Робин ШОУН ЖЕНЩИНА ГАБРИЭЛЯ

Глава 1

Гарибиэль знал эту женщину в потертом плаще.

Знал, потому что когда-то сам был ею.

Холод. Голод.

Идеальная добыча и идеальный хищник.

Она пришла, чтобы убить ангела.

И не доживет до рассвета.

Гул голосов нарастал над клубами желтого тумана и серого дыма. Мужчины в черных фраках и белых жилетах и женщины в переливающихся платьях с мерцающими драгоценностями перемещались в лабиринте освещенных свечами столов: вставали, садились, откидывались на спинки стульев из гондурасского красного дерева или, наоборот, склонялись над белыми шелковыми скатертями.

Они не знали, что являются приманкой: сливки английского общества, ищущие удовольствия, и лондонские шлюхи, стремящиеся к их богатству.

Они не знали, что женщины охотились за ними; тело Габриэля пульсировало знанием.

Удовольствия; богатства.

Жизни; смерти.

Вновь открывшийся «Дом Габриэля» — заведение, где удовлетворялись любые чувственные желания — приглашал к себе и шлюх, и клиентов.

Секс и убийство.

Вспыхнуло белое пламя.

Мужчина, находящийся двадцатью футами ниже, перехватил его взгляд.

Мужчина, чьи волосы были столь же темны, как у Габриэля светлы.

Мужчина с фиалковыми глазами вместо серебряных.

На правую щеку падала тень.

Двадцать семь лет воспоминаний связывали их. Картины голодной военной Франции вместо зимней Англии, два полуголодных тринадцатилетних мальчика вместо двух сорокалетних мужчин в сшитых на заказ черных фраках и белых жилетах.

Два моих ангелочка, — так говорила мадам, которая подобрала их на парижской улице. — Темный — для женщин, светлый — для мужчин.

Она научила их ремеслу шлюх, и в этом им не стало равных; она преподала им восьмой смертный грех, и они попрали его.

Пламя свечи потускнело, неожиданно возвращая Габриэля к пистолету, который оттягивал левую руку.

Майкл, ангел со шрамами, пришел, чтобы защитить Габриэля, неприкасаемого ангела.

Месть была бы невозможной без него.

Без него в ней не было бы необходимости.

Женщина умрет, потому что темноволосый ангел выжил.

И полюбил.

Пульс неустанно отбивал ритм по розовому дереву: мужчины, женщины; боль, удовольствие; жизнь, смерть.

Самовзводный револьвер имел ударно-спусковой механизм двойного действия: ручной — для точного прицеливания, самовзводный — для быстрой стрельбы.

Он мог взвести курок вручную.

Он мог спустить крючок в единственном точном выстреле.

Одна пуля убила бы Майкла.

Одна пуля остановила бы двадцатидевятилетний цикл смерти.

Габриэль не спустил курок.

Он не мог убить Майкла.

Второй человек послал женщину, чтобы она выполнила работу, которую не смог сделать Габриэль шесть месяцев назад.

Внезапное понимание отозвалось в позвоночнике.

Женщина остановилась на границе света горящей свечи, Майкл попал в ее поле зрения.

Краем правого глаза Габриэль заметил, что официант в коротком черном сюртуке и белом жилете наклонился, поднимая с пола белую шелковую салфетку. Тотчас, ниже Габриэля, два официанта осторожно прикрыли Майкла.

Их руки не поднимались: они не были подготовлены стрелять в женщину.

Через четыре столика официант разливал шампанское из только что открытой бутылки, искрящаяся жидкость пенилась в мерцающем хрустале.

Не было никаких признаков того, второго. Но он был здесь, хамелеон в черном фраке и белом жилете. Замаскированный под посетителя или проститутку. Откинувшийся на спинку стула из гондурасского красного дерева или, наоборот, облокотившийся на белоснежную шелковую скатерть.

Безжалостный. Непоколебимый.

Пресыщенный жаром секса и острыми ощущениями убийства.

Время замедлило удары сердца Габриэля.

Женщина, скрытая плащом, вытянула руки из своего одеяния, зажимая ими тупой темный предмет.

Матовое покрытие пистолета не отражало света. Габриэль знал это, потому что его револьвер был таким.

Оглушающий шум сексуальных разговоров затих.

Голова женщины скрывалась под складками капюшона, и Габриэль не мог разглядеть ее лица.

Сожаление пронзило его.

О мужчинах и женщинах, которые были мертвы; о мужчинах и женщинах, которые будут мертвы.

О женщине внизу, которая готовилась умереть.

Идеальная добыча и идеальный хищник.

Габриэль прицелился в бледное пятно ее лица.

В то же самое время чистый женский голос произнес:

— Джентльмены, я предлагаю вам свою девственность.

Габриэль застыл.

Женщина была одета, как шлюха, но говорила, как воспитанная дама.

Постепенно стихли смех благородных господ и хихиканье опытных проституток.

Зашуршал шелк. Затрепетали огни свечей.

Растерянность обездвижила официантов.

Служебные обязанности предписывали прогнать женщину в дешевом плаще прочь; опыт говорил, уже поздно: она привлекла внимание богатых клиентов.

Девственность была первосортным товаром.

Официанты не станут вмешиваться.

— Мужчина, который сделает самую большую ставку, получит свою награду сегодня же ночью, — громким голосом продолжила она; ее руки были опущены, тело неподвижно, смерть притаилась на расстоянии пистолетного выстрела от нее. — Давайте начнем со ста пяти фунтов?

Сто пять фунтов, — пронеслось через мглу и дым.

На улицах Лондона девственность — настоящая или фальшивая — стоила пять, а не сто пять фунтов.

Внезапно в сознании Габриэля вспыхнуло воспоминание: maison de rendezvous,[1] а не английский, женщина в роскошном фиолетовом атласе, а не в поношенном темном плаще.

Двадцать семь лет назад мадам продала его девственность за две тысячи шестьсот шестьдесят четыре франка.

Сто пять фунтов были эквивалентны двум тысячам шестистам шестидесяти четырем франкам.

Женщина могла получить эту информацию только от двух людей: Майкла или того, второго мужчины.

Габриэль ни секунды не сомневался, от кого из двоих она почерпнула эти сведения.

Он приподнял пистолет.

— Разбежалась! — злобно ухмыльнулась дешевая проститутка. — Ни один рыбий пузырь не стоит ста пяти фунтов, дорогуша!

Свет и тени вздрогнули от взрыва мужского и женского хохота.

Женщина в плаще не смеялась.

А тот, другой?

Нацелил ли он свой револьвер на Майкла, в то время как Габриэль навел пистолет на женщину? Знала ли она, медленно сжимая спусковой механизм, какая участь ее ожидает?

Эта женщина пришла, чтобы убить ангела… или чтобы отвлечь его?

— Уверяю вас, мадам, — холодно парировала женщина. — Моя девственность не куплена у торговца рыбой. Она настоящая.

И это могло оказаться правдой.

Обстоятельства выгоняли целомудренных и образованных женщин на улицу, равно как беспутных и необразованных.

Все это не имело значения.

Оружие в руках девственницы было таким же смертельным, как и в руках проститутки.

Изогнутый металл обхватил средний палец Габриэля.

— Ну, девочка, тогда сними плащ и покажи нам, что ты там продаешь, — грубо бросил вызов лорд Джеймс Уорд Хант, граф Голберн и министр внутренних дел.

Габриэль не удержался и взглянул на него.

В свете горящих свечей смазанные жиром волосы лоснились, как мазут.

Тень превращала красное в черное.

Наверное, кровь этой женщины будет отливать так же, как волосы министра.

— Я не вижу причин, по которым должна демонстрировать себя, сэр, — спокойно возразила женщина в плаще. — Ценность имеет моя девственность, а не тело.

Ответ оборвал остатки смеха.

Шлюхи, желающие поймать клиента, не отказывались показать себя.

Габриэль знал это, потому что сам был шлюхой больше двенадцати лет.

Одеваясь. Раздеваясь.

Соблазняя. Обольщая.

Казалось, секс был небольшой платой за пищу, одежду и возможность спать в кровати. Поначалу.

В конце он трахался лишь для того, чтобы доказать, что не был шлюхой, которой его выучили быть.

Тот, другой, доказал, что он ошибался.

— Ей-богу, у нее есть для этого основания! — Габриэль сосредоточился на женщине вместо недавно избранного члена парламента, который это прокричал. — Я дам тебе двадцать фунтов, пойдет?

— Девственность женщины — это ее приданое, — спокойно ответила женщина в плаще, поворачиваясь от Майкла к члену парламента. От изменения позы стало видно темный предмет, который она сжимала. Это была сумочка, а не пистолет. — И это все, во что вы оцениваете женскую девственность? Двадцать фунтов? Вы бы также дешево оценили свою дочь или сестру, выдавая их замуж?

Неодобрение сменилось оживлением мужского интереса.

Шлюхи обоих полов никогда не сравнивали себя с благородными клиентами.

Не зависимо от того, как много они требовали за свою плоть.

Задорный смех разрезал свечной полумрак.

Английский джентльмен и лондонская шлюха поднимались вверх по лестнице, обрамляющей салон и устеленной плисовым красным ковром. Одетый в черный фрак покровитель направлял любовницу в шелковом платье с турнюром.

Они достигли согласия, потягивая шампанское, их тела закрепят сделку в спальне наверху.

Тело Габриэля пружинило, готовясь выстрелить из самовзводного револьвера, в то время как жара, ароматы, звуки и виды мужчин с женщинами сдавливали ему яички.

Габриэль не боялся, что может умереть сегодня ночью.

Это может случиться и позже.

Наказанием ему будет видеть смерть Майкла, собственная смерть была бы для него наградой.

За боль, за удовольствие

— Мадмуазель, я заплачу сто пять фунтов за вашу… невинность, — предложил шелковый мужской голос.

Вспышка узнавания пронзила мозг Габриэля.

В последний раз, когда он слышал этот голос, его обладатель говорил на журчащем французском языке вместо отрывистой английской речи. Габриэль безошибочно знал, кому принадлежал этот голос: второй мужчина сделал ставку на женщину в плаще.

Боковым зрением Габриэль заметил какое-то черно-белое движение.

Голова рефлекторно повернулась направо, сердце забилось, левая рука замерла, ожидание закончилось.

Мужчина в черном фраке склонился над белой шелковой скатертью. Голубые и оранжевые огоньки вспыхнули между концом сигары и конусообразной свечой. Седые волосы блеснули в игре двух цветов, рассеянной завитками дыма.

Это был не тот человек, который предложил сто пять фунтов.

Это был не тот человек, которого Габриэль убьет или погибнет сам от его руки.

Отдаленный звон часов поглотился деревом, стеклом, пульсирующей сексуальностью и ожиданием смерти, ради которой был построен дом Габриэля: Биг Бен отсчитал час, два, три…

— Я предлагаю сто двадцать пять фунтов.

Лысеющая голова сияла, как луна, над блестящей золотой запонкой.

— Я даю сто пятьдесят фунтов.

Искры огня, отражаясь от хрусталя, вспыхивали в темных волосах.

Mein Got, — воскликнул в середине салона барон Стратгар. Его круглое лицо раскраснелось от алкоголя, а немецкий акцент усилился от волнения. — Я ставлю двести фунтов.

Ощущение напряженной бдительности Майкла стискивало грудь Габриэля, в то время как ожидание того, другого мужчины, скручивало ему живот.

Тихий шепот перерос в приглушенную какофонию, двести голосов терялись в догадках.

В доме Габриэля никогда не устраивали аукционов. Но сейчас он проходил.

Мужчины не выкладывали двести фунтов за женскую девственность. Но Стратгар только что это сделал.

Габриэль приготовился к следующей ставке.

Наблюдая.

Ожидая.

Вспоминая…

…Как впервые прочитал свое имя, написанное Майклом, пока они ожидали, когда день превратится в ночь.

…Как написал свое первое слово — Michael, практикуясь в правописании в промежутках между тем, когда женщины покупали темноволосого ангела, а мужчины приобретали его.

Гадая…

…Когда пропадет потребность в сексе, а он перестанет переживать о том, что никогда не сможет иметь.

…Почему же он не может забыть слова женщины, что когда-нибудь найдет ту, которая доставит ему наслаждение. И таким образом будет вознагражден за все, что успел пережить.

Ожидание закончилось беспокойным движением.

Стремительно поднявшись, отбрасывая назад стул, немецкий барон ринулся огласить свою ставку.

— Я дам вам пятьсот фунтов.

Стратгар замер на середине движения, когда седовласый мужчина сделал свое предложение.

Пристальный взгляд Габриэля переместился со спины седовласого мужчины на блондинку, сидящую напротив него, а затем остановился на мужчине, сидящем за ними.

Сзади волосы того были настолько черны, что мерцали синим отливом.

Габриэлю не нужно было видеть его глаз, чтобы знать, какого они цвета: он видел их каждый раз, когда, засыпая, закрывал свои глаза.

Внезапно весь салон ожил от мужских размышлений и женского недовольства.

Женщине в плаще предложили пятьсот фунтов. И теперь каждый клиент жаждал обладать ею.

Отрывистые голоса раздавались в стремительной последовательности.

— Пятьсот двадцать пять фунтов.

— Пятьсот семьдесят пять фунтов.

— Шестьсот фунтов.

— Шестьсот пятьдесят фунтов.

— Семьсот фунтов.

Скрипящий звук прорезался сквозь шум — открылась дверь. Свет отсек темноту, приближался финал.

В двух футах позади него остановился мужчина; двадцатью футами ниже Майкл пронзил его взглядом.

— Тысяча фунтов, — полоснуло по слишком натянутой коже Габриэля.

Предложение поступило от того, второго мужчины.

Ошеломленное недоумение наполнило салон.

Только двое шлюх запрашивали такую высокую цену. Мишель д’Анж — ангел Майкл, мужчина, названный так за свою способность доставлять женщинам оргазмы, и мужчина, который последние двадцать семь лет был известен как Габриэль.

Габриэль — шлюха.

Габриэль — хозяин.

Габриэль — неприкасаемый ангел.

Шипение свечей скрыло понимание, промелькнувшее на лице Майкла: он понял, что тот, второй человек снова сделал ставку.

Узнал ли Майкл его голос? — спрашивал себя Габриэль.

Он нацелил револьвер на черные, с синим отливом волосы.

Узнает ли Майкл черты лица второго мужчины после того, как пуля войдет ему в затылок и выйдет через лицо?

— Месье. — Мужчина позади Габриэля не стал подходить ближе — Гастон слишком долго работал на Габриэля, чтобы совершить такую ошибку. — Месье. Он пришел, как вы и предсказывали.

Все, кто работал в доме Габриэля, знали, что ждут того, второго. Для этого хозяин и восстановил дом Габриэля, чтобы заманить его сексом… убийством.

Майклом.

Габриэлем.

Но они не знали, как он выглядит.

Они не знали его запаха.

Они не могли чувствовать его так, как чувствовал его Габриэль: как опухоль, поглотившую надежду и отчаяние, любовь и ненависть.

— Как ты узнал, что он здесь, Гастон? — поинтересовался Габриэль ровным тоном, пистолет не дрогнул.

— Он написал вам un message,[2] месье.

Гастон говорил с явным французским акцентом.

Майкл говорил по-французски, как француз, но все-таки он был англичанином.

Габриэль говорил по-английски, как англичанин, но все-таки он был французом.

Он не знал, из какой страны приехал тот, другой. Габриэль убил единственного человека, который мог ответить на этот вопрос.

Хотя это не имело значения. Не обязательно знать национальность человека для того, чтобы его убить.

Габриэль сжал спусковой крючок…

Седовласый господин внезапно встал, загораживая собой второго мужчину. Он помог блондинке подняться.

Встав на ноги, она оказалась выше седовласого мужчины и была элегантной, насколько это может позволить себе успешная проститутка. На шее и в ушах сверкали бриллианты. Дым и смог витали вокруг ее волос — почти таких же светлых, как у Габриэля.

Это напомнило Габриэлю, что он уже видел седого мужчину и блондинку раньше. Но вот где?

— Когда он передал тебе сообщение, Гастон? — бросил он.

Тот, второй, подкупил двух его швейцаров, так как вход был разрешен только мужчинам.

В доме Габриэля не обслуживали бедняков.

Габриэль задался вопросом, а не подкупил ли второй мужчина еще и управляющего.

И знал, что это также было возможно.

Каждый мужчина и женщина в его доме имели свою цену.

Они не работали бы на Габриэля, если бы не имели цены.

Седовласый мужчина и блондинка медленно прошли мимо освещенных свечами столов. Клубы сизого дыма потянулись за ними.

Женщина в плаще оставалась неподвижной. Не обращая внимания на опасность, роящуюся вокруг нее.

— Официант поднял его с пола, — холодно ответил Гастон, обиженный невысказанными подозрениями Габриэля. — Оно было написано на une serviette.[3]

Образ официанта, наклоняющегося и поднимающего салфетку, промелькнул перед глазами Габриэля.

Тело покрылось мурашками от внезапного предчувствия.

Официант не подходил к мужчине с иссиня-черными волосами.

Он хотел оттянуть курок.

Он хотел убить того, другого мужчину.

Он хотел очиститься финальной смертью.

Гарбиэль не оттянул курок.

Вместо этого он наблюдал за седым мужчиной. И за блондинкой.

Он видел, как пара остановилась у выхода.

За спиной Габриэля напряженно ожидал Гастон. Блондинка перед Габриэлем изящно повернулась, светлое шелковое платье закружилось.

Седовласый мужчина ступил в дверной проем.

И тот момент, когда он скрылся из виду, Габриэль вспомнил его. Он был членом клуба «Ста Гиней», заведения, которое обсуживало только гомосексуальных мужчин, которые переодевались в женщин.

Поэтому Габриэль более пристально взглянул на женщину.

Резкое узнавание пронзило его.

На него смотрели не глаза женщины, а глаза того, второго мужчины.

Замаскированного под проститутку, а не клиента.

Женщину, а не мужчину.

За этим открытием пришло второе.

Тот, другой, привел женщину в плаще не для того, чтобы убить Майкла, темноволосого ангела: он привел ее для Габриэля, светловолосого ангела.

Улыбнувшись, второй мужчина послал воздушный поцелуй и шагнул прочь. За пределы досягаемости Габриэля.

Из его дома.

В то время как Габриэль смотрел, не в силах остановить его.

Так же, как связанный на чердаке, он не мог остановить его. В то время, пока второй мужчина давал ему уроки, которые не была способна дать французская мадам.

Гнев сковал мускулы.

Габриэль расставил ловушку, чтобы самому угодить в нее.

Тот, второй не собирался сегодня убивать Майкла, но он все равно убьет. Он не оставит в живых никого, кто смог бы узнать его.

Никто не спасет женщину в плаще… если Габриэль не возьмет ее.

— Что там написано? — натянуто спросил Габриэль.

— В ней… — Гастон прочистил горло — Здесь написано: «Габриэль, я процитирую тебе Шекспира — человека, который, несомненно, был бы восхищен твоими красотой и профессиональным умением: „Весь мир — театр. В нем женщины, мужчины — все актеры“.

Ты подготовил восхитительную сцену, mon ange,[4] теперь я привел тебе женщину. Актрису на главную роль, если пожелаешь. Laissez le jeu commencer».[5]

Прямо под Габриэлем Майкл прочесывал взглядом салон в поисках второго мужчины.

Его наивность скрутила в узел внутренности Габриэля.

Майкл всегда хотел одного — любить женщину.

Габриэль всегда хотел одного — быть таким, как Майкл.

Человеком со страстью, человеком с невинностью.

Человеком с душой.

Женщина в плаще стояла одна, по-видимому, не понимая, какой произвела фурор.

Страх сковал тело Габриэля.

«Я привел тебе женщину», — эхом звучало в его ушах. А следом: «Laissez le jeu commencer».

На лондонских улицах было полно проституток; женщины спали на ступенях богаделен.

И все же тот, второй, выбрал именно эту женщину.

Она была девственницей. Или шлюхой.

Ее наняли, чтобы убить Габриэля. Или для того, чтобы быть убитой Габриэлем.

Она была последней ниточкой к этому человеку.

И не было ничего такого, чего бы ни сделал Габриэль, чтобы добраться до него.

И он знал это.

— Я даю две тысячи фунтов за эту женщину, — раздался громкий голос над шумевшим залом.

И этот голос принадлежал Габриэлю.

Он почувствовал, как его пронзили двести пар глаз.

Габриэль не был с женщиной четырнадцать лет, восемь месяцев, две недели и шесть дней.

Клиенты знали это.

Это знали и проститутки.

Человек, который хотел спасти его, знал это.

И тот, другой, который хотел убить двух ангелов, тоже знал это.

Лицо женщины находилось в темноте.

И Габриэль не знал, что знает она. Пока.

Но узнает.

Еще до окончания ночи он будет знать все, что известно об этой женщине.

Он надеялся, ради нее, что она окажется убийцей.

Быть убийцей было бы лучшим для нее.

Если Габриэль не убьет ее, это сделает тот, другой. И это будет гораздо худшая смерть, чем от руки Габриэля.

Laissez le jeu commencer. Давайте же начнем игру.

Загрузка...