Жена или жертва?..

2

На следующее утро небо стало серым, резко похолодало, и я почувствовала, что природа ждет наступления мрачных таинственных перемен. Это не было ожиданием покоя, а именно страх перед несущими в себе угрозу ветрами и метелями, снегом и льдом, которые заключат в свои оковы все живое.

Но в огромной белтеровской кровати было так уютно и тепло, что я сладко спала до тех пор, пока Гленн не разбудил меня поцелуем. В окна уже лился дневной свет. Я сонно потянулась к мужу, но он тут же повернулся ко мне спиной, встал и прошел в ванную.

Неуверенность и смущение, которые нередко испытывала в его объятиях, охватили меня с новой силой, но я попыталась найти оправдание его поведению в том, что мы просто еще не привыкли друг другу.

Я встала с твердой решимостью полностью посвятить себя Гленну, стать той, кем он хочет меня видеть, и в то же время была готова к борьбе за свое место в этом доме, за право быть его женой. Впрочем, эти два желания вовсе не противоречили друг другу, ведь я собиралась подчиняться только Гленну. Если Номи и двое оставшихся членов семьи, которые со дня на день должны были приехать сюда, не полюбят меня, я не умру с горя по этой причине.

— Сегодня ты как-то воинственно настроена, — заметил Гленн, когда мы спускались вниз.

— Так оно и есть! — улыбнулась я.

В это прекрасное утро, каким бы серым ни было небо, я чувствовала, что никого и ничего не боюсь. Ни мрачного, как бы настороженно прислушивающегося к моим шагам дома, ни знаменитых родственников Гленна. Этим утром я даже ни разу не вспомнила о мужчине, наполовину ирландце — наполовину шотландце, который жил на другой стороне озера.

Мы позавтракали в столовой с бледно-кремовыми стенами, старинной мебелью и картиной Моне, висевшей над буфетом. Темно-зеленые парчовые шторы были раздвинуты и, сидя по правую руку от Гленна, я могла видеть между ними большую раму окна, а за ним деревья и серебряную гладь озера.

Завтрак прошел весело.

— Думаю, вы с Номи прекрасно поладите, — шепнул мне Гленн, когда его тетка вышла на кухню, чтобы принести вторую порцию оладий.

Сегодня мисс Холмс была гораздо менее неприступной и ничем не напоминала гранд-даму, встретившую нас на пороге этого дома вчерашним вечером. Она сменила свое длинное серое вечернее платье на более скромное и сразу стала казаться менее внушительной. Ее седые волосы теперь были не завиты, а просто заплетены в косы, уложенные короной на голове, что делало ее выше ростом. Лицо ее казалось безмятежным, словно она благосклонно приняла изменения в жизни Гленна, вызванные моим появлением.

Свои собственные волосы в это утро я просто расчесала и позволила им свободно спускаться по спине, перехватив на затылке черной бархатной ленточкой. Я не сомневалась, что когда Гленн начнет работу над алебастровой головкой, то попросит меня снять ее, но сейчас мне нравилось быть причесанной именно таким образом. По его просьбе я надела зеленые слаксы и бледно-зеленый свитер, поскольку в мансарде могло быть прохладно, а мы собирались сразу же после завтрака подняться туда.

Номи не захотела и слышать о моей помощи с посудой, поэтому, выйдя из-за стола, мы отправились наверх. Ряд узких ступеней, ведущих к мансарде, находился в задней части дома, рядом с нашей спальней. Гленн шел впереди меня, легко насвистывая. Вдруг он остановился, обернулся и привлек меня к себе.

Я бросилась к нему в объятия со всей своей новоиспеченной решимостью, сияя, как новенький пенни. В этот момент я твердо знала, что должна делать, и не сомневалась, что смогу помочь Гленну вновь обрести уверенность в себе.

Я чувствовала, что его обуревают противоречивые чувства — стремление как можно скорее начать работу и страх возможной неудачи. В этой ситуации мне следовало беспрекословно подчиняться ему и в то же время незаметно вести его за собой. Я представляла себя в роли штурмана корабля, которым был сейчас наш брак и, разумеется, в роли великодушной, самоотверженной помощницы капитана. От сознания такой ответственности у меня даже начала слегка кружиться голова.

Огромное помещение мансарды с высоким остроконечным потолком тянулось над всем домом. Не удовольствовавшись слуховыми окнами со всех четырех сторон крыши, Колтон Чандлер приказал прорезать в ней специальные люки, так что дневной свет при любой погоде поступал в студию. Тем не менее, и здесь имелись темные углы, так что Гленн сразу же зажег электрические лампы. За исключением нескольких толстых ковриков, разбросанных там и сям, весь пол мансарды был покрыт виниловой плиткой, которую легко было содержать в чистоте.

— Во время работы Колтон предпочитает отвлекаться как можно меньше, — сказал Гленн. — Вся передняя часть мансарды принадлежит ему. Когда он дома и нуждается в одиночестве, мы устанавливаем ширмы, отгораживая каждому его отсек. Мы с Глендой делим центр мансарды. Она ведь тоже серьезно занимается живописью. Это — ее место, а вот это — мое.

Сейчас ширмы стояли у одной из стен, и рабочие места близнецов не были разделены. Я с интересом осмотрелась. Справа находились мольберт, рабочий стол, перепачканный краской, грязные шпатели и множество кистей в специальных стаканах. С другой стороны было очень мало признаков работы. Крепкий деревянный стол выглядел слишком чистым, мольберт был отодвинут к стене, вращающийся столик пустовал. Здесь не было видно ни кистей, ни красок, ни резцов, но зато весь узкий простенок между окнами заполняли ящики.

Гленн подошел к ним и начал доставать оттуда долото, молоточки, разного рода резцы. Все это было необходимо ему для работы. Я стояла, наблюдая, как он раскладывает их на столе, внимательно изучая каждый инструмент. Он весь как будто сиял, страстно желая приступить к работе, от которой так многого ожидал. С легким трепетом в душе я ждала его указаний.

Тем временем мои мысли вновь вернулись к его сестре. В этой пока незнакомой мне женщине крылись ответы на многие мучившие меня вопросы. Кроме того, если я собиралась стать ее подругой и союзницей, то должна была постараться побольше узнать о ней.

Большинство ее работ стояли возле стены. Часть из них была уже окантована, другие, видимо, ждали своей очереди. Судя по количеству полотен, Гленда Чандлер была невероятно плодовита в своем творчестве.

— Твоя сестра не будет возражать, если я посмотрю ее работы? — осторожно спросила я у Гленна.

Он едва взглянул в мою сторону.

— Делай, что хочешь. Какая разница, будет она возражать или нет?

Расценив этот странный ответ как разрешение, я подошла к окну и, наугад вытащив одну из картин, повернула ее к свету.

Она сразу же захватила мое внимание, точно так же, как та, которую я видела в нью-йоркской галерее Гленна. Уже знакомый мне псевдо-примитивный стиль сочетался с техникой, достойной первоклассного мастера.

Гленда Чандлер изобразила на картине озеро Серых камней в зимний сезон. Жуткая ночная сцена освещалась только отблесками сплошного снежного ковра, покрывающего озеро, и туманной дымкой, поднимающейся к дальнему холму позади низких черных елей. Это были не высокие голубые ели — величественные деревья, чей облик всегда напоминал о Рождестве, — а какие-то нескладные, худосочные, уродливые карлики. Но, как бы то ни было, все это служило лишь фоном для драматической сцены, развернувшейся на одном из берегов озера.

Яркое пламя стремительно поднималось ввысь, разбрасывая искры и отражаясь на снегу бледным желтым отблеском. Его жадные красные и оранжевые языки лизали длинное строение, охваченное огнем. Гленда изобразила пожар в гостинице «Серые камни», смакуя всевозможные ужасные детали.

На берегу перед домом суматошно бегали крошечные фигурки, выплескивая ведра воды во всепожирающий костер. Пожарная машина из города только что прибыла, и крошечный пожарник, спрыгнув с грузовика, начал разматывать рукав, но было совершенно ясно, что здание не спасти. В одном из окон, куда подбирались коварные языки пламени, была изображена женщина в белом платье. Она стояла, протянув руки и заливаясь слезами, за стеклянной рамой, которую, видимо, не смогла открыть. Темноволосый мужчина в безмолвном отчаянии смотрел на нее снизу. Комнату позади женщины заливал красный цвет, и не было никаких сомнений в том, что ей не спастись. Ужас этой сцены был передан с редкостным реализмом.

По-видимому, у меня вырвалось какое-то восклицание, потому что Гленн оставил свои резцы и подошел взглянуть на картину, которую я разглядывала. Он взял раму из моих рук и, не отрывая от нее глаз, поставил на мольберт, где освещение было лучше.

— Какая прекрасная работа! Я еще не видел ее. С каждым годом Гленда пишет все лучше!

Он говорил с таким искренним восхищением, что я с удивлением посмотрела на него.

— Но она ужасна! — воскликнула я. — Неважно, насколько хорошо она выполнена — эта картина просто чудовищна!

— Ерунда! Художник имеет право выбирать любую тему. Ты думаешь, подобная сцена не может произойти в действительности? — В его словах содержалась отповедь дилетанту, не разбирающемуся в искусстве, и в то же время звучала гордость профессионала. — Я разделяю чувства, которые Гленда вложила в эту картину, потому что и сам нередко испытываю такие же. Тебе трудно это понять, моя невинная малышка! Она выразила свое отношение к этой отвратительной гостинице в конце озера и к людям, которые разрушают Серые камни. Женщина в окне — это, разумеется, Пандора. Она несет ответственность за все происходящее. А мужчина внизу, который понимает, что не может ее спасти — Трент Макинтайр. Это прекрасная картина, поверь. Она отражает наше с Глендой отношение к семье Макинтайр.

Близнецы идентичны, вспомнились мне слова Наоми, и я с ужасом посмотрела на мужа. Увидев выражение моего лица, он расхохотался, но я быстро отвернулась и бросилась по направлению к лестнице, пытаясь сбежать, как в тот вечер в художественной галерее Нью-Йорка. Все мои намерения стать такой, как он хочет, улетучились.

Но Гленн догнал меня, обнял и прижал к себе.

— Моя бедная испуганная девочка! Тебе кажется, что ты попала в змеиное гнездо. Но не все так плохо. Для Гленды работа — это своеобразная терапия. Рисуя такие картины, она выплескивает всю свою враждебность, и таким образом избавляется от потребности сжечь Пандору живьем, потому что уже сделала это на холсте. Кстати, если бы у этой женщины в окне была хоть крупица разума, она разбила бы стекло и спрыгнула на землю. Здание гостиницы совсем не такое высокое.

Я отвернулась, потому что была не в состоянии посмотреть ему в лицо.

— А ты тоже можешь писать такие картины?

— Я вообще не могу писать. Но если ты хочешь знать, могу ли я создать нечто подобное в камне, то я отвечу тебе «нет». Мы с Глендой одинаково относимся ко всему, что связано с озером, но по-разному решаем для себя эту проблему. Если бы я захотел предпринять что-то против Макинтайров, то выбрал бы более действенное средство.

Мне не хотелось думать о Макинтайрах. Я хотела забросить Трента в такие глубины памяти, откуда его было бы не так просто извлечь. Я прижалась лицом к щеке Гленна, чтобы не видеть блеск в его глазах, вызванный восхищением работой сестры.

— Твоя тетя сказала, что вы — двойники, — прошептала я.

— Во всем, кроме, пожалуй, одного. Я не имею в виду то, что я мужчина, а она женщина. Разница в другом: Гленда одержима, а я нет. Радуйся этому, Дина, любовь моя, и не надо так меня бояться.

Он приподнял мой подбородок и поцеловал меня. Я немного успокоилась, хотя образ Гленды Чандлер постепенно приобретал неясные, но устрашающе огромные и темные очертания. Как я смогу бороться с тем, чего не понимаю?

— Иди сюда, — сказал Гленн и потянул меня на свою сторону мансарды. Прикосновение его теплых пальцев уводило меня от кошмаров. — Я покажу тебе кое-что и объясню, что собираюсь делать. Я хочу, чтобы ты все поняла, прежде чем мы начнем работу.

Он пододвинул к себе крепкий вращающийся стол, крышка которого способна была выдержать вес каменной глыбы. Что-то уже лежало на нем, накрытое тканью. Гленн одним движением сдернул покрывало, и я увидела кусок алебастра, о котором он говорил мне еще в Нью-Йорке. Он был зафиксирован в деревянной раме и прикреплен к крышке стола, готовый к работе.

Глыба на первый взгляд казалась огромной, но когда я представила себе, скольких слоев она лишится, прежде чем приобретет очертания женской головки, то поняла, что в конечном итоге скульптура не будет такой уж большой. Материал действительно был прекрасным: чистым, прозрачно-белым, словно кусок льда, он, казалось, светился изнутри, и заглянув в его мерцающие глубины, можно было заметить слабый оттенок зеленого цвета.

— Какое чудо! — восхищенно воскликнула я.

Гленн довольно улыбнулся.

— Я понял это, как только увидел его, принес домой в «Высокие башни» и все это время ждал подходящего момента. Но я собираюсь приступать к работе над алебастром без предварительного макета. Это будет пробный эскиз твоей головки, выполненный из глины, который даст мне возможность определить, как будет выглядеть окончательный вариант. Работать с камнем нужно в последнюю очередь, поскольку тогда уже не будет возможности исправить серьезные ошибки.

Я не смогла удержаться от того, чтобы не дотронуться до холодной гладкой поверхности. Она еще не была отполирована, но уже сейчас слегка поблескивала.

— Мне всегда казалось странным, что камень так притягивает к себе скульпторов, — заметила я. — Но теперь я поняла, как прекрасен этот грубый на вид материал.

— Алебастр — замечательный материал, — кивнул Гленн. — С ним приятно работать, но он требует большей осторожности, чем, например, мрамор, потому что, если резец соскользнет, работа может быть непоправимо испорчена. Впрочем, на этот раз я не боюсь трудностей. У меня есть мастерство, а ты рождаешь во мне вдохновение. Создание макета — дело довольно скучное, но необходимое. — Делясь со мной всеми тонкостями своей работы, он все больше воодушевлялся. — Знаешь, чем сильнее риск испортить скульптуру, тем большее удовлетворение испытываешь после ее завершения. Я не раз начинал работать с камнем, но до сих пор результаты были самыми заурядными. Теперь все будет по-другому. Наверное, что-то особенное происходит в душе художника, потому что он всегда знает, когда готов создать настоящее произведение искусства.

Блеск в глазах Гленна внушал надежду. Из этого камня должно получиться именно то, что он хочет. И если каким-то образом я смогу помочь мужу, то должна это сделать. И не только в качестве модели, но и своей поддержкой и верой в успех. Я хорошо понимала, что слишком мало знаю о работе скульптора, чтобы говорить с Гленном на эту тему, а похвала должна быть квалифицированной. Но если я смогу понять, что он хочет, и сделать то, чего он ждет от меня, то это и будет той помощью, которая ему сейчас так необходима.

— А Гленда тоже работает с камнем? — поинтересовалась я.

— Нет! — с каким-то неожиданным злорадством воскликнул Гленн. — И я очень рад этому. Именно поэтому скульптура — спасение для меня. В этой области я могу идти своим собственным путем и не состязаться с ней на ее территории. Подойди сюда, Дина. Подойди ближе, я хочу, чтобы ты увидела, что я собираюсь делать.

Я встала рядом с глыбой, а Гленн повернул ее так, чтобы верхний свет, льющийся с потолка, коснулся поверхности алебастра. Затем он схватил кусок древесного угля и начал небрежно рисовать прямо на камне.

— Ты видишь? Там внутри — девичья головка, Дина, и я собираюсь помочь этой ледяной нимфе из озера Серых камней выбраться из глубин. Девушка с волосами, струящимися по спине… Ее головка будет по шею выступать из камня, а волосы заструятся ниже по спине.

Гленн сделал несколько длинных штрихов куском угля, и я увидела поток струящихся волос. Потом он слегка обозначил нос, глаза, рот — и я разглядела все это там, в глубине камня, готовое проявиться, как только художник выманит девушку изо льда в живой солнечный мир.

— Вон там твое место, — сказал он, махнув рукой в сторону небольшого помоста. — Я поставлю туда кресло, чтобы тебе было удобно. Так я смогу обойти вокруг тебя и увидеть твою головку с разных точек.

Гленна переполняли чувства, связанные с работой, и я восхищалась им. Я всегда любила скульптуру, но сейчас испытывала священный трепет, оказавшись свидетельницей созидательной обработки камня задолго до того, как он обретет совершенную форму и станет произведением искусства.

Я сидела на помосте в холщовом кресле, а Гленн поворачивал мою голову то в одну, то в другую сторону.

— Каждый человек, — говорил он мне, — имеет характерный только для него поворот головы, и ты должна принять как можно более естественную позу, чтобы я мог найти положение, в котором ты будешь запечатлена.

Когда все было готово, Гленн взял из жестянки ком глины и, шлепнув его на подставку, начал работать. Время от времени он протягивал руку и на ощупь выбирал нужный в данный момент резец или шпатель, а глаза его тем временем ощупывали мое лицо и сравнивали его с пока еще бесформенным куском глины.

Я с интересом наблюдала за мужем, уговаривая себя не обижаться на этот отстраненный взгляд. Сейчас я была для него не возлюбленной и не женой, а только моделью.

Он говорил, что не любит эту черновую работу, но считал необходимым создать из глины маленькое воплощение того, что мысленно уже видел большим. Образ будущей скульптуры был внутри камня, и главной задачей художника было отыскать его и освободить от всего лишнего, отколов и отбросив прочь каменную оболочку. А макет был призван помочь ему в этом.

Гленн поместил зеркало на выступ возле окна, чтобы в нем отражалась противоположная сторона глиняного эскиза, и я видела в нем лицо мужа, сосредоточенное и уверенное.

Когда я устала, он позволил мне отдохнуть, но не показал своей работы. Лицо из глины, над которым он трудился, было повернуто в противоположную от меня сторону, потому что он боялся, что малейший вопрос или намек на критику могут сбить его с пути. Таким образом, я не видела первых результатов нашего совместного труда и должна была довольствоваться его собственным заявлением, что все идет хорошо, и барьер, так долго сдерживающий его творчество, сломан.

Это было счастливое утро. Я чувствовала, что мы стали еще ближе друг другу, и тревожные события вчерашнего дня можно забыть. Живущие через озеро Макинтайры казались мне сейчас далекими и нереальными. Гленн помог мне избавиться от болезненных воспоминаний. Он сделал меня счастливой.

Наступило время ланча, и мы спустились в столовую. Наоми снова обслуживала нас, сказав, что уже перекусила. Во второй половине дня должна была появиться приходящая прислуга, которая помогала ей с уборкой и приготовлением обеда.

— Пока я живу здесь одна, — сказала Номи, — то готовлю себе сама, но когда приезжают Кол-тон или близнецы, обед превращается в праздничную трапезу со свечами.

За кофе Гленн неприятно удивил меня. Я все еще чувствовала себя новобрачной и готова была проводить с ним каждую минуту, но он ясно дал понять, что не нуждается в этом.

— Пойду прогуляюсь по лесу… обдумаю свою работу, — заявил он. — Извини, но я не могу взять тебя с собой, Дина. Ты будешь меня отвлекать. Если хочешь, осмотри дом или прогуляйся к озеру… Сегодня светит солнце, и день просто чудесный.

Подавив обиду, я сказала себе, что сама выбрала роль служанки его искусства, поэтому должна смириться и делать все, о чем он просит. Но когда он вышел из-за стола и мы с Номи остались одни, она неодобрительно посмотрела ему вслед и едва заметно покачала головой.

— Они одиночки, эти близнецы, и не мешают только друг другу. Ты должна привыкнуть к этому. — Она пристально взглянула на меня. — Кстати, сегодня ты удивила меня. Прошлым вечером я заметила в тебе некоторую независимость, но когда ты спустилась вниз утром, то вела себя как его тень, как эхо.

— Я согласна превратиться в тень, если это даст Гленну то, чего он хочет, — небрежно ответила я. — Я хочу ему помочь.

Я уже заметила, что когда что-то беспокоит Номи, она потирает пальцем свой острый маленький носик. Вот и сейчас она терла его, а ее карие глаза изучающе рассматривали меня, как прошлой ночью.

— Элизабет тоже была такой, — сказала она. — Тенью Колтона, его служанкой. Он думал за нее, говорил за нее и лепил из нее все, что хотел. Но временами он ужасно скучал рядом с ней. Я тоже чужая Чандлерам, но не являюсь их тенью и думаю, что только благодаря этому Колтон терпит мое присутствие в этом доме. Я привязалась к Гленну, он заменил мне сына, а когда-то очень давно я даже была немного влюблена в его отца. Но я никогда не поступлюсь ради Чандлеров своей независимостью.

Я поняла, на что она намекает, но не захотела прислушиваться к ее словам, потому что считала, что понимаю Гленна так, как настоящая жена должна понимать своего мужа.

Сейчас ему нужно было сохранить в своем воображении яркий и чистый образ своей будущей скульптуры, и я была готова помочь ему в этом. А если он захочет, чтобы я удивляла и развлекала его, то я постараюсь сделать и это. Но пока что я должна оставаться спокойной и ни о чем не тревожиться.

— Как вы думаете, Гленда скоро приедет домой? — поинтересовалась я, чтобы перевести разговор в другое русло.

— Полагаю, что, получив известие о вашей женитьбе, она прилетит сюда первым же рейсом, — резко ответила Номи. — Так что у вас осталось очень мало времени. Позволь мне налить тебе еще кофе, Дина.

Я протянула ей свою чашку.

— Но какое ей дело до того, что брат женился? — удивилась я.

— Он посмел сделать это без ее разрешения, — огрызнулась Номи. — Даже не дав ей возможности взглянуть на девушку, которую выбрал себе в жены. Будь готова к тому, что она смешает тебя с грязью, если ты, конечно, ей это позволишь.

Я вздернула подбородок.

— Значит, не позволю. Я вышла замуж за Гленна, а не за его сестру.

Номи поправила шпильку в одной из своих кос.

— Ты так думаешь? — сдержанно заметила она.

— Но почему она хочет, чтобы Гленн оставался холостяком?

— Потому что Гленда хочет владеть всем, что ее окружает: «Высокими башнями», озером, хотя временами и боится его… — Номи со стуком поставила чашку на место. — Она завладела бы и Колтоном, если бы он не выскальзывал у нее из рук всякий раз, когда захочет. Она не владеет только мной, но только потому, что боится меня и не доверяет мне. И я должна признать, что она имеет на это все основания. Но Гленн безраздельно принадлежит ей, словно часть ее собственной плоти и крови. Он делал попытки сбежать от нее — причем много раз! Но всегда терпел неудачу. На этот раз он сбежал, женившись на тебе. Ты — его заявка на свободу. И теперь мне остается только смотреть, насколько быстро Гленде удастся разрушить ваш брак, — мрачно закончила она и многозначительно добавила: — Если ты ей это позволишь.

— Я не позволю ей сделать это, — упрямо повторила я. — Я не заявка на свободу и не беспомощный инвалид. И Гленн тоже не такой. Да, он нуждался в чьей-то поддержке, чтобы обрести независимость и ощутить себя цельным человеком. Но теперь он больше не половинка Гленды и не только ее близнец, но и мой муж. И я хочу, чтобы все было так, как он считает правильным, потому что если это хорошо для него, то будет хорошо и для меня. — Номи только хмыкнула. Но меня интересовало еще кое-что. — А почему Гленда боится вас? — поинтересовалась я.

— Потому что знает, как сильно я ее презираю, — бесстрастно ответила пожилая женщина, методично складывая свою салфетку.

Она говорила об этом так, словно речь шла о погоде. Я понимала, что сейчас не время спрашивать, почему она презирает свою племянницу. Возможно, со временем она станет доверять мне настолько, чтобы открыть эту тайну, но было бы глупо рассчитывать на полную откровенность в первый же день моего приезда в «Высокие башни».

— Сегодня утром я видела картину, которую нарисовала Гленда, — продолжила я, по-прежнему подыскивая ключ к разгадке близнецов. — Она произвела на меня ужасное впечатление — эта горящая гостиница и женщина, попавшая в ловушку…

Номи коротко кивнула.

— Я видела ее. Гленн считает творчество своей сестры своеобразной терапией, но я бы назвала это по-другому. Впрочем, я старомодна и не могу похвастаться знаниями в области психиатрии. Я хорошо знаю свои недостатки. — Она поднялась из-за стола, положив конец нашему разговору. — Пойдем, Дина, я покажу тебе дом. Не могу обещать, что ты когда-нибудь будешь его хозяйкой. Колтон, пока он живет на этом свете, — единственный, кто в состоянии держать свою дочь в узде, и я надеюсь, что он вернется домой раньше, чем она.

Эта мудрая пожилая женщина нравилась мне все больше и больше. Она была откровенной, и в ней не было притворства. Если мне удастся добиться ее благосклонности, у меня появится друг, которому я смогу доверять. Но, судя по всему, она еще не решила, как ко мне относиться. Наоми Холмс была не из тех, кто действует импульсивно.

Мы прошли в ее гостиную, не слишком богато обставленную, но удобную, со старомодной мебелью, которая гармонировала с атмосферой этого отнюдь не современного дома. Там стоял маленький ткацкий станок, а на старенькой софе свернулась клубочком кошка тигровой масти. Я еще ни разу не видела эту кошку и подошла ближе, чтобы ее погладить.

— Это Джезебел, — сказала Номи. — Она тоже принадлежит к Чандлерам. Но Гленда терпеть не может кошек, поэтому Джезебел предпочитает жить у меня, когда не странствует по окрестностям.

Кошка посмотрела на меня глазами почти такими же желтыми, как ее шерсть, и благосклонно позволила приласкать себя.

Когда мы с Номи вышли из комнаты, она мягко спрыгнула с кушетки и последовала за нами в некотором отдалении, словно показывая свою независимость и выступая в роли хозяйки.

Я побывала в прежней комнате Гленна и, наконец, приблизилась к большой спальне с окнами, выходящими на подъездную аллею, принадлежащей его сестре.

В дверях я остановилась и с любопытством осмотрелась, рассчитывая как можно больше узнать о Гленде Чандлер.

Обернувшись, я заметила, что Джезебел не пересекла порога этой комнаты. Она только бросила в нашу сторону надменный взгляд, который говорил, что этот визит не стоит ее внимания, и направилась к лестнице. Кошка подняла кверху свой пушистый хвост, кончик которого слегка подрагивал. Возможно, у нее вызывал негодование один только запах комнаты Гленды.

Для своей спальни сестра Гленна использовала бледно-зеленые обои с папоротниками. Кровать под балдахином с резными столбиками была накрыта стеганым покрывалом в зелено-розовых тонах. Балдахин был того же оттенка, что и обои. Но я быстро перестала обращать внимание на меблировку, потому что мое внимание привлекло нечто, находящееся у окна. Там, на подставке из темного тикового дерева стояла женская головка из черного мрамора, которая чем-то непреодолимо притягивала меня.

Номи, решив, что меня заинтересовал вид из окна, подошла к нему, чтобы поднять раму, и впустила в комнату теплый воздух солнечного осеннего дня.

— Колтон велел срубить несколько деревьев с обеих сторон дома, чтобы улучшить вид из окон, — заговорила она. — Первый владелец «Высоких башен» строил этот дом для женщины, которая хотела спрятаться в нем. Она была городской жительницей, приехала сюда из Филадельфии и не любила сельских пейзажей и запахов. Но в те времена вся земля у подножия холма использовалась под ферму — там до сих пор сохранился коровник и другие хозяйственные постройки — так что хозяйка «Высоких башен» не хотела этого видеть и предпочитала, чтобы густые деревья окружали дом со всех сторон. И, хотя ее муж был сыном богатого фермера, он пошел навстречу этому пожеланию и построил викторианский особняк на холме, хотя здравомыслящие люди селились в основном в долине.

Я почти не слышала рассказ Номи, зачарованно глядя на скульптуру из черного мрамора. Гленн как-то упоминал о своей единственной удачной работе. Это, определенно, была она. Я положила руку на черную головку и ощутила под пальцами пружинистые завитки, напоминающие тонкие волнистые волосы Гленна. У меня промелькнуло воспоминание о том, как однажды я прикоснулась к волосам Трента Макинтайра, похожим на тяжелый шелк, но я тут же одернула себя — мне не следовало думать о Тренте. Теперь он должен был снова стать для меня незнакомцем.

— Ее сделал Гленн, правда? — обернулась я к Номи.

— Да. — Ее лицо просветлело. — Я считаю, что это действительно прекрасная вещь. Даже Колтон признал эту работу удачной и выставлял ее в нескольких музеях. Подожди, я включу для тебя свет.

К стене была прикреплена специальная лампа для подсветки, и когда Номи повернула выключатель, на блестящей черной поверхности мрамора вспыхнула золотая патина, а женское лицо, казалось, ожило. На меня смотрел двойник Гленна — только в женском варианте. Но в нем было еще что-то. Я вгляделась внимательнее, пытаясь разгадать это выражение, и вдруг поняла, в чем тут дело, — женское лицо было искажено откровенным страданием, в нем чувствовался какой-то мучительный страх.

Я удивленно повернулась к Номи.

— Если это Гленда, то как она решилась поставить головку в своей комнате? Мне кажется…

— Гленн знает свою сестру, как самого себя, — прервала меня она. — Он понимает, чего она боится и почему. Создавая эту скульптуру, он стремился не добиться портретного сходства, а отразить мучения и страх. Гленда оценила это. Хотя, кто знает, вполне возможно, он изображал самого себя…

Я снова повернулась к головке, изучая это изумительное произведение. Рот женщины страдальчески искривился, и скульптору удалось мастерски передать это выражение. Под мраморной поверхностью было нечто таинственное и живое. Я задумчиво покачала головой в ответ на слова Номи.

— Но он сделал это лицо просто кровоточащим от боли!

— Именно так! Потому что Гленда может быть некрасивой и испуганной, но она не способна трагически переживать. Гленн отступил от реальности и показал сестру не такой, какая она есть на самом деле. — Голос Наоми утратил свою бесстрастность, ее обычное спокойствие исчезло, уступив место ненависти.

— Почему вы так ненавидите ее? — мягко поинтересовалась я.

На этот раз она ответила мне, видимо, не успев взять свои чувства под контроль.

— Потому что Гленда убила мою сестру Элизабет. Она намеренно погубила свою мать — и мать Гленна.

Я изумленно смотрела на нее.

— Но близнецам было тогда всего по пять лет, не так ли? Гленда была еще ребенком. Что она могла сделать?

Номи оставила мой вопрос без ответа. Она быстро отвернулась и, выпрямив спину и высоко подняв голову с короной белых волос, вышла из комнаты. Я слышала скрип ступеней у нее под ногами, когда она спускалась вниз. Куда подевалась ее легкая летящая походка? На этот раз маленькая изящная женщина ступала тяжело, словно дряхлая старуха.

Неожиданно открыв, что в действительности таится в душе Наоми Холмс, я даже испугалась. Как можно испытывать такую непримиримую ненависть к ребенку, каким была Гленда, когда погибла ее мать?! Девочка не может быть преступницей.

Я снова внимательно всмотрелась в мраморное лицо и вдруг почувствовала необъяснимую симпатию к Гленде. Какое же ужасное потрясение довелось пережить ей в детстве, если, уже став взрослой, она продолжает испытывать такие мучительные страдания… Возможно, я все-таки смогу стать ей другом… если она позволит мне. Во всяком случае, должна попытаться. Но прежде мне необходимо как можно больше узнать об этой женщине, чтобы найти путь к ее сердцу.

Я выключила свет, и гнетущая атмосфера дома, наполненного страстями и страданиями прошлого, окутала меня душным саваном. Мои детские годы, проведенные с родителями, были счастливыми, яркими, полными солнечного света. А здесь как будто всегда царила зима: суровая, мрачная и холодная как лед.

Зимние чувства, зимние люди…

Но на улице все еще ярко светило солнце, и озеро ждало меня. Я отвернулась от черного мрамора и спустилась вниз по лестнице. Было очень тепло, и я, даже не надев пальто, вышла через парадную дверь и обогнула «Высокие башни», направляясь к озеру.

Безмятежное зеркало воды у подножия холма, голубое и прекрасное в безветренный день, простиралось перед моим восхищенным взором. Я спустилась к нему по сухой осенней траве, мимо голых ореховых деревьев и стройных берез, затем повернула налево и ступила на мягкий, пружинящий под ногами ковер из сосновых игл, усыпавших землю.

Через несколько минут я уже была внизу, у самой кромки воды. Впервые озеро предстало передо мной во всем своем великолепии, и я смогла увидеть вдали справа огромные серые камни — неровные, с острыми вершинами — которые и дали ему имя. На остальной части побережья, так же как и на противоположной стороне, не было ни малейших вкраплений скал, хотя повсюду возвышались отдельные холмы.

Прямо напротив меня располагался дом, где жили Макинтайры. Белые кружевные занавески были подняты вверх, а перед фасадом красовался аккуратно подстриженный кустарник. Построенный раньше, чем «Высокие башни», этот дом казался более приличным и воспитанным, как человек, который с возрастом приобрел мудрость и любезность. А торчащие уши «Высоких башен» как бы подслушивали что-то, нагло попирая общепринятые правила поведения.

На противоположной стороне озера никого не было видно, но при мысли о Тренте мое сердце забилось быстрее. До сих пор я была в безопасности от тревожных воспоминаний, потому что всей душой ощущала себя миссис Гленн Чандлер и ничем больше не интересовалась.

Я вдруг вспомнила о Кейте, которого встретила в магазине прошлым вечером, когда Гленн привез меня сюда. Казалось, прошло очень много времени с тех пор, как он заговорил со мной о Гленде. Сейчас я уже знала о ней довольно много, и меня удивляло настойчивое любопытство мальчика.

Повернувшись спиной к высоким серым камням, я неторопливо двинулась по неровной тропинке, ведущей вдоль берега, и вскоре увидела гостиницу из красного дерева в конце озера. Гленн был в бешенстве, когда показывал мне ее вчера вечером, но сегодня, при дневном свете, мне не показалось, что она портит озеро. Напротив, это здание гармонировало с окружающей дикой природой и вовсе не производило впечатление чего-то неуместного.

Я ускорила шаги, так как тропинка выровнялась, а у меня появилась определенная цель — гостиница «Серые камни». Мне хотелось рассмотреть ее поближе и увидеть, насколько правдиво Гленда изобразила это здание на своей ужасной картине. А может, я хотела убедиться, что за его окнами не бушует огонь и что там нет женщины в белом, в отчаянии ломающей руки.

Когда я огибала озеро, откуда-то сверху раздался резкий треск, как будто в лесу на холме выстрелило ружье. Этот звук, нарушив благословенную тишину этого уединенного места, заставил меня вздрогнуть, и я уже почти побежала по направлению к гостинице.