Женщина нашего времени

Глава 11

Рождество на Сандерленд-авеню проходило традиционным образом, с теми же подробностями, вплоть до присутствия на обеде Лео.

— Вы пригласили Лео? — Харриет в изумлении уставилась на Кэт, когда мать между делом сообщила об этом в сочельник.

— А почему бы нет? Эйврил и Харолд уехали в Эйлат. Лео, когда позвонил, сказал, что всегда получал удовольствие, отмечая Рождество здесь вместе с нами, и поэтому я пригласила его и в этом году.

— Он получал удовольствие? Вы смеетесь надо мной, — проворчала Харриет.

Настолько, насколько она могла вспомнить, Лео постоянно жаловался на кухню Кэт, на неуклюжий юмор Кена, на то, что они упорно смотрят и слушают речь королевы, и его неизменную привычку засыпать на диване от утомительной скуки.

— Лео и я развелись два с половиной года назад. С чего бы ему хотеть присутствовать сейчас на семейном Рождестве?

— Я не знаю, дорогая. Он позвонил пожелать нам счастливого Рождества, я пригласила его, и он согласился. Лиза считает, что это хорошо.

— Это имеет какое-нибудь отношение к Лизе?

Кэт вздохнула:

— Харриет, не создавай себе, как обычно, проблем по этому поводу. Сейчас Рождество. Порежь это для меня.

Харриет послушно резала овощи и размышляла о том, что ее мать делает бесполезную попытку вновь соединить ее и Лео. Харриет знала: Кэт беспокоило, что она была одна. «Ты знаешь, о чем они говорят, Харриет. Только работа…» Она улыбнулась и попыталась представить себе, что делает Робин в доме своих родителей. Она должна найти нужный момент и рассказать Кэт, что она не одна, однако в ее планы не входит снова выходить замуж. Харриет думала, что единственной причиной, по которой она никогда не упоминала, матери о своих отношениях с Робином, было ее нежелание, чтобы Кэт строила тщательно продуманные планы их совместного будущего. Однако теперь стоило пойти на риск, если это остановит ее от попыток примирения с Лео.

— Я была так занята, — сказала она, — я не виделась с Лео месяцами.

Кэт крепко сжала губы:

— Я знаю, что ты занята. Не позволяй, чтобы работа заслоняла от тебя личную жизнь.

Харриет засмеялась и крепко обняла ее.

— Нет, я этого не допускаю.

На Рождественское утро пришел Лео со свойственным ему хорошим настроением и подарками, которыми угодил всем. Он слушал шутки Кена и вставлял свои, хвалил Кэт, носил тарелки и блюда, по-братски относился к Лизе и дружески к Харриет, в общем, вел себя, как примерный зять. Его присутствие сделало день более веселым. Даже Харриет была рада, что он пришел.

После продолжительного обряда принятия пищи Лео и Харриет настояли на том, что они будут мыть посуду. Лиза, которая похудела и выглядела почти бесплотной в белом вязаном платье, деликатно зевнула и сказала:

— Хорошо. Тогда я смогу посмотреть фильм.

В кухне Харриет вытирала посуду, которую вымыл Лео. Она сказала:

— Лео, что ты думаешь по поводу того, чтобы мы сейчас официально оформили нашу договоренность?

— Получить развод? Конечно, мы разошлись более двух лет тому назад. Это ведь только формальность, почему же нет?

И все. Харриет была удивлена, хотя для этого и не было особых причин.

Когда Лео размахивал в жирной воде щеткой Кэт для мытья посуды, он размышлял о том, как сильно изменилась Харриет. Она всегда была твердой, но сегодня она казалась стальной. Она всегда была энергичной, но сегодня казалось, что она находится в каком-то непрерывном движении. Однажды он полюбил ее за настойчивость и почувствовал себя ограбленным, когда она ушла от него. Но то, что он потом увидел в Харриет, избавило его от желания иметь что-либо общее с «Пикокс» или с этой чертовой «Мейзу». «Любой мужик, — подумал Лео, — подошедший к его бывшей жене на двадцать ярдов, подвергается жесточайшему риску утратить свое мужское достоинство». Он предпочитал, чтобы женщины были мягкими и податливыми или, в частности, одна женщина.

Щетка удовлетворенно болталась в воде. Ситуация была слишком мудреной для Лео, однако он был уверен, что в лучшие времена все образуется само собой.

Харриет вернулась домой в Хэмпстед утром на второй день Рождества двадцать шестого декабря. Кен отнес ее ночную сумку в машину и раскрыл свои голубые ворота так, как будто они скрывали за собой акры парка. Харриет ощутила прилив простой привязанности к нему.

— Кен, — вдруг вырвалось у нее, — вы счастливы, ты и Кэт?

— Конечно, мы счастливы, — ответил он уверенно. — Мы имеем все, что мы хотим, разве не так?

Харриет не была уверена, что это и означает быть счастливыми, но она не стала нажимать на него.

— А ты? — потребовал он ответа, пристально глядя на нее.

— Мне интересно. Я живу напряженной жизнью, — но это не был ответ на вопрос.

Она торопливо продолжила:

— Да, я счастлива. У меня все идет хорошо.

— Будь осторожна, — загадочно посоветовал Кен.

— Буду. Спасибо за приятное Рождество.

Кэт помахала ей с крыльца, Кен — от ворот, а Лиза еще не встала с постели.

На следующий день Харриет и Робин поехали к Джейн.

Маленький дом был заполнен толпой на двух уровнях. На верхнем уровне люди разговаривали, смеялись и пили, их рты открывались и закрывались для стакана вина, отломанного куска батона или печеной картошки. А на нижнем уровне дети шатались и ковыляли между взрослыми ногами или спокойно сидели на полу там, где их оставили, и заталкивали кусочки еды в щели между сосновыми досками жирными, липкими пальцами. Эта компания учителей, работников сферы социальных услуг, журналистов и преподавателей университетов была, по-видимому, всю ночь смешана с детишками, которые учились ходить.

Харриет заметила среди них и четырнадцатимесячного сына Дженни. Он был увлечен движением игрушечного грузовика вдоль доски пола, но поворачивался каждые несколько секунд для того, чтобы убедиться, что лодыжки его матери все еще не исчезли из вида. Дженни стояла поблизости, оперевшись о пианино. Она снова была беременна, огромная выпуклость выглядела так, как будто не являлась частью остального тела. На ней было платье из тонкого индийского хлопка, и ее вывернутый пупок образовывал маленькую вторичную шишку на вершине первой.

Харриет поцеловала ее и похлопала по трофею.

— Еще долго?

Волосы Дженни были расчесаны на прямой пробор и спадали, как занавесы, вдоль ее щек. Один занавес она отбросила за ухо, и лицо у нее стало усталым.

— В следующем месяце. Я думаю, что не смогу ходить, если он станет еще больше.

Харриет посмотрела вниз на пару кудрявых головок со спутанными волосами, толкающихся на высоте коленей.

— Здесь их очень много, все это так неожиданно.

Дженни улыбнулась своей новой успокаивающей, материнской улыбкой.

— Они нашего возраста.

Чтобы поддержать беседу, Харриет спросила:

— А где Джейн?

— Я думаю, на кухне.

— Ты помнишь Робина, не правда ли?

Они уже виделись на подобном сборище.

— Конечно, помню.

Ее улыбка осталась такой же теплой. Робин осторожно пробирался рядом с Харриет. Худой и высокий в сизо-сером кашемировом свитере он выглядел неуместно рядом с такой естественной плодовитостью. Джейн сбежала к ним, угрожающе размахивая бутылкой.

— Вы еще ничего не выпили. Харриет, ты выглядишь изумительно.

Харриет надела свой бриллиант, так как знала, что этого хочет Робин. Джейн заметила его, ее глаза слегка расширились, но она только сказала:

— Разве это дело — одеваться в шелк. Теперь вам надо стараться не подпускать к себе детей.

Харриет оделась так, чтобы доставить удовольствие Робину. Он подошел сзади и застегнул бюстгальтер, а потом посмотрел через ее плечо в зеркало.

Харриет прислонилась головой к его плечу, его руки лежали на ее груди. Ей снова захотелось раздеться, но они заговорщически улыбнулись друг другу, и он снял с вешалки ее рубашку. Он с сожалением застегнул пуговицы. Сейчас Харриет понимала, что ей нужно выбрать один из двух вариантов ответа: «Нет, я хотела бы обнять их всех» или «Да, я не люблю пятен от пальцев на моем «Сен-Лоране». Она твердо ответила:

— Это всего лишь одежда.

— Привет, Робин.

Робин и Джейн обменялись наихолоднейшими поцелуями, а Харриет вновь поразилась их несоответствию. «Однако вряд ли это вина Робина, — подумала она, — если он далек от этих бород, вельветовых штанов и джемперов от «Маркса и Спенсера».

Это была ее ошибка — пытаться смешивать несмешиваемое. Она больше не будет стараться этого делать.

— Здесь Чарли, — с облегчением сказал Робин.

Робин и Чарли Тимбелл нравились друг другу.

— Он немножко задница, — сказал Чарли, — но умный парень. Харриет, вы слегка вскружили друг другу головы?

Харриет рассмеялась.

— Не очень-то изысканное выражение, Чарли. Но я думаю, что это действительно так. Он мне нравится, и мне приятно его общество.

— А почему бы и нет? — охотно согласился Чарли.

Двое мужчин немедленно начали разговор о шумной предрождественской компании, на которой они оба были. Харриет оставила их и пошла за Джейн в сторону кухни. В конце коридора, в нише под лестницей, они нашли уголок, свободный от гостей обоих уровней. Джейн потянула туда Харриет.

— Хэтти, я виновата.

Она называла Харриет Хетти только в самые нежные минуты. Харриет вздрогнула.

— В чем?

— Я не очень любезна с этим мальчиком, твоим любовником. Я не могу себя заставить. Он все время выглядит таким высокомерным, чопорным и безукоризненным, черт побери.

— Он не такой. Он приятный человек. Он просто не очень любит… — Харриет сделала жест.

— Нас?

— Нас, если тебе так хочется.

Харриет было интересно, а на кого сейчас она сама больше похожа.

— Но он занимательный, яркий и достаточно умный.

— И, кроме того, щедрый, — Джейн прикоснулась к бриллианту, и Харриет почувствовала, что краснеет.

— Да.

Джейн с сомнением посмотрела на нее.

— Так дело в этом?

— Конечно, нет. Я не хочу защищать его или это перед тобой.

Теперь настала очередь Джейн вздрогнуть.

— Я не ожидала этого от тебя.

Харриет знала, что у нее не было оснований злиться на Джейн. В отличие от Харриет, Джейн считала делом чести говорить то, что думает. Они, к тому же, были очень старыми друзьями. Харриет сделала глубокий выдох.

— Мы обедаем и ходим в оперу вместе, и в постели мы тоже вместе. Он совсем не напыщенный, и я не замечала, чтобы он вел себя высокомерно.

Потом она рассмеялась, почти захихикала.

— Во всяком случае, в постели. Если ты хочешь знать, в постели он изумителен.

— Ха-ха, — рассмеялась Джейн тоже, напоминая Харриет обо всех их совместных тайнах, — в этом я разбираюсь лучше, чем в поршах, бриллиантах или тэтчеризме.

— Мы не разговариваем о политике. Сознательно.

— Слишком заняты, да? А что, конкретно, он делает так изумительно?

— Гм. Он делает не так уж много, важно то, как он это делает. С большой уверенностью и исключительным вниманием к деталям.

Джейн вздохнула:

— Я это понимаю. Я внимательно наблюдаю за тобой. Ты выглядишь так, как будто проходишь гормональное лечение, это безошибочный симптом. Я завидую тебе, Боже мой, я завидую тебе. Я мечтаю об уверенности и внимании к деталям там, где это имеет значение. Я могу даже не обращать внимания на обладание золотой карточкой «Американ Экспресс».

— А не будет ли это слишком большим компромиссом?

Они вышли из своей ниши, утешившись тем, что у них появились основания для смеха, и пошли на кухню.

Человек десять сидели за кухонным столом. Харриет и Джейн медленно пробирались за ними в поисках свободных стульев, а потом втиснулись в эту группу. Когда Харриет осмотрела лица сидящих вокруг людей, ее глаза остановилась на незнакомой женщине, сидящей рядом с Джейн.

Женщина кормила грудью ребенка. Ребенок сосал, и линия его щеки была зеркальным отражением белой с венозными прожилками линии груди. Женщина незаинтересованно ковыряла вилкой в своей еде и разговаривала через стол. В уголке рта ребенка появился беловатый, блестящий пузырек молока.

Харриет почувствовала, что внутри у нее что-то сжалось, как будто какая-то струна завязалась узлом между яичниками, прошла туго натянутой через матку, в потом резко дернулась.

Рядом с ней Джейн, казалось, застыла. Харриет собиралась прошептать ей что-то, но Джейн остановила ее.

— Не говори ничего, — прошептала она, — пожалуйста, не говори ничего.

В растерянности Харриет повернула голову в другую сторону и взглянула прямо в лицо, которое знала, но забыла.

Это было лицо боксера-профессионала, заметное и, к тому же, красивое, из той категории лиц, которые выделяются в толпе. Харриет вспомнила мужчину в синей рубашке, который старался поцеловать ее на одной из вечеринок у Джейн и от которого она спряталась в ванной. Его звали Дэвид.

— Я читал о вас в газетах, — сказал он со своим северным акцентом, как будто их последняя беседа закончилась полчаса назад.

— Не многое из того, что вы читали, правда. Просто реклама.

— Почему вы стремитесь к известности? — у него был резкий тон.

— Потому что я могу тратить деньги на рекламу моей продукции в прессе и на телевидении или на рекламные проспекты по всей стране, но я получаю вдвое лучший результат от материалов, которые создают независимые редакторы. Я только должна подумать о правильной подаче материалов и заталкивать в них все, что для меня полезно.

Он покачал головой, изображая удивление.

— И вы думаете, что все это стоит того?

— Да, — коротко ответила Харриет, — расскажите, как дела в строительном бизнесе?

Он широко улыбнулся ей:

— Бум. На юго-востоке. Я работаю сейчас над интересным проектом. Хотите сходить и посмотреть? Это недалеко отсюда.

Харриет бросила взгляд в сторону. Женщина закончила кормить ребенка. Она плотно держала его на согнутой руке и поправляла бюстгальтер. Ее грудь с темно-коричневыми сосками выглядела огромной и раздутой. Боль Харриет прошла. Харриет было интересно, испытывает ли Джейн такую же боль постоянно и не из-за этого ли омрачается ее лицо, когда она заглядывает в детские коляски других женщин.

— Я… я очень занята, — ответила она Дэвиду.

Она вновь обернулась и увидела, что Джейн продолжает неподвижно сидеть возле нее.

Джейн, не поднимая глаз, чтобы не встретиться с ней взглядом, тихо произнесла:

— Я намерена попытаться заиметь ребенка. Выкину я этот чертов колпак и выращу ребенка, а вдвоем с тобой мы справимся.

— Да, — поддержала Харриет, — да, если ты так сильно этого хочешь, ты должна сделать это. Я говорила тебе, что я никогда не испытывала этого. Но потом я испытала. Как натянутая струна.

— Это никогда не проходит, — объяснила Джейн.

Харриет хотела было спросить: «Почему же я не знаю? Мы просто никогда не говорили об этом». Но потом она увидела в дверях Робина, казалось, слишком высокого для низкого потолка в кухне.

— Почему вы так заняты? — упорствовал Дэвид, как будто он хотел отвлечь ее внимание от Робина.

— Потому что делаю бизнес.

Дэвид спокойно изучал ее лицо. Она помнила, как спряталась от него, а потом, когда он ушел, у нее было искушение побежать за ним. Она даже представляла себе, как все будет происходить, когда они придут домой вместе, но потом отвергла свое влечение к нему, как опасную слабость.

Сейчас эти воспоминания вызвали у нее раздражение. Она решила тогда, что она не может позволить себе обременительных любовных развлечений, и была уверена, что поступила правильно. В то же время она отдавала себе отчет в том, что, чем бы она не занималась с Робином, это вовсе не означало, что она в него влюблена.

— Я думала, что вы не знакомы с Джейн. Но вы уже на второй ее вечеринке.

Джейн внезапно встала. Она собрала грязные тарелки и стаканы с не сильным, но и с не обязательным грохотом. Дэвид посмотрел на нее, а потом спросил:

— Могу я вам помочь?

— Нет, спасибо, — ответила Джейн, — вы разговариваете с Харриет.

Она покинула свое место и вышла с полными руками посуды.

— Я не знал Джейн раньше, но знаю теперь, — сказал Дэвид. — Я переехал в Лондон, недалеко отсюда. У меня хороший дом в грегорианском стиле. Вы должны приехать и посмотреть на него, — Харриет открыла рот, — … но вы слишком заняты, — помог он ей.

Подошел Робин и легко опустил руку на плечо Харриет. Этим он как бы сигнализировал о своем присутствии.

— Принести тебе что-нибудь поесть?

— Нет, спасибо, — поблагодарила она немножко резковато, — я сама схожу и возьму.

Когда Робин снова отошел, Дэвид поднял брови:

— Кто это был?

— Мой любовник, — ответила Харриет.

Она заметила складки смущения, углубившиеся возле его рта, и предположила, что он произвел быструю оценку выполненных по заказу туфель Робина и его сорокафунтовой стрижки. Он уже внимательно осмотрел ее бриллиантовую слезинку. Однако он проигнорировал ее прямое заявление и посмотрел на свои часы.

— Мне тоже надо спешить по делам. И как вам удается справляться с такими длинными, как этот, ланчами? — И прежде, чем Харриет смогла ответить: «Это же Рождественские праздники», он с видимым удовольствием добавил: — Я должен идти. Я вам позвоню. Возможно, деловая нагрузка несколько ослабнет. В один из ближайших дней.

Харриет встала.

— Извините меня, — пробормотала она.

Робин стоял возле стойки, на которой была разложена еда, и тыкал вилкой в миску с салатом-латуком. Они вместе наблюдали за тем, как уходил Дэвид, неуклюже пробираясь в заполненной квартире.

— Кто это был?

— Приятель Джейн. Я встречалась с ним здесь раньше один раз. Он строитель или кто-то в этом роде.

— Строитель? Хотелось бы знать, хороший ли? Может быть, он согласится прийти и посмотреть кладку моего дымохода?

Харриет рассмеялась:

— Я не думаю.

В машине по дороге домой Робин спросил ее:

— Что случилось сегодня?

Она вздохнула и закрыла глаза.

— Я сегодня злая, вот и все. Я очень сожалею, если ты не получил удовольствия.

— Я получил удовольствие, — ответил он мягко.

«Беда была в том, — подумала Харриет, — что Робин Лендуит не совмещался с Джейн, Дженни, Чарли и всеми другими ее старыми друзьями. Ни сегодня, ни когда-либо в будущем». Наблюдая за ним сегодня в доме Джейн, она убедилась в этом. Она должна держать обе половины своей жизни отдельно, хотя это и не доставляет ей удовольствия. Ей когда-то нравилась мысль о друзьях, как об отдельных индивидуальностях, тесно связанных узами общего жизненного опыта и взаимопонимания. Но ее жизнь изменилась. Отныне в одной части будет Робин и «Пикокс», а в другой — ее старые друзья и ее семья.

Она также уловила момент острой потребности в материнстве, которую она разделила с Джейн, во второй части. Это не будет и не сможет стать столь значительным, чтобы затронуть первую часть. Они остановились возле высокого дома в Хэмстеде, свежевыкрашенного белой краской, с недавно отремонтированными кирпичом и камнем.

— Дома, — с удовлетворением произнес Робин.

Завтра им обоим идти на работу. Из-за различия их планов они встретятся друг с другом только в канун Нового года. В этот день у них будет визит к старшим Лендуитам.

Отец и мать Робина жили в деревне на лондонской стороне Оксфорда, менее чем в часе езды от Хэмпстеда. Было холодное, ясное утро, и когда Робин вел машину, у нее рябило в глазах от чистых коричневых полей и черных клочков мрачного леса. Она была городской девочкой и думала о сельской местности, как о слегка загадочной окружающей среде, которая существовала для других людей и не имела отношения к ее собственной жизни.

— Ты всегда жил в одном и том же месте? — спросила она.

— В Литтл-Шелли?

— Да, если это то место, куда мы едем.

Для Харриет цивилизация в западном направлении не распространялась дальше Хаммерсмита.

Робин улыбнулся.

— Нет. Этот дом они купили десять лет назад. Он самый отдаленный от города из всех, которые у них были. До этого был дом рядом с Хенли, а до него в Мейденхед. Когда я родился, они жили в Суррее.

— Почему они все время перемещаются?

— А как ты думаешь, почему? Мартин интересуется собственностью, а моя мать любит приводить в порядок дома.

— Я пытаюсь представить себе, на что это может быть похоже, но не могу. Я могу представить массу подробностей, но общей картины не вырисовывается.

— Ты увидишь достаточно скоро, — успокоил Робин.

Дорога пробежала в низине между холмами и выскочила на широкую, холодную и бесцветную равнину. Свет был резким и ярким, и Харриет прикрыла глаза. Несмотря на движение по дороге рядом с ними, окружавший их мир казался пустынным.

Робин махнул рукой, как бы разделяя пространство посередине.

— Здесь Литтл-Шелли, уже недалеко.

Проехав некоторое расстояние, они ушли с автомагистрали на более узкую дорогу, а затем повернули на совсем узкую. Стаи птиц поднялись с голых деревьев и описывали круги над акрами вспаханных полей. Робин притормозил, чтобы объехать одетого в костюм оливкового цвета всадника на большом белом коне. Когда они проезжали мимо, его ботинок в блестящем стремени оказался на уроне глаз Харриет. Она увидела молочный пар, вылетающий из ноздрей коня, когда они проезжали дорожный знак, сообщающий о прибытии в Литтл-Шелли.

Здесь стояла церковь с серой квадратной башней и красивыми воротами. Ряд машин был припаркован за парой внушительных каменных воротных столбов.

— Они сейчас не могут быть в церкви?

— Это старый дом священника. Сейчас здесь ресторан, и довольно большой. Люди обедают, а не молятся.

Это дало Харриет ключ к Литтл-Шелли. По мере того, как они проезжали деревню, она осознавала, что здесь не будет деревенской зелени с рядом магазинов и живописным пабом. Литтл-Шелли, казалось, скорее представлял собой очень высокие и очень хорошо сохранившиеся стены, за которыми она могла заметить мелькание величественных деревьев и высоких дымовых труб. Через каждые несколько сотен метров в стенах появлялись высокие ворота с переговорными устройствами и кнопками дистанционного управления, установленными в воротных столбах. Поворачивая голову, когда они проезжали мимо ворот, она иногда замечала короткую дорогу к красивому дому. Каждый дом по мере того, как они проезжали мимо, казался больше предыдущего.

Харриет поняла, что они приехали в богатую деревню.

— А где же магазины?

— В Оксфорде.

— А где живет домработница твоей матери? — настаивала она.

— Я думаю, в одном из новых поместий в Грейт-Шелли, а что?

— Просто интересно.

Они достигли, кажется, последних великолепных ворот. Дорога поворачивала в сторону от деревни и снова уходила в аккуратный деревенский ландшафт.

Кованые железные ворота со сложным причудливым узором были открыты. Порш въехал в них, и гравий заскрипел под толстыми шинами. Вдоль дороги выстроились в ряд, как зелено-черные часовые, тщательно подстриженные хвойные деревья. За ними были лужайки с одиноко стоящими более высокими деревьями, голые ветви которых опускались до мокрой травы.

Дорога расширялась и переходила в полукруглую площадку. Здесь было припарковано много больших, сверкающих автомобилей и оставалось достаточно места еще для десяти или даже больше. Харриет посмотрела на дом.

Он был построен из камня, сегодня серого, а при солнечном свете, возможно, золотого. У него были три ряда окон, застекленных маленькими стеклами, а над ними, под крышей с крутыми скатами, еще один ряд мансардных окон. Здесь же были ряды дымовых труб, которые возвышались над другими стенами. Кроме основного фасада у дома были еще короткие выступающие крылья, создающие впечатление, что он строился удобно, но, по человеческим масштабам, беспорядочно.

«Тут, видимо, не меньше пятнадцати спален», — подумала Харриет. Дом был огромен, но одновременно выглядел интимным. Он был пышным, но в то же время он хорошо вписывался в окружающую его богатую деревню.

Она не могла отказать Мартину Лендуиту во вкусе. Некоторые части этого дома относились к шестнадцатому веку, это был, безусловно, драгоценный камень в выдающейся коллекции драгоценностей, которую представляло собой ожерелье Литтл-Шелли. Мартин, должно быть, проводил работы с исключительным старанием, чтобы достичь этого.

Автомобиль Робина проскользнул на свое место рядом с роллс-ройсом бронзового цвета.

— Раньше это был помещичий дом, — заметил он, — одно время им владел лорд Наффилд, а раньше это было поместье графов Оксфордских. Остальная деревня выросла вокруг него.

Он обошел машину и открыл Харриет дверь. Очень любезно он помог ей выйти. На мгновенье ей пришлось опереться о его руку. Она увидела картину настоящего богатства, от которой у нее закружилась голова.

— Это весьма впечатляюще, — сказала она, что до известной степени так и было.

Лужайки и площадка для автомобилей были отделены от дома мощеной террасой. На террасе, охраняя парадную дверь, сидела пара львов, видимо, в натуральную величину. Камень от возраста покрылся щербинами и был тронут лишайниками. Харриет и Робин прошли под испытующим взглядом львов и вошли в дом.

Харриет успела получить только мимолетное впечатление от высокого коридора с покрытым каменными плитами полом и пары резных сундуков из темного дуба, пока Робин не провел ее через двойные двери в длинную гостиную.

На первый взгляд, впечатление скромного, но чрезвычайного богатства создавалось в равной степени и комнатой, и людьми, собравшимися в ней. Одна женщина отделилась от группы и по французскому гобелену шестнадцатого века направилась приветствовать их.

— Робин, дорогой.

Харриет сразу узнала ее по фотографии в серебряной рамке в спальне Робина. Облако темных волос выглядело небрежным благодаря искусству дорогого парикмахера, лицо в форме сердечка выглядело поразительно красивым, однако выражение невинности было менее заметным, чем на фотографии. В ее глазах было спокойное одобрение, готовность осудить и отпустить. Робин поцеловал ее, а она быстро потрепала его по щекам своими длинными пальцами с накрашенными ногтями.

— Харриет, это моя мама. Мама, это Харриет Пикок.

Мать Робина протянула руку, и Харриет пожала ее.

— Здравствуйте, миссис Лендуит.

— Привет, Харриет. Называйте меня Аннунзиата.

«Я постараюсь, — подумала Харриет с легким замешательством, — интересно, как Мартин называет тебя в постели, наверняка не так. Ненси?»

Аннунзиата Лендуит внимательно изучала ее. Харриет не знала наверняка, как ей следует одеться в этом случае, что ей, вообще-то, было несвойственно. В конце концов, она выбрала желтую блузку и черные леггинсы, надеясь, что если это покажется слишком неофициальным, то будет выглядеть, по крайней мере, молодо и эксцентрично. Однако было очевидно, что ее костюм Ненси не приняла. «Даже больше, чем я сама», — подумала Харриет. Возможно, мать Робина не одобряет всех его знакомых девушек, чьи семьи и финансовая родословная не известны ей.

В свою очередь, Харриет заметила, что мать Робина одета в шанель — костюм с длинным жакетом из шерсти серо-бежевого цвета с позолоченными пуговицами, и, кроме того, на ней тяжелая нитка жемчуга. В любом случае с этим соревноваться было невозможно.

Харриет последовала за хозяйкой через комнату для представления ее гостям. Последующие впечатления от гостиной подтвердили первое. Эффект роскоши достигался выделением каждой поверхности не один раз, а два.

Тут были глубокие диваны с валиками и со старинными вышитыми подушками. Тяжелые занавесы с кистями и глубокими фалдами были задрапированы, а боковые столы под шелковыми скатертями были задрапированы еще раз сверху серебряно-синими и зелеными. Поверх толстого ковра лежал огромный старинный ковер, на котором нежно-розовые вышитые розы скручивались по спирали на туманном сине-зеленом фоне. Здесь стояли лампы с абажурами из плиссированного шелка и даже рамки для фотографий, разбросанных по всей комнате, были наложены на бархат с вышивкой.

По мере того, как вся эта изысканность и богатство поднимались, чтобы поглотить ее, Харриет вдруг в какой-то момент почувствовала сильную, глубокую и ясно осознаваемую привязанность к дому Джейн Хантер в Хакни.

«Что мне нравится? — спросила она себя с бешенством. — И частью чего я являюсь? Только не этого. Чего угодно, но только не этого».

Здесь были, наверное, еще человек двенадцать, стоящих плотным полукругом с бокалами в руках перед горящими в камине дровами. Все они были старше Робина и Харриет, мужчины с серебряными волосами и все еще тренированными фигурами и женщины со стройными талиями и пышными прическами, чьи наряды отражали сияние денег.

Здесь у Харриет не было никаких оснований думать о своем бриллианте. Когда она пожимала руки с кремовыми полированными ногтями, она видела проросшие ряды бриллиантов и серьги с неограненными камнями величиной с мяч для гольфа, а изумрудная булавка в воротнике блузки одной дамы заставила ее вспомнить дом драгоценностей во дворце Топкапи, через который она, Чарли и остальные прошли с рюкзаками за плечами больше десяти лет назад.

— Приятельница Робина, Харриет. Все вы, конечно, знаете Робина, не так ли?

Робин проходил между ними элегантный и спокойный за ширмой своих изысканных манер. Харриет подумала: «О чем я могу говорить с этими людьми?» Здесь не было Мартина, на которого, вероятно, можно было бы рассчитывать, как на союзника.

Потом она увидела, что одна гостья не участвовала в представлении. Она сидела с одной стороны комнаты в кресле в полоборота к окну, открывающемуся в сад. Ее худые ноги в клетчатых брюках были вытянуты, а ботинки, возможно непроизвольно, касались обивки медового цвета. На вид ей было лет десять, и у нее на лице было выражение мятежной скуки.

Мужчина в темной куртке и полосатых брюках, неся серебряный поднос, прошел между Харриет и ребенком. Харриет взяла предложенную им высокую тонкую рюмку шампанского и наблюдала за тем, как он, слегка согнувшись, предложил стакан обычного апельсинового сока ребенку. Она взяла стакан, не взглянув на него, а выражение ее лица не изменилось.

«Ребенок кого-то из этих людей, без сомнения», — определила Харриет. Ей было интересно, какая из этих шелково-серебряных пар была ее родителями.

Харриет пригубила шампанское и отошла в сторону от ведущей оживленную беседу группы. Здесь стоял пуфик с кистями на позолоченных звериных лапах, похожий на детский стул, и Харриет присела на него, переместив свои глаза на нужный уровень.

— Извините, нас не представили, — сказала она. — Меня зовут Харриет.

Ребенок посмотрел на нее, но ничего не сказал.

— Как тебя зовут? — подсказала Харриет.

Девочка насупилась.

— Я только ребенок, вы же понимаете, — подчеркнула она звонким голосом с явным американским акцентом.

Это прозвучало неожиданно в комнате, наполненной протяжным и несколько лающим английским языком.

— Дети должны быть видны, но не слышны.

Харриет усмехнулась.

— Это ты так считаешь?

— Как ребенок, я не могу считать или не считать, не так ли? Это делают взрослые. Вы тоже так считаете?

Харриет вспомнила вечеринку Джейн на двух уровнях, давая правильный ответ на вопрос девочки.

— Дети тоже люди. Они заслуживают того, чтобы их было слышно так же, как и любого другого. Но не больше, как некоторые, кажется, предполагают, но, конечно же, и не меньше.

Теперь дошла и до девочки очередь поразмышлять.

— Там, откуда я приехала, дети должны время от времени высказываться и показываться. В хорошей одежде на праздниках или верховой езде или еще на чем-нибудь подобном. Потом они разъезжаются до следующего раза.

— Понимаю. А откуда ты приехала?

Девочка пожала плечами:

— Иногда я живу в Литтл-Шелли, иногда в Лос-Анджелесе. В Бел-Эйр, — добавила она.

Харриет было интересно, кто из этих людей занимался кинобизнесом и имел дело с миллионами, расходуемыми на постановку фильмов. Любой, а вполне возможно, что и все.

— Понятно. Так ты собираешься назвать мне свое имя?

— Меня зовут Линда.

Харриет протянула руку:

— Здравствуй, Линда.

Девочка пожала руку, а потом вздохнула:

— Все в порядке, вы сделали свое дело.

— Что ты имеешь в виду?

— Вы были ласковы со мной. Теперь вы можете вернуться в свою компанию.

Харриет скорее забавляла ее невоспитанность, чем ей хотелось давать отпор, на что, возможно, Линда и надеялась.

— Мне кажется, что я не хочу.

Девочка уставилась на нее. У нее было бледное, остренькое личико и бесцветные волосы, ровно подстриженные, с квадратной челкой, а глаза у нее были большие, карие и красивые.

— Вы можете пойти со мной погулять в сад. Там есть качели. Не много, конечно, но все равно лучше, чем здесь.

Харриет бросила взгляд на комнату. К ней была повернута прямая спина Аннунзиаты, а Робин сидел на дальнем диване между двумя прическами.

— А вам разрешат? — с вызовом спросила Линда.

— Мне разрешено делать все, что не будет беспокоить или причинять неудобства другим людям, — важно ответила Харриет. — Так принято у взрослых, и это стоит запомнить. Я не вижу никаких причин, почему бы мне не погулять с тобой в саду.

Они встали вместе. Линда вертелась в своих клетчатых штанах и жакете из шетлендской шерсти. Когда они проходили мимо дивана, на котором сидел Робин, она наклонилась между соперничающими ароматами «Джой» и «Арпеджил» и прошептала:

— Я выйду на десять минут в сад погулять с Линдой. Она очень приятный ребенок.

Какая-то из этих женщин могла быть ее матерью.

— Аннунзиата не будет возражать?

— Конечно, нет, — пришлось ответить Робину.

Однако Харриет не сомневалась, что ее поведение выглядит эксцентричным. С легкой улыбкой она повела Линду через двойные двери назад в коридор, где мужчина в черной куртке вскочил, чтобы открыть им парадную дверь, и дальше — на ослепительный солнечный свет.

Линда побежала по большому кругу, размахивая руками, как колесо водяной мельницы. Она была похожа на большую собаку, вырвавшуюся из своры. Она прыгнула на покатую спину одного из львов, уселась как обезьянка и стала процарапывать длинные полосы по мягкому лишайнику своими старомодными закрытыми ботинками.

— Лучше было бы не делать этого, — заметила Харриет, — по крайней мере, не на виду у всего дома.

Линда в первый раз улыбнулась, и ее лицо вдруг просияло. Она слезла с льва и подбежала к Харриет.

— Хорошо. Тогда пойдем и будем играть подальше, чтобы нас не видели.

Линда побежала, а Харриет сначала медленно пошла за ней, а потом побежала, чтобы догнать ее. Ее ноги оставляли скользкие следы на мокрой траве. Было холодно, однако от бега в Харриет звенела кровь. Чистый воздух освежал после душной гостиной, и она посочувствовала Линде, которая протестовала всем своим видом против сидения в помещении.

Они достигли дальнего угла сада, где оказались обещанные качели. Металлическая рама покрылась ржавчиной, но конструкция выглядела вполне надежной.

— Толкните меня, — скомандовала Линда.

— Ты не можешь раскачаться сама?

— Мне больше нравится, когда меня толкают.

— Для начала я дам тебе пять сильных толчков.

Линда раскачивалась, вытягивая промокшие носки ботинок все выше и выше, а Харриет осматривала сад. Здесь были большие цветочные клумбы с геометрически точными краями, голая земля была хорошо вскопана, а тонкие ветки кустарника ровно подстрижены. Здесь, вероятно, был садовник, для которого эти клумбы были предметом гордости и радости.

Линда описывала все более широкие дуги.

— Посмотрите на меня! Я уже выше перекладины?

— Будь осторожна. — Харриет попыталась представить себе Робина, качающегося, как маленький мальчик, грязный и дерзкий, но не смогла этого сделать.

— Ты играла здесь раньше, Линда?

— Пару раз. Их бассейн больше нашего.

Харриет прошла в разрыв живой изгороди и обнаружила плавательный бассейн, как будто ограниченный ее обрезанными стенами. При бассейне был домик, построенный в стиле маленького классического замка. Трамплин был снят, а его кронштейны сложены. Харриет всматривалась в пустой голубой ромб и вдруг почувствовала, что ее угнетает пустота сада. Она вернулась к Линде. Увидев ее, девочка выставила ногу, чтобы затормозить раскачивание, и соскочила на землю.

— А что теперь мы будем делать?

— Я думаю, что нам лучше вернуться к твоей маме.

Девочка уставилась на нее с пренебрежением.

— Моей маме? Моя мама в Факете. Она не любит Рождества. Или Англии.

— Тогда к твоему папе, — Харриет не знала, где расположен этот Факет.

Выражение, последовавшее в ответ, было мрачным:

— Хорошо. Но он не волнуется.

Они пошли назад, Линда била носками ботинок по земле лужайки, как будто хотела вскопать ее. Харриет мучило любопытство, и ей очень хотелось задать несколько вопросов о усадьбе Лендуитов, об их отношениях с ее папой, но ей показалось, что будет не слишком красиво извлекать из ребенка полезную информацию.

Она удовлетворилась вопросом:

— Ты живешь недалеко отсюда?

Линда без особого восторга кивнула головой.

— Вон там.

Один из больших домов, спрятанных за стенами, богатые убежища. Харриет решила больше ничего не спрашивать. Они почти дошли до дома, когда Линда нарушила молчание.

— Мне действительно нравится ваша одежда, — сказала она.

— Нравится? Большое тебе спасибо.

— Да. Она красивая. Я ненавижу свою.

— Ты выглядишь прекрасно.

Она выглядела, правда, несколько старомодно, как ребенок с иллюстрированных книжек пятидесятых годов. Она тоже вполне сознательно имела намерение одеться излишне скромно на элегантную вечеринку Лендуитов.

— Моему папе нравится, когда я ношу такую одежду. Он считает, что это лучше всего, как из его детства. Моя мама любит причудливые вещи. У меня есть два таких гардероба, и я оба ненавижу.

— Что бы тебе хотелось носить?

— Джинсы, свитеры и все такое. Брюки, как у вас.

Они прошли мимо львов и вошли в коридор.

— Скоро ты будешь достаточно взрослой, чтобы самой выбирать себе одежду.

— Да, — вздохнула Линда так, как будто Харриет сказала ей, что она скоро будет достаточно взрослой, чтобы совершить экскурсию на луну. Из своего детства Харриет помнила заманчивые и недостижимые перспективы взрослой свободы.

— Тебе сейчас не верится, но это будет.

Они снова оказались в гостиной. После прохлады на улице здесь было, как в оранжерее, и, к тому же, необыкновенно ароматно. Прибыли еще гости, и большая группа раскололась на маленькие, стало значительно более шумно.

Линда нахмурилась.

— Спасибо, — пробормотала она, не глядя на Харриет, — еще увидимся.

Смотря прямо перед собой, она пересекла комнату и вновь уселась в свое кресло. Она снова вытянула ноги, и на этот раз ее грязные ботинки с вызовом касались покрывала Аннунзиаты. Харриет отвернулась, подавляя улыбку. Она ясно почувствовала, что ее ноги промокли и щеки горят от свежего воздуха.

Робин материализовался возле ее локтя.

— А вот и ты. Подойди и поздоровайся с Томом Сейчсом. Он управляет фирмой «Ти-Кей-Эс» и может быть полезен тебе.

Харриет позволила подвести себя к одному из серебряноголовых мужчин. Том Сейчс пожал ей руку, пожелал счастливого нового года, и они начали разговор о «Пикокс», о влиянии средств массовой информации на объем продаж, особо отмечая компанию Тома Сейчса. Харриет приняла следующий бокал шампанского от дворецкого и канапе с подноса, предложенное женщиной с бесстрастным лицом, которая, наверное, была домоправительницей. Она съела крошечный кусочек целиком и слушала Тома Сейчса с таким вниманием, какое она только могла продемонстрировать.

— Ваша телевизионная передача, конечно, должна иметь прямое отношение к существующему рыночному сознанию.

Харриет почувствовала, что какой-то новый гость вошел в гостиную за ее спиной.

Глаза Тома метнулись к двери, а затем вернулись к Харриет. В общей беседе наступило минутное затишье, но затем она немедленно возобновилась, еще громче, чем до этого, как будто для того, чтобы подтвердить отсутствие всякого перерыва.

Харриет сопротивлялась желанию повернуться и посмотреть.

Минутой позже Мартин Лендуит появился в поле ее зрения. Он был такой же красивый и обходительный, как всегда, но на фоне своего спутника он казался меньше и тусклее.

Первой мыслью Харриет было то, что она была знакома с этим мужчиной, который шел вместе с Мартином, в течение многих лет. Она даже сделала движение, чтобы поприветствовать его. Потом она со стыдом поняла, что, конечно, никогда не встречала его. Она никогда не встречала никого, кто держался бы и двигался так, как будто он неизбежно является центром внимания и находится в фокусе всех остальных глаз.

Это было известное лицо, знакомое по кино и телевизионным экранам.

Аннунзиата поспешила ему навстречу, вся ее холодность, которую чувствовала Харриет, полностью испарилась.

— Каспар, вы не выпили. Мартин, ты не заботишься о нем.

Она почти щелкнула своими пальцами, подзывая дворецкого. Тотчас же возле локтя мужчины появилось шампанское. Как показалось Харриет, он сделал уже, по-видимому, многое из того, что хотел сделать, но значительно больше он еще не сделал. Это был Каспар Дженсен.

Харриет вспомнила его последний фильм, который она видела. Это была «Грозовая туча» — не очень хороший фильм, и Каспар Дженсен играл только эпизодическую роль, хотя его лицо присутствовало на всех рекламных плакатах. Он давал огромное количество интервью, в большинстве глянцевых и цветных рекламных материалов присутствовали черты лица Дженсена.

Харриет почувствовала, вероятно, вместе с большинством людей в комнате, что она знает историю его жизни, начиная со скромных истоков в Дареме через Оксфорд, сцену, две неудачные женитьбы, положение звезды в серии фильмов, имевших большой успех, и кончая менее удачными фильмами. Харриет не могла вспомнить, когда она в последний раз слышала о том, что он появился на сцене, хотя это был такой классический актер, который сам создал себе имя. Ходили слухи и о других проблемах, косвенным образом отрицаемых в жизнерадостных интервью.

— Ничего подобного, Аннунзиата. Я выпил достаточно много, — услышала она его провозглашающий голос, как будто он произносил первые строки «Двенадцатой ночи». Его голос был также знаком, как и его лицо. Он выходил из его груди и звучал так, как будто проходил через мед и дым.

Каспар Дженсен нес свой бокал шампанского к креслу, на котором сидела Линда. Он пригладил свои волосы, а потом сделал шаг назад, как будто следовал режиссерской расстановке актеров.

— Как дела, детка? Все хорошо?

Харриет поняла. Она гуляла в саду с Линдой Дженсен. Линда была младшим ребенком Каспара и его единственной дочерью. Она была задумана Клэр Меллен, актрисой, блистающей красотой, но с ограниченным, по общему мнению, интеллектом, с которой Каспар играл главную роль сразу после того, как распался после двадцати лет его первый брак. Каспар и Клэр затем поженились, и, что удивительно, этот брак просуществовал девять лет. Он закончился в последние двенадцать месяцев.

У него было еще два сына от первого брака, старший из которых начинал делать свое имя киноактера.

Поняв, кем является бледный, надутый ребенок, Харриет больше не удивлялась, что ей сходит с рук укладывание грязных ног на покрывала Аннунзиаты.

Том Сейчс все еще говорил, а Харриет давала соответствующие ответы. Сейчас они обменялись мимолетными взглядами, которые говорили: «Мы видели, кто пришел, и это производит впечатление на нас, но мы продолжаем вести себя так, как будто мы общаемся с такими людьми каждый день». Цивилизованная беседа возобновилась в ровном гуле вокруг них.

Харриет справилась с желанием засмеяться и сконцентрировалась на технических вопросах успешного использования средств массовой информации для увеличения продаж. Каспар Дженсен был поглощен группой в середине комнаты, а Линда сидела на своем стуле, и ее пристальный взгляд был направлен в окно.

Аннунзиата и помогающий ей теперь Мартин разыгрывали свой прием с большим искусством. Группы гостей собирались и расходились, и Харриет была среди них. Она близко приближалась к Каспару, но ни разу не достигла такого положения, чтобы быть представленной ему. Наблюдая за ним, она отметила, что он ниже и коренастей, чем кажется на экране, держится прямо и передвигается с изяществом, а также обладает физическим магнетизмом, который представляется скорее природным, чем созданным его известностью. Она поняла, что ей хочется смотреть на него и даже подойти поближе, чтобы быть на расстоянии, при котором можно прикоснуться к нему.

Харриет заговорила с одной из стройных женщин, на которой было больше золотого загара, чем на остальных, или, скорее, слушала ее. Она расхваливала радости сиднейского лета по сравнению с английской зимой.

— Ужасное путешествие, но то, что вы получите взамен — это рай. Безусловно, рай.

— Я уверена, что это так, — вежливо согласилась Харриет.

Женщина неожиданно прервала рассказ и пододвинулась поближе.

— Он все-таки необычный, не правда ли? Я встречалась с множеством звезд, конечно, благодаря делам Дика, но ни один из них не похож на Каспара.

— Вы его хорошо знаете?

— Я его вообще не знаю, а видела только потому, что у него есть этот дом в деревне. Не так уж много времени он проводит здесь. Я думаю, он просто затворник.

Так тактично, что механизм был незаметен, Аннунзиата разводила некоторых своих гостей и располагала в определенном порядке других. Харриет заметила, что некоторые пары уехали, а те, которые остались, все время были под контролем, чтобы их можно было переместить в какое-нибудь другое место. Общество, вероятно, должно было перейти в другое помещение. Она обнаружила Робина возле себя.

— Очаровательная компания, — прошептала она, наблюдая за тем, как Аннунзиата сопровождает Каспара, легко положив кончик пальца на его локоть.

Брови Робина удивленно приподнялись.

— Ты надумала влюбиться в него, как и все остальные?

Харриет рассмеялась:

— Все? Я так не думаю. Ты знал, что он будет?

— Конечно, нет. Если бы у меня был выбор, я бы не рискнул привозить тебя на расстояние, меньшее пятидесяти миль от него. А не приступить ли нам к ланчу?

Харриет послушно последовала за ним.

Столовая была длинной комнатой с противоположной стороны коридора. Французские окна, завешенные еще более тяжелыми шторами, смотрели в пустой сад, на который уже спустилась темнота. Здесь стоял большой овальный стол, накрытый на двенадцать персон с миниатюрными батальонами ножей и вилок и зарослями хрустальных бокалов. Харриет увидела, что на каждом месте лежала карточка и про себя вздохнула.

— Вот она, — сказала, показывая, Линда Дженсен, — эта дама.

Линда держала отца за руку. Они вошли в столовую немного позже остальных вместе с Мартином. Линда указывала на Харриет. Каспар пошел прямо через комнату рядом с дочерью. Улыбаясь, он протянул руку, и Харриет увидела цвет его глаз. Синие, но не такие яркие, экранно-синие, как она ожидала. Белки были красными.

— Я Каспар Дженсен.

Харриет кивнула головой.

— Я знаю. Меня зовут Харриет Пикок.

— Линда сказала, что вы замечательная.

Здесь в слове «замечательная» прозвучала американская интонация, несовместимая с звучным шекспировским голосом.

— Мы ходили гулять в сад. Мне это тоже было приятно.

Каспар обхватил ее плечи своими руками и обнял крепко, как медведь.

— Ну, вы хорошая девушка. Выпивка и разговоры — это развлечение для нас, но они неинтересны детям. Вот, посмотрите, мы здесь все себя показываем. Пойдемте сядем рядом. Я хочу узнать, во что моя дочь влюбилась.

Он выдвинул для нее обеденный стул и сел рядом. Быстро, как угорь, Линда проскользнула на место с другой стороны от Харриет. Краем глаза Харриет заметила выражение лица Аннунзиаты. Секундой позже Аннунзиата обошла вокруг стола и сгребла все карточки.

— Давайте неофициально, — предложила она. — Садитесь, где вам нравится, при условии, что мужья и жены садятся отдельно.

Еще через секунду она уже управляла рассаживанием из-за стула рядом с Каспаром. Когда все остальные нашли себе место, она окинула всех изумленным взглядом, как бы поражаясь тому, что ей досталось ее место. Мартин и Робин сидели друг против друга на разных концах стола.

Дворецкий и домоправительница перемещались за стульями, ставя тарелки перед каждый из гостей. Харриет посмотрела на свою порцию. Там лежала искусно свернутая креветка, веер из листьев кариандра и несколько холмиков и лужиц мусса и соуса. Одновременно первый из ее бокалов был наполнен бледным золотым вином.

Рядом шипела Линда:

— Я не могу это есть. Я люблю картофель по-французски.

Самым суровым шепотом, который она смогла воспроизвести, Харриет прошипела в ответ:

— Линда, сколько тебе лет?

— Почти одиннадцать.

— Ты достаточно взрослая, чтобы знать, что ты можешь съесть почти все, если это действительно необходимо. Кроме того, это, наверное, восхитительное блюдо. Я думаю, ты сможешь съесть картофель по-французски, когда вернешься домой.

Линда вздохнула и ткнула ложкой в холмики на тарелке.

— Он тоже не любит такой еды. Он любит бифштекс и пирог с почками.

— Но он это съест.

— Я не уверена, — мрачно проворчала Линда.

Каспар беседовал с хозяйкой. Потом, демонстративно развернувшись, от чего зашатался его стул, он повернулся к Харриет. Он опустил одну руку за спинку своего стула, а свободной рукой поднес ко рту бокал золотого вина и опустил его уже пустым.

— Ну, а теперь расскажите мне все.

Харриет обратила внимание на то, чего она раньше не заметила, возможно потому, что он искусно это скрывал. Каспар Дженсен был почти совсем пьян.

— Все? Я думаю, это может оказаться довольно скучный список.

Его смех согрел Харриет. Он был большим, богатым и шумным, больше этой изящно обставленной комнаты с серебром и фарфором и значительно громче, чем окружающие разговоры. Харриет скорее почувствовала, чем услышала, что разговоры прекратились, и все пары глаз повернулись к Каспару.

— Ради Бога, давайте не надоедать друг другу.

Его рука достаточно фамильярно накрыла ее руку. Харриет замерла, не желая, чтобы он почувствовал, что ему следует убрать ее. Каспар изучал ее лицо. Он напряженно вглядывался, и от этого углубились морщины между его бровями.

— Это новый большой грех, вы так считаете? Более смертный, чем семь предыдущих? Что вы обо всем этом думаете?

Он убрал руку с руки Харриет и сделал приглашающий жест всему остальному столу принять участие в разговоре. Он почти поднес ко рту свой пустой бокал, но вовремя заметил это и протянул его дворецкому, чтобы наполнить вновь. Харриет взяла нож и вилку и наклонилась над своей тарелкой.

— Ну так грех или нет?

— Конечно, это не грех, быть скучным, — отважилась женщина, сидящая рядом с Мартином. — Этого же не может быть?

Каспар наклонился вперед, ткнув вилкой в ее направлении.

— Как этого не может быть? Я знаю нескольких зануд олимпийского класса. Мужчины, которые могут повернуть в противоположную сторону поток лавы с помощью одной единственной речи. Женщины, Бог мой, женщины, которые могут погасить солнце на небе. Навязчивый интерес к самому себе — вот грех. Это подавляет все остальное, всю радость, перекрывает все потоки. Зануды — истинные злодеи нашего времени. Дай мне, Бог, приятной лени или обжорства. А страсть лучше всего.

Харриет пожалела, что она не может увидеть Аннунзиаты, так как ее профиль был закрыт огромной массой Каспара. В комнате, казалось, установилась неестественная тишина, когда замолк его грохочущий голос.

— Я думаю, что я тоже включил бы это в перечень грехов, — мягко произнес Мартин. — Правда, они будут относится к довольно низкому разряду.

— А как насчет глупости? — растягивая слова, спросил Том Сейчс.

— Глупость — это несчастье, а не грех, — ответила женщина, которая защищала зануд.

— Занудами не всегда бывают глупые люди, а глупые — не всегда зануды. Но, из моего опыта, эти два качества тесно связаны. Победоносно. Великолепно.

Харриет подумала, что сейчас Каспар переходит черту, за которой он будет полностью пьяным. Она понимала, что ей надо сказать ему что-нибудь успокаивающее, стремясь ограничить его внимание к ней и, таким образом, уменьшить вред, наносимый приему Аннунзиаты. Для себя самой она решила: что бы ни сказал Каспар и что бы он ни сделал, будучи пьяным, это не повлияет на ее хорошее отношение к нему, которое она уже почувствовала. Она ощущала, что здесь присутствует кто-то большой, к кому нельзя подходить с обычными мерками, потому что они всегда могут рухнуть, да и кто еще обладает такой же способностью очаровывать, как и разрушать. Она почувствовала себя неловкой и злилась на себя, потому что не знала, что сказать или сделать для того, чтобы изменить его поведение.

Харриет еще раз окинула взглядом стол. Мартин, внешне спокойный, улыбался. Робин улыбался тоже, но в его темных глазах мелькнула досада. Харриет знала, что Робин не любит ничего неожиданного и неуправляемого. Линда предпринимала похвальные усилия съесть свою креветку. Сейчас она ломала хлеб и расставляла кусочки маленькими кучками возле своей тарелки.

Однако Харриет недооценила самоконтроля Каспара и его способности доминировать в комнате. Когда он заговорил снова, показалось, что он избавился от влияния выпитого.

— Говоря о занудах, мы, кажется, должны…, — он оборвал фразу и мутными глазами вновь уставился на Харриет. — Вы скажете мне, дорогая, если я сам начну грешить, хорошо? — А затем снова всей компании. — Я расскажу вам о том времени, которое я провел в Токио вместе с Джоном, снимая «Близнецов».

Анекдот об известном кинорежиссере был смешным, но он стал еще более смешным благодаря умению Каспара рассказывать. Все облегченно рассмеялись. Он рассказал еще пару историй, пока все остальные за столом ели лимонный суп с плавающими в нем крошечными цветочками из овощей. Гости с облегчением вздохнули, и вновь начались отдельные разговоры.

Харриет заметила, что Робин смотрит на нее. Выражение его лица не изменилось, но она почувствовала, что, глядя ему в глаза, она может проникнуть в его мысли. Она ясно понимала, что он любит ее и что он гордится ею и тянется к ней. Вместо счастья понимание этого вызвало у нее страх, за которым последовало чувство вины. Она улыбнулась ему через стол, зная, что эта улыбка была предательской.

Слуги собирали бульонные чашки. Каспар попробовал только одну ложку. Главное блюдо было приготовлено на двух гигантских серебряных блюдах, стоящих на откидном столе. Слушая Каспара, Харриет не сразу увидела, что положили перед ней.

Только вздох потрясения и отвращения, который издала Линда, предупредил ее об опасности.

На каждой тарелке в правильных овалах пропитанных соусом тостов лежала пара целых, крошечных птиц. Их глаза были закрыты маленькими темными листочками, а длинные прямые клювы спрятаны на груди, как бы изображая сон.

— Что это такое? — в ужасе спросила Линда.

— Я точно не знаю. Бекас или вальдшнеп. Что-то в этом роде.

— Бедные, маленькие птички, — прошептала Линда, — им бы летать над лесом. Они выглядят такими мертвыми.

Ее лицо побледнело, а глаза покраснели. Харриет почувствовала, что она близка к тому, чтобы расплакаться. Она испытывала холодную злость к Аннунзиате за то, что ребенку подали такое блюдо. Крошечные, покрытые пленкой, невинные глаза птиц вызывали у нее тошноту, а насколько хуже чувствует себя, наверное, Линда. Она испытывала глубокую неприязнь к мягкому, сделанному со вкусом и стильному виду этого дома и к матери Робина, которая осуществила все это. Она знала, что больше не придет сюда.

— Не волнуйся, — сказала Харриет Линде.

Она подняла руку, подзывая дворецкого, и прошептала ему:

— Уберите, пожалуйста, тарелку Линды. Ей лучше дать овощей.

Замена была сделана быстро и аккуратно. Если кто-то и заметил, что случилось, то все равно никто ничего не сказал. Цвет лица Линды медленно восстанавливался, и она стала разбирать на тарелке брюссельскую капусту, морковь и пастернак размером с ноготок.

Харриет попробовала от одной из своих птиц. Конечно, это было великолепно.

Еда продолжалась бесконечно. Подали замечательное бургундское, вызвавшее длительную дискуссию среди мужчин. Каспар мало добавил от себя, но свою долю выпил.

Наконец, тарелки с мелкими расчлененными останками были убраны.

— Спасибо, — жалко прошептала Линда Харриет.

— Ты получишь удовольствие от пудингов, — попыталась успокоить ее Харриет, — а потом все кончится.

Харриет подумала, что Каспар полностью поглощен своими собственными действиями, и, в любом случае, слишком далеко зашел и не замечает происходящего с другой стороны от Харриет. Она испугалась, когда он полностью переключил свое внимание на нее.

— Вы поступили правильно, — тихо сказал он, — вы поступили совершенно правильно. Я вам благодарен.

Но когда она попыталась высказать предположение, что Линда уже устала и было бы хорошо отправить ее поскорей домой, его пристально смотрящие глаза остекленели. У нее сложилось впечатление, что Каспар забыл, кто она, если он, действительно, это когда-нибудь знал. Он поблагодарил ее в соответствии с каким-то смутным стереотипом, который упорно удерживался в нем с трезвых часов, а потом сразу пропал. Она поняла, насколько он был пьян, и поразилась его способности оставаться за столом и продолжать разговоры.

Линда немножечко ожила. Пудинги были столь же искусно сделаны, как и остальные блюда, и один из них с приличным количеством шоколада заинтересовал ее. Она раскапывала свою порцию с энтузиазмом, сделав только одну остановку для того, чтобы спросить Харриет, будет ли вторая порция. На улице было совершенно темно.

Плетеные завязки, поддерживающие портьеры, были отпущены, и тяжелые складки закрыли окно. Зажгли свечи в серебряных канделябрах, и стало ясно, как быстро зимний день переходит в ночь. Застолье, казалось, длилось несколько часов. В это время принесли еще одно вино, тягучее, глубокого соломенно-золотого цвета в маленьких, как наперстки, рюмках. «Возможно, «Шато д’Икэм», — мрачно подумала Харриет.

Наступил переломный момент. Оглядываясь назад, она поняла, что он пришел очень быстро. Компания заговорила о деньгах. Тема развивалась от специфического обсуждения некоторых сторон инвестиций в рискованный бизнес к более общей дискуссии о монетаризме, а потом, смазанная соломенно-золотым вином, подошла к нравственности богатства. Харриет слушала, зачарованная. Сидеть среди этих людей и слушать их разговоры о деньгах было похоже на присутствие среди горностаев и герцогских реалий по случаю прославления прав аристократии.

— Только деньги заставляют Землю крутиться, — сказала одна из женщин.

Она опустила свой подбородок на руку, однако он соскользнул, и она резко дернулась, чтобы выпрямиться. Харриет готова была простить ее глупость, ведь было выпито слишком много вина, но тут она услышала рядом с собой вздох Каспара. Создалось впечатление, что его терпению, дипломатичности или самоконтролю окончательно приходит конец. Он встал, с трудом сохраняя равновесие и упираясь большими пальцами в скатерть.

— Чтобы ответить на вашу избитую фразу и все другие, я скажу, что деньги — это источник всего зла в мире. Я сделал этих чертовых денег больше, чем любой из вас, и выкинул большую часть из них вместо того, чтобы вкладывать, покупать, продавать и считать их. Это, по крайней мере, весело, пока они не кончатся, но я могу сказать вам сейчас бесплатно, я видел, что это такое. Я видел гниение и мусор. У меня сейчас, слава Богу, нет денег. Выкиньте их, — вот вам мой совет. — Он сделал великолепный жест, такой размашистый полупоклон: — Деньги — это зловоние. Вы ощущаете его?

Это было потрясение, наступила зловещая тишина. Линда сидела неподвижно, держа шоколадную ложечку. Она ничем не показала, что что-то слышала, за исключением того, что ее уши стали темно-малинового цвета. Мартин был уже на ногах, Робин тоже встал. Очевидно, намереваясь выйти из-за стола до того, как они подойдут к нему, Каспар оттолкнул свой стул назад. Он бы упал, если бы Аннунзиата не поймала его. Его качнуло, он попытался опереться о стол, чтобы сохранить равновесие, но вместо этого ударил по краю пудинговой тарелки Харриет. Тарелка и ее содержимое свалились к ней на колени.

Каспар посмотрел вниз. С непредсказуемой, преувеличенной вежливостью очень пьяного человека он сказал:

— Я прошу прощения. Я искренне прошу прощения.

Мартин взял его за руку и очень спокойно произнес:

— Пойдем, старина. Я думаю, достаточно.

Робин занял место с противоположной стороны. Каспар дал им себя увести. Когда они дошли до двери, он повернулся и посмотрел рез плечо на тихую комнату.

— Осужденного уводят из зала суда, — произнес он речитативом.

Харриет поставила тарелку на стол. Колени ее выглядели отвратительно, как будто ее вырвало. Рядом с ней, согнувшись в коленях, Линда внимательно осматривала ее ноги.

— Все в порядке, — пробормотала Харриет.

Женщины столпились возле нее. Тихим гулом выражались смятение и сочувствие. Размазанная еда была стерта, и Харриет была молниеносно похищена наверх, в спальню Аннунзиаты. Здесь была кровать с пологом на четырех столбах, ковры цвета цельного молока и фотографии в серебряных рамках Робина в различные периоды его жизни, с которыми она уже была знакома более близко. Аннунзиата положила некоторые из своих вещей, в которые Харриет могла переодеться, а домоправительница унесла испачканные.

— Я очень сожалею, — сказала Аннунзиата. — Кто же мог предположить, что он так себя поведет.

— Все в порядке. Он мне понравился.

Харриет он несомненно очень понравился, особенно за его мрачную шутку, когда Мартин выталкивал его. Она будет защищать его от любого из этих людей, за исключением Робина, однако трудно простить его за то, что он вовлек в эту историю Линду. Спустившись вниз, она обнаружила, что некоторые гости уехали, а оставшиеся в гостиной сидели или стояли вокруг ребенка. Когда Линда увидела входящую Харриет, ее лицо выразило явное облегчение.

— Мне бы действительно хотелось пойти домой.

Ее колени были подняты, а сцепленные ладони засунуты между ними. Она выглядела маленькой и тоненькой и тряслась как от холода. Мартин Лендуит похлопывал ее по плечу, как будто он не знал, что еще можно сделать.

Харриет посмотрела на него.

— А где…

— Спит, — сказал он сухо.

Харриет подошла и встала перед Линдой на колени так, что их лица оказались на одном уровне.

— Дома кто-нибудь есть?

— Ронни.

— Мы можем позвонить ему?

— Ей. Она присматривает за мной, — почти неслышно прошептала Линда.

Харриет подумала, что, по крайней мере, хоть кто-то будет рядом с ней.

Рядом с Харриет появился Робин и предложил:

— Я отвезу ее, здесь всего несколько сот метров.

— Поедемте и вы тоже, — попросила Линда.

— Конечно, — ответила Харриет.

В комнате почувствовалось облегчение от перспективы решения хотя бы половины проблемы. Очень быстро они вышли на улицу. Воздух был холодным и приятным.

— Машина там, — сказал Робин.

— А могли бы мы… могли бы мы пойти пешком? — попросила Линда.

— Да, если тебе этого хочется. — Харриет понимала ее потребность побыть во всепоглощающей темноте.

А Робин выглядел так, как будто ничего не могло быть хуже этого.

— Я доведу ее, я уверена, что Линда может сама показать дорогу, — добавила она.

— Я не могу допустить, чтобы вы самостоятельно бродили по этим дорогам в темноте.

Харриет про себя улыбнулась от мысли о легионах разбойников, притаившихся на ухоженных дорожках Литтл-Шелли в семь часов вечера зимой. Она ничего не сказала, и они пошли вместе. Они молча прошли небольшое расстояние. Под высокими стенами и густыми живыми изгородями раздавались только звуки их неравномерных шагов. Примерно на полпути рука Линды скользнула в руку Харриет. Они дошли до нужных ворот. Робин нажал на звонок и сообщил о том, что ему нужно, в переговорное устройство. Ворота тихо раскрылись.

Перед ними лежала громада другого большого дома. Огонь горел только в двух маленьких окнах наверху. Однако, когда они пересекли какой-то секретный луч поперек дороги, моментально включились прожекторы, осветившие весь фасад здания. Харриет заморгала, стараясь загородить лицо рукой. Парадная дверь открылась, как только они подошли к ней.

Средних лет женщина в твидовой юбке стояла в ярком свете. Она больше походила на секретаря или помощника, чем на такую домашнюю няньку, какой ее представила себе Харриет. За ней то, что было видно внутри дома, выглядело так, как будто обитатели дома находились в процессе въезда или выезда. Повсюду были беспорядочно разбросанные упаковочные ящики с книгами.

— Спасибо, что вы привели ее, — любезно сказала женщина. — Меня, кстати, зовут Вероника Пейдж.

— Папа спит, — сказала ей Линда.

Мисс Пейдж кивнула, ее рот был вытянут в ниточку. Это был явно обычный случай.

— Заходи.

Линда отпустила руку Харриет, вошла и встала рядом с Ронни без всякого энтузиазма.

— Спасибо, — механически сказала она Робину.

А когда она посмотрела на Харриет, ее лицо стало умоляющим и наполнилось тревогой.

— Вы еще придете ко мне, правда? Вы еще придете ко мне в школу?

Харриет подошла и крепко обняла ее, прижав ее голову к своей. Она почувствовала под пальцами ее светлые, шелковые, тонкие волосы.

— Я уверена, что мы еще встретимся.

Они отпустили девочку с мисс Пейдж и направились к воротам. Вслед за ними вновь включился сигнальный свет.

В темноте на дорожке Харриет спросила Робина:

— Как все это было, когда ты был маленьким, в возрасте Линды?

После секундного раздумья он ответил:

— Беззаботность. Удобство.

— Ты общался с другими маленькими мальчиками?

— Мало. Здесь был только я. Я проводил массу времени со взрослыми.

— Да, — произнесла Харриет.

Сейчас Робин казался старше своих лет, был ли необходим такой контроль для него, когда он был ребенком. Харриет огорчилась за него, но еще больше — за Линду Дженсен.

Робин и Харриет отказались от приглашения Аннунзиаты остаться на обед и вместе встретить Новый год.

— Каким отвратительным был этот день для вас, — сказала она скорее Робину, чем Харриет, — но всегда есть что-то хорошее, что можно ожидать в следующий раз.

Потом она повернулась к Харриет.

— У нас не было времени поговорить. Вы ведь приедете еще, не так ли?

— Обязательно, — солгала Харриет.

Мартин проводил их до порша. Он сказал Харриет:

— Я очень рад, что вы и Робин испытываете что-то друг к другу.

Харриет вспомнила свое ощущение, когда ее изучили, а затем отвергли в пользу сына. Она до сих пор не знала, Мартин просто оценивает женщин в своей холеной голове или продолжает свои исследования глубже. Однако встретив его жену, она не смогла бы упрекнуть его, если бы он провел все возможные исследования.

Порш пролетел по узкой дороге, потом повернул на более широкую, а затем вышел на автомагистраль. Настроение у Харриет поднималось, как воздушный шар.

— Я сожалею, если ты не получила удовольствия, — сказал Робин.

Харриет было интересно, сознательно ли он повторил ее собственные слова, сказанные ему, когда они возвращались от Джейн.

— Я получила удовольствие, — ответила она.

В известном смысле, это была правда. День прошел не зря, в этом она была уверена.

Через секунду она добавила:

— У нас не будет больших успехов, не правда ли, в объединении наших отдельных миров?

Реакция Робина была экспансивной:

— Меня не волнуют никакие миры. Меня интересуют только ты и я, — он снял руку с руля и положил ей на ногу. — Счастливого нового года, — сказал он потеплевшим голосом.

Харриет повторила за ним те же слова. Его прикосновение на этот раз не оказало такого сильного воздействия, как обычно.

Это было все, за исключением того, что через два дня большая продолговатая коробка была доставлена Харриет в «Пикокс». Внутри развернутой бумаги она обнаружила целлофановую коробку, а внутри целлофана лежал букет орхидей. Лепестки высокомерных цветов были синевато-пурпурными, ярко-зелеными и бархатно-коричневыми, покрытыми крапинками и пятнышками, пушистыми, как маленькие экзотические животные. Харриет подняла цветы. Они еще были влажными, как будто только что прилетели с востока или откуда-нибудь еще, где в январе цветут орхидеи.

На карточке, вложенной в цветы, было написано: «Искренние, от всей души, извинения. Возможно, я смогу исправиться, когда вернусь в Англию. Спасибо вам за заботу о моей дочери. Каспар Дженсен».

Харриет было интересно, как он нашел адрес ее офиса. Возможно, что, в конце концов, он выяснил, кто она такая.

Она не взяла цветы в Хэмпстед, где Робин мог их увидеть, а держала на своем рабочем столе. Когда же в конце концов они завяли, лепестки стали опадать и ложиться на ее бумаги, как кусочки кожи, она вынула их из вазы и выбросила в мусорную корзину.

Она больше не думала о них, да и не намного больше о том, кто их послал.