Женщина Габриэля

Глава 20

Поток воды ударил Виктории в лицо, а потом всё прошло: оргазм, от которого она рухнула на колени, вода, которая довела её до кульминации, звук бьющегося сердца мужчины, который взял её в свой мир и показал боль и удовольствие секса.

«Я… не мог… остановить это», — его голос эхом звучал в медных стенах грота.

Крик ангела.

Медь была твёрдой, — у Виктории наверняка останутся синяки на коленях. Внизу, в бедрах и груди танцевали остаточные электрические разряды. Пять пальцев обжигали её живот, сердце билось под ладонью.

Ладонью Габриэля.

Её горло сжалось от воспоминаний о её удовольствии, его боли. «Они сковали меня. Я не мог двигаться. Не мог бороться».

В своем порыве освободить ангела Виктория лишила Габриэля того же выбора, которого лишил его второй мужчина: она вынудила его вступить с ней в плотскую связь.

С губ готово было сорваться извинение.

— Вода остановилась, — вместо этого сказала она.

Слишком поздно для извинений.

— Да, — без всякого выражения ответил Габриэль. Его голос коснулся основания её шеи и плеча мимолетной лаской.

Виктория уставилась на заключенную в душе меднокожую женщину. Пять медных пальцев были прижаты к её животу, левая грудь покровительственно обхвачена медной рукой. Медно-светлые волосы перемешались с волосами, потемневшими от воды.

Слёзы обожгли глаза Виктории. Она должна была знать.

— Что произошло, когда они закончили с тобой?

— Они оставили меня.

Но не для того, чтобы умереть.

Волосы и кожа Виктории заглушили слова Габриэля, но не скрытый в них смысл.

Они не хотели, чтобы Габриэль умер. Но он хотел этого.

— Кто освободил тебя? — нетвердым голосом спросила она, уже зная ответ.

— Майкл.

Избранник.

Мальчик с голодными глазами, который не просил милостыни.

— Он не француз, — вода медленно ползла по её щеке. — Как он оказался в Кале?

— В тринадцать лет он незаметно проник на корабль в Дувре, — голос Габриэля был отдаленным, его губы двигались по её волосам и ниже, по изгибу шеи. Волосы на его груди и животе кололи ей спину, жесткая поросль в его паху щекотала ей ягодицы. — Я видел, как он крал буханку хлеба из открытого окна в булочной, — было понятно, что раньше он никогда этого не делал. Я стукнул по окну, отвлекая внимание пекаря, чтобы Майкла не поймали. А затем пошел за ним. Он поделился со мной этим хлебом по пути в Париж.

А когда они добрались до Парижа, их стали обучать ремеслу проституток.

Виктория слышала то, о чём Габриэль умолчал, так же ясно, как и то, что он произнёс вслух. Раз Майкл не умел воровать, значит он родился не на улицах.

Майкл был тем, кем не был Габриэль, — мальчиком, который родился не в сточной канаве и которого не считали отбросом общества. Габриэль взял себе имя ангела, чтобы быть достойным дружбы Майкла.

Прошли долгие секунды, пар растворился и оставил вьющиеся клочки серого тумана. Капельки воды бежали вниз по меднокожим мужчине и женщине внутри душа.

Внизу всё болело от Габриэля-мужчины, а сердцу было больно за мальчика, который хотел быть ангелом.

Горячее дыхание ласкало левое ухо Виктории.

— Я умолял Майкла позволить мне умереть.

Но Майкл не позволил ему умереть.

Слова Габриэля оставили на коже Виктории обжигающий след правды: Майкл любил Габриэля, так же как и Габриэль любил Майкла.

Он не заслуживал страданий.

— Ты убил первого мужчину, — гнев внезапно отразился от стенок медного грота. — Почему ты не убил второго?

Полгода назад Виктория пришла бы в ужас от собственной кровожадности. Тогда она еще не знала, как удовольствие может стать оружием.

— Я не смог найти его.

Сердце Виктории билось под пятью пальцами. Мужчина уничтожил Габриэля и…

Она попыталась повернуть голову, чтобы увидеть Габриэля, но собственные волосы, зажатые между их телами, остановили её.

— Ты не знал его имени?

— Нет.

— А сейчас?

— Я всё ещё не знаю его имени.

Но Габриэлю было кое-что известно об этом человеке, методично причинявшем ему боль. То, о чём он не сказал Виктории.

То, что встало на пути любви, которую два ангела дарили друг другу.

Колени Виктории болели; тепло тела Габриэля окутывало её.

Она хотела прикоснуться к нему, но боялась. Боялась причинить ему ещё больше боли.

— Как давно ты стал хозяином дома? — спросила она, желая отвлечь, желая поддержать его.

Желая дать ему то утешение, которое он всё ещё не мог принять.

Габриэль переместился. Он сел на корточки и потянул за собой Викторию, так что она оказалась на его крепких волосатых бедрах вместо того, чтобы стоять на коленях на твердой неподатливой меди.

Она ощутила сзади толчок отчетливо оформившейся плоти.

Сердце Виктории забилось чаще.

Дыхание Габриэля стало более глубоким.

— Четырнадцать лет.

«Я не прикасался к женщине четырнадцать лет, восемь месяцев, две недели и шесть дней», — сказал он той ночью, когда она выставила на продажу свою девственность.

— Ты построил первый дом, — Виктория пыталась добраться до правды, — в качестве приманки для того мужчины?

— Да.

Но тот не поддался на уловку. И Габриэль сжег дом. Лишь для того, чтобы построить его заново.

— Зачем он вернулся, спустя столько лет?

Габриэль выпустил грудь Виктории.

— За местью.

— Но ведь это он причинил тебе боль.

Габриэль отпустил талию Виктории.

— За деньгами.

Шантаж — цена греха…

— Он пытался тебя шантажировать?

Габриэль поставил Викторию на колени.

— За развлечением.

Меднокожая женщина внутри грота внезапно получила свободу, и Виктория снова смогла почувствовать холодный металл ванной, влажность своей плоти, горящее неудобство там, где Габриэль проникал в неё, скользкий крем между ягодицами.

Полное одиночество мужчины позади нее.

По слабому движению воздуха и еле слышному скрипу костей она поняла, что Габриэль встал. Меднокожий мужчина возвышался над Викторией внутри душа-пещеры.

Габриэль вышел из ванны. Виктория пристально разглядывала подтянутые мускулистые бедра, усеянные волосами яички, бледные, как мрамор, ягодицы.

Он неслышно прошел по покрытому голубыми прожилками мрамору и остановился напротив тумбы из атласного дерева, где находилась раковина. Зеркало запотело от пара, и ей были видны только сильные, блестящие от воды плечи Габриэля, его гладкая спина, узкие бедра, упругие ягодицы, длинные-длинные ноги и нечеткое отражение склоненной головы.

Всплеснула вода, закружился пар. Ягодицы напряглись, Габриэль подался бедрами вперед.

Виктории не нужно было смотреть на то, чем он занимался, чтобы понять, что он мыл свои гениталии.

Её зад горел и пульсировал.

Её боль. Его боль.

Габриэль снял с деревянной вешалки для полотенец мочалку и окунул её в раковину.

Опираясь на поверхность облицованной атласным деревом медной ванны, Виктория неловко поднялась на ноги.

Габриэль обернулся с мочалкой в руке. Его лицо было бледным, отстраненным. Он был сам по себе, а не вместе с ней.

— Ничего не изменилось, Виктория.

Она не станет плакать. Ни о себе, ни о падшем ангеле.

Она вышла из обшитой атласным деревом медной ванны, поскользнулась на мраморе, хватаясь за панель, чтобы не упасть. Холодные, мокрые волосы хлестнули её по щекам.

— Тот мужчина попытается убить тебя, — без интонации сказал Габриэль.

Тотчас же жар от смущения прошел.

Голос Габриэля стал ближе.

Виктория резко подняла голову.

Он стоял перед ней, мужская плоть была напряжена.

Единственная капля влаги искрилась на выпуклой вершине его мужественности.

Он был ее частью — спереди, сзади.

И она всё ещё хотела, чтобы он был ее частью.

Виктория выпрямилась. Её клитор, который он нежно привел к изнеможению, набух.

Куда острее сознавая то, что у неё скользко между ягодицами и влажно между бедрами, чем то, что она сможет вздохнуть еще раз, Виктория сказала в ответ:

— Он попытается убить и тебя тоже.

Габриэль не пытался скрывать правду.

— Он попытается причинить мне вред, причинив его тебе.

Сердце Виктории пропустило удар, затем другой. «Кто же этот мужчина, преследующий Габриэля так же, как Габриэль преследует его?»

— Тебе будет больно… если он причинит мне вред?

— Да.

Её грудь сдавило.

— Почему?

— Потому что я хочу тебя, Виктория.

Её глаза загорелись.

— Я хочу, чтобы ты дотронулась до меня.

Она перестала дышать.

— Я хочу, чтобы ты любила меня.

Её сердце остановилось.

— Да, мне будет больно, если тебе причинят вред. — Серебряный свет танцевал в серых тенях прошлого Габриэля. — Если я увижу, как ты умираешь, это убьёт меня. Потому что ты прикоснулась ко мне и не только как к мужчине. Ты тронула меня своей страстью и честностью.

Ты сказала, что не хочешь чувствовать страсть. Я тоже не хочу. Но я её чувствую. И я хочу, чтобы ты разделила её со мной. Он показал мне это, когда направил тебя сюда. Он увидит тебя в моих глазах и почувствует на моей коже. И он ни перед чем не остановится, чтобы убить тебя. Просто потому, что ты коснулась меня.

Так же, как он убил проститутку Долли просто потому, что она отправила Викторию к дому Габриэля.

Викторию преследовало воспоминание о собственной показной храбрости. «Если вы заставите меня остаться, сэр, я соблазню вас, — угрожала она ему.

— Тогда вы заплатите за последствия, мадемуазель. Как и я».

Габриэль знал, как опасна её страсть. Он почти пятнадцать лет прожил со знанием того, что представлял из себя второй мужчина.

— Ты когда-нибудь любил кого-то, кроме Майкла, Габриэль?

— Нет.

«Я любил его, как брата».

Грудь Виктории сдавило так, что стало трудно дышать.

— Я не жалею о том, что прикоснулась к тебе.

Габриэль подошел ближе, его алебастровая кожа была бледной, светлые волосы потемнели от воды. Твёрдая плоть дотронулась до её живота.

— Ты пожалеешь, Виктория.

Она резко вздохнула.

— Чего ты хочешь от женщины, Габриэль?

Теплое дыхание коснулось её щеки.

— Ты чувствуешь жалость к тринадцатилетнему мальчику, который хотел стать ангелом.

Это не был вопрос.

Виктория не смогла бы солгать.

— Да.

— И когда ты смотришь на меня, — кончик мозолистого пальца провел по её нижней губе, — ты видишь лицо ангела.

Нижняя губа Виктории задрожала.

— Что видишь ты, когда смотришь на меня, Габриэль?

Тёмные ресницы скрыли его глаза. Он медленно проложил на её лице горящий след: твёрдой ладонью обхватил правую щеку Виктории.

— Я говорил тебе, что моё имя — не Габриэль.

Виктория облизнула губы, ощущая вкус его дыхания, щелочной привкус мыла на пальце и удовольствие, которое он доставил ей.

— Ты сказал, что взял себе имя в честь Габриэля, поэтому твоё настоящее имя — Габриэль.

Его ресницы медленно поднялись.

— И ты всё ещё хочешь прикоснуться ко мне.

Виктория не могла соврать.

— Да.

— Я плакал, Виктория.

«Ты молила бы ангела, Виктория?»

Слёзы набежали на её глаза, одинокая капля скатилась с твёрдой плоти, упиравшейся в низ ее живота.

— В том, чтобы плакать, нет греха, Габриэль.

Нет греха в том, чтобы жить.

Нет греха в том, чтобы любить.

— Да, нет. — Холодной, мокрой тканью он провел по левой щеке Виктории. Мочалка быстро согрелась от его горячей жесткой кожи. Габриэль лелеял её щеку, будто она была сделана из драгоценного стекла. — Плакать естественно. А вот когда слёз нет, Victoire, это опасно.

Victoire. «Виктория» по-французски.

Виктория стояла под прикосновениями Габриэля абсолютно неподвижная, вдыхая его дыхание, поглощая его запах.

— Я послал человека в клуб «Ста Гиней», — прошептал он так, будто название клуба должно было что-то значить для неё.

Но это было не так.

— Что это такое — клуб «Ста Гиней»?

Горячее дыхание опалило её губы.

— Это мужской клуб.

— Место, где собираются мужчины.

В Лондоне было полно мужских клубов.

— Это клуб, где мужчины притворяются женщинами, — сказал Габриэль. Ожидая, что это её шокирует. — Некоторые из них одеты как женщины.

Виктории довелось увидеть отрезанные женские руки, одетые в кожаные перчатки. Она отказалась смущаться по поводу выбора одежды мужчин.

— Почему ты послал человека в клуб «Ста Гиней»?

Габриэль нежно держал её лицо в ладонях.

— Я послал туда человека, чтобы он продал себя для меня.

Продал себя… для Габриэля?

— Конечно, если он не хотел, он не должен был этого делать, — неуверенно сказала в ответ Виктория, её сердцебиение отдавалось не только внутри, но и снаружи.

— Он ненавидел это. — Дыхание Габриэля заполнило её ноздри и рот. — Теперь он ненавидит меня.

И всё же Габриэль послал его в тот клуб, зная, что он возненавидит это.

Виктория старалась держать руки по швам и не прикасаться к телу, которое было так мучительно близко.

Прикасаться к ангелу опасно.

Габриэль будет сопротивляться любви, которой так жаждет.

— Почему же он… продал себя… если ему это ненавистно?

Мужское достоинство Габриэля гладко скользнуло по её животу.

— Из верности.

— Ты просил его заняться проституцией, зная, что он возненавидит тебя за это? — выдохнула она ему в рот.

Мочалка была немного прохладней руки Габриэля. Грубей. Шершавей.

— Да.

— Зачем?

Зачем Габриэлю намеренно ставить кого-то в столь унизительную ситуацию? Заранее зная, какой это причинит моральный ущерб?

Дыхание Габриэля перекрыло воздух, поступающий в легкие Виктории, а головка члена накрыла её пупок.

— Второй мужчина был не один, когда делал на тебя ставку.

У Виктории все перевернулось в желудке.

Второй мужчина убивал каждого, с кем имел дело. Если в ту ночь он был не один, то, возможно, что руки в перчатках принадлежали не Долли…

— Он был с мужчиной, переодетым женщиной?

Обжигающее дыхание опалило её губы, столь же горячая плоть обдала жаром её живот. Скользкая жидкость заструилась по внутренней поверхности её бедер, одновременно тонкая струйка влаги побежала вниз по животу.

— Нет.

— Но он был членом клуба «Ста Гиней».

— Да.

Ногти Виктории впились в ладони.

— А теперь он мертв.

— Да, — резко согласился Габриэль. Как будто смерть была обычным повседневным явлением.

На улицах это действительно было так. Женщины, о которых он говорил до этого, — побирушки, выпрашивающие милостыню у нищих, — они сидели на ступеньках богаделен, слишком слабые, чтобы ходить. И ждали смерти, чтобы она избавила их от нищеты.

Сердцебиение Габриэля отдавалось в её щеках и животе, отмеряя секунды, пока она не поняла.

— Этот мужчина, который попытается убить — нас — тебя… Он выдает себя за женщину? — спросила Виктория, окруженная теплом его тела и дыхания.

— Иногда.

Перед взором Виктории быстро пронеслись все женщины, которых она видела на аукционе. Она не видела ни одной, которая выглядела бы как мужчина в женской одежде.

Улицы Лондона были проще, чем клубы. На улицах мужчины дрались друг с другом, чтобы причинить боль, которую причинили им.

В поступках описанного Габриэлем мужчины не было ни смысла, ни причины.

Как не было смысла в холоде и жаре, что попеременно пульсировали в её венах.

Страх. Желание.

Они не должны идти рука об руку.

— Ты сказал, что он постарается причинить мне вред… в сексуальном плане, — сказала Виктория. Она пыталась понять, что имел в виду Габриэль. — Значит, он не предпочитает мужчин женщинам.

Габриэль легко поцеловал её левое веко — его губы были как нежный шелк.

— Он наслаждается властью секса, а не половым актом.

Виктория моргнула, ресницы коснулись гладкой кожи. Резкое прикосновение влажного языка.

— Ты имеешь в виду, что он отстраняется от процесса сексуальной разрядки.

— Да.

Как и Габриэль отстранялся от процесса сексуальной разрядки.

Она отбросила это сравнение прочь.

— А когда он убивает? — спросила она. — Чем он наслаждается: болью, которую причиняет, или властью — тем, что может причинять боль?

Габриэль поцеловал её правое веко, слегка попробовал на вкус ресницы. Немного влажного тепла.

— Властью.

— Поэтому ты послал человека в клуб «Ста Гиней», — хладнокровно рассуждала Виктория. Сердце билось, пульс скакал. — В надежде найти зацепку, которая может привести тебя к этому человеку, который собирается убить — нас.

Нас отдавалось между ними эхом.

— Именно так я и планировал, — согласился Габриэль. Порыв горячего дыхания.

— Ты послал одного из тех, кто разрешил мне войти в твой дом, — неожиданно начала понимать Виктория. Ресницы её правого глаза трепетали у его губ. Что не остановило её упреков. — Ты послал его туда, чтобы наказать.

— Я послал его, потому что он бывший член клуба. — Губы Габриэля соскользнули с её ресниц. Он пристально посмотрел в глаза Виктории, крепко держа её голову, заставляя смотреть правде в лицо. — Ты спрашивала, чего я хочу от женщины. Я скажу тебе, чего я хочу, Виктория Чайлдерс.

Но Виктории внезапно расхотелось слушать.

— Я хочу, чтобы женщина прикасалась ко мне, зная, кто я есть, — сказал он. Порыв горячего воздуха, непреклонный серебряный взгляд. — Я — попрошайка, вор, шлюха и убийца. Нет ничего, на что я бы не пошел, чтобы добраться до второго мужчины. Я хочу, чтобы ты меня хотела, зная, кто я есть. Я хочу, чтобы ты смотрела мне в глаза, когда твоё тело принимает меня. И знала, что принимаешь — попрошайку, вора, убийцу и шлюху. Я говорил, что хочу, чтобы ты любила меня. Но я не могу пообещать, что смогу полюбить тебя в ответ. И не могу пообещать тебя спасти. Не могу обещать, что ты не умрешь. Но я обещаю, что отдам свою жизнь, чтобы спасти твою. Обещаю удовлетворить любое твое желание. Нет таких сексуальных актов, в которых я бы не участвовал прежде, нет такого сексуального действия, которого я бы не выполнил, чтобы доставить тебе удовольствие. Тебя возбуждало то, что ты видела через полупрозрачное стекло. Я не стану делить тебя с другим мужчиной, но могу показать тебе, что бы ты чувствовала с двумя мужчинами. Все, что я прошу взамен — это позволить мне прикасаться к тебе, позволить заботиться о тебе. И чтобы ты делила со мной своё удовольствие. Заставь меня увидеть свет, когда ты испытываешь оргазм, Виктория. Чтобы я всегда видел только свет.

Не могу пообещать, что смогу полюбить тебя… Не могу пообещать тебя спасти… Не могу обещать, что ты не умрешь.

Не стану делить тебя с другим…

Виктория не могла дышать из-за дыхания Габриэля. Не могла чувствовать из-за его жара. Не могла пошевелиться, прикованная к месту его мужским достоинством.

Он стал успешной проституткой, потому что с детства научился отделять себя от голода, холода и эмоциональной привязанности.

Но один человек прикоснулся к нему.

«Нужно обладать немалым мужеством, чтобы любить такого мужчину, как Габриэль», — сказала мадам Рене.

Но Виктория не была храброй.

Она предпочла стать гувернанткой, а не разоблачать своего отца-женоненавистника, который под маской благочестия скрывал ненависть к слабому полу. Она предпочла заботиться о детях чужой женщины вместо того, чтобы выйти замуж и обнаружить, что она — шлюха, жаждущая любви мужчины сильнее плодов его семени.

Виктория пришла в дом Габриэля, чтобы выжить, а не умереть.

Она пришла в дом Габриэля не за тем, чтобы научиться принимать самое себя, приняв падшего ангела. Но ей пришлось.

Она не была храброй.

— Мне не нужно, чтобы ты обо мне заботился, — возразила она.

Виктория не хотела полагаться на мужчину.

Руки Габриэля сжались, твёрдая плоть напряглась. Касание холодной губки.

— Ты не выживешь на улицах, Виктория.

— Ты выжил, — быстро сказала она в ответ.

Серебряный взгляд не дал ей убежать от правды.

— Я родился на улицах, а ты была рождена леди.

Прошлое Виктории выросло между ними. Головка его члена пульсировала у её живота как напоминание о женской слабости.

— Моя мать убежала с другим мужчиной.

— Твоя мать оставила отца, так же как и ты, — ровно ответил Габриэль. — Так же, как он заставил уйти и твоего брата.

— Я не понимаю, о чем ты меня просишь.

— Я сказал, чего я от тебя хочу.

Он хотел, чтобы она приняла его, всего. Попрошайку. Вора. Шлюху. Убийцу. А в ответ просил её только разделить с ним удовольствие.

Виктория облизнула губы. Влажное прикосновение языка к потрескавшейся коже.

— Ты просишь меня… жить в твоём доме.

— Да, — резко сказал он. Серебристые глаза предупреждали.

— Чтобы мы могли выжить.

— Да.

Но надолго ли?

Сколько проживет Габриэль? Сколько проживет она?

Реальность пришла незваным и нежеланным гостем.

— Нет необходимости, — сухо сказала она. И внезапно болезненно застеснялась чересчур проступающих костей, провисшей местами кожи, выступающих грудей. — Я добровольно отдала девственность.

— Я взял тебя не потому, что ты была девственницей.

Признавать правду было тяжело.

— Ты был возбужден, потому что я выставляла себя напоказ перед тобой. Ты бы не поддался искушению, если бы я не ходила перед тобой… обнаженной. Или не провоцировала тебя перед прозрачным зеркалом.

— Меня каждую ночь окружают женщины, которые делают гораздо больше, чем просто демонстрируют обнаженное тело, Виктория.

Виктория почувствовала сомнение.

— Но это другое…

— Да, — Габриэль удерживал её лицо, её взгляд. — Другое.

Виктория не отводила глаз от непреклонного взора Габриэля.

— Ты жалеешь о том, что купил меня?

Пульс, бившийся в ягодицах, влагалище и желудке, переместился в уши в ожидании ответа.

— Нет.

Виктория прочитала правду в глазах Габриэля.

Красивых глазах.

— Я не видела света, когда достигла оргазма в душе, Габриэль.

Боль.

Виктория причинила боль ангелу.

Пар вился вокруг его темной от воды головы.

— Что же ты видела?

Виктория заглянула в серебряные глаза Габриэля и увидела его лицо, отраженное в душе, медное вместо алебастрового.

— Я видела тебя.

Видела его боль. Видела его наслаждение.

В глазах Габриэля промелькнули воспоминания: движения его плоти, ответная реакция её плоти. Крик ее наслаждения.

Бесконечные оргазмы, которые он подарил ей предыдущей ночью.

Бесконечные оргазмы, которые он подарит ей этой ночью.

Но вчера она не знала того, что знает сейчас.

Ни один мужчина раньше не хотел о ней позаботиться.

Слова застряли у Виктории в горле.

— Мои волосы намокли.

Руки, державшие её лицо, сжались.

— Я их высушу.

Горячие слёзы обожгли глаза.

— И спутались.

— Я их расчешу.

Желание пробежало вниз по бедрам Виктории, липкое ощущение между ягодиц напомнило ей, как хорошо этот мужчина знал её желания.

— Прошлой ночью я была девственницей.

Виктория сглотнула. Почему она это сказала?

В его взгляде мерцало чувственное знание.

— Я знаю, что ты была девственницей.

— Но у меня не текла кровь.

Тьма поглотила серебряный свет его глаз.

— Я не хотел, чтобы у тебя текла кровь.

Виктория вспомнила, как округлая головка его члена проникала внутрь неё, дюйм за дюймом. Оргазм за оргазмом… Она не могла сдержать поднимающееся изнутри тепло.

— Ты видел свет, когда я достигла первого оргазма?

— Да.

— Но ты только ввел в меня три пальца.

А не пять, как он вводил в женщину, которую искал, чтобы быть ее частью.

От жара во взгляде Габриэля у Виктории перехватило дыхание.

— Ты к такому не готова.

— Но ведь буду… однажды, — неуверенно спросила она.

Если он выживет.

Если она выживет.

Если он все ещё будет хотеть её после того, как опасность перестанет возбуждать его.

— Однажды, Виктория, я дам тебе пять пальцев. — Его лицо было мраморно-твердым. — Однажды я проникну в тебя так глубоко и наполню так полно, что ты уже никогда не пожалеешь о том, что прикоснулась ко мне.

Виктория пыталась глотнуть кислорода, ещё не опаленного его дыханием.

— Ты уже это сделал, Габриэль.

Жар поглотил её.

Она тонула в его взгляде.

— Пожалуйста, отпусти меня.

Серебряный огонь во взгляде Габриэля ослабел. Теплое дыхание легко коснулось ее губ.

— Почему?

— Потому что мне кажется, что я испытаю ещё один оргазм, — честно сказала Виктория, её голос эхом отозвался в наполненном дымкой воздухе.

Во взоре Габриэля смешались свет и тьма.

Он знал о её желании. И знал, как его утолить.

Габриэль наклонил голову и легко коснулся краешка её губ, его язык пронзил её до самого лона. В следующий миг он исчез, а тело Виктории затрепетало на краю оргазма.

Так же, как трепетало оно в душе, когда его живот и грудь прижимались к её спине и ягодицам, а его bite вошел в неё так глубоко, что они стали одним целым.

Полотенце обхватило волосы Виктории, — Габриэль нежно сушил их, чувственно вытирая с ощутимой заботой. Она неподвижно стояла, пока он вытирал ей ягодицы, — едва касаясь расщелины, которая всё ещё болела от его вторжения, — легко вытер ноги…

Внезапно в ушах отозвался глухой удар. Почувствовав холодное трение в травмированной области, Виктория распахнула ресницы, — и когда только успела закрыть их?

— Что?..

— Я поранил тебя, Виктория. — Мускулистая рука обхватила ее за талию, надежно удерживая в этом положении. Нежное, твердое давление смывало остатки крема. — Позволь мне позаботиться о тебе.

Виктория вынудила себя расслабить мышцы.

— Я бы хотела, чтобы забота была взаимной.

Габриэль всё продолжал и продолжал её мыть, пока она не стала извиваться, прося его остановиться. А затем, — прося о большем, чем просто мытье. Виктория потянулась назад…

Но коснулась лишь воздуха.

Она подавила приступ разочарования.

— Габриэль, я обязательно к тебе прикоснусь.

Голос Габриэля раздался у умывальной раковины.

— Ты уже прикоснулась ко мне, Виктория.

Виктория обернулась. Габриэль развернулся с расческой в руке.

— Я коснусь большего, чем твой… — Виктория немного замялась, чуть приподняв подбородок. Она бросала вызов обществу, которое разрешало женщинам использовать только самые невинные определения — «куриная грудь» вместо «куриная грудка», «джентльмен коровы» вместо «быка», а мужские штаны были вообще неупоминаемыми, — …твой член.

Габриэль молча подошел к ней, держа расческу из слоновой кости в правой руке. Длинные бледные пальцы потянулись к ней.

— Тогда возьми меня за руку, Виктория.

Она посмотрела в упор на длинные, обнаженные пальцы, которые прошлой ночью были частью её. Посмотрела на длинный, обнаженный пенис, который недавно был частью её и вскоре будет опять. Едва заметное биение пульса в округлой, пурпурной головке.

Желание Габриэля.

Колени внезапно ослабели, она взяла его руку.

Виктория открыла дверь ванны и шагнула перед Габриэлем.

Её окружил ослепляющий свет.

Виктория моргнула.

Твердая теплота пальцев Габриэля исчезла.

— Сядь на кровать.

Виктория молча села на край кровати, матрас прогнулся, заскрипели пружины, сдвинутые ступни прижались к деревянному полу.

Нижняя ее часть была немного чувствительной.

Наклонившись, с расслабленными мышцами плеч и свободно свисающими яичками, Габриэль взял три полена из латунной дровницы и бросил их во всё ещё чудом горевший огонь. Черная сажа и серый дым поднялись в трубу.

Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как она так же смотрела на огонь.

— Я постараюсь позволить тебе прикоснуться ко мне, Виктория. — Голос Габриэля был приглушен, слова обращены к пламени, которое медленно обвивало свежие поленья.

Он попытается позволить ей прикоснуться к нему.

Он попытается не дать ей умереть.

Но не обещает ни того, ни другого.

— Для меня будет радостью, Габриэль, дать тебе приятные воспоминания взамен воспоминаний о боли.

Габриэль повернулся к ней.

— Каждый раз, когда ты испытываешь оргазм, ты даешь мне новые воспоминания.

Она не станет плакать.

Виктория смотрела на Габриэля, неслышно идущего к ней. Длинные ноги поглощают расстояние, напряженный bite пронзает воздух.

— До увольнения я никогда не видела мужчину. Пять месяцев назад я увидела одного на углу улицы. Я не поняла, что его брюки расстегнуты. Думала, у него свесилась сосиска из кармана.

Габриэль остановился перед ней. Невозможно было ошибиться в том, чем являлась стоящая перед ней в воздухе плоть.

— Есть такой французский термин andouille a col roule.

Виктория откинула голову назад.

— Что он означает?

— Сосиску в тесте, — серьезно ответил Габриэль.

Оба бархатистых мешочка под его членом были напряжены.

— Как называются, — Виктория замялась, вспоминая язык лондонских улиц, — мужские яички по-французски?

— Noisettes. Фундуки. Noix. Орешки. Olives. Оливки. Petite oignons.

Глаза Виктории расширились в приступе смеха.

— Маленькие луковки?

Ответный смех мелькнул в глубине серебряных глаз Габриэля.

— Croquignoles.

— Булочки, — перевела она.

Внезапно смех ушел из его взгляда.

— Bonbons.

Взгляд Виктории непроизвольно нашел парные объекты их дискуссии.

— Мне нравится вкус конфет.

Она с интересом протянула любопытный пальчик. Яички Габриэля были неровными, жесткими, словно замша.

Чистая, первозданная энергия захлестнула Викторию. И исходила она не от неё.

Виктория медленно подняла руку. Удерживая взгляд Габриэля, она попробовала на вкус кончик своего пальца, намеренно обводя его языком.

— На вкус вы не похожи на маленькие луковки, сэр.

Раньше Виктория никогда не видела во взгляде мужчины такой неприкрытой жажды. Теперь она увидела её — в глазах Габриэля.

— Так каков я на вкус, мадмуазель Чайлдерс? — спросил он охрипшим голосом.

Виктория снова попробовала палец.

— Я бы сказала, что твой вкус похож на …les noix de Габриэль. Орешки Габриэля.

Смех тут же вернулся в его глаза, свет разогнал тьму.

Она немедленно опустила руку. Сдвинутые ступни стояли на полу, груди были горячими и тяжелыми.

— Спасибо.

— За что? — напряженно спросил Габриэль, все его мышцы были натянуты, будто он стремился отразить боль.

— За то, что позволяешь мне быть женщиной.

И не называешь шлюхой, как назвал бы любой другой джентльмен.

Только что Виктория сидела перед Габриэлем, а через мгновенье — оказалась в воздухе. Её окружило скрипение пружин. Она обнаружила, что сидит на упругом матрасе, между ног Габриэля, мускулистые бедра сжимают её бедра.

— Никогда не благодари меня, Виктория, — сурово сказал Габриэль.

Виктория открыла рот, чтобы возразить. Зубцы из слоновой кости прошлись по спутанным кудрям.

Она осторожно ухватилась за твердые, покрытые волосами бедра, вдавливая ногти в мускулистую плоть, чтобы поделиться своей болью. Зубья слоновой кости продолжали расчесывать спутанные кудри.

Виктория не шевелилась, — она пыталась преодолеть неожиданное воспоминание. Мама расчесывала ей волосы.

Но она не хотела думать о матери.

От расставленных ног Габриэля шло тепло.

— Как по-французски называются женские груди? — внезапно спросила она.

— Melons.

— Дыни, — перевела Виктория. — Очень… необычно. Много лучше, чем «печеные яблочки». — Популярное на улицах Лондона название.

Неожиданно глаза наполнились слезам. Больно было потому, что зубчики расчески внезапно наткнулись на небольшой нерасчесанный узелок.

— Miches, — пробормотал Габриэль.

Виктория криво усмехнулась.

— Буханки хлеба.

Важнейший продукт питания.

— Ananas.

— Что? — спросила она, задержав дыхание.

— Ананасы.

Ногти Виктории глубже вонзились в бедра Габриэля, — он не прореагировал.

— Я никогда не пробовала ананаса. Он сладкий?

— Сладкий. — Узелок в волосах распутался под зубцами слоновой кости. — Терпкий. Колючий снаружи. Сочный внутри.

Гувернантка внутри Виктории вновь вылезла наружу.

— Женские груди не колючие.

— Твои соски, Виктория, очень твердые. Они царапают кожу.

Она представила, что же тогда делают ногти. И тотчас же убрала свои.

Расческа легко скользила по всей длине волос. Виктория откинула голову.

— Раньше я чувствовала огонь и волнение между ног, — она смотрела на белый, покрытый эмалью потолок. — Я не знала, что бутон плоти внизу называется клитором, знала только, что прикасаться к себе там неправильно. Но когда мне стало некуда идти, я все же стала там себя трогать. При этом я не видела света, Габриэль.

Виктория ждала осуждения, ведь она призналась в том, в чём не должна признаваться ни одна леди.

— Что же ты видела, Виктория? — голос Габриэля был горячим и влажным, он раздавался сбоку её головы, около уха…

— Темноту, Габриэль.

Расческа перестала скользить, твёрдые пальцы нашли верх бедер Виктории. Один палец проник между её ног, губ…

— Я видела холод и голод, и одиночество. — По клитору Виктории проносились молнии, палец Габриэля двигался вверх и вниз, она с трудом дышала. — Но я не видела греха.

Колючая кожа царапнула её у края волос — щека Габриэля. Обжигающий жар ласкал её ухо — язык Габриэля.

— Помни, Виктория.

Спальня наклонилась.

Виктория лежала на спине, мягкие льняные простыни приятно касались спины. Краем глаза она видела мерцающий отсвет медных спинок кровати.

Матрас сместился. Габриэль дотянулся до коробочки на прикроватной тумбочке, его бедра задевали её. Металл поскреб по металлу, а затем раздался глухой стук от соприкосновения с деревянной поверхностью.

Виктория напряженно ожидала, она не могла вздохнуть, не почувствовав запаха его жара и близости его тела.

Матрас прогнулся, Габриэль выпрямился, — между большим и указательным пальцами он держал свернутый резиновый чехольчик.

Легкие Виктории наполнило предвкушение.

Темные ресницы прикрыли глаза Габриэля.

Виктория смотрела на резкие тени на его впалых щеках, толстый ствол перевитой голубоватыми венами плоти, которую он держал в правой руке. Снова посмотрела наверх, на тень на его лице, и вновь вниз — на пурпурную округлую головку, покрытую резиновым колпачком. Он сжал кончик презерватива. А потом исчезли голубоватые вены, оттенки кожи, — осталась только длинная, плотная резиновая оболочка, которая заканчивалась в густых, вьющихся золотисто-коричневых волосах. Небольшой выступ на кончике презерватива выдавался над округлой головкой зачехленного пениса.

Виктория подняла ресницы.

Габриэль был готов для неё.

— У меня чуть больше девяти с половиной дюймов при полной эрекции.

Габриэль прочитал мысли Виктории в её глазах. Он ждал, что она задаст вопрос.

Сопоставляя двух ангелов друг с другом.

Виктория не задала вопроса. Ей не нужно было сравнивать Габриэля с другим мужчиной. Вместо этого она спросила:

— Зачем ты оставил место на кончике презерватива?

— Для спермы.

До этого Виктория чувствовала, как его семя изливалось внутрь другого её входа, — горячий поток жидкости. Ей было интересно, что она почувствует при извержении в её влагалище, орошении её лона.

Габриэль наклонился к ней и взял её ладони.

— Помни.

Руки Виктории завели за голову, обнимая ими холодный металл. Габриэль положил свои пальцы поверх её и сомкнул их руки вокруг медной решетки кровати.

— Помни, Виктория, — пробормотал Габриэль. Дыхание от шепота ласкало щеку, его член легко касался сосредоточия ее женственности.

— Я помню, Габриэль.

Он медленно опустился на неё. Колючая поверхность человеческой плоти. Его грудь надавила на её груди, живот прижался к животу, бедра опустились между её ног.

Виктория помнила… какой холодной и пустой была её жизнь. Из-за ненависти одного мужчины к женщинам.

Виктория помнила… какую боль пережил Габриэль. Из-за того, что один мужчина… что?

Она не знала, почему второй мужчина ранил Габриэля.

Она не знала, почему он не убил Габриэля, пока тот был скован и беззащитен. И молил о смерти.

Она не знала, как любовь превратилась в ненависть. Она только знала, что так произошло.

Любовь мужа к жене.

Любовь брата к сестре.

Любовь двух ангелов.

Холодный воздух окружил её правую руку — пальцы и ладонь. Левой рукой Габриэль нашел центр её женской плоти. Покрытая резиной головка проникла в неё, растянула, погрузилась внутрь, наполнила.

Виктория со стоном судорожно сжала обеими руками медные перила.

— Ни на миг не забывай, кто я есть, — обжигающее дыхание наполнило ее легкие, горячий язык коснулся краешка губ, — и что я могу сделать…

Виктория могла разглядеть все поры на мраморно-совершенной коже Габриэля, сосчитать все темные густые ресницы вокруг глаз, почувствовать каждый нерв своего тела, напряженный для того, чтобы приспособиться к покрытому резиновой оболочкой пенису, пульсирующему внутри неё.

В его зрачках сиял бледный овал её лица. Видел ли Габриэль себя в её глазах?

— Я помню всё, что ты говорил, Габриэль.

«У тебя голодные глаза. Как у Майкла».

«Это не проституция сделала меня таким, каков я есть, а жизнь».

«Там было два ангела; я не знал, что это ангелы».

«Я хотел иметь глаза, которые жаждали…»

Как мог Габриэль не замечать жажды в своих собственных глазах?

— И зная, откуда я родом, — горячее дыхание наполнило рот, её влагалище до конца заполнилось его членом, — зная, кто я есть, — ты хочешь меня, Виктория?

Виктории не нужно было времени на раздумья.

— Да, — сказала она и закричала при проникновении плоти, которая заполнила ее до самого горла и выбила воздух из легких.

Габриэль поглотил крик Виктории. Матрас прогнулся, а затем он обхватил левой рукой её правую руку и высасывал своим ртом её душу. Его пах терся о ее пах. Его член вонзался прямо в её сердце. Симфония кроватных пружин. Он лизал и кусал её язык. Он сосал его так, будто только от этого зависела его жизнь. Габриэль лизал, кусал и сосал Викторию, пока его дыхание не стало её дыханием, его плоть не стала её плотью, а её перестала волновать собственная смерть. Наслаждение было сильнее смерти.

Свет над тьмой.

Светом был Габриэль — его язык, губы, руки, член, влажно движущийся между её половыми губами и стенками влагалища.

Спина Виктории изогнулась, ноги обвили покрытые волосами бедра, влагалище открылось шире, принимая его еще глубже…

— Посмотри на меня, Виктория.

Виктория с трудом открыла глаза.

Серебряные глаза ждали её.

Серебра становилось всё меньше, и вскоре Виктория видела только Габриэля и отраженную в глубине его глаз бледную женщину. Изображения взорвались во вспышке внутреннего света.

Женщина закричала, но мужчина не закричал вслед за ней.

Лицо Габриэля медленно вырисовывалось снова. Его лицо заливал пот, голос был полон страдания.

— J’en vous encore.

Мне нужно больше.

Слова наполнили её рот, её душу.

— Дай мне больше, Виктория.

Больше удовольствия, больше оргазмов.

— Покажи мне свет.

Виктория открыла свое тело и дала Габриэлю то, в чем он нуждался.

Больше удовольствия, больше оргазмов.

Воспоминания, чтобы осветить тьму.