Женщина нашего времени

Глава 2

Лондон, 1981 год

Была половина шестого.

Улица перед магазином Харриет была заполнена толпой конторских служащих, плывущей к станции метро.

Харриет закончила проверять кассу и оставила чеки Карен, которая по графику дежурств должна будет открыть магазин завтра утром. Она упаковала оставшуюся дневную выручку, для того чтобы положить ее по дороге домой в ночной сейф. Затем она выключила электричество, после чего ослепительно сверкающие зеркальные стены превратились в пустые темные шторы.

Она заперла внутренние двери, включила сигнализацию и вышла на улицу. Магазин был надежно защищен на наступающую ночь. Она остановилась, чтобы посмотреть на фасад. Он был чистым и белым, с написанным черным названием магазина «Степпинг», похожим на надписи над другими магазинами в этом ряду домов.

Все магазины «Степпинг» продавали костюмы для танцев и балетных упражнений, а также широкий ассортимент сопутствующих товаров. Большинство из них так же, как и магазин Харриет, обладало привилегиями, которые предоставляли фирмы, продающие свои товары. Владельцы таких магазинов заказывали товары централизованно, однако каждый выбирал из общего списка те товары, которые больше всего подходили для его магазина. Харриет знала своих покупателей и обладала искусством предложить им именно то, что им хочется купить.

Магазин был расположен удобно, почти идеально, и дела шли хорошо. Харриет очень гордилась этим, и ее дар предвидения предсказывал бум в области торговли одеждой для танцев. Она знала, что делает все, что только возможно. «Если бы я работала в Ковент-Гарден», — думала Харриет. Но она не работала там и не могла работать нигде, кроме магазина «Степпинг».

Она занималась этим бизнесом около пяти лет. Она открыла этот магазин, когда ей было двадцать пять лет, и ее отчим заплатил за нее аренду. Сейчас она выплачивала долг. Она была благодарна Кену за его щедрость, хотя и отдавала себе отчет в том, что для него это было надежным капиталовложением.

Сейчас она была уже не так уверена в том, что это дело приносит удовлетворение ей самой. Она знала, что оно никогда не сделает ее богатой, но, что было еще более важным, оно больше не давало ей того заряда энергии, который у нее когда-то был.

Харриет отвернулась от магазина и бросила ключи в сумку. Потом заглянула в нее, чтобы убедиться в том, что конверт с билетами в кино тоже там. Это Лео хотел посмотреть этот фильм, и она купила билеты, чтобы сделать ему сюрприз. Затем она планировала вместе пообедать в новом таиландском ресторане.

Харриет забыла о работе. Она быстро шла, предвкушая приятный вечер, который она проведет вместе с мужем. Прижимая к груди мешок с дневной выручкой, она дошла до банка, открыла блестящую щель ночного сейфа и втолкнула в этот рот мешок с деньгами. Она услышала мягкий удар, означающий, что мешок попал внутрь банка, а мимо нее спокойно двигались толпы идущих домой людей. Харриет пошла вместе с ними по направлению к станции метро.

Через несколько минут она подошла к улице, на которой была студия Лео. Лео был фотографом и работал довольно успешно. Его студия находилась на втором этаже небольшого складского здания, под ним размещалась швейная мастерская, а над ним — дизайнерская фирма. Харриет взглянула на его окна. Это вышло машинально, так как увидеть нельзя было ничего, даже света. Был летний вечер, и освещения не требовалось. Она могла бы увидеть только чертежную доску, установленную под углом, в верхнем окне.

Харриет собиралась поговорить с Лео по домофону, но как только она подошла к дому, парадная дверь открылась. На улицу вышли две улыбающиеся, одетые в сари швеи и придержали дверь для Харриет. Она вошла в дом и начала подниматься по каменным ступенькам на второй этаж. Она была переполнена мыслями о своем сюрпризе и представляла себе Лео сидящим спиной к ней за легким столом и просматривающим слайды. Наверху лестницы было темно, так как там не было окон.

Щелчок. Харриет нажала на кнопку выключателя с таймером, расположенного около двери, и свет разлился по лестнице.

В следующую секунду у нее создалось впечатление, что щелчок прозвучал как предупреждение. За дверью возникла какая-то суматоха.

Харриет держала в руке ключ от двери. Она всегда неохотно пользовалась своим ключом от студии, так как считала, что Лео, должно быть, забыл о том, что у нее есть этот ключ. Она проворно вставила ключ в замочную скважину, и дверь распахнулась внутрь.

Харриет смотрела прямо перед собой.

В противоположном конце студии через другую открытую дверь был виден черный кожаный с хромированным металлом диван. Харриет помогла Лео выбрать его в итальянском мебельном каталоге. Перед диваном стоял Лео, прядь его темных волос по-мальчишески упала на глаза, а он в эту минуту пытался натянуть на себя джинсы. Они были слишком узкими, и он подпрыгивал на одной ноге, теряя равновесие, а затем каким-то нелепым движением схватил свою рубашку и придерживал ее перед собой, прикрывая затухающую страсть. Девушка, без сомнения, более привыкла демонстрировать свое тело. Она не предпринимала застенчивых попыток прикрыть себя руками, и на фоне ее спокойствия Лео выглядел совсем смешно. Она просто стояла, очень изящно, ее тело состояло из темных углов и гладких бесцветных плоскостей. Она была выше и тоньше, чем Харриет. Возможно, она была одной из моделей Лео.

Первой реакцией Харриет после этого удара был скептический смех. Лео увидел это, и его замешательство переросло в ярость.

Он бросил рубаху, сделал два шага и захлопнул дверь, соединяющую смежные комнаты. Мгновение Харриет стояла безмолвно, глядя на все это. Конечно, Лео снова откроет дверь, и будет одет, и там уже не будет модели, и он поблагодарит ее за то, что она купила билеты в кино, и они уйдут, чтобы провести вечер вместе.

Она ждала, но были только молчание и закрытая дверь. Невозможно было даже представить, что же Лео и эта девица делают за закрытой дверью.

Медленно, молча Харриет закрыла наружную дверь и снова оказалась в темноте. Она не захотела нажимать на выключатель из-за его предостерегающего щелчка. Она стала тихо спускаться по лестнице, прижав ладонь к холодной, гладкой и кривой поверхности стены, вдоль которой она шла.

Харриет не могла потом вспомнить, как она попала домой. Она полагала, что, должно быть, прошла этот путь, машинально двигаясь в потоке людей, спешащих домой.

Оказавшись в своей квартире, она обнаружила себя бродящей по комнатам, трогающей различные предметы, берущей в руки вазы, книги, украшения, как будто бы она никогда не видела их раньше. Она подходила к каждому окну и, прижав лоб к стеклу, смотрела на давно знакомые ей виды. Ей трудно было поверить, что она прожила здесь четыре года сразу после того, как вышла замуж. Теперь ей все казалось незнакомым; дом незнакомцев. Она не знала, что делать с собой в этих комнатах. Дома не было продуктов, чтобы приготовить ужин, потому что обычно их покупал один из них по дороге домой. Сегодня вечером они должны были обедать в таиландском ресторане.

Наконец она села в викторианское кресло и попыталась прийти в себя. Она пробежалась кончиками пальцев по гладким шляпкам обойных гвоздей и выглянула в темнеющее окно. День заканчивался, на небе с редкими облаками разливался розовым цветом закат.

Харриет почувствовала, как клещи оцепенения начинают постепенно отпускать ее. Она стала размышлять. Сначала это потребовало от нее больших усилий, как будто бы она забыла, как это делается. В квартире стояла тишина, и даже на улице было необычно спокойно.

Она думала о своем замужестве. Она пыталась вспомнить, сколько прошло времени с тех пор, как они перестали приносить друг другу счастье, и пришла к убеждению, что она вообще не может точно определить границы счастья. Она знала так же хорошо, как таблицу умножения или слова некоторых песен, что они, вероятно, были счастливы вместе. Лео был евреем, и его процветающие родители возражали против женитьбы своего единственного сына. Эта оппозиция родителей только усилила решимость Харриет и Лео пожениться немедленно. Конечно, тогда они были счастливы. А потом?

Она могла вспомнить то время — отдых, когда шел непрерывный дождь, а для них это не имело никакого значения; длительную поездку, которую они совершили вместе; маленькие семейные торжества, которые она давно уже не могла вспомнить — только радость от них. И это все ушло. Она пожалела, что они не запомнились ей. Теперь они живут вместе, но это только унылое сосуществование.

Харриет хотелось знать, когда же у ее мужа появились другие женщины. Сколько и как часто. Воспоминание о высокой девушке с ее плоскостями света и тени вновь вернулось к ней.

Харриет подумала и о самом Лео. Он был красивым, упрямым и забавным. Женщины всегда тянулись к Лео так же, как и она в свое время. Она знала, что он был из той породы мужчин, которым трудно выразить свои чувства словами. Или, может быть, не столько трудно, сколько не нужно.

На улице быстро темнело. У Харриет возникло чувство, что вместе со светом угасает и обычная жизнь, грани реальности тихо рассыпаются и превращаются в тонкую пыль. Ей стало грустно и даже больше чем грустно, потому что все ушло безвозвратно.

Уже стемнело, когда она услышала, как поворачивается ключ Лео в замке. Она как бы оцепенела и неподвижно сидела в темноте. Он вошел, щелкнул выключателем возле двери, и она заморгала от яркой вспышки света.

Они смотрели друг на друга, пытаясь точно определить, насколько велика их взаимная враждебность. Харриет достаточно хорошо знала Лео для того чтобы не ожидать искреннего раскаяния. Лео, как маленький мальчик, обычно старался спрятать свою вину под нахальным пренебрежением. Однако сегодня она вообще не могла предсказать его поведения. Его лицо было замкнутым и холодным. Она слышала, как с легким шумом земля вокруг них рассыпалась в пыль.

— Извини, что тебе пришлось увидеть это, — жестко сказал Лео. — Тебе следовало позвонить по телефону или воспользоваться звонком.

В этих словах не было попытки навести мосты, хотя она на это и не надеялась. Она знала, что, в любом случае, для этого уже нет оснований. Харриет сказала первое, что пришло ей в голову:

— Ты выглядел нелепо.

Он пристально посмотрел на нее.

— Знаешь ли ты, Харриет, какой ты человек? Ты бессердечная и самодовольная. Ты действуешь, как машина.

«Возможно он и прав», — подумала Харриет. Она, конечно, не верила в то, что она такая, но она вполне допускала, что они могут знать друг друга лучше, чем знали самих себя.

— Были ли еще такие случаи, Лео? До сегодняшнего вечера? Ты можешь сказать мне правду?

— Да.

— Что да? Ты будешь говорить мне правду или были другие девушки?

— Были другие девушки.

— Сколько? Давно ты занимаешься этим?

— Три или четыре. Восемнадцать месяцев. Может быть, два года.

— Ты даже не знаешь точно?

— Какое это имеет значение?

Харриет резко встала. Она подошла к окну и посмотрела на улицу. Там уже горело уличное освещение, но по тротуару еще катался мальчик на роликовой доске. Она наблюдала за тем, как он сновал между фонарными столбами. Она решила было задернуть занавеску, но ей не хотелось оставаться здесь, в этой квартире. Стоя спиной к Лео, она услышала, как он вышел на кухню и вынул из холодильника пиво. Затем он вернулся в комнату и бросил кольцо от банки, которое с легким звоном упало на ближайший поднос. Харриет повернулась к нему. Ее спина и ноги болели от долгого сидения без движения.

— Итак, что ты намерен делать? — спросила она его.

Она почувствовала, что почва под ее ногами все быстрее и быстрее разваливается на куски. Повсюду расползаются глубокие трещины, и уже некуда поставить ноги.

— Делать? Я не знаю, что здесь делать.

Харриет почувствовала, что у нее немеют губы. Раньше при их ссорах она уже делала такие намеки, но это было скорее для того, чтобы испытать не его, а свое собственное восприятие этой мысли. Но сейчас она сказала:

— Прекрати, Лео. Соглашайся на развод.

Она сказала это решительно, так как понимала, что то, что может произойти, будет окончательным. Сегодня вечером они перешли ту последнюю черту, от которой еще можно было возвратиться назад.

Нахальство и самоуверенность, которые были частью Лео все те годы, что она знала его, казалось, покинули его, и осталась одна оболочка. Он тяжело опустился в викторианское кресло, и его руки бессильно упали между коленями.

— Если ты так хочешь… Я не знаю… Я не знаю, чего я хочу.

— Ты несчастен?

— Да, я несчастен.

— И я тоже, — прошептала Харриет.

Однако уже не было пути, по которому они могли бы безопасно шагать навстречу друг другу. В наступившей тишине Харриет пошла на кухню и начала механически наводить там порядок, хотя в этом не было никакой необходимости. Через несколько минут зазвонил телефон. Она посмотрела на часы с цифровой индикацией, висящие над духовкой. Было десять минут двенадцатого. Для обычного звонка было поздно. Она сняла висящую на стене телефонную трубку и, отойдя, присела на стол.

— Прошу прощения, Харриет, надеюсь, ты не спишь?

— Чарли?

Это был Чарли Тимбелл, муж ее старой подруги Дженни. Чарли был также и ее другом.

— Прошу прощения, — повторил он. — Я понимаю, что поздно.

Харриет сильнее сжала в руке трубку.

— Чарли, что случилось?

— Это с Дженни. У нее началось кровотечение.

Дженни была на тридцать второй неделе беременности. Харриет начала считать дни.

— Когда?

— Сегодня вечером, в семь часов. Пришла скорая и увезла ее.

Харриет почувствовала, что Чарли трясло. Дрожал даже его голос. Она увидела, что Лео вошел в кухню и посмотрел ей в лицо.

— Они срочно сделали кесарево сечение. Плацента только что вышла. Я никогда не видел столько крови.

— Чарли, о Господи. Дженни?.. С Дженни будет все в порядке?

— Они не знают. Это продолжалось не очень долго. Я только что видел врача. Он сказал, что они ее вытащат. Понимаешь, она потеряла очень много крови.

— Чарли, послушай меня. Я еду. Я буду там… через полчаса.

Она смотрела в лицо Лео. Он побледнел, его темные глаза расширились.

— Нет, не делай этого. Ты ничем не сможешь помочь. Они сказали, чтобы я ехал домой, а они позвонят мне. Я просто хотел рассказать, рассказать кому-нибудь.

Харриет знала, что родители Чарли умерли. Старая мать Дженни жила где-то на севере Англии.

— Ты сообщил матери Дженни?

Чарли сказал очень спокойно:

— Я… я думаю, что это следует отложить до утра. Они же сказали, что с ней будет все в порядке.

Полная страха, Харриет спросила:

— А как ребенок?

— Он еще жив. Он был задохнувшимся, он длительное время находился без доступа кислорода, они не знают точно, как долго. Сейчас он в отделении интенсивной терапии. Это маленький мальчик. Я его не видел и не знаю, разрешат ли мне. Они позволили мне только мельком взглянуть на Дженни. Она открыла глаза и посмотрела на меня.

— Чарли, пожалуйста, позволь мне приехать. Или позволь приехать Джейн. Я ей сейчас позвоню. Я не хочу, чтобы ты сейчас был один.

Когда Чарли ответил, она почувствовала, что он очень устал.

— Со мной будет все в порядке. Если они не позволят мне остаться здесь с Дженни и ребенком, я поеду домой и лягу спать.

Харриет кивнула. Лео обошел стол и встал перед нею, пытаясь угадать, что же случилось.

— Утром сразу же позвони мне. Или в любое время, как только ты что-нибудь узнаешь. Ты обещаешь, Чарли?

— Да. Харриет?

— Что?

— Да ничего. Просто спасибо. Дженни будет рада узнать, что ты… с нами.

— Не беспокойся. С ней все будет в порядке. — Харриет искала слова, чтобы получше утешить его, но не находила их. — Все будет в порядке.

Чарли опустил трубку. Лео положил руку на плечо Харриет, однако она чувствовала, что между ними оставалось расстояние. Она рассказала ему, что случилось, и увидела в его глазах слезы.

— Боже, — прошептал Лео. — О, Господи, это же ужасно. Бедняжка Дженни. Бедный маленький ребенок.

Харриет была человеком действия. Все ее мысли были поглощены только Чарли и Дженни — что можно сделать для них, в чем они нуждаются? Лео был другим. Она знала, что его горе было искренним, под его развязностью скрывались мягкость и даже некоторая ранимость, близкая к сентиментальности. Но сегодня эти черты его характера раздражали ее, и она отвернулась, чтобы не видеть его.

Она включила кофеварку и сварила кофе, выполняя каждое движение с особой тщательностью. Ей казалось, что прошло много времени с тех пор, как она спешила в студию Лео с лежащими в сумке билетами в кино, гораздо больше, чем несколько часов.

Харриет налила кофе в две чашки, одну из которых подала Лео.

Они сидели, как обычно, друг против друга, разделенные кухонным столом.

— А ребенок выживет? — Лео всхлипнул, откашлялся, а затем закурил сигарету. Лицо его вновь приобрело свой нормальный цвет.

— Я не знаю. Я полагаю, что они тоже не знают. Кислородная недостаточность — это очень опасно, не так ли? Я думаю, что даже если он и останется жив, то могут возникнуть серьезные осложнения.

Она попыталась представить себе крохотное существо, подвешенное под лучами яркого света и соединенное с различными приборами, но не смогла. Все ее мысли были о Дженни.

В течение нескольких минут они говорили с Лео о том, сможет ли ребенок выжить, и что будет с Дженни и Чарли, если он останется неполноценным.

— Возможно, если ребенок не выживет, это будет, в конце концов, лучше всего.

Харриет отрицательно покачала головой. Это было бы очень тяжело.

— Я думаю, что они захотят, чтобы он остался жив. Какой бы плохой ни была действительность, они все же захотят, чтобы он выжил.

Они скупо роняли слова друг другу, сознавая всю незначительность своего собственного несчастья, но все равно не могли забыть его или надеяться на его преодоление.

Харриет пила кофе. Снова посмотрев на Лео, она увидела, что он обхватил голову руками и опять заплакал.

— Лео…

Он вздернул голову.

— Если бы у нас был ребенок, Харриет.

Она подумала: «Если бы был… Какая же большая разница между словами «у нас будет» и «у нас мог бы быть». Разница между этими словами заставила ее понять еще более ясно, чем любое самое длинное объяснение, что их семейной жизни наступил конец.

— Если бы у нас был ребенок! — снова воскликнул Лео. Его охватил гнев. Харриет видела, что он воспринял свой собственный гнев почти с благодарностью, как будто он давал ему выход для облегчения его собственной боли. — Я бы любил ребенка, но ты так никогда не считала, не правда ли? Для этого заключаются браки. Они предназначены для создания семей. А не всего этого дерьма. — Он показал рукой на находящееся вокруг.

Ее глаза проследили за этим движением. Он имел в виду кафельный мозаичный пол и керамическую надкаминную полку, посудомоечную машину, испанские гравюры, висящие на стене, свадебные подарки на полках, картинки и безделушки, которые они сделали вместе.

— Я хотел очень много детей. Я был бы хорошим отцом, просто замечательным папой. Таким же, какими были для меня мои родители.

Харриет мельком подумала о Харолде Гоулде, ласковом добродушном человеке, любящем давать советы, как преуспеть в бизнесе, и о Эйврил, ее свекрови, для которой Лео был религией со всеми ее заповедями, основные из которых были связаны с едой.

— Но у нас не было никаких шансов для этого, не так ли? Главными были твои собственные интересы, твоя чертова карьера, твой маленький бизнес. Ты холодная самка, Харриет. Жить с тобой — все равно, что с роботом. Ты делаешь все, что от тебя требуется, потому что ты не любишь критики, но все это только механические действия, не правда ли?

Харриет перестала слушать. Он продолжал, как обычно, со свойственной ему смесью эгоизма, высокомерия и детского разочарования. Харриет знала, что в общем-то он был прав. Он мог доказать верность каждого своего обвинения, направленного против нее, но она не хотела больше изменяться ради него.

«Так вот что чувствуешь, когда перестаешь любить кого-нибудь, — подумала Харриет. — Видишь все вполне ясно во всех измерениях без всяких туманных надежд и ожиданий. Именно отсутствие надежды и говорит о конце».

Она встала и подошла к кофейнику, чтобы наполнить еще чашку. Такое количество кофе позволит ей бодрствовать, но и без этого она полагала, что не уснет.

Лео был также прав, когда возмущался, что она отказывала ему в ребенке. Они поговаривали об этом, однако довольно редко. Лео обычно интересовался отпрысками знакомых значительно больше, чем она, и это было во всех случаях, за исключением Дженни. Она наблюдала за течением беременности своей подруги с интересом, но без всякой зависти. Джейн, третий член их компании старых друзей, завидовала. Но Харриет не допускала такой возможности для себя. Она считала излишним даже обсуждать ее, так как полагала, что совершенно обязательным условием для материнства, таким же, как наличие матки, является стабильное положение, которое имела Дженни Тимбелл.

Она понимала, что просто не чувствует себя надежно возле Лео. Было удивительно, почему она никогда не приходила к этому выводу раньше.

Она также понимала, что время еще есть. Ей нет и тридцати, и были другие дела, которые нужно было сделать в первую очередь. Если бы на нее нажали, то можно было бы сказать, что она имела в виду успехи в бизнесе. Хотя она сама не могла бы сказать, каковы же должны быть эти успехи. «Что-нибудь большее, чем «Степпинг», — могла бы предположить она со столь нетипичной для нее неопределенностью.

Вспышка гнева у Лео прошла. Молчание Харриет лишило его необходимого топлива. Он сел и тупо уставился на поверхность стола.

Харриет подумала, что теперь она может представить себе ребенка Дженни. Она могла видеть его крошечные сложенные ручки и ножки и всю его птичью грудку, поднимающуюся и опускающуюся в мучительном дыхании.

«Живи дитя, живи», — приказывала она молча. Ей хотелось знать, жил ребенок в это мгновенье или уже умер.

Она взяла свою и Лео чашки и сполоснула их в раковине. Затем поставила их в сушилку, повернув соответствующие переключатели.

— Я ложусь спать.

Ответа не последовало, да она и не ждала его.

В спальне она разделась и забралась под двухспальное стеганое одеяло. Но через минуту она снова встала, взяла телефонный аппарат, стоящий на столике со стороны Лео, и перенесла его на свою сторону. Затем она снова легла и закрыла глаза. Ее интересовало — ляжет ли Лео в постель.

Они не смогут оставаться здесь вместе после того, что произошло сегодня вечером. Потом она вспомнила, что Лео собирался уехать завтра по делам на три дня. До его возвращения она должна найти, куда ей переселиться. Ее не волновало, что именно ей придется уйти. Мысль остаться здесь, в этом доме чужих людей, ее совсем не привлекала.

Когда Лео ложился спать, она еще не спала. Они лежали, повернувшись друг к другу спинами, и молчали. Через некоторое время Харриет забылась тяжелым, не приносящим отдыха сном.

Очень рано утром позвонил Чарли, чтобы сообщить, что Дженни проснулась нормально. Она, конечно, испытывает физические страдания, но все ее мысли связаны с ребенком. Состояние новорожденного не изменилось. Все будет зависеть от следующих нескольких дней, и если он выживет, то прогноз будет благоприятным. Пока врачи не могут сказать, насколько сильно задет мозг ребенка, да и поврежден ли он вообще.

— Это хорошо, — тепло сказала Харриет. — Это лучше, чем казалось сначала, не правда ли?

— Я думаю, что так, — согласился Чарли.

Обычно он был переполнен кипучей, бьющей через край энергией, но сегодня утром ничего этого в его голосе не чувствовалось.

— Могу я навестить ее?

— Возможно, завтра, Харриет.

— Хорошо. Передавай ей привет.

Харриет набрала номер телефона Джейн. Она работала учительницей в общеобразовательной школе в Восточном Лондоне. В течение дня найти ее было невозможно, а сейчас было еще достаточно рано, и можно было застать ее дома до ухода на работу.

— Джейн? Ты слышала, что случилось?

— Только что звонил Чарли.

— Что ты об этом думаешь?

— Надеяться особенно не на что.

Они обсудили между собой так взволновавшее их событие. Джейн была весьма прямолинейной незамужней особой, феминисткой и человеком, беззаветно преданным своим идеям. Иногда она раздражала Харриет, но она все равно любила Джейн за честность и сердечность.

— А не пойти ли туда, чтобы как-то поддержать ее, — предложила Джейн.

— Я уверена, что Чарли делает это.

— Гм. — Джейн была не слишком высокого мнения по поводу взаимоотношений между мужчинами и женщинами, которые ей самой никогда не приносили удовлетворения.

— Мы пойдем завтра.

— Хорошо. О, Боже, как жаль, что это произошло. Если кто-то в мире и заслуживает нормального здорового ребенка, так это Дженни. Я не могу представить себе хоть кого-то, кто мог бы быть лучшей матерью. А как сейчас твои дела, Харриет?

— Я расскажу тебе завтра, при встрече, — спокойно сказала Харриет. — А сейчас, до свидания.

Пока они разговаривали, Лео складывал носки и рубашки в парусиновую сумку. Затем он швырнул в сумку фотоаппарат и футляр к нему и застегнул молнию.

— Я пошел. Мне еще надо кое-что сделать в студии до отъезда в аэропорт.

— Понятно. У тебя ведь не было для этого времени вчера вечером из-за всего остального.

Он выпрямился с сумкой в руках.

— Харриет, я же сказал, что сожалею о случившемся.

— Нет, ты сказал, что сожалеешь о том, что мне довелось увидеть все это. Но ведь это же совсем другое, не правда ли?

Он колебался где-то между искренним раскаянием и раздражением, а затем вздохнул.

— Сейчас нет времени для очередной шумной ссоры. Я улетаю в Амстердам и вернусь в воскресенье. Тогда и поговорим.

Харриет подняла голову и взглянула на него.

— Слишком поздно.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Я должен идти, — повторил он.

Харриет чувствовала, что, несмотря на все свое упрямство и сентиментальность, Лео в глубине души тоже понимал, что слишком поздно.

Он ушел, закрыв дверь между ними и ничего больше не сказав.

Харриет пошла на работу, снова вернулась домой и провела вечер в одиночестве.

Из больницы были следующие новости: Дженни быстро поправляется, но ребенок остается в том же состоянии. Предсказания врачей, казалось, вселили в Чарли надежду.

На следующий день, уйдя из магазина пораньше, Харриет отправилась навестить Дженни. По дороге она хотела что-нибудь купить для нее, однако ей казалось, что на обложке каждого журнала, который она брала в руки, был розовый младенец, а в названии каждой книги — слова «мать» или «дитя». В конце концов, она решила купить цветы, те цветы позднего лета, которые уже будто бы были тронуты каким-то увяданием.

Идя по улице к мрачному зданию больницы из красного кирпича, она увидела впереди себя Джейн, спешащую в том же направлении. Ее легко было узнать по повседневному костюму, состоящему из свободных брюк с многочисленными карманами и клапанами, рубашки с засученными рукавами, а также по светлым волосам, заплетенным в толстую косу, лежащую на спине. Джейн называла этот наряд боевой формой и говорила, что именно такая одежда необходима для ее работы. Харриет никогда не была в ее школе, но слышала о ней много разных историй.

Она не раз спрашивала Джейн: «Если все так плохо, то почему ты не уйдешь из этой школы? Устройся в какую-нибудь частную школу и учи приятных, способных и предсказуемых детей». Джейн посмотрела на нее из-под своих густых светлых ресниц и сказала: «Во-первых, ты знаешь, что я не являюсь сторонником частного образования. Во-вторых, уйти из школы означало бы сделать ее еще хуже. Неужели ты не понимаешь, что я должна оставаться в школе и продолжать делать все возможное для нее».

Харриет смогла только сказать: «Ну, если ты так считаешь…», — понимая, что было бы абсолютно бесполезно приводить какие-либо доводы.

Сейчас она улыбнулась при виде подруги и ускорила шаг, чтобы догнать ее. Джейн обернулась, услышав шаги Харриет. В одной руке она несла старомодный, потрепанный кожаный портфель, забитый, вероятно, сочинениями шестиклассников по книге Шарлотты Бронте «Горные вершины», а в другой — букет цветов, более или менее похожий на букет Харриет. Обе женщины крепко обнялись, что было весьма неудобно при их занятых руках.

— Что еще можно принести? — криво усмехнулась Джейн, кивнув на цветы. — Все, о чем бы я не думала, казалось, будет выглядеть либо слишком празднично, либо слишком траурно.

— Я знаю. В любом случае, Дженни ведь это безразлично.

Следуя указателям, они вошли в больницу и поднялись по лестнице. В конце длинного коридора находилось родильное отделение. Здесь слышались крики новорожденных, а возле больших кроватей стояли маленькие кроватки новорожденных. Харриет и Джейн переглянулись и ничего не сказали. Они нашли Дженни одну в боковой палате. Она сидела, откинувшись на подушки, с вытянутыми руками, лежащими ладонями вверх на гладком покрывале. Казалось, что она дремала, но когда они вошли в палату, Дженни открыла глаза.

— Я так рада видеть вас, — сказала сна.

Это было ее обычное приветствие. Оно всегда звучало искренне, и это так привлекало в Дженни. Однако сегодня Харриет подумала, что Дженни, наверное, предпочла бы побыть одна. Ее спокойное лицо мадонны было бледным и страдальческим, а под глазами лежали тени, похожие на синяки.

— Мы ненадолго, — пообещала Харриет, — на одну-две минуты.

— Я устала, потому что мама пробыла у меня большую часть дня. Она больше нуждается в уходе, чем я. Сейчас она носилась по магазинам, делая покупки, а потом будет убирать для Чарли квартиру. Я говорила ей, что не надо ничего покупать и убирать, но она и слушать об этом не хочет.

Дженни прикоснулась к цветам:

— Спасибо за цветы. Они прекрасны.

— Здесь хорошо, — сказала Джейн, оглядывая маленькую комнату.

— Неплохо, — согласилась Дженни.

Ее рот искривила необычная гримаса. Конечно, ее спрятали в этой комнате подальше от прекрасных младенцев, лежащих в своих кроватках в большой палате. Все они понимали это, между ними существовала сильная и достаточно прочная связь, по которой передавались невысказанное беспокойство и симпатия. Харриет и Джейн сели по разные стороны кровати, их руки прикоснулись к рукам Дженни.

— Как он?

Дженни ответила не сразу. Потом с улыбкой, противоречащей выражению своего лица, она ответила:

— Мы назвали его Джеймс Джонатан. Больничный священник окрестил его. Чарли и я были рядом, медсестры разрешили нам подержать его одну минуту. Это было… О, я не хочу плакать при вас, но это было очень трогательно.

Ее лицо сжалось и исказилось болью. Джейн тихо наклонялась до тех пор, пока ее лоб не коснулся обнаженного предплечья Дженни. Харриет сидела неподвижно, сознавая, как сильно она любит их обеих. По сравнению с прочными и естественными узами дружбы ее закончившееся замужество выглядело непрочным и неестественным. Она увидела, что лицо Дженни заблестело от слез. Она осторожно высвободила руку, достала платок и вытерла ей лицо.

— Последние новости звучали обнадеживающе, — осмелилась сказать она.

— Да, начать с того, что я уже стала строить кое-какие планы. Через месяц мы заберем его домой. Не ожидая слишком многого, просто выясняем, что ему можно, а что нет. Потом они пришли ко мне и сказали, что есть проблемы с его дыханием. Они вентилировали ему легкие, которые сами не хотели работать. Затем они сказали, что что-то непонятно с почками. Есть непроходимость кишечника. Сейчас они наблюдают за ним, чтобы восстановить проходимость.

— Все это происходило так быстро?

— Он очень маленький. И у таких маленьких… таких маленьких ухудшение происходит очень быстро. Однако он значительно крупнее любого из находящихся здесь новорожденных. Если он сможет пережить операцию и если она пройдет успешно, то с ним может быть все в порядке.

Они видели, как на нее равномерно накатывают одинаковые волны то надежды, то отчаяния, и ощущали то напряжение, от которого холодели ее руки до кончиков пальцев.

— Доктор предупредил, что пока еще рано надеяться, критическим может оказаться любой день или даже любой час.

Харриет и Джейн сказали все, что только можно было сказать утешительного. А затем, когда беседа иссякла, они посидели несколько минут в тишине, нарушаемой только больничным шумом. Они слышали грохот больших металлических тележек и чувствовали запах вареных овощей. Готовился ранний больничный ужин.

— Нам, наверное, пора идти? — мягко спросила Харриет.

— Побудьте еще минут пять. — Дженни утомленно закрыла глаза.

— А где же Чарли? — полусказала-полупрошептала Джейн, обращаясь к Харриет.

Ответила же ей Дженни:

— Редактор попросил его прийти и сделать какую-то работу. Я сказала, чтобы он пошел, здесь ему все равно делать нечего. Мне бы самой хотелось что-нибудь делать вместо того, чтобы просто лежать здесь. Если бы я могла сделать хоть что-нибудь, да что угодно на свете, чтобы помочь ему выжить, я бы сделала это.

Они замерли, прижавшись друг к другу и ничего не говоря.

Харриет не знала, сколько прошло времени до того момента, как вошел доктор в своем белом халате. Все трое настороженно посмотрели на него.

— Миссис Тимбелл, могу я сказать вам пару слов?

Харриет и Джейн вышли в коридор. Они прислонились к окрашенной зеленой краской стене и слушали крики младенцев. Доктор, держа руки в карманах халата, вышел в коридор, ободряюще кивнул им и исчез.

Руки Дженни показались им совсем онемевшими. Она сказала:

— Они собираются сегодня вечером провести операцию для ликвидации непроходимости. Они не могут сказать мне ничего другого до тех пор, пока всего не сделают. Вы подождете до прихода Чарли? Он сказал, что будет здесь в семь.

Они снова сели по разные стороны кровати. Они пытались разговаривать, однако слова замирали в тишине и, казалось, что Дженни это устраивало. Только раз Джейн сказала тихо и твердо:

— Ну, держись, Джеймс Джонатан. Держись.

Пришел Чарли.

Обычно это был шумный и краснолицый мужчина. Он был большим любителем пива и сплетен. Однако за его манерами завсегдатая бара скрывалась утонченная интеллигентность. Но сегодня вечером он не был шумным.

Чарли сел и обхватил руками жену, прислонившись головой к ее подушкам. Через минуту Джейн и Харриет тихо выскользнули из палаты.

На улице Джейн сказала:

— Давай зайдем выпить. Мне совершенно необходимо выпить. Бедная Дженни, бедная подружка.

На углу был винный бар. Это был обычный бар с плетеной мебелью, выкрашенной зеленой краской, и различными растениями, покрытыми капельками влаги. Они не раздумывая заказали вино и сели за один из плетеных столиков. Казалось, что им уже нечего было сказать друг другу такого, что не было бы бессмысленным повторением пережитых волнений. Харриет наблюдала за входящими посетителями, которые здоровались друг с другом. Создавалось впечатление, что все они разделены на очень нежные парочки.

— Что случилось? — требовательно спросила Джейн. — Что-то не так, я угадала?

Харриет отрицательно покачала головой.

— Я думаю, что не произошло никакой особой трагедии. Все это даже не имеет большого значения. Я так подумала, когда мы сидели с Дженни.

— Что, Харриет?

— Лео.

Харриет рассказала все, что случилось. Джейн резко сдвинула свои густые светлые брови. Ей никогда особенно не нравился Лео, но она всегда была обостренно справедлива.

Именно справедливость и заставила ее спросить:

— А ты уверена?

— Уверена? Я допускаю, что он собирался сделать несколько кадров для календаря, а также я допускаю, что он снял свою одежду для того, чтобы составить компанию модели. Но тогда ему, наверное, нужны были фотоаппарат и пара осветительных приборов, не так ли? Нет, я думаю, что это не смешно. Кроме того, он сам признал, что это был не первый случай и это была даже не первая девушка. Все это происходило достаточно долго. — Харриет сделала небольшую паузу, а затем добавила: — Честно говоря, я должна была бы признать, что догадывалась об этом. Только мне очень не хотелось ничего этого знать, и поэтому я закрывала на все глаза.

Джейн сделала большой глоток вина:

— Так что же случилось?

— Я ухожу от него.

— Не будет ли это несколько опрометчиво. Ведь вы долго прожили вместе, вы — Лео плюс Харриет, не так ли? Ты надумала так поступить, исходя только из своего жизненного опыта, или ты приняла это решение, пользуясь колонкой семейных советов в газете?

Харриет задумалась о Дженни и Чарли, она подумала о том, как повлияет на их брак неполноценный ребенок или даже смерть Джеймса Джонатана. Несколько рассеянно она ответила:

— Я не думаю, что кто-то из нас может разобраться в семейных делах других.

— Да. Особенно тот, кто вообще не был замужем, вроде меня.

— Я не это имела в виду.

Джейн смягчилась:

— Я знаю, что ты не это имела в виду. Не будь глупой. Я просто хотела сказать некоторые очевидные вещи, например, не следует поступать столь бескомпромиссно и поспешно, дайте друг другу еще один шанс.

Харриет ответила не раздумывая:

— Нет. Пойми, не надо принимать никаких решений и не нужно ничего обосновывать. Я абсолютно уверена, что все кончено. И было бы просто бессмысленно пытаться сохранить такое положение во что бы то ни стало. Лео человек слабый, что тут еще сказать. Опять были бы ссоры, различные отговорки и подкапывание друг под друга. Лучше я сегодня проявлю твердость и покончу с этим.

— Да, вся ты в этом.

— Ты не согласна со мной?

— Я не знаю. Я не знаю, что люди обещают, когда женятся, но я хорошо представляю себе те обещания, которые нельзя так легко не выполнять.

«Однако они не выполняются, — с грустью подумала Харриет. — Они не выполняются, и без любви или привязанности все это не имеет смысла. Было бы совсем по-другому, если бы у нас были дети. Если бы были».

Она не сказала этого, помня о том месте, где они только что были, и зная, что Джейн хотела бы иметь ребенка, но так и не смогла найти для него отца. Она нашла себе прибежище в суровости.

— Я не понимаю, почему ты защищаешь омерзительное поведение Лео?

— Я не защищаю. Ты знаешь, что я думаю о Лео. Я просто пытаюсь посмотреть с обеих сторон.

— И в этом вся ты.

Это заявление заставило их обеих рассмеяться. Возникла маленькая искорка долгожданного смеха, которая разрядила напряжение. Они склонились друг к другу так, что их плечи соприкоснулись.

— Что ты собираешься делать?

— Он уехал до послезавтра. Я думаю, что некоторое время я поживу дома. Мне бы хотелось поговорить с Кэт так мягко, как только я смогу. По ее мнению, Лео настолько безупречен, насколько полагает Эйврил. Ну, может быть, только не совсем уж полное совершенство. Это было бы просто невозможно.

Она засмеялись снова. Джейн знала свекровь Харриет.

— Затем я буду искать квартиру. Я надеюсь, что мне удастся получить половину стоимости нашей квартиры. Я еще серьезно не задумывалась об этом. Я только решила, что мы уже больше никогда не будем вместе — Лео плюс Харриет. Харриет легче будет остаться одной.

Джейн строго взглянула на нее:

— Хорошо. Ты ведь знаешь, что можешь жить у меня столько, сколько захочешь.

У Джейн был собственный крошечный домик в Хакни — гостеприимное жилище, почти всегда полное людей.

— Спасибо, — сказала Харриет, зная об этом.

Джейн откинулась на спинку стула:

— Хотела бы я знать, что сейчас происходит недалеко отсюда.

— Беспомощность ухудшает положение. Подумай, каково сейчас Дженни и Чарли.

Они сидели за столом в винном баре и, заканчивая без всякого удовольствия бутылку вина, вели унылый разговор. Трудно было достаточно долго думать о чем-то, кроме больного ребенка, и о том, каким испытаниям должно быть подвергнуто его крошечное тельце.

Наконец они расплатились по счету и вышли на теплую вечернюю улицу. Они чувствовали, что не смогут заставить себя что-то съесть. Харриет не испытывала никакого желания возвращаться в свой по-новому непривычный дом, хотя и понимала, что она должна начать самостоятельную жизнь, которая со временем станет для нее обычной. Выбора у нее не было.

Они прошли немного вместе и остановились там, где встретились раньше, по дороге в больницу.

— Ты уверена, что не хочешь поехать со мной в Хакни? — спросила Джейн.

— Нет, спасибо. Я подумаю о твоем предложении через некоторое время.

— Тогда, спокойной ночи. — Они на мгновенье прижались друг к другу. Щека Джейн была очень теплой и мягкой.

— Позвоню тебе завтра.

— До завтра.

Харриет вернулась в квартиру, которая уже не была ее домом. Она снова обошла все комнаты, прикасаясь к вещам, которые уже не были их общей собственностью, и думала.

За пять минут до полуночи зазвонил телефон, всего один раз, так как она сразу сняла трубку.

Чарли сказал ей, что Джеймс Джонатан пережил операцию, после которой его вернули в реанимационное отделение, но через некоторое время у него остановилось сердце. Врачам удалось восстановить сердцебиение, однако оно было слабым, со значительными перебоями и через некоторое время угасло.

— Дженни держала его на руках, когда сердце остановилось.

Чарли плакал. Слезы покатились по лицу Харриет.

— Я сожалею, Чарли. Я так сожалею.

Жизнь Джеймса Джонатана продлилась меньше двух дней.

Харриет вошла в спальню, легла в темноте и заплакала о нем.