Глубинное течение

3

Пронизывающий насквозь внезапный водяной шквал обрушился на свертки, которые Фенеле пришлось тащить прямо в руках, и на ее тоненькое пальтишко, немедленно промокшее насквозь. Она пробиралась сквозь ливень, полуослепнув от безжалостных струй и проклиная все на свете, и в особенности — предстоящую ей долгую дорогу вверх по холму, когда рядом с ней неожиданно притормозил автомобиль.

Она обернулась с радостной улыбкой, в надежде, что это Рекс, но, к ее удивлению, в машине сидел сэр Николас Коулби. Прежде чем заговорить с девушкой, ему пришлось спустить оконное стекло, и у нее было достаточно времени, чтобы опомниться от изумления после столь неожиданного поступка сэра Николаса.

— Вас подвезти? — предложил тот.

Фенела, немного поколебавшись, согласилась:

— Огромное вам спасибо — я промокла вся до последней ниточки.

Юноша распахнул перед ней дверцу, впустил внутрь. Она разложила влажные свертки на полу салона: рыбу, запах которой уже начинал просачиваться сквозь газетную обертку, помидоры, выпиравшие из бумажного, на глазах расползающегося кулька и прочие продуктовые богатства, небрежно рассованные по пакетикам и кое-как завернутые в газеты.

— Как глупо с моей стороны — корзинку утром не захватила, — пояснила Фенела. — Так устала, прямо руки отнимаются…

— Рад наняться к вам носильщиком, — отвечал сэр Николас.

Фенела улыбнулась в ответ, толком так и не разобрав: шутит он или говорит серьезно?

Сэр Николас тронулся с места и некоторое время вел машину молча, после чего заговорил в своей обычной смущенной, запинающейся манере:

— Ваш отец был так любезен, что пригласил меня зайти как-нибудь в гости. Могу я воспользоваться его приглашением сегодня вечером? Мне нужно повидать майора Рэнсома, а застать его в лагере очень сложно.

— Ну, разумеется! — отвечала Фенела. Она почувствовала, что пожелание увидеть Рекса Рэнсома было высказано всего лишь как благовидный предлог для визита, и терялась в догадках, что же могло послужить его истинной причиной?

«Он явно не решается зайти просто так, по-дружески, — рассуждала она. — Не решается открыто идти поперек матушкиной воли».

— Как новая картина? — осведомился сэр Николас.

Было заметно, что юноша из всех сил старается казаться разговорчивым и непринужденным, но Фенела почувствовала, с каким усилием дается ему каждый вопрос, и мысленно упрекнула себя за необщительность.

На самом же деле ее просто угнетали усталость и беспокойство, трудно объяснимые для постороннего.

— Картина окончена, — ответила Фенела, — и до деревни я добралась как раз на том самом такси, на котором ее отвозили на станцию. Иначе поехала бы на своем велосипеде…

Ну разве можно объяснить сэру Николасу все обстоятельства, предшествовавшие короткой поездке на станцию с плодом последних живописных усилий Саймона на заднем сиденье?

Не объяснить ему, как она полночи не могла сомкнуть глаз и как в течение долгих часов портрет стоял в темноте, в их с сестрой спальне, отчего и она, и My ощущали себя часовыми, собственной головой отвечающими за его сохранность, так что даже и уснуть не смели: как бы какой беды не приключилось с драгоценным для них полотном.

Но какими же смешными и надуманными казались теперь, при ясном свете дня, все их страхи… Однако вчера вечером, когда Саймон наконец полностью завершил работу, которую собирался назвать «Завтра», Фенела была твердо уверена, что Илейн ни перед чем не остановится лишь бы не выпустить картину на суд публики.

Честно говоря, девушка даже сочувствовала Илейн, однако она твердо знала, что несмотря на в общем-то непростительную дерзость, допущенную Саймоном, портрет этот должен быть продан во что бы то ни стало — ради детей.

А просить Саймона переделать картину — дело абсолютно бесполезное: раз уж он задумывал что-нибудь, то никакая сила в мире не могла заставить его свернуть с намеченного пути. И уж тем более для Саймона и речи не могло идти об исправлении уже законченной работы — уж скорее он смоет всю живопись до основания! В последнем же случае — как хорошо знала Фенела — пришлось бы ждать долгие месяцы, прежде чем отец вновь соберется взяться за кисть.

В конце концов опять-таки Фенеле пришлось принимать окончательное решение: она позвонила мистеру Богису и постаралась — особо не впадая в панику, но все же весьма настойчиво — убедить его забрать картину немедленно.

К счастью, мистер Богис привык иметь дело с художниками и непостоянство их нрава было ему прекрасно известно, поэтому он сообразил наконец в чем дело, и пообещал в самое ближайшее время прислать за картиной парочку своих ребят.

— Мисс Фенела, в мирное время я сразу же прислал бы машину, — пояснил он, — но теперь — сами понимаете! — это невозможно. Моим людям придется ехать поездом до Криперс, и я очень надеюсь, что удастся поймать такси до Фор-Гейбл.

— Но вы отправите их первым же поездом?! — умоляюще воскликнула Фенела, и мистер Богис не только пообещал ей сделать это, но и сдержал свое обещание.

И все же не раньше, чем надежно упакованная картина очутилась на заднем сиденье такси, Фенела позволила себе наконец вздохнуть с облегчением.

Однако полного покоя все равно не наступило, пока девушка не проводила свой драгоценный груз на станцию и не услышала уже по дороге в деревню прощального свистка лондонского поезда, скрывшегося за поворотом. Вот только тогда она разрешила себе окончательно расслабиться и подумать об Илейн.

Разговаривала ли Илейн с Саймоном прошедшей ночью или нет — Фенела и понятия не имела. Но вечером к столу гостья так и не выходила, отчего все почувствовали себя неловко и держались за обедом немного стесненно. Рекс еще прежде всяких объяснений ощутил всеобщее замешательство и не предпринимал никаких попыток вернуть былую непринужденную атмосферу, царившую накануне.

Сама Фенела находилась в подавленном состоянии, и, по всей видимости, отец разделял ее чувства. Только для My — самой юной и впечатлительной из всех — ситуация представлялась в крайне волнующем свете.

— Слушай, как ты думаешь, когда мы уснем, она проберется сюда с коварными намерениями, да? — спросила она у Фенелы, когда сестры добрались наконец до своих постелей, втащив предварительно портрет наверх в спальню и прислонив его к стене прямо напротив кроватей лицом к ним.

— Надеюсь, нет, — отвечала Фенела. Она бросила взгляд на картину, маячившую у противоположной стены комнаты, и ощутила в душе почти такую же ненависть к портрету, как и к живому оригиналу.

«Омерзительная картина, — подумалось девушке, — написана с жестокой горечью, прежде не свойственной манере Саймона!»

Зрелище Илейн, отраженной в зеркале, могло привести в уныние — если не испугать! — любого. Мышцы лица зрителя сами собой беспомощно обвисали в предчувствии старческого бессилия, словно подражая героине картины.

— Ох, я бы и сама с удовольствием ее уничтожила! — неожиданно призналась Фенела.

My в изумлении уставилась на сестру.

— А я-то думала, ты недолюбливаешь Илейн!

— Нет, я не из-за нее лично… — пояснила Фенела.

— А-а, кажется, понимаю… — My уселась на краешек кровати, подперев руками подбородок. — То есть ты считаешь, что папа оскорбил своей картиной всех женщин вообще? Получилось, он лишает нас права обладать внутренней, душевной красотой… Разумеется, нам-то известно, что это всего лишь портрет Илейн и только Илейн, а мы — совсем другое дело, но, по-моему, большинство людей в определенной степени отождествляют себя с изображением, особенно если оно сделано достаточно искусно.

Тут настал черед Фенелы удивляться.

— Боже мой, My, ты говоришь потрясающие вещи! В твоем возрасте — и такая проницательность! И как только тебе удается?!

My, как обычно в ответ на комплимент, засияла, польщенная.

— Удается как-то… сама не знаю, как. Просто я в последнее время все старалась продумать хорошенько. Взрослею, наверное?

— Да уж это точно… — согласилась старшая сестра и тяжело вздохнула, потому что последнее замечание вернуло ее в привычное состояние тревоги за будущее My.

Это Саймону легко — писать жестокие, почти издевательские портреты Илейн и называть их «Завтра»… А вот что ожидает завтра их: ее саму и бедных My, Сьюзен и Тимоти?

А ведь это «завтра» грозит каждому из них, и самое страшное, что, каково бы ни было будущее, оно зависит исключительно от Саймона!

— Да, картина окончена, — еще раз повторила Фенела сэру Николасу, изо всех сил пытаясь вспомнить, не сказал ли тот что-нибудь в ответ на ее предыдущие слова.

Дело в том, что мысли ее все это время витали слишком далеко, и она вряд ли была в состоянии его расслышать.

— А с вас отец писал когда-нибудь портреты? — поинтересовался сэр Николас.

— В детстве — великое множество, — ответила Фенела, — но с тех пор — никогда. Если вам доведется побывать в галерее Тейт, то вы увидите там сделанный с меня набросок. Я ужасно его стесняюсь: девчушка лежит голышом и размахивает в воздухе игрушками.

— Но взрослые фотографии-то, наверное, у вас есть? — сказал сэр Николас. — Будет очень жаль, если вдруг в вашей жизни произойдет какое-нибудь знаменательное событие — богатое наследство получите или замуж выйдете — и вдруг картина из галереи Тейт окажется единственной, которую смогут напечатать газеты?

Фенела рассмеялась. Она не ожидала найти в лице сэра Николаса человека с чувством юмора.

— Слушайте, вы меня не на шутку перепугали! Я сейчас же пойду и сфотографируюсь.

Они подъехали к повороту на Фор-Гейбл.

— Если торопитесь — не сворачивайте, — предложила Фенела, — здесь недалеко, я и пешком спокойно дойду.

— Нет, я довезу вас до самых дверей. Не забывайте, что я подрядился доставить вам продукты!

— Спасибо, — поблагодарила Фенела и вдруг неожиданно для самой себя добавила: — Приходите к нам обедать?..

Не успела он выговорить слова приглашения до конца, как уже пожалела о сказанном. Она увидела выражение лица сэра Николаса и со свойственной ей болезненной чувствительностью немедленно истолковала его как осуждение своей напористости.

— Но, конечно, вам не захочется… — начала она виноватым тоном.

Но тут сэр Николас подъехал к входной двери и, нажимая на тормоз, оглянулся на девушку.

— Очень рад, мисс Прентис, — сказал он. — С удовольствием приму ваше предложение, если вы не передумаете.

Фенеле ничего иного не оставалось, как назначить точное время, после чего она поблагодарила его за помощь и быстренько выбралась из машины.

— Пожалуйста, не беспокойтесь, я сама справлюсь.

Она распахнула входную дверь и занесла покупки внутрь. Обернувшись, чтобы закрыть за собой дверь, девушка вдруг заметила, что сэр Николас все еще смотрит ей вслед, словно не собираясь трогаться прочь.

В первый момент Фенела подумала, не ожидает ли он приглашения войти, но тут же оборвала себя: пустая фантазия, не более!

«Да, возможно, он и одинок, — подумала девушка, — но ведь не больше, чем все остальные…»

Она несколько смущенно помахала ему рукой на прощанье и захлопнула дверь.

Как это ни странно, но все время, пока Фенела готовила обед, мысли ее целиком занимал сэр Николас Коулби. Он вызывал какое-то странное сострадание, хотя, как казалось Фенеле, кроме полученных на войне ран, не было особых причин для жалости ни к нему, ни к кому другому в его положении.

«У меня и так забот по горло, лучше саму себя пожалей! — решила в конце концов Фенела. — Хоть бы эта Илейн поскорее убиралась отсюда подобру-поздорову — и кончено».

Когда обед был готов, Фенела поднялась наверх и постучалась в дверь к Илейн. Никакого ответа. Девушка постучалась опять.

— Это я, Фенела! — позвала она. — Обед готов — вы спуститесь?

Дверь рывком распахнулась — на пороге стояла Илейн. Фенела с облегчением отметила более-менее нормальное выражение на ее лице.

Вне всякого сомнения, Илейн все еще злилась: глаза сверкали под набрякшими веками, а плотно поджатые губы придавали ей какой-то монгольский вид. Она рванулась мимо Фенелы, не вымолвив ни слова, и стала спускаться по ступенькам. Только очутившись в холле, Илейн соизволила наконец заговорить, пренебрежительно роняя слова через плечо, словно обращалась к служанке.

— Саймон где?

— Понятия не имею. Но мы не будем ждать его к обеду, ведь дети должны питаться вовремя.

Но Саймон в конце концов явился. Когда он входил, Илейн метнула на него быстрый взгляд и поспешно отвела глаза — тем не менее Фенела успела заметить выражение ее лица.

«Она действительно его любит», — подумала девушка.

— А я гулял, — объявил Саймон.

Он словно привнес вместе с собой в небольшую столовую шумное дуновение ветра. Подойдя к раздаточному столику, Саймон изучающе обвел глазами расставленные там блюда.

— Поедем в Лондон! — просительно произнесла Илейн.

— И не подумаю, — неторопливо откликнулся Саймон.

Фенела увидела, как кровь бросилась в лицо Илейн. «Ну, что-то теперь будет?» — гадала девушка. Однако Илейн смолчала, хотя само молчание ее было более зловещим, чем бурный протест.

Радуясь, что обед наконец-то завершился, Фенела убрала со стола и помыла посуду, а потом поднялась наверх — заканчивать дела по дому, брошенные на середине из-за утренней поездки на станцию. Напоследок девушка решила помочь Нэни и занялась с детьми.

Она как раз ползала на четвереньках по комнате — игра была в самом разгаре — когда дверь внезапно распахнулась и на пороге предстал Рекс Рэнсом.

— Что-то случилось? — спросила Фенела, чувствуя, что безнадежно краснеет и что волосы ее до неприличия растрепаны.

— Нет, — отвечал Рекс, качая головой. — Я вернулся, чтобы захватить кое-какие бумаги: оставил их по ошибке. Ну, и слышу вдруг — здесь у вас царит веселье, вот и решил присоединиться. Хочешь, прокачу на спине? — предложил он Тимоти.

Но ребятишки застеснялись, смущенно попятились, и веселые голоса их замерли.

— Я тут собираю детей на улицу, — пояснила Фенела, поднимаясь на ноги и ощущая на себе очень странный взгляд Рэнсома. — Ох, я в таком виде… — пролепетала она растерянно.

— Вы прекрасно выглядите, — сказал Рекс.

Неожиданно девушка почувствовала, как краснеют ее щеки, и отвернулась в смятении, делая вид, что ищет пальто Сьюзен.

— Что вы делаете сегодня вечером? — спросил Рэнсом.

— А вечера-то, собственно, для меня и не остается — вожусь с детьми и еле успеваю все сделать по дому.

— А не хотите ли со мной проехаться?

— Куда?

— Собираюсь наведаться к себе домой.

— К вам домой! — удивленно повторила Фенела.

— Всего лишь около тридцати миль отсюда. Там у меня мебель кое-какая, да игры — пригодятся здесь, раз уж мы поселились в сарае у сэра Николаса: казарму оборудуем. Вот я и собрался сегодня съездить и привезти все вещи. У меня своя машина, вы же знаете, так что я вполне могу захватить с собой гражданское лицо.

Фенела никак не решалась. Конечно, было бы весьма заманчиво немного отвлечься от Илейн и прочих домашних проблем…

— А мы вернемся не очень поздно?

— Даю слово — нет, — пообещал Рэнсом, и она явственно различила мольбу в его голосе.

— Что ж, было бы неплохо проветриться — согласилась Фенела и побежала в свою комнату за шляпкой и пальто.

Когда несколько мгновений спустя они выруливали на шоссе, у девушки вырвался короткий счастливый смешок.

— У меня такое ощущение, как будто я прогуливаю уроки…

— Совсем напротив, вы, можно сказать, заняты благородным делом, — возразил Рекс. — Ведь я не хотел ехать один, более того, у меня была веская причина пригласить вас поехать вместе.

— Какая же?

— Хотел поговорить с вами. Вряд ли это удалось бы сделать в доме. Скажите, вы всегда так сдержанны и деловиты?

— Нам всем приходится сдерживаться, просто, когда Саймон дома, ничего другого не остается. — Фенела усмехнулась. — Он кого хочешь подавит.

— О, только не вас! Думаю, что вас никому подавить не удастся. Но я соскучился по звукам вашего голоса. Вы знаете, Фенела, у вас удивительно красивый голос.

Фенела испугалась той радостной дрожи, которая неожиданно охватила ее при этих словах. Она замерла, а потом почти с детской неловкостью сменила тему разговора.

— Ах, мне так нравится ваша машина!

Рекс расхохотался.

— Да вы сущее дитя! — нежно сказал он. — Вы всегда так пугливы? Ничего, через несколько лет будете смело рушить преграды, которые вы же сами себе и расставили. Со временем поймете, что они не так уж страшны, как вам казалось.

— Не понимаю, о чем вы! — в отчаянии воскликнула девушка.

— О вас.

— Не очень-то интересная тема для беседы. Мне немного не по себе. Видите ли, я нигде не бывала, ничего не видела — просто просидела всю жизнь дома, занимаясь хозяйством и детьми. Порой я думала, что могла бы лет в восемнадцать поступить куда-нибудь, но жизнь распорядилась иначе. Нэни стареет, и я не могу взвалить на нее одну все заботы о малышах и My.

— По-моему, вы делаете великое дело — и делаете его прекрасно! — сказал Рекс.

— Не знаю, чего уж здесь особо прекрасного, но вот везет мне — это верно. Просто я удачливее других.

— Но счастливы ли вы?

Фенела на мгновение задумалась.

— Думаю, люди не слишком задаются подобными вопросами, — выговорила она наконец. — Ну, разве что с ними случится что-нибудь из ряда вон выходящее… А когда жизнь течет, как обычно, трудно быть особо счастливым или несчастным.

— Это вы верно заметили. И возможно, вопрос этот задают, только если любят кого-нибудь… или кто-нибудь любит тебя.

Его слова словно дрожали в воздухе, в разделявшем их тесном пространстве. Оба они внезапно умолкли, и каждый напряженно уставился прямо перед собой, с мучительной остротой ощущая присутствие другого.

«А сейчас я счастлива!» — внезапно подумала Фенела.

И она знала, что это чистая правда: сердце ее буквально пело от радости, и все ее существо, казалось, только что заново возродилось к жизни.

В библиотеке было сумрачно и прохладно, витал аромат кедрового дерева, пчелиного воска и лаванды.

Фенела замешкалась на пороге, пока Рекс почти ощупью пробирался к окну. Он отдернул шторы, и солнце хлынуло в комнату, высветив стены, которые все сплошь оказались уставленными книгами, и мебель, закутанную в чехлы от пыли.

— Всегда есть что-то глубоко печальное в атмосфере нежилой комнаты, — оглядываясь по сторонам, заметила Фенела. — Хочется представить, как же она выглядела прежде — с цветами на столе и с жарким огнем, потрескивающим вот в том большом камине.

Рекс нежно улыбнулся в ответ на слова Фенелы; видимо, фантазии девушки тронули его до глубины души.

— Эту комнату я всегда любил больше всего, — признался он, — ведь она сильнее напоминает мне о матери, чем, скажем, гостиная. Мать моя была страстной читательницей, кроме того, я подозреваю, что библиотека вызывала у мамы воспоминания об отце — почти священные для нее.

Рэнсом пересек комнату и, взяв Фенелу за руку, подвел ее к камину.

— Вот портрет моей матери, написанный Сарже.

Фенела, следуя движению его руки, послушно подняла глаза на висящую над камином картину с изображением женщины замечательной красоты.

С первого же взгляда бросалось в глаза разительное сходство ее с сыном, кроме того, портрет был настоящим произведением искусства, поскольку кисти мастера удалось отобразить и личность, и характер.

У Фенелы захватило дух. Она инстинктивно почувствовала, что смогла бы искренне полюбить мать Рекса Рэнсома.

В лице этой женщины читались сострадание и нежность — свойства, по которым девушка так стосковалась за время общения с женщинами, время от времени появлявшимися в ее доме.

Помимо этого, миссис Рэнсом, несомненно, обладала характером сдержанным и решительным одновременно, и эти свойства оттеняли друг друга, подобно пурпурным складкам ее платья, на фоне которых драгоценности еще ярче сияли и переливались чудесным блеском.

— Она очень хороша собой, — сказала Фенела, чувствуя, что Рекс жаждет услышать ее мнение. — Как жаль, что я не могу с ней познакомиться.

— И мне очень жаль, — откликнулся Рэнсом; и тут, как только Фенела отвела взгляд от портрета, он неожиданно взял ее руку в свою. — Как бы я хотел вновь наполнить этот дом жизнью!

Фенела смотрела на него — смущенная и озадаченная прикосновением его ладони, — а потом, когда глаза их встретились, ее взгляд замер, и, казалось, какой-то странный, словно бы электрический ток пробежал между ними.

Она заметила, что дрожит, но взгляд отвести не в силах… и знала, что во что бы то ни стало должна стоять вот так, словно зачарованная, прислушиваясь к нарастающему властному гулу неведомого прежде чувства, волной поднимающегося в ней. И вдруг она оказалась в объятиях Рэнсома.

— Фенела! Фенела! — смятенно шептал он. — Все так быстро, так неожиданно… я знаю… но — ох, моя дорогая! — я ничего не могу с собой поделать… я слишком люблю тебя!

Всего лишь одно, едва заметное движение девушки — слабая попытка к бегству — и голова ее упала на плечо майору, а губы оказались во власти его губ.

Она была беспомощной, покорной пленницей их неистового, всепоглощающего натиска; сумасшедшее волнение, по силе граничившее со страданием, застало ее врасплох.

Она уступила — и ответила на его поцелуй, понимая, что охвачена чем-то удивительным, о чем ни думать, ни мечтать не смела…

— Фенела! О, моя радость… ты прекрасна… я не смел надеяться…

Рекс лепетал, запинаясь, а потом вновь и вновь покрывал поцелуями ее лицо; губы его скользили от ее рта — к векам, а оттуда перебирались на нежную кожу шеи.

— Рекс, пожалуйста… ну, пожалуйста!

Ее ладони протестующе уперлись Рэнсому в грудь, с трепетной неловкостью пытаясь оттолкнуть его, дыхание стало частым и прерывистым, а глаза молили о милосердии!

— О, моя милая, прости меня! Просто я не смел и мечтать о взаимности…

— Я тоже — до последней минуты…

Нежность, прозвучавшая в голосе девушки, привела его в восторг, теплая волна захлестнула от шеи до самых корней волос: он покраснел, как ребенок.

— Счастье мое, я не верю, что все это правда…

Он увлек ее через всю комнату к широкому диванчику у окна, усадил рядом с собою — и солнце позолотило их сияющим ореолом света.

Он одарил девушку долгим-долгим взглядом, потом взял ее кисти, развернул ладонями вверх и медленным-медленным, томительным поцелуем припал к каждой по очереди, словно самую душу свою отдавал в ее руки.

— Ну, скажи же, скажи, что все это мне не снится! — взмолился он наконец.

— Ах, я-то уж точно, как во сне! — откликнулась Фенела. — Но, Рекс, — этого просто не может быть!.. Сколько раз я клялась, что никого не полюблю. Поверь, я всякого насмотрелась…

Оттенок горечи, прозвучавший в этих последних словах, настолько не вязался с такой недавней безмятежностью ее тона! Пальцы Рекса с силой сжались, почти до боли стиснув ее ладони.

— Не надо! — сказал он. — Прочь эти тяжелые мысли. Какое нам дело до других? Твоя — и только твоя жизнь сейчас важна для нас… твоя — и, возможно, моя.

— Но почему — «возможно»? — встрепенулась Фенела почти испуганно.

— Что ты, милая! Просто я постеснялся выразиться более решительно, — спохватился Рекс. — Нас ничто не разлучит, ничто не нарушит нашей любви! Если только ты любишь меня, Фенела, и если доверишься моим заботам, то знай — я скорее умру, чем обижу тебя!

Фенела взглянула на него, и лицо ее было по-детски открытым и доверчивым.

— А ты точно уверен, что любишь?

— Да я с первого же взгляда тебя полюбил!

И опять между ними пробежала какая-то волшебная дрожь, от которой захватило дух, но Фенела рассмеялась — и на секунду разбила колдовские чары, сковавшие обоих.

— А вот и врешь! — шаловливо воскликнула она. — Ты же сначала принял меня за служанку!

— Ох, прошу прощения, — отвечал Рекс, — мне следовало бы сказать, «когда я впервые увидел мисс Фенелу Прентис, я сразу же полюбил ее».

— Но, Рекс, все это так странно — мы и знакомы-то совсем недавно…

— Для настоящей любви время не имеет значения, — очень серьезно сказал Рекс, словно забыв, что миллионы мужчин до него произносили эти слова. — Любовь или есть, или ее нет; сердцу не прикажешь — и Бог знает, что же это такое на самом деле!

— Может быть, это просто желание отдать себя другому человеку — полностью и до конца?

Рекс сжал ее в объятиях.

— А ты отдашь себя мне?

— Я уже твоя.

Губы их встретились, и для обоих время остановилось…

Гораздо позже они наконец выглянули в окно — но хотя их ослепленному взору и предстал прекрасный сад, сознавали оба только горячую близость друг друга и ощущали странное электричество, пронизывавшее их тела и заставлявшее трепетать в восхитительной гармонии.

— Я хочу, чтобы ты осмотрела весь дом, — попросил девушку Рекс, усилием воли возвращая себя к действительности.

Фенела прошла по коридорам, лестницам и необитаемым комнатам, ничего не воспринимая, как в чаду. Комнаты, картины, мебель и антикварные вещицы перемешивались у девушки в голове и совершенно отступали на второй план из-за постоянной близости мужчины, державшего ее за руку.

— Как только кончится война, мы с тобою славно заживем здесь — ты и я! — сказал Рекс.

Он продемонстрировал ей просторную, увешанную гобеленами парадную спальню, где все невесты дома Рэнсомов проводили свою первую брачную ночь.

Спальня была действительно великолепна, и пышность ее ошеломила Фенелу и повергла в безмолвное изумление; но тут девушку пронзила непрошеная мысль: Рекс входил сюда с Илейн!

До этого момента Фенеле и в голову не приходило вспоминать об Илейн, она совсем забыла, какое отношение имеет эта женщина к любимому ею человеку. Илейн появилась в Фор-Гейбл исключительно в качестве подруги Саймона, и только с трудом можно было представить, что между нею и Рэнсомом существовала интимная связь; еще труднее понять, как много они значили в свое время друг для друга.

Однако теперь подобные мысли буквально захлестнули Фенелу, отравляя ее сознание своей наглядностью — казалось, Илейн встала рядом с ними и смотрела своими пронзительными глазами с коварной, издевательской улыбкой.

— Мне эта комната не нравится, — резко сказала Фенела. — Пойдем отсюда, я не хочу здесь оставаться. — По-детски порывисто она метнулась к двери, и Рекс поймал ее уже только посередине коридора.

— Милая, что с тобой? — спросил он.

Не выпуская плеч девушки из своих рук, Рекс развернул ее лицом к себе, заглянул глубоко в глаза, увидел навернувшиеся горькие слезы — и обо всем догадался.

— Ох, моя радость, да забудь ты об этом! — попросил он. — Я совершил когда-то ошибку и — Господь свидетель! — сполна за нее расплатился. Неужели я наказан на всю жизнь? Это было бы слишком жестоко. Помилосердствуй, помоги же мне, Фенела! Ты должна сделать это, с самого детства никто не дарил мне такого счастья! — Голос его слегка сорвался, но тут же руки Фенелы обвились вокруг его шеи, а мягкая щека девушки прижалась к его щеке.

— Господи, какая же я глупая!

В ответ он крепче сжал ее в своих объятиях.

— Я хочу, чтобы ты поняла — это нечто совсем другое. Фенела: я люблю тебя по-настоящему!

Они на секунду прижались друг к другу, и затем в молчании начали спускаться по широкой лестнице.

Рекс собрал все нужные вещи и погрузил в машину. Войдя в сумрак холла с полузадернутыми шторами, он обернулся к девушке.

— Поцелуй меня еще раз, прежде чем мы покинем наш будущий дом, — потребовал он.

Голос его гулким эхом разнесся вдоль высоких стен, и внезапная дрожь пробежала по телу Фенелы — страх перед царившей вокруг полутьмой и неожиданным смутным ощущением собственного ничтожества. Она поцеловала Рэнсома, но губы ее оставались холодны.

— Ты устала, — заметил он. — Пойдем, вернемся домой как можно быстрее — к чаю ты не опоздаешь.

Фенела ничего не ответила. Восторженная радость первого поцелуя покинула ее. Тогда они словно перенеслись в волшебный мир, а теперь должны были возвращаться в привычную повседневность.

Рекс оставил ключи сторожу, который одновременно выполнял обязанности домоправителя, и повел машину по направлению к дому Фенелы. В пути оба хранили молчание, только однажды Рекс на миг склонился вбок и накрыл ладонью руку девушки.

— Ты счастлива? — спросил он и довольствовался ее улыбкой и мягким ответным пожатием.

Когда они приблизились к деревне. Рекс свернул в безлюдный проселок, скрытый за шеренгой деревьев, остановил машину и, повернувшись на сиденье, протянул руки к Фенеле.

— Я хочу тебя поцеловать, — сказал он. Рекс властным движением привлек ее к себе и принялся целовать со страстью, в которой теперь уже было больше требовательности, чем мольбы о покорности.

— Я люблю тебя, Фенела — и ты моя! — воскликнул он и снова повторил: — Ты моя, — как будто бросал вызов самим небесам на тот случай, если им вздумается отнять ее у него.

Фенела попыталась мягко высвободиться из объятий и пальцами коснулась его щеки.

— Пожалуйста, Рекс, выслушай меня — всего одну минуту.

Но он вовсе не собирался выпускать ее из рук и держал ее крепко и уверенно, настолько приблизив свои губы к ее губам, что говорить девушке было трудновато.

— Ну, в чем же дело?

— Давай сохраним все пока в тайне, а? — взмолилась она. — Пусть никто не знает, никто, ладно?

— Но я хочу объявить тебя своей невестой — чтобы, не дай Бог, не потерять тебя.

— Ты меня не потеряешь, — успокоила его Фенела, — но мне невыносима мысль, что кто-нибудь узнает, по крайней мере пока…

Оба знали, о чем она предпочла умолчать: «пока Илейн в доме».

— Но я хотел бы поставить в известность твоего отца, — в замешательстве произнес Рэнсом; но когда при этих словах Фенела невольно издала сдавленный возглас, он сдался.

— Хорошо, милая, пусть будет по-твоему, однако…

— Что?

— Однако я хочу жениться на тебе как можно быстрее; хочу увидеть тебя своей женой. Я хочу уверенности! — На это девушка ничего не ответила, и он продолжал: — Меня, возможно, отправят за границу, и я хотел бы знать, что ты принадлежишь мне. До отъезда мне хотелось бы испытать хоть немного подлинного счастья. Ты понимаешь?

— Да, Рекс.

— И согласна?

Фенела заколебалась. Что-то удерживало ее от окончательного и бесповоротного решения; но тут она взглянула ему в глаза, ощутила, как взволнованно напряглись обвивающие ее руки, как в его объятиях заколотилось ее сердце, и воскликнула почти невольно:

— Я выйду за тебя, Рекс, когда угодно!

— О, дорогая моя!

Они прильнули друг к другу, и ничто в мире, как показалось Фенеле, не могло сравниться с этим счастливым мгновением. Словно рухнули последние защитные укрепления, возведенные ею, последние сомнения улетучились. Господи, ну при чем здесь Илейн, разве что-нибудь имеет теперь значение, кроме их с Рексом любви — настоящей любви?!

«Как бы я хотела, чтобы этот миг длился вечно! — подумала девушка. — Ох, умереть бы прямо теперь, чтобы ничто дальнейшее никогда не заслонило эту радость, это счастье, это чудо, эту красоту, которые живут сейчас во мне; сейчас — и навеки!»

Показавшийся на дороге автомобиль заставил их отпрянуть друг от друга. Рекс выхватил сигарету, а Фенела тем временем нервно поправила волосы.

Автомобиль промчался мимо, и они вновь обернулись друг к другу, но грубое вторжение обыденных образов повседневности уже разрушило волшебный островок уединения.

— Домой пора, — сказала Фенела. — Наверное, уже страшно поздно.

Рекс зажег сигарету и тронулся с места.

— Когда у твоего отца кончается отпуск?

— Точно не знаю, но, должно быть, уже скоро. Как обычно.

— Что ж, тогда после его отъезда… — отважился предположить Рекс.

— Мы все и обдумаем! — закончила за него Фенела. Девушка положила ладонь к нему на колено. — Я так счастлива! — нежно шепнула она. — Ах, если бы поделиться этим счастьем с целым миром!

— А я, напротив, чрезвычайно рад, что это все-таки невозможно, — заметил он.

И оба расхохотались: не столько из-за сказанного, сколько просто от избытка счастья.

Не успели они свернуть к Фор-Гейбл, как Фенела испуганно охнула.

— Ах, я совсем забыла! Ведь сэр Николас Коулби собрался сегодня вечером к нам на обед! Он с тобой хотел повидаться.

— Вот только его нам еще и не хватало…

— А мне жаль беднягу…

— Господи! Да с чего бы это? — удивился Рэнсом, и тут же спохватился. — Ах, да! Его ранения… я и забыл о них совсем.

И хотя Фенела вовсе не имела в виду раны сэра Николаса, но как-то предпочла не вдаваться в утомительные объяснения. Подъезжая к парадному крыльцу, они увидели, что на ступеньках их поджидает My.

— И где это только вы пропадали?! — закричала та. — Прихожу домой — полная пустота, все куда-то подевались… С ума сойти!

— Рекс свозил меня посмотреть его дом… — объяснила Фенела.

И увидела гримасу крайнего изумления на лице сестры — Фенела назвала майора по имени!

— А где Нэни и детишки? — торопливо увела разговор в сторону Фенела, стараясь замять оговорку, невольно слетевшую с языка.

— Гуляют… где же им еще быть?

— Ну, а все остальные? — Девушка не смогла заставить себя выговорить имя Илейн.

— По-моему, они тоже отправились на прогулку, — ответила My. — Вроде в мастерской никого не видно, но я все-таки с трудом могу представить себе: Илейн — и вдруг гуляет по лесу! А ты?

Но Фенела уже поспешила на кухню готовить чай. My — следом, треща без умолку и буквально сгорая от нетерпения поскорее разузнать все подробности их с Рексом Рэнсомом неожиданной поездки.

— Что у него за дом? — поинтересовалась она.

— Отличный!

— А с чего это он вдруг повез тебя туда, а? — не унималась My.

Фенела ничего не ответила, a My внезапно застыла как вкопанная посреди комнаты с чашкой в одной руке и блюдцем — в другой.

— Фенела! — укоризненно провозгласила она. — По-моему, он в тебя влюблен!

Несмотря на отчаянные усилия воли, Фенела почувствовала, как стыдливый румянец заливает ее лицо.

— С чего ты взяла? — уклончиво пробормотала она.

— Ой, точно! — заявила My. — Ну, Фенела — уж мне-то могла бы все рассказать, слышишь?

— Не стоит делать поспешные выводы, — произнесла старшая сестра голосом, которому всячески старалась придать строгость: но разве My проведешь?

— Фенела, Фенела, ну, говори же! — нетерпеливо требовала младшая. — Ведь он влюблен, ведь правда? Да я и сама уже наполовину догадалась, когда увидела, как вы на пару подъезжаете к дому. Вы были похожи на…

— Ну-ну, так на кого же я была похожа?! — уже вконец отчаялась Фенела.

— Знаешь, вы… вы оба были, словно в свежей утренней росе.

— Что-что? Какой кошмар! — рассмеялась Фенела.

— Ну, если тебе не нравится, можно по-другому, — надулась My. — Вы выглядели… ну в точности, как два котенка, забравшиеся в миску со сливками.

— Господи, час от часу не легче! — только и воскликнула Фенела. — Ах ты, маленькая шалунья, которая вечно сует свой нос куда не следует! Ничего я тебе больше не скажу, вот так!

— Ну-у, Фенела, ну-у, пожалуйста, ну-у, скажи, скажи! — заныла My.

— Да и рассказывать-то нечего, — пожала плечами Фенела. — Ты сама уже обо всем догадалась.

— Что он в тебя влюблен, а ты — в него?! — оживилась My. — Так это правда, Фенела? О, потрясающе, просто потрясающе!

И вдруг девчушка замерла на месте, выражение ее лица резко сменилось, и она выкрикнула тоном, который — не выражай он совершенно искренне ее самые настоящие чувства — показался бы до смешного патетическим:

— Но, Фенела — этого никак нельзя!

— Нельзя — чего? — опешила от неожиданности Фенела.

— Замуж за него нельзя.

— Но почему же? — Фенела произнесла свой вопрос сухо и отрывисто.

— Я и позабыла совсем — ну, об Илейн забыла. Знаешь, Фенела, ничего не получится, нельзя!

— Не понимаю, о чем ты? — сказала Фенела. Но руки девушки уже дрожали, и блюдце выскользнуло из них, чтобы разлететься вдребезги на кухонном полу на тысячи крохотных осколков.

— Ну вот! Только взгляни, что ты натворила! Все из-за тебя… — сердито проворчала Фенела, нагибаясь за останками блюдца.

Но My не обратила ни малейшего внимания на ее упреки, а вместо этого стояла, по-прежнему уставившись на старшую сестру, как на фамильное привидение.

— Фенела, но послушай же, ты только пойми! — умоляла My. — Ведь Илейн и папа, а тут еще ты и ее муж… Ты просто не сможешь так поступить, это было бы слишком чудовищно, слишком!

— Ох, да выбрось ты из головы все эти глупости! — взвилась Фенела. — Хочешь быть умницей — подай-ка мне лучше щетку и миску. Сейчас не время для дискуссий, ясно? Особенно по личным вопросам…

My молча отвернулась, и когда она возвращалась назад от буфета с миской и щеткой в руках, у Фенелы вдруг сжалось сердце: губки девочки отчаянно дрожали, а в огромных глазах ребенка стояли слезы.

Фенела отложила в сторону собранные фарфоровые осколки и обняла сестру.

— My, маленькая моя, ну не надо, моя хорошая, — сказала она. — Ничего страшного, честное слово; разве что-нибудь решено окончательно? Вовсе нет! Да и, наверное, вообще не будет… слышишь?

My тут же всхлипнула с облегчением.

— Ой, я знала, ты так никогда не поступишь, — пролепетала она. — Кто угодно — только не ты!

Малышка чмокнула сестру в щеку, и Фенела почувствовала, что девчушка вся дрожит.

— Ну-ну, не волнуйся, милая, — успокоила ее девушка.

Фенела старалась говорить как можно увереннее, но замечала, что и ее собственный голос невольно дрожит и срывается от волнения. В мозгу ее неумолимым вопросом билась и билась одна и та же мысль:

«Как мне быть?!»

My, успокоившаяся так же быстро, как успокаивается дитя, испугавшееся вдруг темноты, вновь повеселела, и на личике ее заиграла прежняя безмятежная улыбка. Она взялась за поднос, сервированный для вечернего чая, чтобы отнести его в мастерскую, и, уже в дверях обернувшись и стыдливо потупившись, сказала:

— Я вела себя как дурочка. Просто слишком близко принимаю к сердцу все, что касается тебя, Фенела. В конце концов, ничего удивительного, что любой мужчина, стоит ему появиться у нас, сразу же влюбляется в тебя. Только маловато их тут бывает, вот беда!

— Господи, да что за чепуху ты несешь! — уже вслед ей крикнула Фенела.

Но как только девушка осталась одна, улыбка мгновенно исчезла с ее губ, и Фенела в отчаянии спрятала лицо в ладони.

— Как же мне быть?! — шептала она.

Да, такого рода осложнений она никак не ожидала: My выросла слишком ранимой в отношении амурных делишек их злополучного родителя!

Разумеется, My воспримет ее поступок не иначе, как предательство, если она, Фенела, хоть каким-либо образом впутается в омерзительные дела, запятнавшие жизнь их семейства и постоянно травмирующие сердечко бедной My.

Рекс и Илейн — между ними существовала связь, и нельзя было не посочувствовать девочке и, честно говоря, не согласиться с ее точкой зрения…

«И почему только все так получилось?» — спрашивала себя Фенела, подходя к окну.

Постояла, невидящими глазами уставившись в сад и вспоминая сцену в библиотеке, когда она, захваченная властной силой притяжения мужских глаз, впервые испытала этот дикий, непреодолимый порыв страсти.

«Я люблю его! — сказала она сама себе. — Я не в силах его бросить — не в силах!»

Фенела судорожно сцепила пальцы и твердо знала, что отныне власть Рекса над ней безгранична. Ничего она не жаждала теперь так страстно, как прикосновения его губ и сильных рук, сжимающих ее в своих объятиях; она томилась по звукам его голоса — низкого и срывающегося, когда он зовет ее по имени…

Девушка легонько вздохнула, и тут только до нее дошло, что чайник выкипает.

Пока Фенела готовила чай, она не раз ловила себя на том, что губы ее невольно шепчут вслух: «Рекс! Рекс!»

Только вчера еще она хлопотала по дому, беспокоилась о разных разностях и вряд ли сознавала, что в душе у нее подспудно творятся вещи чрезвычайной важности. Но теперь-то стало ясно, что любовь крепла и зрела в сердце все время, даже когда Фенела и не подозревала о ней.

А ведь вовсе не трудно было догадаться об истинном положении вещей: хотя бы по постоянным взглядам, которые она бросала на часы, когда дело шло к вечеру, то есть близился час возвращения Рекса Рэнсома из лагеря. И разве сложно было понять, отчего мгновенно судорожно замирает ее сердце, когда из холла доносится его голос?

И, наконец, самая верная примета — она теперь частенько убегала наверх, чтобы привести себя в порядок, чего раньше за ней никогда не замечалось.

«О, Рекс!»

Весь вечер Фенела наблюдала, как My беседует с сэром Николасом Коулби.

Девушка ощущала, что ее буквально раздирают на части два противоположных чувства: ее любовь к Рексу, вспыхнувшая нежданно-негаданно и заполонившая собою все вокруг, и любовь к младшей сестренке, укоренившаяся с годами и ставшая главным смыслом жизни для них обеих.

Фенела вздернула подбородок и расправила плечи, как будто бросала вызов целому свету, но глаза ее блуждали по комнате, все время невольно возвращаясь к My, и девушка наконец в отчаянии обратилась к Рексу.

— Скажи же мне что-нибудь!

Он полулежал, лениво раскинувшись в большом кресле и вытянув длинные ноги к огню.

— Лучше ты мне скажи, — возразил он. — Скажи, о чем ты думаешь? Весь вечер я наблюдаю за тобой страшно серьезной, почти суровой. Что тебя мучит, Фенела?

— Ничего, — ответила девушка, чувствуя, как внезапная паника охватывает ее. — Во всяком случае, ничего конкретного, о чем можно рассказать.

Рекс понизил голос.

— Неужели есть что-нибудь, о чем бы мы не смогли сказать друг другу?

Фенела затеребила в пальцах платочек.

— Я догадываюсь, что ответ должен быть «нет», — призналась она, — но на самом деле это не так. Есть еще кое-что, чем я не могу поделиться с тобой… пока.

— Ох, будь же благословенна за это последнее слово! — с нежным воодушевлением выговорил он. — Конечно, я понимаю тебя, моя любимая, и помни только, что я всегда с тобой, только позови!

Последние слова он произнес с такой пылкой страстью, что Фенела испуганно отпрянула. К счастью, Илейн в комнате не было: после обеда она поднялась к себе наверх.

Сэр Николас и My, расположившись в уголке, начали партию в греческий бильярд — Рекс нынче днем захватил игру с собой из дома, а в лагерь отвезти еще не успел.

Саймон углубился в просмотр накопившихся к тому времени писем, до которых лишь теперь дошли руки.

Никто не обращал внимания на влюбленную пару, и Фенела, протянув ладонь, на секунду с молчаливой нежностью накрыла ею руку Рэнсома, а потом сразу же поднялась и подошла к огню.

Интимное уединение с Рексом представляло слишком большую опасность: девушка боялась выдать себя, но и натягивать маску полного безразличия, пусть на секунду, казалось ей невыносимым, когда он находился здесь, рядом, в комнате.

Она опустилась на колени, чтобы подбросить дров в камин, потом присела на корточки — темный бархат вечернего платья волнами лег вокруг по полу.

— Мне хотелось бы, чтобы вы вот именно так и написали портрет Фенелы, — сказал вдруг Рекс, обращаясь к Саймону.

Саймон отложил письма и через всю комнату воззрился на собственную дочь.

— Портрет Фенелы? — переспросил он. — С чего это вдруг? Вы разве забыли — я пишу только рыжеволосых?

— Да нет, с памятью у меня все в порядке, — отвечал Рекс с оттенком легкой иронии в голосе, — но все равно, я хотел бы, чтобы вы написали Фенелу.

— Вы как, просто высказываете свои пожелания или делаете конкретный заказ? — с усмешкой осведомился Саймон.

Фенела обернулась с протестующим видом, но ответ Рекса Рэнсома уже опередил ее.

— Заказ, разумеется.

Саймон посмотрел на Рекса так, словно заподозрил какую-то странную подоплеку всего происходящего, но потом, запрокинув голову, расхохотался от души.

— Забавная история получается, — заявил он. — Не успел я закончить портрет вашей супруги, а картина — уйти за максимальную цену, как вы уже спешите заказать мне портрет моей же родной дочери. В каком странном мире мы живем, господа!

Фенела заметила, как из-под загара на лице Рекса проступили красные пятна; мгновение спустя он, подавшись вперед, чтобы выхватить новую сигарету из пачки, медленно, с расстановкой произнес:

— Конечно, если вы слишком заняты, найдутся и другие художники.

Больше он ничего сказать не успел, потому что Фенела вскочила, как ужаленная.

— Стойте! Дайте же мне кое-что объяснить! — потребовала она. — Так вот: я не собираюсь позировать ни для каких портретов! Мне некогда, это во-первых: придется ждать до конца войны, когда мы сможем нанять хоть какую-нибудь служанку в помощь по дому.

— Может, тебе лучше взять, да и сфотографироваться для молодого человека, а? — предложил Саймон. — Наверняка он останется доволен не меньше.

Саймон откровенно грубил, но Рекс сделал вид, что не замечает этого.

— Я хотел бы приобрести ваш портрет, Фенела.

— Нет, вы его не получите!

В голосе Фенелы звенели почти истерические нотки.

— Мне надоели все, все, без исключения, картины на свете, кого бы они ни изображали и кем бы ни были написаны, ясно? И никто никогда не напишет с меня еще одну! Понятно?

Не дожидаясь ответа, она бросилась вон из комнаты и взбежала наверх.

Очутившись в спальне, Фенела захлопнула за собой дверь, и, прежде чем пробежать через комнату и сесть за туалетный столик, с замиранием сердца секунду постояла на пороге, изо всех сил прижимая ладони к пылающим щекам. «Дурочка! — думала она. — Веду себя по-идиотски. Господи, если я не стану осторожней, то все сразу обо всем догадаются!»

До девушки донесся скрип закрывающейся двери — это Илейн вышла из своей комнаты; раздались шаги вниз по лестнице, и только тут до Фенелы дошло, что она тоже должна возвращаться в мастерскую, и поскорее.

Собственно говоря, что толку впадать в истерику? Фенела знала, что надо держать себя в руках и каким-то образом (каким — толком пока не понимала и она сама) попытаться самостоятельно справиться со своими собственными трудностями, без чужой помощи найти выход из создавшегося положения.

Девушка припудрила носик и стала медленно спускаться вниз. В мастерской она застала Илейн, восседавшую на подлокотнике кресла, которое занимал Саймон: рука женщины обвивала его шею.

Илейн как-то странно выговаривала слова, и в первую минуту Фенеле показалось, что та пьяна. Но стоило взглянуть на неестественно расширенные глаза женщины, как немедленно становилась ясна истинная причина: Илейн принимает какие-то наркотики. Ошибиться Фенела никак не могла — она и раньше уже достаточно насмотрелась на дамочек, подогревающих себя разными милыми средствами, и прекрасно знала симптомы: побелевшее лицо, бездонные расширенные зрачки и слегка витиеватая речь.

«Как же глупо с моей стороны, что я раньше не догадалась!» — подумала про себя Фенела.

Девушке припомнилась пара случаев, когда Илейн внезапно мрачнела или вела себя странно; теперь-то понятно, что причина перемен в ее поведении и настроении была скорее физиологического, чем психического характера.

Однако, казалось, никто из находившихся в комнате (за исключением самой Фенелы) даже не догадывается о несколько необычной ситуации, разворачивающейся в мастерской.

Через пару минут не более, Саймона начала раздражать рука Илейн, обвивающая его назойливым кольцом: он резко поднялся с кресла, отчего его подруга навзничь повалилась на сиденье, а игривые взвизги ее призваны были, по всей видимости, изображать испуг. Женщина распростерлась в кресле с развязностью, вызвавшей у Фенелы глубокое чувство гадливости.

И девушка была далеко не одинока в своей реакции на позорное зрелище. Оглянувшись по сторонам, Фенела наткнулась взглядом на лицо My и поняла, как трепещет девочка при мысли: что же подумает теперь сэр Николас о ее семье?

Повинуясь стремительному порыву, Фенела рванулась к Илейн.

— Позвольте, я помогу вам, — предложила она, буквально силой вытаскивая женщину из кресла.

Холодные пальцы Илейн вцепились в руку девушки, и Фенелу пронизала дрожь отвращения и неприязни. Илейн поправила на плечах свалившиеся бретельки вечернего платья и пригладила волосы, вяло пытаясь убедиться, что с прической все в порядке.

Затем она двинулась по направлению к Саймону, складывая свои пухлые губки в причудливую гримаску, к какой она прибегала всегда, когда особенно желала привлечь внимание окружающих.

— Саймон, лапочка, — с вкрадчивой настойчивостью заворковала она, — ты так неласков со мной… вообще, уже давно так неласков, просто ужас! Голубчик мой, ты, надеюсь, не забыл свое сегодняшнее обещание переделать портрет, а? Может, прямо сейчас и займешься?

Фенела так и застыла на месте… Девушке показалось, что отец метнул в ее сторону быстрый, умоляющий взгляд.

— Переделать портрет! — эхом откликнулся он. — Ручаюсь, ничего подобного я не говорил!

— Да нет же, ты сам обещал мне, — настаивала Илейн. — Душечка, Саймон, ну так хочется, лапушка, займись этим прямо сейчас!

Саймон просительно взглянул на свою старшую дочь, и Фенеле пришлось отвечать за него.

— Боюсь, теперь уже слишком поздно менять что-нибудь, — сказала она. — Картины уже нет в доме.

Голос Илейн почти сорвался на пронзительный вопль.

— Ка-а-ак?!! Значит, ее уже отправили в Лондон торговцам?!

— Сегодня рано утром, — подтвердила Фенела.

— Но ведь она еще не совсем высохла… ты говорил… ты обещал…

Илейн злобно шипела и брызгала в гневе слюной, ее тело с необычайной силой била дрожь, видеть которую было невыносимо тяжело.

— А теперь слушай ты, женщина! — рявкнул Саймон. — Уймись-ка, поняла? Портрет закончен, а готовые работы я никогда не правлю. Если я наговорил тебе с три короба всякой белиберды, так это чтоб ты попусту не возникала, ясно? Я и сейчас, если хочешь, могу наплести что угодно, но факт остается фактом: картина завершена и останется как есть, что бы ты там ни говорила или ни делала.

Илейн разинула рот, и Фенела уже приготовилась услышать пронзительный визг. Девушка затаила дыхание и замерла в ожидании… секунда… другая… но ничего подобного не последовало.

Вместо этого Илейн отчаянным усилием воли овладела собой и сузившимися от бешенства глазами взглянула на Саймона; безграничная злоба звучала в ее голосе, когда она произнесла:

— Ты еще горько пожалеешь об этом.

И Илейн повернулась, чтобы оказаться лицом к лицу с Фенелой.

— Что касается тебя, маленькая…

Что она там собиралась высказать дальше, было подавлено прежде, чем слова сорвались у нее с языка. Рекс с удивительным проворством преодолел расстояние, отделявшее его от бывшей жены, плотно зажал ей рот широкой ладонью и яростно поволок вон из комнаты.

Все произошло столь быстро, что никто не успел произнести ни слова, даже пошевелиться. Дверь с грохотом захлопнулась за бывшими супругами, донесся звук голоса Илейн, выкрикивавшей нечто невразумительное, после чего наступила полнейшая тишина.

Фенела почувствовала, как бешено колотится ее сердце, потом она увидела лицо My, подавленное, и выражение сострадания на лице сэра Николаса, который никак не мог опомниться от изумления. И на фоне всего этого — абсолютное безразличие ее отца по отношению ко всему вокруг происходящему… Причем он не играл, не притворялся — подобные сцены, давно привычные, его вообще никогда особо не трогали.

Вот и сейчас он лишь лениво ухмыльнулся себе под нос, как будто вся история лишь позабавила его, не более, и, вытащив из кармана портсигар, тщательно и аккуратно отщипнул кончик сигары, прежде чем хорошо рассчитанным движением сунуть ее себе в рот.

— Фенела! — В голосе My звучала мольба.

— Вечер сегодня выдался довольно теплый, — произнесла девушка голосом, в котором, несмотря на попытки придать ему беззаботность, все еще чувствовалась дрожь. — Почему бы не одеться и не прогуляться немного, а? По-моему, глоток свежего воздуха пойдет нам на пользу.

— Только без меня! — воскликнул Саймон, поудобнее усаживаясь в кресле, где только что сидел Рекс. — Сегодня я уже нагулялся по горло… С меня хватит.

— А ты что скажешь, My? — Фенела вымученно улыбнулась.

— По-моему, мысль неплохая, — поддержала ее сестренка. Голос девочки тоже дрожал, и Фенела знала, скольких усилий ей стоило говорить более-менее непринужденно.

— И наверх нам подниматься незачем, — поспешно проговорила Фенела, — в гардеробной найдутся кое-какие старые пальто.

Девушка с опаской приоткрыла дверь в холл: ни Рекса, ни Илейн не было видно. Фенела поняла, что Рэнсому каким-то образом удалось увести Илейн наверх, в ее комнату — подальше от My, — и девушка благословила в душе его расторопность и сообразительность.

«Так дальше жить нельзя», — про себя решила Фенела.

Она почувствовала ладошку My в своей и в ответ ободряюще пожала ее.

Когда с помощью сэра Николаса они оделись, вся компания зашагала по проселку.

Девушка была права — ночь стояла просто замечательная. Прошедший с утра дождь освежил землю, и та благоухала ароматами, которых ей так не хватало в течение нескольких последних недель, когда солнце иссушило все вокруг.

Народился молодой месяц, а звезды таинственно мерцали сквозь ветви деревьев, окаймлявших дорогу.

— Я люблю такие вечера, — внезапно произнес сэр Николас.

— И я, — откликнулась Фенела.

— После госпиталя, — продолжал сэр Николас, — я начал страдать бессонницей, а вдобавок мне казалось, что я задыхаюсь. Поэтому я просил сиделку загородить лампу, чтобы можно было смотреть на улицу, в ночь, и думать. За эти томительные часы мне многое пришлось передумать, много странных мыслей приходило в голову, пока все остальные спали.

В темноте голос юноши окреп, и обычная застенчивость покинула его.

Фенела шла рядом с сэром Николасом и вела под руку My. Неожиданные откровения молодого человека заинтересовали и даже заинтриговали ее, несмотря на то что ей нынче вполне хватало и собственных забот.

— Ну, и о чем же вы думали? — спросила она.

— О жизни и смерти… вообще, — ответил сэр Николас. — Оно и неудивительно: близость смерти кого угодно вышибет из привычной колеи. Ведь до ранения я особо не заботился ни о чем и предпочитал принимать жизнь такой, какая она есть, в целом находя окружающий мир довольно-таки забавным. Но мысль, что никогда больше не смогу ходить, вынудила меня пересмотреть все свои прежние взгляды и ценности, что было не так-то легко сделать по многим причинам…

На последних словах голос его неожиданно упал, и Фенела подумала, не входит ли в число этих «многих причин» и его мать, и незыблемые традиции его рода.

— Нельзя забывать, что и всем остальным тоже приходилось несладко.

Это My вмешалась в разговор, и голос ее прозвучал в ночной тишине молодо и звонко.

— Конечно, у всех свои беды, — согласился сэр Николас, — у кого-то одни, у кого-то другие, но никто еще, кажется, не избежал сужденного ему бремени проблем, и все их людям приходится так или иначе разрешать и преодолевать.

Наступило минутное молчание, после чего заговорила Фенела:

— Боюсь показаться нетактичной, но, честно говоря, я не ожидала от вас таких мыслей и речей.

— А что же вы от меня ожидали? — осведомился сэр Николас. — Непрерывную светскую болтовню молодого шалопая?

— О нет, что вы! — неискренне ответила Фенела.

— Главная беда большинства людей, — продолжал юноша, — это предвзятое мнение об окружающих.

— Ну, тут уж ничего не поделаешь, ведь правда? — вставила My.

В голосе девочки прозвучало что-то, очень напоминающее горькие всхлипывания.

— Но тем не менее мы все должны бороться с нашими предубеждениями; кроме того, я все-таки не считаю, что предрассудки играют такую уж большую роль, потому что стоит вам познакомиться с человеком поближе и понравиться друг другу, как все, кроме личных впечатлений, теряет свое значение.

«Он пытается сказать нам, что мы ему понравились», — догадалась Фенела.

Сердце девушки смягчилось, и в нем затеплилось какое-то очень хорошее чувство к юноше, который решил открыть им свою душу, пока темнота скрывала его лицо, ибо при беспощадном свете дня он едва ли отважился бы на это.

— Вы простите меня, если я осмелюсь сказать кое-что? — спросил сэр Николас.

— Как же мы можем простить, еще не зная, что вы скажете? — отвечала Фенела.

— Ну-у… с моей стороны довольно нахально, может быть, — смутился он, — но, по-моему, у вас тут нехорошие дела творятся. До меня, разумеется, доходят разные слухи — а как же иначе, когда живешь по соседству? Да и My тоже рассказала мне, каково ей выносить все эти сплетни… В общем, одно сплошное безобразие, и я просто хотел сказать: если вам когда-нибудь понадобится помощь друга, то я буду страшно рад, если вы вспомните обо мне.

Юноша говорил настолько открыто и вместе с тем настолько серьезно, что Фенела ощутила, как слезы наворачиваются ей на глаза.

Теперь уже наступил черед девушки робеть, заикаться, смущаться и не находить слов, чтобы выразить переполнявшие ее чувства. С трудом ей удалось с запинкой пробормотать несколько благодарных фраз. My выпустила локоть Фенелы и, обойдя кругом, взяла под руку сэра Николаса.

— По-моему, вы просто замечательный человек, — услышала Фенела голосок сестры. И тут в голове девушки возникла четкая мысль — как бы упростилось само собой, будь My всего лишь несколькими годами постарше! Если бы только My вдруг вышла замуж за кого-нибудь, вроде сэра Николаса, и Фенела оказалась бы избавленной от всех забот о ребенке! Однако в любом случае придется подождать не менее трех лет, прежде чем вообще можно будет строить какие-либо планы о замужестве девочки.

— Спасибо вам, сэр Николас, — еще раз поблагодарила юношу Фенела.

— Может быть, я… — начал он и замялся.

— Да-да? — подбодрила его Фенела.

— Ничего, если я попрошу вас называть меня просто Ник? Ведь никто не зовет меня сэром Николасом — кроме, правда, наших адвокатов, — и тогда я кажусь себе пугающе старым и надутым каким-то… как индюк.

— Ох, разумеется, мы с радостью!.. — отвечала Фенела. — Думаю, излишне говорить вам, как зовут нас — вы уже достаточно наслушались, как к нам обращаются по-домашнему.

— А я хочу, чтобы вы называли меня Мирандой! — заявила вдруг My. — По-моему, My — просто насмешка, а не имя, недостойное какое-то!

Фенела рассмеялась от души.

— Знаешь, от перемены имени достоинства в тебе не прибавится, а Миранда звучит даже более напыщенно, чем сэр Николас. Придется тебе еще немножечко побыть просто My… Ну, а как только подрастешь, мы во всех газетах поместим объявление: мол, «мисс My Прентис желает отныне и навсегда именоваться мисс Миранда, и вся корреспонденция, адресованная любым иным образом, действительной признаваться не будет».

Все трое еще предавались безудержному хохоту, когда к ним присоединился Рекс, тихо подошедший по проселку и темным, неожиданно высоким силуэтом отделившись от общей тени деревьев, выросший перед веселой компанией словно из-под земли.

Первая узнала его Фенела и почувствовала, как рванулось в груди сердце ему навстречу. Спустя мгновение Рекс уже шагал в ногу со всеми, взяв Фенелу под руку и нащупывая пальцы девушки в уютной теплоте ее кармана.

— Кажется, вы решили улизнуть под благовидным предлогом? — заметил он.

— Просто подумали, что обидно пропускать такую чудную ночь, — отозвалась Фенела.

— Что ж, вы совершенно правы, — поддержал он. — Что может быть прекраснее тихого английского вечера, когда луна только что взошла, блещут звездные россыпи и сочный, густой аромат поднимается от земли!

— Меня всегда интересовало, чем же все-таки пахнет земля? — сказал сэр Николас.

В его голосе вновь послышалось легкое заикание, и Фенела догадалась, что с появлением Рекса уверенность покинула юношу.

— Трудно найти точное определение действительно значимым вещам, — увлеченно ответил Рекс, — так же как, например, нет точных слов для выражения любви или ненависти, счастья или скорби. Подобные явления просто ощущаются человеком.

Фенела почувствовала, как пальцы Рэнсома сильнее стиснули ее собственные, и — она и сама толком не поняла, как это получилось, — Николас и My брели уже где-то далеко впереди, а спустя еще несколько мгновений они с Рексом оказались наедине.

— Иди сюда, — позвал он. — Я так хочу.

Он потянул ее прочь с дорожки прямо на траву и там, скрытая в тени огромного дуба, она очутилась в его объятиях.

— Это безумие! — запротестовала девушка. — Они хватятся, а нас нет…

— Какая разница? — удивился тот. — И вообще, какое нам дело до всех остальных?

Он целовал Фенелу, и она чувствовала, как постепенно ее охватывает ответное пламя. Она задрожала, потому что была не в силах противиться мужчине, сжимающему ее в своих объятиях, и лишь теснее прижималась к нему.

Он обвивал ее своими руками, стискивал все крепче и крепче, пока она не почувствовала, что последнее дыхание покидает ее тело, оставляя его безвольным, послушным безумию чувств, в полуобмороке охвативших ее.

— О, любовь моя! — шептал он, — я сгораю от желания прикоснуться к тебе! Кажется, уже столетия прошли с тех пор, пока мы были вместе и я целовал тебя в последний раз, в последний раз чувствовал тебя вот здесь, близко, рядом со мной! Я хочу прикасаться к тебе, я хочу сказать тебе, что ты моя, ты принадлежишь только мне!

И в этот момент восторга и несказанного счастья в сознании Фенелы вдруг всплыла тошнотворная мысль: ведь всего лишь несколько минут назад он трогал Илейн!

Да, для него эти прикосновения не значили ровным счетом ничего, — уж ей ли не знать! — и, тем не менее, Фенела очень живо представила себе, как эта ладонь — ладонь, обнимающая ее сейчас с такой любовью, с такой жаждой, — яростно зажимала рот его бывшей жены; девушка почти наяву представляла себе, как Рекс силой волочит Илейн к двери, обращаясь с этим тонким, извивающимся телом с грубостью, граничащей с насилием.

«Ох, нет, не думать об этом!» — твердила себе Фенела.

Однако ей все не удавалось стряхнуть навязчивые образы, они роились перед глазами, тянулись костлявыми пальцами к ее счастью, мучили и теребили его, пока оно не начало съеживаться, угасать: беспомощное, дрожащее, беззащитное.

— Рекс, мне страшно.

Девушка выдохнула эти слова почти беззвучно, но он услышал.

— Я знаю, милая, — сказал он. — Но не позволяй страху овладеть тобой. Я заберу тебя прочь от всего этого. Завтра же утром повидаюсь с твоим отцом.

Фенела издала протестующий возглас.

— Нет-нет, я решил, — настаивал он. — Я должен позаботиться о тебе прямо сейчас, ты же сама дала мне на это право, а так больше продолжаться не может. Эта жизнь не для тебя, да и мое терпение уже истощилось!

— О, дай же мне время… не предпринимай ничего, пока… ну ты же обещал!

— Твое благополучие для меня важнее, чем любые обещания, — решительно отрезал Рекс.

И он еще плотнее прижал ее к своей груди:

— До сих пор некому было о тебе позаботиться. Теперь я собираюсь этим заняться. Просто предоставь все мне, Фенела, нежная моя, и обещаю, либо я сделаю тебя счастливой, либо отдам жизнь в борьбе за твое благополучие!

Он вновь покрыл лицо девушки поцелуями, и у нее недоставало больше сил хоть как-то выразить свой протест. Ее губы, замкнутые его губами, попытались было что-то произнести, но он заглушил все попытки поцелуем.

«Ах, отчего не дать Рексу полную волю? — пронеслось в голове у Фенелы. — К чему сопротивляться?»

Течение жизни уносило ее, оно уже вышло из-под контроля. Все, чего сейчас хотелось Фенеле, это объятий Рекса, его рук, его жадных губ на своем лице!

— Я люблю тебя!

Она услышала свой собственный голос как бы со стороны, горячий, дрожащий от неведомой ей прежде страсти, ведь она сама не знала, что способна на такое безумие!