Жениться по любви

Глава 10

Дети облепили её с обеих сторон, даже Тео, который всё пытался выглядеть взрослым и важным, Елена обняла их и прикусила губу, чтобы не разреветься прямо в холле, на глазах у служанок. Впрочем, у девушек тоже подозрительно блестели глаза и краснели носы, когда они смотрели на встречу детей и матери. Видно было, что им не терпится наброситься с расспросами, но понятно же, что пока хозяйка не наговорится с детьми, к ней соваться нет смысла.

— Ох, — сказала Елена, когда спазм в горле немного отпустил, — Агата, милая, сделай мне ванну погорячее. И чтобы пена до потолка! Так надоело поливать себя из ковшичка, стоя в лохани. Как только села в карету, начала мечтать о ванне.

Дети, ванна и «Чёрный кот». По отцу и усатой банде она, разумеется, тоже скучала, однако список её самых страстных мечтаний практически со свадьбы возглавляли эти три пункта. Но бордель уж точно подождёт два-три дня, пока дети привыкают, что матушка жива-здорова и снова с ними до самых праздников, а помыться ей хотелось вот прямо сейчас.

— Ой, ваша милость, чего-то похудели вы совсем, — неодобрительно сказала Агата, засучивая рукава: Елену разморило в горячей воде, и на вопрос служанки: «Вам спинку потереть, ваша милость?» — она ответила: «Даже можно не только спинку».

— Разве что в дороге растрясло. — Елена встала на колени и поставила локти на бортики ванны, склонив мокрую голову. — А так, худеть мне не с чего. Еда в замке… м-м… не очень, мы с наёмницами спасались пирогами из пекарской лавки, а от пирогов, знаешь ли, не худеют.

— Тяжко вам там? — сочувственно спросила Агата. — Дорога — дорогой, а у вас вот тут морщинка такая — такие только от горьких мыслей заводятся, не от трактирных постелей с клопами. — Елена стояла к ней спиной, но Агата наверняка указала на переносицу, где действительно залегли складки, не желающие разглаживаться.

— Да в общем… одна весьма пожилая дама, уже понемногу забывающая, на каком она свете, и одна дама помоложе, обиженная тем, что у меня есть деньги на нормальные свечи, а у неё нет. Ничего смертельного.

— Вот ведь, — хмыкнула служанка, — не зря вашего батюшку Железным Августом кличут, а вы, стало быть, Железная Елена будете. Никогда ж ни на что не пожалуетесь.

— Так Ферр — это и значит «железо».

— Вот-вот, и я про то.

Руки у Агаты были крепкие и умелые, Елена расслабилась в них, отпуская напряжение, в котором прожила два прошлых месяца. «Сегодня весь день проведу с детьми, думала она, — а завтра позову Сандру. А лучше возьму детей, и сходим с ними в гости. С Рутгером кое о чём посоветоваться не мешает… нет, это потом, сначала посидим с Сандрой, перемоем косточки моей новой родне, чтобы их там в Волчьей Пуще икота замучила».

— Голову наклоните-ка посильнее, ваша милость. — Нет, определённо, горничная, больше десяти лет работающая в одном доме, начинает хозяев воспринимать как свою собственность, а не наоборот. — Какие-то волосы у вас стали тусклые, — с неудовольствием заметила Агата. — И даже поредели как будто. Вы их в следующий раз, прежде чем мыть, сметанкой натрите до самых корней и подержите так под платком с четверть часика. Или ещё хорошо желток яичный взять с мёдом. А то куда это годится? Вы там будто в подземельях просидели на хлебе и воде!

— На пирогах с чаем, — усмехнулась Елена. — Но знаешь, ты права, впечатление как от подвала — холодно, темно, влажно всегда, даже если погода солнечная. Там один мужичок древесный уголь жжёт для кузницы. Гномы бы даже для кухни, наверное, такой не взяли, но для обычной человеческой кузницы сойдёт. Я тоже стала его покупать, чтобы на меня не шипели, будто слишком много дров трачу, так что свою комнату прогреваю понемногу. Лет за двадцать, глядишь, прогрею. — Она рассмеялась, но служанка только фыркнула рассерженной кошкой. Желания своего хозяина купить титул для внучки ценой здоровья дочери она не одобряла. Наверняка отец наслушается в ближайшие дни ворчания про морщинки и про поредевшие волосы.

Потом Елена сидела с Господином Мурром на коленях и слушала, как Тео с Мелиссой, перебивая друг друга, рассказывают, как они тут жили и чему научились. Тео, оказывается, осваивал валяльный станок, а Мелисса теперь стояла на лёгкой до смешного работе, где надо было только вытянуть ниточку из кудели, закрепить её на катушке, и хитрое гномское устройство начинало прясть само, очень ровно и тоненько. Девочки из приюта, оставшиеся работать после того, как трепать шерсть набрали новеньких, чуть не дрались меж собой, чтобы встать за такую прялку, где всей работы — следить, чтобы нить не обрывалась, да подкладывать вовремя новую кудель. Приютские вообще охотно шли работать к Феррам в мастерские: Елена зорко следила за тем, чтобы в обед детей кормили сытно и свежей едой, не тухлятиной, а отработав смену, они получали ещё и кружку молока с пирогом. Пироги, кстати, все съедали сразу, под молоко, хотя брать их с собой никто не запрещал. Видимо, старшие дети отбирали. А может, и не дети — послушницы, присматривающие за детьми в приюте, тоже люди и тоже есть хотят.

— А ещё мне дедушка нанял учителя, чтобы я с мечом обращаться умел, — похвастался Тео, подпрыгивая на диванных подушках. — Каждое утро по часу, вот. Даже перед работой, — прибавил он со вздохом.

— А как же ты думал? Или заниматься регулярно, или не стоило и начинать.

— А мне не разрешили, — надулась Мелисса. — Сказали, что мне незачем. А я, может, хочу как сира Симона!

— Ох, ребёнок, — Елена взъерошила светло-русые, как у самой в детстве, волосы. — Думаешь, сира Симона так уж рвалась в мечницы? Младшим детям в дворянских семьях выбирать особо не приходится. И уж если девушка не просто бесприданница, а ещё и некрасивая, выбор у неё остаётся, в послушницы идти или учиться владеть оружием. Или сидеть всю жизнь при старшем брате непонятно кем — ключи от всех кладовых у его жены, а ты старая дева, неудачница, приживалка… Вот и уходят, у кого характер есть, кто в жрицы, кто в наёмницы. Старшему служить, как младшие братья, девушки редко хотят: будь ты хоть маршалом у него, а всё равно — незамужняя сестра, старая дева и так далее. А наёмницу или Дочь Аррунга назови-ка старой девой — будешь потом по дороге выбитые зубы собирать.

Мелисса привалилась к ней головой и печально спросила:

— А после праздников вы опять уедете?

— Уеду, милая, — вздохнула Елена, обняла её и почесала за ухом тут же взревновавшего, даже когти выпустившего Господина Мурра. — Привыкай. Потом выйдешь замуж и тоже уедешь.

— А если не захочу?

— Замуж выходить или уезжать? — Елена невесело улыбнулась. — Посмотри на дядю Рутгера с тётей Сандрой: оба родились в Горючем Камне, потом Рутгер долго жил в Излучине Светлой, теперь оба живут здесь. Думаешь, так уж им хотелось ехать туда, где ни родни, ни друзей, и надо всё начинать с нуля?

***

— И здесь в любом месте можно перейти реку вброд?

Целительница (на удивление неплохо державшаяся в седле) окинула долгим взглядом разлившуюся по долине Гремучую, за которой в мельтешении мелких снежинок вставал угрюмый Серый кряж.

— До самого Оскала почти, — кивнул Ламберт. — Это водопад на границе Волчьей Пущи и Рыжей Гривы. Отец говорил, будто прадед пытался вдоль речного русла поставить ограду, но на каменную не хватило денег, как водится, а обычный частокол быстро сожгли. Здешние гномы не считают зазорным торговать с орками, — пояснил он. — А может быть, орки сами нашли где-нибудь выход горного масла, только оно у них всегда с собой, когда они идут на штурм.

— Про плотину, чтобы поднять уровень воды, даже спрашивать не буду, — сказала Каттен, продолжая озираться, но не боязливо, а словно что-то прикидывая. — Понятно, что это ещё дороже, чем стена. Да и соседям может не понравиться, если ниже по течению уровень воды на какое-то время сильно упадёт.

Ламберт до этого о плотинах не думал вообще, но представил себе сначала завал чуть выше Оскала…, а потом возмущение барона Рыжей Гривы, оказавшегося даже без такой хлипкой преграды между ним и орками, как заметно успокоившаяся после Оскала река. А орки сядут на своём берегу, сложив руки на коленях, и будут с интересом следить, как идёт строительство, да-да.

— Зато бы эти огровы Козьи Камушки затопило, — вздохнул он. — Есть тут выше по течению место… видимо, после обвала остались поперёк течения валуны, по которым гоблины перебираются на наш берег. Скачут, как козы, всякие поваленные стволы и прочий хлам тащат за собой, чтобы орки могли вслед за ними пройти. А там ущелье такое, что сверху ничего толком не разглядишь: скалы, битый камень, туман то и дело… А постоянно внизу держать больше, чем двоих-троих — людей столько не наберёшь. Но двое-трое — это смертники: из Ноголомного ущелья быстро не выберешься. Так по-дурацки терять людей ни я не хочу, ни оба брата.

— Да уж — судя по названию. — Каттен поёжилась, но, похоже, опять-таки от холода, а не потому что боялась. Держалась настороже, конечно, но не боялась. И, рассказывая о себе и своих планах, помнится, говорила больше про раненых, чем про больных. Военным лекарем была в Зеленодолье?

Ламберт опять посмотрел на её и не новый, и не слишком тёплый плащ с поднятым капюшоном поверх такой же не слишком тёплой кожанки. Одеть бы надо госпожу кошку потеплее, а то этак живо опять без целителя останешься. Он ждал, что Рута разворчится: вот-де столько лет управлялась сама, а тут приехалу какая-то и будет командовать теперь. Но Каттен как-то её уболтала, улестила, выспросила про травки, которые здесь растут, попробовала какой-то эликсир и восхитилась, что получше, чем у большинства магистров алхимии… Одно слово — кошка. Рыжая кошь с наглыми жёлтыми глазищами. И в дозор с Ламбертом напросилась так, что тот согласился, даже не успев сообразить, как это случилось. Хотя и не мог понять, зачем вообще лекарше таскаться с дозорными?

— Карта — картой, а живьём всё это увидеть — совсем другое дело, — ответила та. — Буду теперь хоть представлять, куда меня занесло. Или вы подумали, что я для орков шпионю?

— Орки наш берег не хуже своего знают, — буркнул Ламберт. — Гоблины для них шпионят, проныры мелкие, а это такие твари… мясо из похлёбки среди бела дня украдут, а ты об этом узнаешь, когда сядешь обедать, а мяса в котле не окажется.

— Это уж точно, — согласилась Каттен. Она сняла перчатки и, просунув руки под капюшон, растёрла уши — ветер был почти встречный, и мелкий снежок задувало под одежду.

Ламберт подумал, что надо бы ей тоже шапочку подарить, как Елене. Не соболью, понятно — хватит енотовой. С полосатым хвостом на затылке, как местные щёголи носят. Только сразу предупредить, что это просто забота о здоровье такого полезного человека, а то вдруг себя целители лечить толком не могут? Что-то такое Ламберт вроде бы слышал… В смысле, просто тёплая шапка вместо тонкого и неудобного капюшона, а не…

Он удивился, поймав себя на таких мыслях. Не что? Не такой подарочек, за который потом рассчитываться придётся? Да он в жизни не подумал бы с чародейкой связаться. Это не какие-то мажеские штучки? Приворот там… хотя приворот — это у неграмотных деревенских ведьм вроде бы, не у настоящих магистров почтенных гильдий.

— То есть, — весело спросила Каттен, — вы умудрились не заметить, что я с вами внаглую заигрывала с самого приезда?

У неё была очень белая и очень тонкая, как почти всегда у рыжих, кожа. И волосы, кстати, рыжими были… везде. Даже тонкие редкие волоски вокруг неожиданно тёмных сосков. Ламберт поймал себя на совершенно невозможном желании пройтись по ним языком и с негодованием отогнал его: мало того, что в его постели каким-то необъяснимым образом оказалась эта рыжая ведьма, так ещё и мысли лезут в голову совершенно непотребные.

А та лежала, растянувшись, и лениво потирала отчётливо багровеющий на белой-белой коже след зубов. Его, Ламберта, зубов — ухватил он наглую кошку за шкирку зубами, когда уже мало что соображал. И как теперь прикажете одевать бестолочь потеплее? Решит ведь, что это в уплату. Или для того и старалась? Да вроде не похоже.

— А скажите-ка, сир Ламберт, — неожиданно задумчиво проговорила Каттен, накинув на себя угол одеяла: камин догорал, и в комнате становилось ощутимо прохладнее, — ваша супруга часто жалуется на головную боль?

— Моя супруга вообще никогда ни на что не жалуется, — буркнул Ламберт. Он взял бутылку смородиновой наливки, наполнил стакан и подумал, что это, между прочим, чистая правда. Елена никогда не жаловалась. Ни на что и ни на кого. Единственный раз выплеснула то, что накипело, но и тогда это была не жалоба, а… огры его знают. Попытка объяснить, чем она недовольна? И многое, в общем, он поразмыслив, признал справедливым. Те же танцы Фриды вокруг него — она ведь и правда могла бы сесть и палец о палец не ударить: кто он ей? Зять нанимателя? Так что, глянув на расслабленно валяющуюся целительницу, Ламберт спросил: — наливку будете?

— Нет, благодарю, — с нескрываемым сожалением глядя на стакан, отказалась Каттен. — Я легко пьянею, а в пьяном виде плохо себя контролирую… Так вот, о головных болях… про вашу супругу я слышала, что она очень сдержанная особа, слова никому плохого с самой свадьбы не сказала, и даже если выговаривала прислуге, то очень вежливо и спокойно.

«В отличие от Аделаиды», — невольно подумалось Ламберту.

— Но видите ли, какое дело, сир Ламберт, — продолжила целительница, — даже я, хотя сама проявила инициативу, была… скажем честно, разочарована. Потому что за то время, что вы потратили на меня, ни одна женщина не то что удовольствие получить — даже настроиться нужным образом не успеет. Даже если захочет. В чём я лично сильно сомневаюсь.

— До сих пор никто не жаловался, — уязвлённо отозвался Ламберт.

— А «никто» — это кто? Деревенские девочки, у которых вы даже согласия не спрашиваете?

Ламберт нахмурился, но возразить, честно говоря, было нечего. Деревенские, как выразилась Каттен, девочки и продажные девицы — эти в самом деле жаловаться не станут.

— Стало быть, — подозрительно знакомым, слегка занудным, как у Фриды временами, тоном продолжила Каттен, — ваша супруга не получает разрядки, а это постоянные головные боли, бесконечные болезни по женской части, вечно дурное настроение. — Ламберт озадаченно молчал, потому что кошка, появившаяся здесь несколько дней назад, с удивительной точностью описала Аделаиду. — А ваша супруга ещё и заставляет себя сдерживаться, а не срывается на прислугу, детей и мужа — у неё не может не быть мигрени. Часто она пьёт эликсиры от неё?

— Понятия не имею.

— Ответ настоящего мужчины, — усмехнулась Каттен. — Что вы получите в случае её смерти?

— Ничего. Нам приданое, её дочери титул.

— Её отец или дядя очень предусмотрительный человек, да?

— Ещё какой, — буркнул Ламберт. — Но вот не надо мне про её неудовлетворённость. Неудовлетворённая женщина не ложится в постель с мужем с таким видом, будто ей надо ворох грязных портянок перестирать!

— То есть, вы и сами понимаете, что никакого удовольствия ей не доставляете?

Ламберт в раздражении одним духом опрокинул стакан наливки и со стуком поставил его на стол.

— Какое вам дело до моей жены и до её удовлетворения? — сумрачно спросил он.

— А за кем вы пошлёте, если её хватит удар? За жрицей?

Не дожидаясь ответа, Каттен села и потянулась за короткой, совершенно мужской рубашкой, сброшенной на сундук в изножье.

— Да спите уже здесь, — морщась, сказал Ламберт. — Вдвоём теплее. — И сплетни пойдут всё равно, так что можно не притворяться, будто ничего не было.

— Спасибо, — кивнула Каттен, но рубашку всё-таки надела. В общем, Ламберт тоже подумывал, что надо бы что-то накинуть. В маленьком форте ночами было не так холодно, как в каменной громаде замка, но тоже совсем не жарко. — И всё-таки поймите одну очень простую вещь, — сказала целительница. — От вас одного зависит, будет ли для вашей супруги супружеский долг стиркой кучи грязных портянок или чем-то ещё. Чем-то более приятным.