почувствовала, что краска выступает у меня на щеках, и смущенно взглянула на мужа. Значит, он все-таки кое-что знает обо мне. Мне нравилось думать о себе, как о естественном, искреннем человеке, хотя иногда это качество мешало мне.

— Так ты женился на Дине только из-за ее волос? — едко спросила тетя Наоми.

Он расхохотался и сел рядом с ней на абрикосовую кушетку.

— Отчасти. Номи, дорогая, эта женщина — живое воплощение моей мечты. Я представлял себе этот образ задолго до того, как встретил ее. — Гленн приподнял свой бокал с бренди, словно поднимая тост за меня, а я, опустив глаза, глотнула шоколада. Этот разговор встревожил меня. — Она все это время существовала в моем воображении, — продолжал он. — Я ждал ее. А потом я пришел в музей в Нью-Йорке и увидел, что она там — стоит на столе и ждет меня.

— В стеклянной витрине? — с усмешкой спросила Номи.

— Не совсем так, — протянул он. — Хотя было бы чудесно, если бы я нашел ее таким образом. Неужели ты не понимаешь, Номи, что я наконец нашел девушку, которую могу изваять из алебастра. Из снежно-белого алебастра с зеленым оттенком. Зеленым, как ее глаза. Ты обратила внимание на ее глаза?

— Из того алебастра, что лежит наверху в студии? — уточнила Наоми и тяжело вздохнула. — Ох, Гленн! Хоть бы у тебя получилось!

— Обязательно получится! Завтра утром я собираюсь начать.

— Это замечательно! — Я с удивлением уловила в ее тоне искреннюю радость. Но тут Номи сделала нечто еще более удивительное. Она подошла к написанному Колтоном Чандлером портрету близнецов и остановилась перед ним — маленькая хладнокровная женщина в сером платье. — Теперь он покажет тебе! — с какой-то неясной угрозой произнесла она, и я поняла, что Номи обращается к девочке на портрете — сестре моего мужа.

— Ты не знаешь, когда она возвращается домой? — спросил Гленн с легкой тревогой в его голосе.

— Кто это может знать? — Наоми пожала плечами.

Он допил последний глоток бренди и посмотрел на меня блестящими темными глазами. В них горел огонь победы.

— У меня есть время. Я послал ей телеграмму, так что моя совесть чиста. И, что бы она не предприняла, я начну эту работу и на этот раз завершу ее. Даже если Гленда примчится сюда на всех парусах, она уже не сможет помешать мне. Я только хочу успеть сделать побольше, чтобы убедиться, что могу работать.

Я ничего не могла понять, словно он говорил на каком-то иностранном языке.

— Сестра не одобряет твою работу? — спросила я.

— Она сама — часть моей работы, — ответил он.

Наоми только усугубила мое замешательство:

— Гленда не одобрит не его работу, моя дорогая. Она не одобрит тебя.

— Не на этот раз, — быстро сказал Гленн. — Теперь уже слишком поздно.

Сомнения охватили меня с новой, удвоенной силой. Какие странные слова: «на этот раз»!

— А когда головка из алебастра будет закончена? — спросила я. — Что будет со мной тогда?

— Хороший вопрос, — заметила Номи, внимательно глядя на племянника.

Гленн только рассмеялся.

— Успокойтесь! Вам обеим следует больше доверять мне. Разве мужчина, страстно желающий иметь ребенка, не будет нежно лелеять его мать? Разве он не любит ее ради нее самой, а не только потому, что она может выносить и родить ему дитя?

Моя вера в него укрепилась, и я сразу почувствовала себя лучше.

— Я не боюсь, правда, — заверила я мужа, — и верю, что ты создашь замечательное произведение.

Наоми бросила на меня быстрый взгляд, который можно было бы назвать одобрительным.

— Ты проделала долгое путешествие, Дина, и наверняка очень устала. Позволь мне проводить тебя наверх и показать вашу комнату. А ты, Гленн, принеси пока ваш багаж, — распорядилась она.

Я взяла свою шапочку и последовала за ней. Гленн кивнул мне, и я почувствовала, что чем-то угодила ему, хотя понятия не имела, каким образом и почему.

У подножия лестницы Номи повернула выключатель, и неяркий свет немного рассеял полумрак, царивший в холле. Гленн вышел через парадную дверь за багажом, а мы с его тетей отправились наверх.

— Никто из вас не вспомнил об отце Гленна, — осторожно начала я. — Как мистер Чандлер отнесется к нашему браку?

— Колтон будет доволен, — небрежно ответила она. — Особенно если ты произведешь на свет сына. Понимаешь, Чандлеры — это клан. А ты всегда будешь в нем чужой. Как и я.

— А я ему понравлюсь? — обратилась я к прямой спине, поднимающейся впереди меня по лестнице.

— Чандлеры не слишком интересуются другими людьми, — сухо ответила она и двинулась по узкому, тускло освещенному коридору — маленькому, но прямому. — Надеюсь, тебе понравится ваша комната. — Она открыла дверь. — Это лучшая спальня из тех, что выходят окнами на озеро, да к тому же еще и самая большая. Колтон мало бывает дома и к тому же большую часть времени он проводит в своей студии, так что не обращает внимания на свою комнату. Гленда ненавидит озеро, поэтому ее спальня с видом на подъездную аллею расположена в передней части дома, по соседству с бывшей комнатой Гленна. Моя спальня тоже выходит окнами на озеро. Когда я приехала сюда, то заняла ее, потому что она была свободна, и потом никогда не жалела об этом.

— Значит, вы предоставили нам комнату для гостей? — спросила я, в то время как она подошла к кровати, чтобы включить лампу на туалетном столике.

— Здесь жила моя сестра Элизабет, — неохотно ответила Номи. — Жена Колтона и мать близнецов. Ей нравились предметы викторианской эпохи — старые вещи, принадлежащие еще нашим с ней родителям. Надеюсь, ты сможешь их вынести. Мне это оказалось не под силу.

Я увидела приветливо горящий огонь в камине, мебель из темного палисандрового дерева, овальный коврик и широкую сияющую гладь пола, натертого воском. Но доминировала в комнате огромная кровать.

Я достаточно хорошо разбиралась в американской мебели, чтобы не узнать в ней работу Белтера. Это явно было произведение его позднего периода, когда он увлекся декором. Палисандровое дерево было темным, с пурпурными вкраплениями. В свое время я с интересом изучала технологию изготовления резной мебели и знала, что не каждое дерево можно использовать для создания кружевных узоров. Огромная резная спинка, изгибаясь, спускалась книзу, окружая изголовье с обеих сторон. В ногах боковины тоже закруглялись, создавая еще один изгиб. Все это сооружение покоилось на круглом пьедестале, низком, коротком, не особенно красивом и предназначенном, видимо, главным образом для того, чтобы выдержать ее немалый вес.

Эта кровать несомненно представляла собой историческую ценность, и я обошла вокруг нее, восхищенно изучая каждую деталь. Белтер создавал, конечно, и другую мебель, но его специализацией были кровати.

Наоми молча наблюдала за мной. Возможно, она даже испытывала облегчение, поскольку в эти минуты я не задавала никаких вопросов. Ее роль домоправительницы в семействе Чандлеров не была легкой, а мое появление только создавало дополнительные проблемы.

— О Боже! — Гленн остановился в дверях с нашим багажом в руках. — Номи, дорогая, какого черта ты решила поселить нас в эту комнату? Что мы будем делать с этим мавзолеем вместо кровати?

— Не забывай, мой мальчик, что в ней родились вы с Глендой. — В голосе пожилой женщины снова появились едкие ноты. — Ты рассказывал Дине, какая снежная буря разразилась в ту ночь? Колтон не мог добраться сюда, а телефонная связь не работала. Слава Богу, мы с кухаркой справились сами. Элизабет выжила, а вы, близнецы, родились здоровыми и хорошенькими. По крайней мере, с виду. Иногда мне кажется, что это буря сделала вас такими, какие вы есть. — Она улыбнулась, и голос ее смягчился.

— У Номи богатое воображение, — пояснил мне Гленн. Он опустил чемоданы на пол и большими шагами обошел комнату, тревожно насвистывая. — Я и не думал, что когда-нибудь буду спать здесь. Конечно, мама любила эту комнату, но были времена, когда я набивал здесь шишки. Впрочем, это неважно — мы можем избавиться от музейных экспонатов и…

— Избавиться от кровати работы Белтера? — удивленно переспросила я и нежно погладила край ее спинки.

— По крайней мере, здесь у вас будет своя ванная комната, — вмешалась Номи. — К тому же ты, вероятно, не останешься надолго в «Высоких башнях», не так ли, Гленн?

— Если я смогу работать, то останусь здесь навсегда, — твердо ответил он.

— Конечно, любимый, — заверила я мужа. — И если ты захочешь, мы останемся здесь навсегда.

Я пересекла комнату и, не обращая внимания на присутствие Номи, обняла его за шею и нежно поцеловала.

Он обратился к тетке поверх моей головы:

— Видишь, Номи? Теперь ты понимаешь, что за чудо я нашел?

Мисс Холмс что-то неразборчиво пробормотала и пошла проверить, есть ли в ванной комнате свежее полотенце и мыло.

С тех пор всегда, когда мне в руки попадает мыло с сосновым запахом, я вспоминаю о «Высоких башнях».

Гленн не выпустил меня из объятий, и я с любовью прижалась к его груди. Я радовалась, что его возвращение домой получилось именно таким, каким должно было быть — веселым, радостным, многообещающим.

— Спасибо за все, Номи, — обратился он к тетке. — Хорошо, когда в семье есть человек, на которого можно положиться. Ты полюбишь мою снежную девочку, когда ближе узнаешь ее.

Пожилая женщина одарила его ласковой улыбкой. Поскольку я все еще была в его объятиях, эта улыбка могла относиться и ко мне, поэтому я улыбнулась в ответ. Я надеялась понравиться Номи. Я хотела полюбить ее. Я готова была полюбить всех, кто связан с Гленном.

Когда Наоми удалилась, мягко закрыв за собой дверь, Гленн посмотрел ей вслед с нежностью, какую я редко видела на его лице.

— Она всегда делала для меня все, что могла, — сказал он. — Я плохо помню свою мать — она умерла, когда я был ребенком. А Колтон всегда отсутствовал или был слишком занят своей работой, чтобы обращать на детей внимание. Сердце Номи всегда было полно любви, и после смерти сестры она одарила ею меня. Эта славная женщина сумела заменить мне мать.

Мне нравилось, как он говорит о своей тетке, и я почувствовала нежность к ним обоим.

— Надеюсь, она полюбит и меня! — с воодушевлением воскликнула я.

— Никто не сможет не любить тебя, — заверил меня муж, и я поняла, что и не мечтала о более счастливом начале медового месяца.