Жена моего мужа

Глава 49 ЛЮСИ

Вторник, 12 декабря 2006 года

Он ушел из моей жизни с такой же легкостью, с какой проник в нее, но оказал огромное воздействие на выбор моего дальнейшего жизненного пути, хотя сам никогда не узнает, какой огромный след оставил в моей жизни.

Оказалось, что Джоу Уайтхеда до смешного легко напугать. Когда мы с Миком вернулись в офис, Мик вызвал Джоу в зал заседаний совета директоров, и мы смело встретились с ним лицом к лицу. Спокойно, хладнокровно и решительно Мик встал на мою сторону и объяснил Джоу, почему мы считаем, что ему следует уволиться сегодня же, а не ждать, пока мы доведем эту неприглядную историю до сведения Ралфа, отдела кадров, а возможно, даже передадим дело в суд. Джоу держался развязно только минуту-другую. Он нагло заявил, будто доставил мне наслаждение.

— В это трудно поверить, — заметил Мик. — А если ты действительно так думаешь, значит, ты еще более безумный, чем я думал.

Мик указал на то, что поведение Джоу по отношению ко мне было не единственным проявлением его непрофессионализма. Он назвал по крайней мере полдюжины инцидентов, когда Джоу грубо набрасывался на членов своей команды, обвиняя их за проблемы, которые должен был решать самостоятельно. Мик привел случаи, когда клиенты выражали недовольство или несли финансовые потери по его вине. Мик дал ясно понять Джоу, что, если сообщит Ралфу о последнем инциденте, тот, без сомнения, воспользуется этим случаем как благовидным предлогом, чтобы его уволить.

Джоу, по-видимому, понял, что Мик настроен решительно и не намерен идти ни на какие сделки, и тотчас же согласился уволиться. Наверное, сообразил, что ему будет легче найти новую работу, если за ним не потянется след грязного скандала. Мне это понятно. Я наблюдала, как он собирал свои пожитки, и думала: «По милости Божьей ухожу не я, хотя в данном случае более верно было бы сказать: по милости Мика».

Избавившись от нависшей надо мной угрозы быть разоблаченной преследователем-психопатом, я снова стала интенсивно работать на фирму. Я даже сама не осознавала, как много места в моем мозгу занимало беспокойство из-за Джоу Уайтхеда. Я перестала вздрагивать, когда мой телефон сигналит, что пришло текстовое сообщение. Я больше не боюсь открывать свою электронную почту, так как знаю, что не найду там десятки его посланий, а когда сообщение появляется на моем экране, я уверена, что это нежное послание от Питера. И это огромное облегчение.

Ралф обратил внимание на то, что моя работа заметно улучшилась, и для него отпала необходимость призывать кого-то в офис, чтобы обсудить результаты моей производительности труда. Мне на этой неделе удалось три раза из пяти уйти с работы вовремя, и я намерена поступать так же и в дальнейшем. Я также планирую ограничить командировки и в новом году буду в основном полагаться на видеоконференции. Но когда я в офисе, то работаю еще усерднее, чем прежде. Я не хочу лишаться своей карьеры, но постепенно выстраиваю баланс. Баланс, по сути, будет означать, что мне придется отказаться от самых больших бонусов и самых восхищенных похвал, но я смогу проводить больше времени с Ориол и Питером. И это вполне нормально. После стольких лет торговых операций я наконец осознала, что деньги приходят и уходят, а время только уходит, следовательно, самая большая ценность — это время. И я хочу проводить как можно больше времени со своей семьей. В действительности все так просто.

Конечно, нельзя сказать, что я вне опасности. В то время как мое положение на работе стало более стабильным и уверенным, дома я хожу по лезвию ножа. Чем больше времени трачу я на установление взаимопонимания и взаимосвязи с Ориол (и таким образом завоевываю одобрение и уважение со стороны Питера), тем более остро осознаю, что ставки в моей игре пугающе высоки. Роуз может разрушить мой мир одним легким движением. Еще несколько месяцев назад я не верила, что центром моей жизни является мой дом. Мне казалось, будто мой мир там, где я в данный момент находилась, будь это мой офис, спа-салон, коктейль-бар или какой-нибудь пятизвездочный отель. Я при каждом удобном случае с радостью уходила из дому, чтобы быть подальше от приевшейся семейной жизни. Теперь же я думаю, как буду жить, если потеряю Питера и Ориол тотчас же после того, как обрела их, по-настоящему обрела.

Я позвонила Роуз с намерением оправдаться и умолять ее сохранить мою тайну. Ее не оказалось дома, а такого рода сообщение не оставишь на автоответчике. Она не перезвонила, может, это и к лучшему. Вряд ли она сочтет, что я заслуживаю понимания и милосердия с ее стороны. Может, мне стоит все отрицать? Может, мне не стоит ждать, пока она насплетничает Питеру, а сыграть на опережение и рассказать ему, будто по «Гордон Уэбстер Хэндл» поползли какие-то нелепые слухи, не имеющие под собой абсолютно никаких оснований… Он поверил бы мне. Он мне доверяет. Но именно его доверие делает для меня подобный ход неприемлемым. Я всегда разыгрывала свои сценарии, связанные с сердцем и чреслами, по собственным оригинальным правилам, отличающимся от тех моральных стандартов, которым следует большинство. Но правила всегда существовали. И правило номер один — я не могу лгать Питеру.

Так что я всецело во власти Роуз. Прошло девять дней с тех пор, как она дала мне знать, что ей известно о моей неверности. Каждый раз, как звенел дверной звонок, я думала, не Роуз ли это заявилась к нам, чтобы потребовать обратно то, что принадлежало ей по праву, рассказав моему любимому о том, что я переспала с тем уродом. То, что она до сих пор молчит, ни в коей мере не успокаивает меня. Возможно, ждет наиболее благоприятного момента для того, чтобы разоблачить и унизить меня. Может, школьного рождественского спектакля, когда свидетелями ее откровения могут стать наши дети и друзья? Рождества? А может, она затевает длительную игру и отложит свое разоблачение до дня свадьбы Ориол.

Я тотчас же замечаю ее в толпе родителей. У нее высокая прическа, ни за что не подумала бы, что подобная может пойти ей (они обычно старят), но Роуз она к лицу. Роуз выглядит современной и уверенной в себе.

Питер замечает Льюка, уже сидящего на одной из узких скамеек, расставленных для публики. Вокруг него разложены пальто и сумки, чтобы занять побольше места, это, несомненно, идея Конни. Питер направляется к Льюку, чтобы составить ему компанию и поболтать с ним. Говорю Питеру, что догоню его, а сама отправляюсь в противоположном направлении навстречу Роуз.

— Привет, Роуз.

— Привет, Люси, выглядишь, как всегда, изумительно, — говорит она, скользя взглядом по моим шоколадно-коричневым бархатным брюкам и джемперу с воротником гольф от Джозефа.

Погружаюсь в размышление, прозвучат ли мои слова искренне, если я скажу, что ей идет прическа, но упускаю момент. Роуз продолжает:

— Похоже, ты становишься все красивее с каждым совершенным тобой злодеянием. Ты настоящий Дориан Грей, не правда ли, Люси?

Я холодно улыбаюсь:

— Мне не хотелось бы всю оставшуюся жизнь выносить твои колкости, Роуз. Не кажется ли тебе, что нам следует поговорить о том, что ты знаешь?

— О чем нам разговаривать? Ты совершила прелюбодеяние. Вполне нормальная ситуация.

Хотя Роуз разговаривает со мной враждебно, я замечаю, что она понижает голос и с опаской оглядывается по сторонам, бросая свои колючие реплики, — не хочет, чтобы другие родители узнали о моем позоре, в конце концов, я ведь ассоциируюсь с ней. Я черпаю утешение в ее стремлении следовать общепринятым условностям.

Она складывает руки на своей огромной, как у мамонта, груди.

— Баланс сил изменился, не так ли, Люси? — спрашивает она. Я с изумлением смотрю на нее и не понимаю, что она имеет в виду. — На этот раз я контролирую ситуацию. Теперь я командую, а ты ждешь и наблюдаешь, что сделаю я.

Да, я жду и наблюдаю, что она сделает, но ничего не изменилось. Я постоянно живу в тени Роуз. Сделает ли Питер предложение Роуз? Оставит ли он Роуз? Сделает ли Питер предложение мне после Роуз? Купим ли мы дом поблизости от Роуз? Пошлем ли мы нашу дочь в ту школу, которую выбрала Роуз? И так далее.

— Буду откровенна, мне это доставляет огромное наслаждение, — признается она.

— Не сомневаюсь в этом, — допускаю я.

— Ты никогда не думала обо мне, Люси, и теперь я испытываю такие изумительные ощущения и чувствую себя такой могущественной, когда тебе приходится думать обо мне. Держу пари, что в последние дни ты думала исключительно обо мне.

Вполне понятно, что Роуз возбуждена, но, несмотря на ее заявления, будто она наслаждается этой ситуацией, выглядит она скорее помешанной, чем взволнованной. Быть злобной не идет ей. К ней всегда больше всего подходило определение «скучная».

— Ты действительно считаешь, будто я редко думаю о тебе? — спрашиваю я. — В течение многих лет я редко думала о чем-либо другом помимо тебя.

Она смотрит мне в глаза, пытаясь определить, говорю ли я правду. Я смело встречаю ее взгляд. Я говорю правду. Несмотря на многочисленные недостатки Роуз, глупой ее не назовешь. Она осторожно взвешивает то, что я только что сказала.

— Ты просто ужас. Ты разрушила все своей жадностью, своим безжалостным, эгоистичным поведением. Ты украла моего мужа, разбила семью, но даже этого оказалось недостаточно для тебя, — злобно шипит она, а я, пожалуй, даже восхищаюсь ее прямотой.

Мы обе знаем, что это перестрелка в старых зарослях колючего кустарника. Долго же этого не происходило. И я с нетерпением ожидаю честных, пусть даже горьких слов. У меня всегда вызывало негодование ханжеское принятие со стороны Роуз нашего с Питером предательства. Ее на первый взгляд робкая, услужливая натура всегда казалась неискренней. Безусловно, она должна сердиться на нас. Не может же она быть совершенно бесхарактерной.

Я смотрю на часы. Представление должно начаться через пятнадцать минут. Какой бы страх и отвращение мы ни питали друг к другу, как бы страстно ни желали выяснить отношения, ни одна из нас не хочет пропустить начало представления. Близнецы — крестьяне, Ориол — дерево, мы обе считаем, что наших детей недооценили и дали неподходящие роли, и поэтому им тем более нужна наша поддержка.

Роуз, возможно, обдумывает то же самое и, наверное, приходит к выводу, что у нее меньше пятнадцати минут, которые можно потратить на обвинения, но она, по-видимому, не может больше ждать ни минуты, чтобы взорвать мою жизнь, и приказывает мне следовать за ней в один из классов, где нас никто не побеспокоит.

Удобно устроившись в тишине среди маленьких столиков и стульчиков, я заявляю:

— Если ты думаешь, будто у меня роман с Джоу, то это не так.

— Ты хоть представляешь, что ты наделала, Люси?

Я смотрю на ряды подносов, которые прикрывают детские учебники и коробки с цветными карандашами. Интересно, она действительно ждет от меня ответа?

— Думаю, да.

— Сомневаюсь. Ты украла моего мужа, а значит, и мои лучшие годы. Я потратила свою молодость на Питера. Ты украла мои воспоминания и значительную часть моего будущего. Ты лишила моих детей их права первородства, лишила их отца, который жил бы вместе с ними и участвовал в их жизни. Ты лишила меня огромной семьи. А мне всегда хотелось жить в деревне, среди диких цветов, птиц и ужей. Но я оказалась запертой здесь, в Лондоне, среди смога и всякой прочей дряни.

— Роуз, ты же живешь в Холланд-Парке, грех тебе жаловаться.

— Мы живем в достаточно комфортных условиях, и если бы я хотела жить именно в Лондоне, тогда мне действительно не на что было бы жаловаться, но это не так. Мне хотелось бы, чтобы их детство было наполнено приключениями, открытиями, какими-то удивительными событиями, а не уроками игры на фортепьяно и результатами тестов академических способностей.

Я потрясена услышанным. Мне всегда казалось, что Роуз нравится положение лучшей мамы Центрального Лондона.

Ее гнев все возрастает. Я пытаюсь найти какие-то слова утешения.

— По крайней мере, ты можешь оставаться дома и наслаждаться обществом детей. А мне приходится работать, и мы тоже не можем позволить себе завести четверых детей, потому что вынуждены содержать тебя.

— Вы не делаете мне никаких одолжений, просто минимум, положенный по закону. К тому же временами у меня тоже возникает желание покупать себе шикарные костюмы и околачиваться у кофейного автомата.

— Моя работа включает в себя нечто большее, и тебе это прекрасно известно.

— Да, но ты любишь свою работу и терпеть не можешь оставаться дома с Ориол. Ты вообще не любишь детей, но тем не менее завела дочь, которая должна была бы быть моей.

Подобное обвинение имело под собой основания лишь до недавнего времени. Я не могу надеяться, что Роуз поймет или поверит в произошедшие со мной недавно перемены, так что не возражаю ей, тем более что она не предоставляет мне такой возможности. Ее обвинения льются потоком:

— И то, что ты сделала, не дело прошлого. Ты до сих пор причиняешь мне боль. Знаешь ли ты, что Себастьян однажды спросил, не может ли он жить с отцом? Мое сердце разбилось на миллион маленьких частиц, но я ответила ему, что он может, если действительно хочет, и спросила, почему он этого хочет. И он ответил, что хочет жить у вас, потому что вы с отцом позволяете ему целый день играть в компьютерные игры и никогда не заставляете делать уроки. — Роуз смотрит на меня с презрением. — В этот момент я возненавидела Питера еще сильнее.

Он часто опускается до низких трюков, позволяя близнецам делать все, что они пожелают, смотреть телевизор и есть мороженое, никогда не настаивая, чтобы они вовремя ложились спать и чистили зубы. В какой-то мере это кажется мне еще большим предательством, чем то, что он трахает тебя. Я вижу, какие вы хорошие родители, и знаю, что вы склонны идти по пути наименьшего сопротивления. Целая армия нянюшек, бесконечные удовольствия и никакого намека на дисциплину. Тебе на все наплевать, и ты не хочешь заниматься Ориол. Ты не хочешь утруждать себя и говорить «нет», а мне приходится иметь дело с последствиями. Но я согласилась бы со всем этим примириться, если бы ты его любила.

Роуз дрожит. В классе холодно, но, думаю, ее дрожь вызвана гневом и разочарованием — шквалом эмоций, а не низкой температурой. Но она не плачет, не кричит, и я внезапно испытываю потрясение, вызванное благородством ее тихого страдания. Она больше не кажется мне робкой или бесхарактерной. Ее дрожащие руки не кажутся мне смешными, скорее благородными. Я уважаю ее и понимаю, почему мой любимый женился в свое время на ней. Я понимаю, почему мои лучшие друзья восхваляют ее и почему моему ребенку нравится бывать в ее обществе.

Я всегда это понимала, в чем и заключалась моя проблема.

— Я люблю Питера, — говорю я ей. Это кажется таким нелепым — произносить столь значительные слова, находясь в окружении детских книжек и таблиц умножения. — Я люблю его так же сильно, как любила ты, возможно, даже больше. Кто знает? Разве можно измерять и сравнивать любовь?

— Тогда почему же ты спала с другим?

Роуз смотрит мне прямо в глаза и задает свой вопрос без тени злорадства или гнева. Чувствуется, что она просто сбита с толку. Не сомневаюсь, что, когда Питер принадлежал ей, она не испытывала и минутного недовольства.

Перечисление нанесенных ей оскорблений и обид, рассказ о той боли, которую причинила ей моя погоня за любовью, вызывают у меня отвращение к себе. Мне хочется извиниться перед ней за то, что ей пришлось пройти через столько страданий из-за моего стремления заполучить Питера, и за то, что я не ценила Питера и Ориол в достаточной мере, чтобы это удержало меня от бессмысленного секса с чужим человеком, что, как оказалось, причинило ей новые неприятности, но я не могу. Я не в состоянии рассказать ей обо всех своих разочарованиях, ревности, зависти и недовольстве — обо всем том, что привело меня к такой крайней мере, потому что все, что я отвергала, является предметом ее устремлений. Если я скажу, что домашняя жизнь просто убивала меня, я причиню ей еще большую боль.

Я не настолько злобная.

Любое объяснение моих поступков не может стать оправданием, поскольку ничто не может оправдать моего предательства Питера. Я не могу ожидать от этой женщины жалости, но чувствую, что в долгу перед ней.

— Я боролась с синдромом «второй жены», — признаюсь я. — Нелегко идти вслед за тобой. — Бросаю украдкой взгляд на Роуз и вижу, что она изумлена моим признанием. — Я старалась изо всех сил.

— И твое старание изо всех сил всегда имеет такие чертовски сенсационные результаты, не так ли, Люси?

— Нет, особенно когда дело касается материнства. Но сейчас я действительно стараюсь, Роуз. Я хочу стать хорошей матерью и женой, действительно хочу. Конечно, я никогда не буду такой, как ты. — Роуз бросает на меня встревоженный взгляд, и я спешу заверить ее. — И это не потому, что вижу какие-то недостатки в твоем обращении с детьми, совсем наоборот. Я всегда завидовала, да и сейчас завидую тебе. Мне никогда не стать такой же, но я пытаюсь найти свой путь. Я стараюсь. Я хочу все начать с чистого листа, и сейчас не время разрушать мою семью, словно карточный домик. Да, я переспала с другим человеком, но это кончено. Его больше нет. Это ничего не значит.

— Это может означать все.

— Только в том случае, если ты расскажешь обо всем Питеру. В противном случае это ничего не значит. Пожалуйста, не говори ему, Роуз.

— Вот как, Люси? Твой новый лист снова будет основан на лжи. Если я буду хранить молчание, проблема не решится сама собой — просто впадет в зимнюю спячку.

— Боюсь, у меня нет иного выбора, Роуз.

— Нет, есть. Ты знаешь, что есть. У тебя, в большей мере, чем у кого-либо иного, всегда есть выбор.

Звенит звонок, возвещая начало спектакля, и мы обе бросаемся к двери. Не знаю, расскажет ли она Питеру о Джоу или нет, но в эту секунду для меня нет ничего важнее маленькой девочки, одетой в зеленый джемпер с высоким воротником и коричневые колготки, с колючими ветками в руках, которой так необходимо видеть меня среди зрителей, так что мы не можем больше обсуждать этот вопрос ни минуты.