Элизабет, настроение которой вскоре снова поднялось до игривого, пожелала, чтобы мистер Дарси объяснил, почему он вообще влюбился в нее.
– Что послужило толчком? Я могу понять, как вы зачарованно продолжаете, когда вы уже что-то почувствовали, – размышляла она, – но что такое необычное могло подтолкнуть вас?
– Я не могу назвать час, или место, или взгляд, или слова, которые стали первопричиной. Это было слишком давно. Я был уже вдали от начала, когда понял, что произошло.
– Мою красоту вы сразу отвергли, а что касается манер, то мое поведение по отношению к вам всегда граничило с невежливостью, и я всегда обращалась к вам скорее с целью уязвить, чем желая чего-то иного. Теперь будьте искренни: вас восхищала моя дерзость?
– Да, но особенно живость вашего ума.
– Вы можете смело считать и это дерзостью. В них не было больших различий. Дело в том, что вы слишком привыкли к вежливости, почтению, назойливому вниманию. Вас они невольно раздражали. Вам были противны женщины, которые всегда говорили, смотрели и думали только так, чтобы, не дай Бог, не вызвать вашего неудовольствия. Я возбуждала и вызывала ваш интерес, потому что я была так непохожа на них. Если бы вы не были по-настоящему учтивы, вы бы возненавидели меня за это, но, несмотря на огромные усилия, которые вам приходилось прилагать, чтобы не сорваться, ваши чувства всегда были благородны и справедливы по отношению ко мне, и в глубине души вы без всякого снисхождения презирали людей, которые так усердно обхаживали вас. Ну вот я и избавила вас от необходимости признаваться в этом, и, действительно, взвесив все обстоятельства, я начинаю думать, что это было совершенно естественно. Конечно, вы не знали обо мне ничего хорошего, но кто думает о таком, когда влюбляется.
– Разве не было ничего хорошего в вашем полном нежности и самоотверженности отношении к Джейн, когда она заболела в Незерфилде?
– Бесценная Джейн! Кто мог бы сделать для нее меньше? Но непременно возведите это в ранг добродетели. Мои хорошие качества находятся под вашей протекцией, и вы должны приукрашать их как можно больше, а мне, в свою очередь, следует находить поводы, чтобы раздражать вас и ссориться с вами как можно чаще, и я начну прямо сейчас с того, что спрошу, что заставило вас так не желать сразу, при первом же появлении, проявить свое отношение? Что заставило вас так стесняться меня, когда вы вошли, а потом обедали у нас? Почему, особенно когда вы только появились, вы выглядели так, будто вам до меня не было дела?
– Потому что вы имели вид чрезвычайно серьезный, были молчаливы и никак не воодушевляли меня.
– Но мне же было неловко.
– И мне тоже.
– Вы могли бы чаще обращаться ко мне во время ужина.
– Человек, не в такой степени обуреваемый чувствами, наверное, мог бы.
– Вот не повезло, что у вас припасен разумный ответ, который вы можете сразу дать, и что я настолько разумна, чтобы признать это! Но интересно, как долго вы продолжали бы, если бы вас предоставили самому себе. Интересно, когда бы вы изволили заговорить, если бы я не обратилась к вам? Мое решение поблагодарить вас за доброту к Лидии, безусловно, имело впечатляющие последствия. Боюсь, даже слишком, ибо что станет с моралью, если наши удобства будут обеспечиваться нарушениями обещаний? Ведь мне не следовало даже упоминать о случившемся. Больше такое не повторится.
– Вам не стоит расстраиваться. Мораль останется неприкосновенной. Безосновательные попытки леди Кэтрин разлучить нас оказались решающим аргументом, устранившим мои последние сомнения. Я вовсе не обязан своим нынешним счастьем вашему горячему желанию выразить свою благодарность. Я не был намерен дожидаться каких-либо признаний с вашей стороны. То, что я услышал от моей тети, вселило в меня надежду, и я был полон решимости немедленно и окончательно прояснить все.
– Леди Кэтрин оказала неоценимую услугу, и это должно сделать ее счастливой, поскольку она любит быть полезной. Но объясните мне, для чего вы приехали в Незерфилд? Просто чтобы появиться в Лонгборне и смутиться? Или вы все-таки намеревались добиться более серьезных результатов?
– Моей истинной целью было увидеть вас и решить, если у меня получится, могу ли я надеяться когда-нибудь побудить вас полюбить меня. А целью, о которой я сам себе говорил, было увидеть, по-прежнему ли ваша сестра неравнодушна к Бингли, и если да, то признаться ему в своих поступках, что я и сделал сразу после встречи.
– Хватит ли у вас смелости объявить леди Кэтрин о своей помолвке?
– Мне в большей степени понадобится время, чем смелость, Элизабет. Но это необходимо сделать, и если вы дадите мне лист бумаги, это будет сделано немедленно.
– И если бы мне самой не нужно было писать письмо, я могла бы сидеть рядом с вами и восхищаться изяществом вашего почерка, как это делала когда-то другая молодая леди. Но у меня есть еще и тетя, о которой ни в коем случае нельзя забыть.
Не желая признаться, насколько переоценивалась ее близость с мистером Дарси, Элизабет до сих пор не ответила на длинное письмо миссис Гардинер, но теперь, когда пришло время сообщить новость, которая, как она знала, обрадует их, ей было почти стыдно, что ее дядя и тетя были лишены целых трех дней счастья, и она немедленно написала следующее:
Я бы поблагодарил вас раньше, моя дорогая тетя, как и следовало бы, за ваши обстоятельные, добрые, исчерпывающие подробности, но, честно говоря, настроение мое не располагало к написанию писем. Вы предположили больше, чем было на самом деле. Но теперь предполагайте все, что только вам угодно, дайте волю своей фантазии, не ограничивайте своего воображения при всех возможных предположениях, которые дозволяет столь увлекательный предмет, и пока вам не придет в голову, что я замужем, вы не допустите большой ошибки. Вам придется очень скоро написать вновь и хвалить его гораздо больше, чем в вашем последнем письме. Я снова и снова благодарю вас за то, что вы не повезли меня на Озера. Как я могла быть такой глупой, чтобы желать этого! Ваша идея с пони восхитительна. Мы будем совершать прогулки по парку каждый день. Я самое счастливое существо на свете. Возможно, я не первый человек, который говорит такие слова, но ничье счастье не сравнимо с моим. Я счастливее даже Джейн – она только улыбается, а я хохочу. Мистер Дарси шлет вам всю любовь в мире, которая у него остается от любви ко мне. Вы все должны приехать в Пемберли на Рождество. Ваша и т. д.
Письмо мистера Дарси к леди Кэтрин было написано в ином стиле, но еще более отличалось от этих двух письмо мистера Беннета, отправленное мистеру Коллинзу в ответ на его недавнее послание.
Уважаемый сэр,
Я должен побеспокоить вас еще раз вследствие ваших поздравлений. Элизабет скоро станет женой мистера Дарси. Постарайтесь утешить леди Кэтрин, как сможете. Но, если бы я оказался на вашем месте, я бы поставил на племянника. Он может дать больше.
С уважением и т. д.
Поздравления мисс Бингли брату по случаю его приближающейся женитьбы были проще, всего лишь нежными и неискренними. Она написала даже Джейн по этому случаю, чтобы выразить свою радость и повторить все свои прежние заявления о расположении. Джейн не строила иллюзий, но была тронута, и хотя она никаким образом не зависела от нее, тем не менее, не смогла не написать ей гораздо более любезный ответ, чем та заслуживала.
Счастье, которое испытала мисс Дарси, получив известие, было столь же искренним, как и счастье брата, пославшего его. Четырех сторон бумаги оказалось недостаточно, чтобы вместить всю ее радость и все ее искреннее желание быть любимой новой сестрой.
Прежде чем мистер Коллинз успел ответить или его жена направила поздравления Элизабет, в Лонгборне узнали, что Коллинзы сами прибыли в Лукас-лодж. Причина этого внезапного перемещения вскоре стала известна. Леди Кэтрин была так сильно разгневана содержанием письма своего племянника, что Шарлотта, искренне радуясь замужеству подруги, посчитала разумным уехать подальше до тех пор, пока буря не утихнет. В такой момент приезд подруги был настоящей радостью для Элизабет, хотя во время их встреч, когда она видела как мистер Дарси оказывается объектом выставляемой напоказ и подобострастной вежливости ее мужа, иногда думала, что за любое удовольствие приходится расплачиваться. Он, однако, переносил это с достойным восхищения спокойствием. Он даже оказался способен выслушать сэра Уильяма Лукаса, когда тот хвалил его за похищение самой яркой драгоценности здешних мест, и выражал надежду на то, что они все будут часто встречаться в Сент-Джеймсе, причем сделать это с совершенным спокойствием. Если он и пожал в недоумении плечами, то лишь после того, как сэр Уильям скрылся из виду.
Бестактность миссис Филлипс была еще одним, и, возможно, даже большим испытанием для его сдержанности, и хотя миссис Филлипс, как и ее сестра, слишком боялась его, чтобы говорить с той фамильярностью, которую поощрял добрый юмор Бингли, все же, когда она заводила разговор, то не могла не быть вульгарной. И благоговение перед ним, хотя оно заставляло ее быть менее активной, вовсе не делало ее более утонченной. Элизабет делала все возможное, чтобы оградить его от частых обращений обеих, и всегда старалась держать его при себе даже в присутствии тех членов своей семьи, общение с которыми не требовало от него заметных усилий, и хотя неприятные чувства, возникающие из-за всего этого, лишали романтический период ухаживаний значительной части его очарования, это укрепляло надежды на будущее; и она с восторгом ждала того времени, когда они окажутся вдали от общества, столь мало приятного для них обоих, в комфорте и элегантности их семейных вечеров в Пемберли.