Глубинное течение

4

Фенела быстрым шагом пересекла лес, пока не вышла на маленькую полянку, где стояла старая, разломанная простая деревенская скамейка.

Молодая поросль наполовину скрывала ее, а сверху нависали огромные ветви каштанов. Когда-то это место служило излюбленным убежищем для маленьких Фенелы, Реймонда и My — чуть ли не с самого их младенчества.

Когда бывало плохо — они прятались здесь, чтобы в тайне облегчать душевные раны, поверять друг другу свои беды или вместе составить план: как им одолеть общего врага…

Сегодня Фенела пришла сюда одна, но с местом этим было связано столько воспоминаний, что само присутствие здесь уже действовало на девушку успокаивающе и хотя бы отчасти смягчало охватившую ее безысходную скорбь.

Фенела опустилась на скамью и спрятала лицо в ладони. Нет, она не плакала, слезы казались ей теперь слишком большой роскошью, как будто она уже переступила грань человеческого отчаяния и чувствовала себя совершенно потерянной, как бы уже и несуществующей, и даже не было сил позвать на помощь.

Предыдущая ночь и последовавший за ней день, похоже, лишили ее всего в жизни, оставив лишь возможность поддерживать свое физическое существование, и кровь теперь вяло, как бы по инерции, струилась в ее венах.

«Этого не может быть», — тупо думала она.

Случившееся представлялось теперь, задним числом, каким-то зловещим ночным кошмаром, от которого ей никак не удавалось пробудиться.

Она была слишком несчастна, чтобы хотя бы просто спросить себя, что же делать дальше? Оставалось лишь сидеть, тупо уставившись в пространство и вяло благодарить судьбу за царящую вокруг тишину леса, за счастье находиться вдали от людей, не слышать больше их голосов и постоянного, непрекращающегося, почти невыносимого плача My.

Бедняжка My! Фенела понимала ее состояние и сочувствовала сестре, даже несмотря на то, что ее собственное положение граничило с катастрофой. Но главные заботы о My! Девочка в полной истерике, на пороге нервного срыва.

Всю ночь Фенела буквально баюкала ее на руках, не смея заснуть из-за приступов безумного детского отчаяния, вспыхивавших с новой силой каждый раз, когда Фенела уже надеялась, что сестренка наконец-то забылась тревожным сном.

— Это невыносимо, Фенела! — твердила девочка вновь и вновь. — Я не вынесу. Я не смогу вернуться в школу, никогда, никогда — обещай, что я не пойду туда больше!

— Обещаю, — говорила Фенела и повторяла свое обещание опять и опять, терпеливо и ласково.

— Но что же со мной будет!

— Пойдешь в другую школу.

— Но меня не примут! Здесь же все всем известно! Ведь мне придется назвать свою фамилию, ведь так?! И когда они узнают, кто я, они откажутся меня брать! Вот увидишь, так и будет!

— Уверена, они не пойдут на такую несправедливость, — возражала Фенела.

— Ну, а даже если они и возьмут меня, — упорствовала My, — ты только представь себе, что начнется, когда девчонки разузнают обо всем?! Они станут перемигиваться и хихикать за моей спиной, и перешептываться друг с другом, Фенела, я не могу, я не вынесу!

Фенела и сама чувствовала, что еще немного, и она тоже не вынесет, но что же поделаешь, что? Они загнаны в узкий тоннель, и выхода нет, только вперед.

Они должны идти вперед, должны жить, молясь и надеясь, что вдалеке блеснет свет, свет спасения из кромешного мрака, окружающего их.

И даже останься Илейн в живых — ситуация не намного бы улучшилась.

В глубине сознания Фенела все время вновь и вновь возвращалась к мучившей их проблеме, гадая, не окажутся ли они все в еще худшем положении, если оправдается слабая надежда на выживание Илейн, чем в случае, если она в конце концов все-таки умрет?

Как бы то ни было, при любом исходе скандала не миновать. Никогда не забыть тот ужасный момент, когда доктор Вуд заявил, что обязан сообщить в полицию о случившемся.

До тех пор они были слишком взволнованы, чтобы беспокоиться о чем-нибудь, кроме спасения самой Илейн. Но тут Фенела поняла, что было бы разумнее уничтожить оставленную Илейн записку, где та сообщала, что приняла смертельно опасную дозу имевшегося у нее наркотика, и подробно объясняла, почему именно она это сделала.

«Ах, если бы у меня сразу хватило сообразительности, — думала теперь Фенела, — забрала бы я эту записку у Саймона и сожгла…»

Однако с обреченным чувством она тут же подумала, что ее поступок несомненно обнаружился бы рано или поздно и лишь навлек бы на них еще больше неприятностей.

Увы, если бы черным по белому не излила Илейн в этой злополучной записке свои пылкие упреки Саймону, возможно, тогда бы…

Фенела резко выпрямилась, тряхнула головой. Что толку в пустых рассуждениях?

Факт остается фактом: Илейн лежит сейчас при смерти, а в руках полиции находится письмо, где говорится, что она готова была покончить с собой из-за Саймона Прентиса.

Кровь стынет в жилах при воспоминании о зрелище, открывшемся их глазам, когда они обнаружили Илейн лежащей на полу спальни, и память об этом настолько врезалась в сознание Фенелы, что девушке казалось: это видение будет преследовать ее всегда.

Первой нашла самоубийцу My. «Ох, как назло!» — тоскливо думала Фенела; но именно так обычно и происходит в нашей жизни…

После завтрака Саймон небрежно бросил:

— Сбегай-ка, скажи Илейн — я, мол, подумываю отправиться в Лондон сегодняшним поездом. Так что, если хочет, пусть присоединяется.

— Ты сегодня уезжаешь? — осведомилась Фенела с противоположного конца стола.

Он улыбнулся дочери, однако в улыбке его проглядывало (как с любопытством заметила Фенела) нечто стыдливое и даже слегка виноватое, а в голосе прозвучали извиняющиеся нотки:

— Ну вот, больше я не буду тебе глаза мозолить… Во всяком случае, некоторое время.

— Ты же знаешь, мне не хочется, чтобы ты уезжал, — сказала Фенела, — но…

— Ну же, ну же, продолжай! — поддразнил ее отец.

— Что ж, и продолжу, — отважилась Фенела. — По моему глубокому убеждению сцены, подобные вчерашней, сказываются на My далеко не лучшим образом.

Она сама испугалась своей смелости — такая откровенность, да еще прямо в глаза отцу… Саймон не очень-то покорно сносит попреки. Вот и сейчас он резко вскочил из-за стола и отошел к окну.

— Это я для таких страстей староват становлюсь, — буркнул он. — A My что сделается? Она ребенок еще…

— Ей уже пятнадцать! — воскликнула Фенела. — И у нее обостренное восприятие подростка! Саймон, ну неужели нельзя…

Слова просьбы замерли у нее на губах, потому что в этот миг до них донесся отчаянный вопль My — она выкрикивала их имена и звала на помощь.

— Папа! Фенела!!! Скорее… ой, скорее сю-да-а!

Фенела стрелой взлетела по ступенькам и оказалась наверху несколькими секундами раньше Саймона. И она уже успела ощупать Илейн, почти убедиться, что та мертва, когда отец наконец показался в дверях спальни.

Написав в приступе бешеной ярости, в минуту отчаяния письмо, исполненное страдальческой горечи, боли и злобы, Илейн приняла огромную дозу наркотика, а потом — как заподозрила Фенела — пожалела о содеянном.

Как только сознание несчастной самоубийцы начало погружаться в пугающее забытье, Илейн с трудом сползла с кровати и с неимоверными усилиями попыталась добраться до камина, где болтался шнурок от звонка.

Бедная женщина не могла знать (вздохнула про себя Фенела), что этот звонок не работает — как, впрочем, и вообще почти все звонки в доме…

Илейн рухнула на пол, широко раскинув руки, а слегка скрюченные пальцы делали ладони похожими на хищные лапы ведьмы. Выражение лица ее было просто ужасно: выпученные глаза, оскаленные зубы… Неудивительно, что My с криками вцепилась в Фенелу и билась в приступе неописуемого страха.

Послали за доктором. По всей видимости, в личности врача в очередной раз проявился злосчастный рок, постоянно преследующий семью Прентисов. Вот когда Фенеле пришлось по-настоящему пожалеть о смерти старого доктора Хендерсона, пользовавшего их чуть ли не с самого раннего детства!

Новый доктор, по фамилии Вуд, был молод, образован и бесчеловечен. Обитателей деревни последнее обстоятельство, правда, не особенно заботило: болезнь есть болезнь, ее надо лечить, а остальное — вопрос второстепенный. Старый доктор Хендерсон говорил перед смертью: «За свою жизнь мне удалось исцелить столько же душ, сколько и тел, и, надеюсь, я немало преуспел в этом деле!»

Доктора же Вуда чужие души вообще не волновали — хуже того, с первой же секунды его появления в доме Фенела инстинктивно почувствовала, что молодой врач заранее предубежден как против самого Саймона Прентиса, так и против членов его семьи.

В самой манере говорить доктора Вуда дышала откровенная неприязнь, так что Фенела ничуть не удивилась бы, если бы он с ходу обвинил их в убийстве Илейн.

Доктор сразу же весьма недвусмысленно дал понять, что считает прямым виновником случившегося Саймона, а уверенная в себе, чопорная медсестра прибывшей за Илейн «Скорой помощи» поддакивала ему во всем.

Саймона же подобное отношение, казалось, ничуть не обескуражило: он оставался спокоен и невозмутим. Просто взял да и уселся как ни в чем не бывало в мастерской работать.

Никакое специально рассчитанное поведение не могло сильнее укрепить доктора Вуда в его мнении, что он имеет дело не с человеком, а поистине с бесчувственным чудовищем.

Ну, положим, гнев Саймона врач хоть как-то мог бы понять и даже извинить. Стыд? — о, это было бы как раз то, что ожидается от любого нормального человека в данной ситуации! Но откровенное, наглое, очевидное безразличие, проявленное Прентисом, вызвало в докторе раздражение и жажду возмездия.

И только Фенела понимала, что творится с ее отцом.

В состоянии крайнего душевного расстройства Саймон всегда прибегал к единственному в его жизни средству, где он неизменно оказывался на высоте: он начинал писать картины, как музыкант хватается за любимый инструмент, чтобы смягчить душевные муки; он писал красками, как заядлый библиофил искал бы в чтении утешения и бегства от всех житейских невзгод.

Кто-то входил и выходил из мастерской, обращался к нему, спрашивал указаний, что-то требовал, а Саймон все сидел и работал, работал…

Он лишь отступал на шаг-другой от холста, рассматривая написанное то под одним, то под другим углом, бросал через плечо невразумительные ответы донимавшим его людям и вновь продолжал писать. Похоже, он не собирался прерываться даже на обед.

В конце концов все руководство взял на себя Рекс.

Он уже успел покинуть дом к тому моменту, когда обнаружили Илейн; Фенела вспомнила, что он имеет самое непосредственное отношение к потерпевшей, и после придирчивых расспросов доктора рассудила, что в данной ситуации самое мудрое — послать за ним.

Доктор Вуд выказал явное удовлетворение, когда Фенела изъявила желание позвать майора Рэнсома.

Фенеле сразу стал ясен ход его мыслей: в первую минуту доктор понадеялся, что дела обстоят не так уж плохо. У жертвы есть муж — вот пусть он все расхлебывает, и случившееся предстанет в более-менее приличном свете…

Однако Фенела прекрасно понимала, что факт развода непременно выплывет наружу; выяснится, что Рекс квартирует в Фор-Гейбл, и скоро всем станет ясно, что он отнюдь не предполагал встретить здесь свою бывшую жену.

Девушка ощутила полную беспомощность, как будто на ее глазах курьерский поезд на полной скорости летел навстречу неизбежному крушению, и нет сил, чтобы предотвратить его. А самое страшное, что катастрофа увлечет за собой в бездну и их с My судьбы — несомненно, несомненно…

Фенела издала протяжный полувздох, полустон, шедший из самых глубин ее существа, и заключенное в нем напряжение вот-вот грозило разорвать ей грудь. Боже мой, что за отвратительная, кошмарная до омерзения история!

— Боже, Боже… — еле взмолилась Фенела, — помилуй и спаси нас от этой напасти!

Это, собственно, была уже не молитва, а мольба — жалкий лепет, окончательное признание своей полной беспомощности; и вот тут-то наконец слезы хлынули по щекам девушки, словно прорвалась последняя преграда, сдерживавшая поток ее скорби, стремительно нараставший все время, пока Фенела изо всех сил пыталась успокоить My.

Теперь вплотную подступила мысль, которую Фенела всячески старалась избегать со вчерашнего утра: Рекс и ее любовь к нему. Это чувство было теперь обречено, растоптано, убито даже более надежно и бесповоротно, чем если бы Илейн прежде собственного самоубийства отважилась бы предать смерти одного из них…

Фенела увидела ужас в глазах Рекса в ответ на известие о несчастье и сразу поняла, что в ужасе этом заключается вся безнадежность отчаяния…

Она слушала свой собственный голос — глухой, безжизненный, монотонно пересказывающий факты… Рекс ничего не ответил, у него даже не возникло ни малейшего порыва прикоснуться к ней… Он просто прошел мимо нее, как мимо пустого места, и скрылся в доме в поисках доктора, чтобы взять на себя все заботы по отправке Илейн в больницу.

В течение всего вчерашнего дня и последовавшего затем вечера им так и не удалось хотя бы на секунду остаться наедине; больше того — ни один из них и не искал уединения, они избегали друг друга, словно по какому-то обоюдному молчаливому согласию.

И вот только теперь наступил момент, когда Фенела смогла признаться самой себе, что ее все время гнетет страх, перерастающий в твердое убеждение: Рекс больше ей не принадлежит… и не будет принадлежать никогда.

«Ах, если бы мы уехали…» — жалобно простонала она про себя, уже заранее понимая абсолютную тщетность своих надежд.

Мертвая или живая, Илейн все равно теперь с позором предстанет перед всем миром как любовница ее отца.

Фенела отняла от лица мокрые ладони и так и сидела, всматриваясь невидящим взором в прохладную зеленую глубину леса.

В будущем, помимо всех прочих, бывших прежде, а также недавно свалившихся на нее бед Фенелу ожидало одиночество. Одиночество более беспощадное, более страшное и более полное, чем раньше, оттого что она уже успела вкусить любви, познала восторг первого поцелуя, всю сладость воплощенной наяву мечты.

Девушка закрыла глаза, на минуту вызывая в памяти образ Рекса — объятие его сильных рук, их сближающиеся губы… А когда открыла глаза, то из гущи деревьев за спиной донесся какой-то шорох.

В первое мгновение в ней вспыхнула надежда: «Это Рекс!» И несмотря на всю бездну отчаяния, сердце девушки радостно забилось. Но затем она увидела трость в руках приближающейся мужской фигуры и догадалась, что это сэр Николас Коулби.

Он подошел и присел рядом. Фенела молча смотрела на него, и тогда сэр Николас так же молча протянул руку, и она в ответ вложила свою ладонь в его.

— Мне очень жаль, Фенела, — мягко заговорил он, и легкое заикание выдало крайнюю степень его волнения.

Девушка вдруг сообразила, что лицо ее уродуют потоки слез. Она торопливо выхватила носовой платочек и тщательно вытерла щеки.

— Как вы меня нашли?

— Да Нэни сказала, что вы, скорее всего, здесь.

— Спасибо, что пришли, — безжизненно выговорила Фенела, а потом добавила: — Вы, конечно, уже все знаете?

Ник кивнул:

— Потому и пришел.

— Пожалуй, вам лучше держаться подальше от… всего этого. Еще не хватало впутывать в грязные истории вас! Кроме того, и матушка ваша вряд ли особо обрадуется…

— Но я пришел узнать, не смогу ли чем-нибудь помочь вам!

В голосе его прозвучал упрек, и Фенела почувствовала себя неблагодарной.

— Благодарю вас, но никто-никто не в силах помочь нам!

Минута молчания, последовавшая за этим возгласом, казалось, затянулась надолго, пока Ник не пробормотал наконец:

— Но я хочу помочь, Фенела. Неужели мне нельзя?..

Девушка обернулась, чтобы взглянуть на него, и увидела, что тот настроен крайне серьезно.

«Он желает добра, — подумала она. — Действительно, трогательно… Имей мы достаточно времени, чтобы познакомиться с ним поближе, наверняка стали бы настоящими друзьями, но теперь…»

Она пожала с сожалением плечами и заговорила уже более мягким тоном:

— Так мило с вашей стороны, Ник… Не думайте, что я не испытываю к вам благодарности, если веду себя нелюбезно, просто… Просто что уж тут поделаешь?

— Черт возьми! Я же о вас, о вас думаю!

— Но плохо нам всем и My особенно. Она так чувствительна ко всему… и вообще… — девушка слабо махнула рукой.

— Ах, не могли бы вы увезти ее прочь отсюда? Не могли бы вы уехать — обе?

— Разумеется — могли бы, но какой смысл? Это ни к чему хорошему не приведет. Кроме того, неужели вы не понимаете, какие сплетни это вызовет? Уж пренепременно, будьте спокойны… да и Саймон привык вечно создавать страшную шумиху вокруг себя… Уверяю вас, даже в военное время газеты едва ли пропустят такой соблазнительный скандальчик.

— Однако вам обязательно надо хоть что-то предпринять!

— Но что?!

— Вот-вот, Рэнсом ответил мне то же самое…

Фенела судорожно вцепилась пальцами в свои колени:

— Значит, вы с ним виделись?

— Да. Собственно говоря, он же мне все и рассказал. Конечно, из деревни до меня сразу же стали доходить кое-какие слухи, вот я и отправился к майору, чтобы все уточнить. Нашел его в лагере, выслушал всю эту печальную историю от начала и до конца… И единственное мое желание, Фенела, это помочь вам.

— Спасибо еще раз, Ник, это так хорошо с вашей стороны, но… но нам остается лишь терпеть и надеяться на лучшее, вот и все.

Ник откашлялся.

— Я тут думал кое о чем, но вы, конечно, можете счесть мое предложение за страшную наглость…

— Что вы, я с радостью приму любое предложение, если оно может хоть чем-то помочь! — устало отвечала Фенела. — Понимаете, Ник, я словно сплю и вижу кошмары: знаешь, что это всего лишь дурной сон, а проснуться никак не получается; все случившееся слишком нелепо, абсурдно, ужасно, чтобы быть правдой, но проснуться-то все равно никак не можешь!

Она уперлась локтями в колени, уткнулась подбородком в ладони и обреченно уставилась в пространство прямо перед собой.

— И еще My… — доверительно сообщила она. — Больше всего я о ней беспокоюсь. Малыши-то еще совсем глупенькие, слава Богу! А My просто с ума сходит от отчаяния. Прямо не знаю, как с ней быть… Вот сейчас она уснула наконец-то! Иначе мне не удалось бы сюда вырваться.

— А вы ведь еще и предложения-то моего толком не выслушали…

— Ох, простите, говорите, пожалуйста!

Девушка обернулась к собеседнику и, к своему великому изумлению, увидела, что тот страшно краснеет.

— Ник, что с вами?! — воскликнула она.

И тогда, волнуясь и заикаясь настолько отчаянно, что девушка с трудом смогла разобрать сказанное, он выговорил:

— Фенела, мне очень хотелось бы знать, не улучшится ли хоть ненамного положение дел, если вы согласитесь выйти за меня замуж?

На какое-то мгновение Фенела решила, что он просто шутит, и только потом ощутила, как горячая волна стыда заливает румянцем ее щеки.

— Но, Ник! — только и могла вымолвить она.

— Конечно, это страшно неуместно, я понимаю, — заторопился Ник, выпаливая слова одно за другим, словно боялся не успеть высказаться до конца, — но, Фенела… я совершенно уверен, что если стану вашим мужем, то все уладится! Ведь я смог бы тогда пустить в ход нужные связи, чтобы если и не замять скандал полностью, то хотя бы умерить страсти. Вы же знаете, что за народ обитает вокруг! У меня близкие знакомые в полиции. Сам следователь по уголовным делам, например. Он славный старик, большой приятель моего покойного отца, но пока… пока мое положение не позволяет мне принять необходимое участие в вашей судьбе! Ну что будет, если я прямо сейчас отправлюсь в полицию? Мне просто вежливо, но твердо предложат не вмешиваться. Кроме того, вы же знаете мою матушку — они послушаются скорее ее, чем меня, когда дело касается обстановки в деревне.

— Однако вы просите меня… — Девушка почувствовала, что не может выговорить нужные слова.

— …Быть моей женой, — твердо закончил за нее Ник. — Да, Фенела, я действительно прошу именно этого. И знаю, что в случае вашего согласия все сразу же изменится к лучшему.

— Но, Ник, — возразила Фенела, — я не могу выйти за вас замуж таким вот образом… просто ради собственного — или пускай даже общего — спасения! Это будет жестоко по отношению к вам. Конечно, предложение ваше необычайно великодушно и невероятно самоотверженно, но… но ведь у вас впереди целая жизнь! Вы занимаете высокое общественное положение, носите всеми уважаемое имя, вы не имеете права портить свои шансы на будущее, даже из самых что ни на есть благородных побуждений! Если вы свяжете свою судьбу с членом семейства Прентис, то потом горько пожалеете об этом. Спасибо вам огромное, Ник, я просто и не знаю, как вас благодарить! И навсегда запомню, что нашелся все-таки один-единственный друг, который пытался помочь мне.

Николас судорожно сжал рукоятку трости, и Фенела увидела, как побелели от напряжения костяшки его пальцев.

— Я кое о чем еще не договорил, — сдавленно произнес он. — Я не все еще успел сказать вам.

— Что же?

— Что я вас люблю, — выговорил Ник.

Он повернулся лицом к Фенеле, а трость его со стуком упала в траву.

— Я люблю вас, Фенела, и это настоящая и единственная причина, по которой я прошу вашей руки.

— Могу я воспользоваться случаем первым поздравить вас, леди Коулби?

Фенела автоматически пробормотала слова благодарности. Какой-то боковой частью сознания, словно со стороны наблюдающей за всей процедурой, она отметила плохо подогнанные вставные зубы регистратора и заученное безразличие как тона, каким он произносил слова поздравления, так и сопровождающей их улыбки, видимо, навык многолетней регулярной службы.

На улице стоял пасмурный серый день, собирался дождь, облака сгущались, и комната тонула в тусклых сумерках, в общем, «обстановка подходящая», как неожиданно пронеслось в голове у исполненной тревоги и отчаяния Фенелы.

Девушка услышала звон монет, увидела, как Николас взялся за свою трость и поняла — церемония окончена.

Свидетели — престарелый конторский служащий в потертом костюме и неряшливая женщина, на вид уборщица, оттарабанили им свои наилучшие пожелания с той заученной бойкостью, какой отличалась и речь регистратора. Для них все это было всего лишь повседневным приработком — и вновь деньги перешли из рук в руки.

И вот Фенела с Николасом уже за порогом: оба одновременно вздохнули с облегчением.

Снаружи их ждала машина. Они усаживались в полном молчании, и Фенела не сделала ни малейшей попытки помочь Николасу, с трудом забравшемуся на водительское место: она чувствовала, что он предпочитает со всем справляться сам.

Сразу трогаться Ник не стал, сначала порылся в карманах, нашел портсигар, открыл и предложил Фенеле. Та отрицательно качнула головой:

— Спасибо, не курю.

— Ох, мне бы следовало это знать…

Они переглянулись и неожиданно разразились дружным хохотом, причем целых несколько секунд не могли перестать.

Получилось так, что звук их смеха разрушил оковы отчуждения, пробил брешь во всеобъемлющей непроницаемой скорби, которая томила сердце Фенелы в течение последних четырех дней.

— И что нас так рассмешило? Сама не знаю! — произнесла наконец Фенела.

— Регистратор, наверное? — предположил Ник.

— Зубы его вставные, — подхватила Фенела, — И свидетели эти, жутко развязные!

— Меньше всего на свете мне хотелось бы тащить тебя в эту дыру, — сказал Ник, причем вновь со всей своей обычной серьезностью.

— Ах, что ты! Ничего страшного… — отвечала Фенела, — в конце концов нам здорово повезло: никаких репортеров нет и в помине!

— Боже мой! А я и забыл о них совсем! — всполошился Ник. — Ну-ка, давай уносить отсюда ноги, пока не поздно. Вдруг один из них шныряет где-нибудь поблизости, случайные сенсации вынюхивает?!

Он рванул автомобиль с места и помчался по ветренной улице небольшого провинциального городка, пока не достиг предместья, где притормозил перед старинной дорожной гостиницей.

— Что ты задумал? — удивленно спросила Фенела.

— Я задумал выпить за здоровье моей жены, — отвечал Ник.

При неожиданно произнесенном вслух непривычном для девушки слове горячая краска прилила к ее щекам.

Она ничего не сказала в ответ, только вышла из машины и впереди Ника вошла в дверь. Их встретило причудливое помещение в старинном вкусе, с тяжелым переплетом дубовых балок и широкими, открытыми очагами. В гостиной никого не было, и Фенела присела в низкое кресло, пока Николас отправился на поиски хозяев.

Оставшись одна, она прикрыла веки, словно хотела отгородиться не только от настоящего, но и от будущего. Внутри нее все словно оцепенело, Фенела с трудом отдавала себе отчет в происходящем вокруг.

Три дня прошло с того момента, как сэр Николас предложил выйти за него замуж, и за это время ей ни разу так и не удалось хотя бы на секунду сосредоточиться и связно о чем-нибудь подумать.

События столь быстро сменяли друг друга, что даже когда она еще произносила слова отказа от брачного предложения, то уже понимала, что с неизбежностью должна будет принять его; а что, спрашивается, лучшее можно было придумать для My, для детей, для всех вообще?

Это был выход, спасительный выход из кошмарного мрака, поглотившего Фор-Гейбл, бегство от ужасных последствий, от неуклонно ухудшающейся ситуации, на которую обрекла их Илейн своей выходкой.

Илейн, кстати, была еще жива, без сознания, в безнадежном состоянии, но все еще жива. «Все равно что висеть на краю пропасти, — так думалось Фенеле, — и ждать, ждать неминуемой смерти и заведомо неотвратимого скандала, который разразится следом над их бедными головами».

Ну, а в случае выздоровления Илейн все обернулось бы еще худшим образом, ибо полиция немедленно возбудит судебный процесс по обвинению Илейн в попытке самоубийства. В любом случае перед девушкой неизбежно вставал только один путь к хотя бы частичному спасению — выйти замуж за Ника.

И пока Фенела в скорбном одиночестве брела домой после знаменательного разговора с Ником в лесу, она уже в глубине души твердо знала, каков должен быть ее ответ.

Она пообещала дать его вечером, но еще прежде, чем добраться до дома, прежде чем сказать My о неожиданном предложении и увидеть проблеск надежды и бьющее через край радостное оживление, загоревшееся при этом известии в глазенках младшей сестренки, она уже понимала, что на самом деле иного выхода ей не дано.

Тем не менее каждая клеточка ее крови кричала, вопила, билась у нее в жилах, протестуя против непосильной жертвы. Свадьба с Николасом, в то время как любящая душа всеми силами рвется к Рексу и только к Рексу, определенно означала полный крах всех жизненных целей, всего, ради чего и стоит жить…

Она мысленно отшвыривала прочь всякую мысль о Рексе. Она боялась упоминать о нем даже втайне.

Но, к стыду своему, Фенела в то же время сознавала, что Николас ей просто необходим, потому что он единственный, кто в трудную минуту протянул спасительную соломинку и буквально вернул ее к жизни. И она обязана принимать свое замужество так, как оно сложилось, даже если все-таки и есть некая доля унижения в этой спешке, в этом желании сохранить все в тайне, ибо Николас со своей стороны весьма заботился о полной секретности предпринимаемых им шагов (как стало ясно Фенеле в первый же вечер).

— Итак, сначала мы поженимся, а потом уже обо всем и поговорим, — рассудил Ник, и Фенела поняла, что именно осталось недосказанным.

Встречу они назначили неподалеку от дома. О, как же она ненавидела себя, когда под благовидным предлогом оставляла отца с Рексом за обеденным столом, надевала поверх вечернего платья теплое пальто и, выскользнув сквозь заднюю дверь, спешила к зарослям кустарника, где, она твердо знала, уже поджидал ее Николас.

Он предусмотрительно оставил машину у самого поворота на Фор-Гейбл, а все оставшееся расстояние прошел пешком по узенькой тропинке, петлявшей между кустиков рододендронов и приведшей его прямо к старому заброшенному летнему домику, выстроенному на границе участка, прилегающего к Фор-Гейбл, и обширных владений семейства Коулби.

«Еще немного — и я не вынесу больше!» — не раз думала Фенела в течение долгих, мучительно медленно тянувшихся дневных часов. И не успела она вступить в заросли кустарника, как слова эти сами собой вырвались у нее вместо приветствия.

— Совсем немножко осталось, — откликнулся Николас. — Я уже разузнал насчет специального разрешения. Нам придется устроить все как можно осторожнее, чтобы избежать малейшей огласки. Я уверен, ты сама хочешь, чтобы все прошло незаметно.

— Ах, конечно! — вздохнула Фенела, и в ту же секунду до нее дошло, что она ведет себя так, словно для них обоих их брак — уже давно решенное дело.

Как и предполагал Николас, понадобилась немалая изворотливость, чтобы уладить формальности быстро и втайне, но в конце концов им повезло… ну, и щедрые чаевые, которые Николас совал направо и налево, разумеется, возымели нужное действие.

«Во всяком случае, пока все идет хорошо», — думала Фенела десять минут спустя после своего превращения в жену сэра Николаса и впервые с интересом вглядываясь в будущее: что-то оно ей готовит?

Она открыла глаза — Николас входил в комнату в сопровождении говорливой хозяйки гостиницы, в руках у которой поблескивал поднос со стаканами.

— Как ты думаешь, что я нашел? — торжествующе вопросил Николас с ребячливой улыбкой. — Шампанское! У них там в подвале одна бутылка завалялась, представляешь? Я готов разрыдаться, если вино испорчено — отдает на вкус пробкой или еще что-нибудь…

— Поберегите ваши слезы для более подходящего случая, молодой человек, — вмешалась хозяйка. — Вино первоклассное, вам понравится. У вас такой вид, словно вы собрались отпраздновать что-нибудь?

— Да, — удовлетворил любопытство хозяйки Николас.

— О, я сразу же догадалась! А что — помолвку или свадьбу?

— Ну разве можно задавать так много лишних вопросов? — осадил ее Ник.

— Ладно, ладно, что бы вы там ни отмечали — желаю удачи! Я сама вот уж сорок лет как замужем, и жалела-то об этом всего лишь дюжину раз, не больше. Кто может похвастаться, что прожил удачнее? И знаете что? Ежели ссориться начнете — ну, а кто из порядочных людей не скандалит порой, — то помните, что всегда стоит пойти на мировую.

Она подмигнула новобрачным, протерла стаканы краем своего передника и вскрыла бутылку.

— Ого! Видали, как закупорено?! Лучше не сыщете! — заявила она, вручая пробку Нику.

Хозяйка разлила вино и оставила их одних.

Николас протянул один стакан Фенеле и приподнял свой собственный. Он заколебался, прежде чем пригубить его, и странное смущение внезапно овладело обоими.

— Что полагается говорить в подобных случаях? — спросил Ник.

— Не знаю, — ответила Фенела, — я еще ни разу не выходила замуж.

Слова прозвучали непринужденно, но горькая мысль пронзила ее мозг: будь она с Рексом, она бы этого не сказала. Потому что Рекс и сам знал бы, что говорить и как действовать. О, вместо этой ужасной неловкости она вся лучилась бы счастьем, целиком поглощенная своей любовью, сверх всякой меры довольная тем, что принадлежит наконец милому возлюбленному и знает, что бесконечно любима.

— Но я обязательно должен кое-что сказать, — настаивал Ник. — Традиции того требуют. Хотя слова в подобных случаях абсолютно бессильны.

И он вновь приподнял стакан и протянул к ней.

— За Фенелу — мою любимую, — произнес он глубоким от смущения голосом.

Фенела почувствовала, что дрожит, и заставила себя смело взглянуть ему прямо в глаза, говоря при этом срывающимся голосом:

— Я хотела бы выпить за твое счастье, Ник.

— А я счастлив, — откликнулся он. — И хочу, чтобы ты знала, я уже и так несказанно счастлив!

Фенела поставила стакан на место.

— Как бы мне хотелось, Ник, ради тебя же самого, чтобы все было по-другому… но я уже объясняла тебе, в чем дело, и ты сказал, что понял.

— Да-да, я понял… по крайней мере, пытаюсь понять, но, Фенела, это никак не мешает мне любить тебя!

«Ох, не следовало мне так поступать с ним, — подумала Фенела. — Это ошибка, преступление, ведь он еще так молод!»

Впрочем, она с самого начала не лукавила и была с ним совершенно откровенна. Тогда вечером, во время объяснения в кустарнике, она призналась ему, что любит другого. В разговоре не упоминалось никаких конкретных имен, тем не менее Фенела считала, что Ник не мог не знать: имелся в виду Рекс Рэнсом.

До нее как бы издалека доносилась ее собственная речь, тихая, дрожащая, запинающаяся на каждом слове, и, тем не менее, все-таки упорно звучащая и высказывавшая до конца то, что высказать было труднее всего — ее чувства.

— Я люблю другого… вы должны знать об этом прежде, чем что-либо предпринимать в дальнейшем… Я люблю его очень сильно… и так сильно уже никого не смогу любить… сказать вам об этом — мой долг…

И с трудом выдавливая из себя эти слова, девушка в то же время сознавала чистое безумие своего поступка: как невыразимо глупо с ее стороны откровенничать и тем самым рисковать собственными интересами и лишать My последней надежды на простое человеческое счастье.

Тем не менее девушке казалось, что нельзя ничего таить от Ника, потому что он слишком порядочен, слишком добр и, главное, — слишком любит ее.

Эту любовь трудно было не заметить, она ощущалась во всем: даже когда Фенела целиком погружалась в свои собственные мысли, отголоски этой безграничной любви различались ею в пылкости речей, с которыми он обращался к ней, чувствовались в трепетном пожатии его ладони… Казалось, сам воздух вокруг был до предела насыщен его любовью, любовью сэра Николаса, в ответ на которую она со своей стороны могла предложить лишь благодарность и сочувствие.

Высказавшись наконец, Фенела умолкла, и ее охватило тревожное ожидание: что-то он ей ответит?

«Что сделано — то сделано, назад не воротишь, — подумала она. — Теперь он, конечно, не захочет брать меня в жены».

Тогда Николас чрезвычайно спокойно задал всего лишь один вопрос.

— Этот человек может на вас жениться?

— Нет.

— Тогда нам незачем и беспокоиться о нем. Просто я хочу всегда заботиться о вас, Фенела, если только позволите.

Заботиться о ней!

Девушку больше всего волновало, отдает ли себе Николас отчет в том, как много он берет на себя? Ведь дело не только в ней. Ах, если бы он только знал, что собирается жениться не просто на Фенеле — на всей семье Прентисов он женится, на всех бесконечных неурядицах и невзгодах, которые неизменно сопутствуют им!

Вот что взваливает на свои плечи этот юноша (да поможет ему Господь!), вряд ли полностью осознавая, какие громадные усилия потребуются с его стороны…

Фенела взглянула на своего свежеиспеченного мужа, стоявшего перед ней со стаканом шампанского в руке, страшно серьезного, почти мрачного — настолько сильны были переживания, переполнявшие его.

Повинуясь внезапному порыву, Фенела протянула руку:

— Спасибо, Ник.

Он немного неловко взял протянутую ему ладонь, как будто жест этот смутил его.

— За что?

— За твою доброту. По-моему, я в первый раз в жизни встретила доброго человека.

Он недоумевающе приподнял брови, словно не совсем понимал, что она имеет в виду, а потом вдруг неожиданно отпустил ее руку и, обойдя камин, опустился в стоящее напротив кресло.

— А теперь давай обсудим наши планы на будущее, — предложил Ник. — Куда мы сейчас отправимся?

— Еще не думала даже.

Николас бросил взгляд на каминные часы.

— Уже около одиннадцати.

— Значит, для шампанского еще слишком рано. Кто же пьет с утра? Может быть, лучше выпить чашечку чаю или кофе?

— Господи, ну и идиот же я! — спохватился Ник. — Ведь ты же еще не завтракала!

— Да мне все равно кусок в горло не полез бы! — призналась Фенела.

— Ладно, я сам голоден, сейчас мы все это устроим. То-то меня все время мучила какая-то странная слабость. Я думал, мне выпить хочется, а на самом деле, оказывается, просто-напросто поесть!

Он с трудом поднялся на ноги.

— Пойду поищу чего-нибудь.

— Может быть, помочь?

— Нет-нет, я сам.

И через двадцать минут они уже завтракали. Завтрак состоял из кофе, поджаренных хлебцев с медом и вареных яиц, пожалованных им хозяйкой в знак особого расположения, поскольку яйца были прямо из-под хозяйских несушек, обитавших в курятнике на задворках гостиницы.

Бутылка шампанского, еще на три четверти полная, была отставлена в сторону и забыта.

— Вот теперь почти как дома, — заявил Ник, переводя взгляд с бутылки на уставленный тарелками столик.

— Никогда ничего вкуснее не ела! — согласилась Фенела. — Главное, посуду мыть не придется — я просто на вершине блаженства!

Николас протянул свою чашку за добавочной порцией кофе.

— Фенела, — сказал он, — ты подумала о том, что нам теперь делать?

Фенела отрицательно покачала головой.

— Ни о чем я не думала вообще, — заявила она, а потом чистосердечно прибавила: — Впрочем, нет, пару раз все-таки задумалась.

Он взял у нее наполненную чашку и некоторое время сидел, уставясь на гладкую поверхность кофе.

— Я о тебе беспокоюсь, — произнес наконец он. — Я совершенно убежден, что мы поступили правильно, поженившись без лишнего шума и суеты, безо всякой огласки, пустопорожней болтовни и слащавых пышных речей, без которых обычно не обходится ни одна свадьба. Но теперь, Фенела, нам придется вернуться домой и отвечать за все последствия нашего шага, что вряд ли будет очень приятно.

— Я знаю.

— Моя мать, — продолжал Ник, — женщина замечательная, но неуживчивая. Она едва ли одобрит наш поступок. Тем не менее я по-прежнему считаю, что лучше поставить ее перед свершившимся фактом, что мы и сделали, чем пытаться объясниться с ней прежде, чем наш брак был бы официально зарегистрирован.

— Ну, а если она попросту откажется меня видеть? — занервничала Фенела.

— Это исключено, — решительно заявил Ник — Видишь ли, дом принадлежит мне, да и все состояние тоже. Точно не знаю, отчего вдруг мой отец составил именно такое завещание, но факт остается фактом: мать оказалась целиком на моем иждивении и в зависимости от меня, хотя я, разумеется, никогда не пользовался выгодами своего положения. Так что ничего не поделаешь, в военное время будет трудновато подыскать для моей матушки другое жилье… Но как только война закончится — даю слово, я это устрою.

— Но, Ник, я пока могла бы…

— Нет! — отрезал Ник. — Ничего такого ты не можешь! Все пройдет гладко, вот увидишь, я во что бы то ни стало решил избавить тебя от трудов и малейшего беспокойства.

— Спасибо тебе, Ник.

Фенела постаралась выдавить из себя улыбку, но попытка ее не увенчалась успехом. «Ему страшно тяжело», — подумала она.

И тем не менее каким-то непостижимым образом Фенела верила, что Ник выполнит все свои обещания, все — и касающиеся судьбы Илейн, и гарантирующие My покой и безопасность до тех пор, пока она в свою очередь тоже не выйдет замуж и не обретет нового защитника и опору в лице собственного мужа.

Фенела глубоко вздохнула.

— Не лучше ли отправиться домой? — предложила она.

Ник согласно кивнул.

Они встали из-за стола, и Фенела прошла через комнату к старинному зеркалу, висящему на стене. Она взглянула на свое отражение в стекле, поправила волосы и обернулась к Нику. Он замер посреди комнаты, не сводя с нее глаз.

— Я готова.

Он с минуту не решался, а потом все-таки положил свою ладонь ей на руку чуть повыше локтя.

— Мне хотелось бы поцеловать тебя, Фенела, можно?

Всего какая-нибудь доля секунды колебания — и она ответила:

— Конечно, да.

Она подставила ему свою щеку, Ник наклонился, чтобы коснуться ее губами, а затем медленно обвил руками плечи Фенелы и робко привлек девушку к себе. Фенела напряглась, замерла, а потом внезапно, как только почувствовала приближение его ищущих губ к своим, дернулась, в мгновенной панике рванулась прочь из его объятий… и в тот же миг оказалась на свободе.

Она отвернулась и отошла к окну.

— Фенела!

В том, как Ник произнес ее имя, звучала откровенная мольба. Она обернулась.

— Ник, мне придется тебе кое-что объяснить. Я уже говорила тебе, когда ты делал мне предложение, что люблю другого. И мне казалось, ты понял, что именно я имею в виду, то есть в настоящее время я пока еще не могу… не могу быть для тебя больше, чем… Ник, ну ты же должен понять!

Ник шагнул к ней.

— Фенела, я понял, все понял! Прости, что огорчил тебя. Я люблю тебя и, наверно, веду себя как последний дурак, когда дело касается отношений с женщинами… Увы, не могу похвастаться богатым опытом в этой области!

Фенела сдавленно вскрикнула:

— Ник, не надо, не говори так! Сразу чувствуется, какая же я эгоистка — жуткая эгоистка! Думаю только о себе… Но мне просто показалось, что ты не понимаешь: я не могу… ну, не могу позволить тебе трогать меня… пока.

— Понимаю.

— Ох, не надо было мне выходить за тебя замуж! Как же это ужасно на самом деле оказалось; какой эгоистичный, потребительский поступок с моей стороны! Но, Ник, ты же сам, несмотря ни на что, взял меня в жены…

— А разве я хоть чем-нибудь дал повод подозревать, что жалею о своем решении? — сдержанно осведомился Николас.

— Нет-нет, конечно, нет, но я только подумала…

— Забудем это, ладно? Ошибки, подобные только что допущенной мною, нередко делает человек, с утра перебравший шампанского. Как говорится, проехали. Забудем.

Ник отрывисто бросал слова. Фенела поняла, что разговор окончен. Ник направился к двери, она следом, мучась какой-то неловкостью и смутной неудовлетворенностью собственным поведением, отчего все остальные чувства отступили на второй план.

— Ник, ты не сердишься?

Фенела ощутила себя одинокой, словно брошенной им на произвол судьбы, поэтому, когда Ник обернулся, для нее огромным облегчением было видеть легкую улыбку на его губах.

— С чего бы это? — удивился он, и Фенеле пришлось удовольствоваться этим ответом.

При выходе из гостиницы их встретило бледное солнце, пробившееся сквозь пасмурные облака. Фенела запрокинула голову и посмотрела на небо.

— Проясняется… — заметила она и с детским любопытством загадала про себя, а вдруг это хорошая примета?

На обратном пути она поймала себя на том, что непрестанно крутит у себя на пальце обручальное кольцо: тоненькое, изящное платиновое колечко. И, честно говоря, была очень рада, что у Ника хватило вкуса и деликатности выбрать именно такую неброскую, но изысканную вещь.

Они ехали молча, пока вдали не замаячили дома Криперс; тогда Ник обернулся к своей молодой жене и кратко осведомился: «Все в порядке?»

Фенела знала — он имеет в виду скорее ее душевное состояние, чем какие-либо внешние неудобства.

— Да, только страшновато немного.

— Тебе нечего бояться. Я приму весь удар на себя.

— Ох, с удовольствием уступлю тебе эту привилегию! — с легким сердцем ответила она.

Однако когда машина свернула по направлению к Фор-Гейбл, Фенела поняла, что есть один удар, отвратить который никто в мире не властен, который она должна принять на себя — и одна вынести его.

Они подъехали к парадному крыльцу. Прямо перед входом стоял автомобиль. У Фенелы упало сердце, она была на грани обморока. Чего она не предвидела, так это того, что Рекс окажется дома днем.

Волна слепого ужаса захлестнула ее: еще немного, и она потеряет сознание! Но тут Фенела разглядела, что у дома припаркована вовсе не машина Рекса, а какой-то другой, незнакомый автомобиль. Волна облегчения нахлынула столь же неожиданно, как и первоначальный приступ страха.

— Интересно, кто это может быть? — вслух произнесла она и следом подумала: «Доктор, наверное. Может быть, Илейн умерла?»

Девушка ощутила холод собственных ладоней и бешеное биение пульса в висках.

Автомобиль затормозил и неподвижно замер. Фенела сомневалась, хватит ли у нее сил выбраться из машины, но тут в дверях показался мужчина и вышел на крыльцо.

Она с минуту вглядывалась в него почти невидящими глазами, а потом различила наконец морскую форму и еле слышно вскрикнула от радости и неожиданного облегчения:

— Реймонд! — и, выскочив из автомобиля, бросилась навстречу брату.

Фенела подробно рассказала Реймонду о своем решении, и тот страшно рассердился на нее за глупый, поспешный поступок.

Раскурив сигарету, брат присел на скамью под окошком.

— Фенела, я не грубый, не бесчувственный… — произнес он после минутного молчания, — я искренне желаю тебе добра, если хочешь знать! Я, черт возьми, о тебе же беспокоюсь!

— Я сама начинаю слегка о себе беспокоиться, — отвечала Фенела с дрожащей улыбкой.

— Что бы там ни было, ясно одно: с Фор-Гейбл покончено.

— Думаешь, Саймон согласится?

— Придется согласиться, ничего не поделаешь. Пойду лучше к нему прямо сейчас, посмотрим, что он на это скажет. Знаешь, у меня увольнительная всего на сорок восемь часов, так что если я хочу успеть поболтать со всеми, то мне придется не терять ни минуты.

Фенела взглянула на брата и под напускной беспечностью ясно различила, насколько его волнует и крайне беспокоит все, что касается ее благополучия. Она резко вскочила и поцеловала Реймонда.

— Как это ни смешно, — сказала она, — но теперь, когда ты здесь, с нами, все случившееся уже не кажется мне таким важным и серьезным. Думаю, ты прав, мы тут просто задавлены разными предрассудками и комплексами.

— Ну, конечно! — отвечал Реймонд. — Беда только в том, что мне следовало бы еще несколько лет назад категорически запретить отцу таскать сюда всех этих бабенок… Трусил, наверное, если честно. Сама знаешь, с отцом не очень-то разговоришься.

— Ох, уж мне ли не знать! — всплеснула руками Фенела.

Оба рассмеялись, одновременно вспомнив бесчисленные эпизоды из их детства, когда они пытались чего-либо добиться от Саймона и неизменно терпели сокрушительное поражение.

— Ладно, пора, — вздохнул Реймонд, поднимаясь на ноги. — Лучше будет, если ты пойдешь со мной, поможешь объясниться, а то я еще сгоряча наговорю чего-нибудь лишнего.

— Мне лучше с ним не ссориться, — осторожно заметила Фенела. — Боюсь, когда он узнает правду, то ужасно расстроится в глубине души…

— Вот тогда как раз и наступит подходящий момент обсудить планы на будущее! Кстати, не хотелось бы упоминать об этом, но все-таки: где я сегодня смогу переночевать?

— Знаешь, я и сама понятия не имею, где мне сегодня ночевать придется, — отвечала Фенела.

И опять они неожиданно расхохотались, только в смехе Фенелы звучали слезы.

Господи, как хорошо, что Реймонд снова дома! Только теперь девушка поняла, как скучала по нему все это время — три военных года. Брату лишь дважды удалось побывать дома — в 1939-ом и весной 1940 года, как раз перед тем, как его послали на Средиземное море.

И вот он опять здесь, вернулся, и Фенела чувствовала, что бремя, угнетавшее ее так долго, можно наконец переложить на плечи Реймонда.

Даже мучительная спешка и унизительная таинственность ее брака представлялись чем-то смешным и незначительным при мысли, что Реймонд опять с нею!

В мастерской они застали Саймона в компании с сэром Николасом.

Отец отложил кисти в сторону, но халата, заляпанного красками, не снял: казалось, палитра оставлена всего лишь на секунду ради глотка виски с содовой.

Фенела подумала, что Саймон выглядит как-то болезненно, и впервые ее поразила мысль, что отец стареет. Он не вынес напряжения последних дней, хотя раньше любил беды, трудности и душевные бури были ему нипочем. Впрочем, трудно было жалеть Саймона.

При появлении в дверях мастерской Фенелы и Реймонда художник поднял свой бокал.

— За невесту!

Фенела почувствовала, как краска заливает ее лицо, когда сэр Николас обернулся к ней.

— Не опрокинешь стаканчик, а, Реймонд, старина? — вопросил Саймон. — Надеюсь, ты наконец уделишь хоть малую толику своего драгоценного времени бедному старому папочке? Вот уже битых три часа ты слоняешься по дому, и за это время мне не перепало ничего кроме жалкого «как поживаешь?» Ну ни словечка от дорогого сыночка! Поговорил бы с папашей что ли?

— Именно это я и собираюсь сейчас сделать, — отвечал Реймонд.

Он многозначительно взглянул на сестру, и та, в свою очередь, сказала:

— Пойдем, Николас, оставим их вдвоем.

Фенела и Ник вышли в холл, Ник плотно прикрыл за собой дверь.

— Знаешь, твой отец воспринял новость с большим воодушевлением, — сообщил он. — По-моему он страшно доволен.

— Еще бы! — не без сарказма откликнулась Фенела. — Что может быть лучше — сбыть наконец-то дочку с рук!

Ник внимательно посмотрел на нее.

— Что тебя так расстроило? — спросил он очень спокойно.

— Ничего конкретно, — ответила Фенела. — Точнее — вообще ничего, это приезд Реймонда меня взволновал, вот и все.

Николас ничего не сказал на это, но Фенела почувствовала, что он погрузился в какое-то серьезное раздумье. Хотелось бы знать: то ли он вообще чрезвычайно обостренно воспринимает все, что связано с ней, то ли она слишком откровенно ведет себя, не в силах сдержать истинного состояния души?

— Пойдем наверх, к детям, — предложила Фенела наконец.

Не успели они ступить на лестницу, как из кухни выбежала My и бросилась через весь холл прямо к ним.

— Фенела, Фенела, милая! — кричала девочка, бросаясь на шею сестре и покрывая ее лицо поцелуями. — Николас уже все мне рассказал. Я искала чего-нибудь, чтобы испечь пирог. Ох, я так волнуюсь… так здорово!

И малышка вновь и вновь целовала Фенелу.

— Но я никогда, никогда не прощу вам обоим, что на свадьбу меня не взяли! Фенела, ну уж мне-то можно было поехать с вами!

— Нет, тебе лучше было остаться дома, — ответила Фенела. — Ужасно прозаическая процедура, никакой романтики… а у регистратора зубы вставные вдобавок.

— О, для меня уж точно была бы сплошная романтика! — стояла на своем My.

— Да нет же, глупышка! — рассмеялась Фенела. — Ты думаешь, что свадьба — это складки белого шелка, букетики флердоранжа и очаровательные дети, несущие шлейф от вуали невесты. На самом же деле на моей свадьбе ничего подобного не было. Правда, Ник?

Она взглянула на Николаса в надежде, что он понимает: она говорит легко и непринужденно, просто чтобы успокоить чуть не плачущую от отчаяния сестренку и смягчить детское разочарование.

— Да-да, не переживай! Мы и заглянули-то туда случайно на минутку, просто от нечего делать, в чем были… — поддакнул он с оттенком печальной иронии в голосе.

— Ну, а что дальше? — поинтересовалась My. — Что теперь будет?

— Сами не знаем, — пожала плечами Фенела.

— Как это — не знаете?! Фенела, милая, вы все от меня скрываете! — возмутилась My. — А тут еще Реймонд вдруг приехал, я его сразу и не узнала, представляешь? Честное слово! Он так вырос и возмужал… Но знаешь, Фенела, я сама не своя, ни о чем кроме тебя и твоей свадьбы и думать не могу.

My перевела дух и очень тихо и отчетливо, так что обоим ее слушателям сразу стало ясно, насколько ответ важен для девочки, спросила:

— Когда ты собираешься переезжать отсюда в Уетерби-Корт?

— Мы еще об этом вообще не думали, ничего не обсуждали даже, — призналась Фенела.

Девушка предостерегающе взглянула на Николаса незаметно для My, которая теребила за рукав новоиспеченного брата, взволнованно вопрошая:

— Николас, вы же заберете меня отсюда, правда? Не оставите? Фенела обещала, честное слово! Вы ведь сдержите свое обещание, да?

Николас опустил руку на плечо ребенка.

— Обещаю тебе, My, — спокойно произнес он, — что мы ничего не станем предпринимать, не сказав тебе и не посоветовавшись с тобой.

— Ой, спасибо!

My облегченно всхлипнула, привстала на цыпочки и чмокнула Николаса прямо в щеку.

— Я так рада, что вы с Фенелой поженились, честное слово!

— Ну и я тоже рад, что все так случилось, — ответил Николас.

My рассмеялась.

— Еще бы вам не радоваться! Но мне все равно хочется, чтобы свадьбу справили по-настоящему — ведь это будет совсем другое дело, не то, что сейчас, да и Фенела носит это голубое платье уже много лет! Разве можно в нем выходить замуж?

— Она и в нем все равно красавица.

И хотя, произнося эти слова, Николас страшно заикался, но Фенеле они все равно показались слишком смелыми, особенно в тот момент, когда глаза сэра Николаса встретились с ее глазами.

Фенела начала подниматься по лестнице.

— Пойдем позовем Нэни, а то она еще обидится, что мы ей сразу ничего не сказали, и тогда воркотни да жалоб не оберешься!

Найдя Нэни, Фенела оставила ее в обществе Николаса. Старушка страшно обрадовалась молодым и решила непременно ознакомить новобрачного с семейным альбомом.

Фенела в это время сбежала вниз на звук голосов, доносящихся из мастерской отца, волнуясь, как там Реймонд с отцом, поладили ли? Однако заглядывать к отцу времени не было, девушка прямиком пробежала в кухню и бросилась к буфету.

Со стороны черного хода донеслись чьи-то шаги. Фенела решила, что это Джордж, денщик Рэнсома, который в это время суток обычно приносил из деревни продукты и зелень к обеду.

Фенела с радостью препоручила ему эту обязанность после самоубийства Илейн, потому что у девушки недоставало мужества и душевных сил вынести любопытные взгляды обывателей в лавках.

— Это ты, Джордж? — окликнула она и обернулась на звук шагов, стихших у порога.

Нет, это не Джордж принес свертки и корзинки с продуктами… Это был Рекс. Секунду Фенела стояла, окаменев. Затем, побелевшая, но с решительным видом все же двинулась ему навстречу.

— Джордж сегодня занят, — весело заявил Рекс, — вот я и вызвался сам сегодня побыть на посылках! Думаю, наше правительство не обеднеет, если я потрачу чуть-чуть казенного бензина ради такого случая!

Фенела молча забрала у него свертки.

— Спасибо.

Она раскладывала покупки на столе, пытаясь тем временем собраться с мыслями, чтобы найти нужные слова и описать все происшедшее со времени их последнего разговора.

Пока она мешкала, Рекс спросил приглушенно-интимным тоном, глядя на ее склоненную над столом головку:

— Фенела, а ты помнишь, что должно скоро с нами случиться?

Фенела метнула на него быстрый взгляд переполненных мукой глаз.

— Уже случилось.

— То есть?..

— Мне нужно тебе кое-что сообщить! — девушка взволнованно перевела дыхание. — Рекс, сегодня утром я вышла замуж.

Словно в подтверждение сказанного она вытянула вперед ладонь, где на безымянном пальце поблескивало кольцо.

Рекс не двигался. Он стоял, не сводя глаз с ее руки.

Фенеле показалось, что еще ни разу в жизни ей не приходилось прилагать столько усилий, как сейчас, пока она выдавливала из себя каждое слово.

Повисла долгая, гнетущая тишина, такая долгая, что Фенела в испуге отошла и встала так, чтобы между нею и Рексом находился стол.

— Я не видела другого выхода, — беспомощно пролепетала она, но голос звучал слабо и неубедительно даже для нее самой.

— Как ты могла!

Слова вырвались из горла Рекса помимо его воли, хриплые и страшно глухие, словно звуки жесточайшей боли.

— Но пойми же! — взмолилась Фенела. — Ведь ты должен меня понять!

— А если я не пойму?!

Он произнес последнюю фразу грубо и отрывисто, внезапно протягивая вперед обе руки, хватая девушку за плечи и властно привлекая к себе на грудь.

— Я любил тебя! — воскликнул Рекс. — Любил тебя больше, чем когда-либо мог представить себе, больше, чем вообще можно любить женщину! И вдруг — такое… Да, ты ни в чем не виновата, как и я. Судьба просто слишком жестоко обошлась с нами. И еще говорят о зле, которое приносят мужчины!.. Вот теперь, Фенела, мы оба можем на собственной шкуре убедиться, какое зло способны причинить женщины!

— Ох, Рекс, умоляю тебя, не надо, не надо! — уже почти всхлипывала Фенела.

Казалось, безграничное отчаяние, звучавшее в его голосе, шло из самого сердца, разрывало его на куски.

— Но ведь ты по крайней мере могла бы обсудить со мной свое решение! — обреченно сказал Рекс. — Я убежден, что существовало множество иных способов выпутаться из ситуации.

Он отпустил плечи девушки и приподнял ее запястье. Постоял, глядя на тонкое обручальное кольцо. Фенела вдруг вспомнила, как целовал Рекс каждый ее пальчик на этой же самой руке в библиотеке его дома, целовал так, будто каждым своим движением целиком отдавал себя в ее власть.

— Рекс, Рекс… — прошептала Фенела. Инстинктивно она прижалась к нему, но он отстранил ее твердым движением руки и решительно направился к двери.

— Бесполезно, Фенела, — с усилием выговорил он. — Все кончено.

Девушка едва слышно вскрикнула и закрыла лицо ладонями.

До нее доносился звук удаляющихся шагов, тяжелых и медленных, словно поступь глубокого старика. Звук постепенно таял в коридоре. Хлопнула дверь. Фенела осталась одна.