Хозяин моей судьбы

6

— Как вы думаете, — небрежно спросила Роми, — стоит ли мне так уж держаться за мамин подарок? — Она украдкой взглянула на лицо Лароша‑младшего. Как и следовало ожидать — никакой реакции. — Насколько я поняла, два коттеджа используются в качестве частного пансиона. Если их немного подремонтировать, они могли бы стать неплохим источником дохода.

Ни один мускул на лице Клода не дрогнул. Он неторопливо отпил из чашки кофе и лишь затем, поднял взгляд на Роми.

— Боюсь, вы слишком оптимистично видите ситуацию, — сказал он. — Вспомните про кредиторов, которых передала вам по наследству мать. Готовы ли вы оплатить предъявляемые ими счета? Подумайте над этим. К тому же речь идет не о косметическом ремонте. С состоянием Старой Кондитерской вы уже знакомы, а два других здания находятся не в лучшем положении. Подозреваю, что они не рушатся лишь потому, что подпирают друг друга. А капитальный ремонт — это время и деньги. Большие деньги, Роми! Они у вас есть? Кстати, вы настолько хорошо владеете французским языком, чтобы самостоятельно руководить строительными работами?

— Я несколько лет работала в бригаде реставраторов на реконструкции колокольни в Бристоле и знаю кое‑что о реставрации, — безапелляционно заявила Роми. — Если хотите, я прочитаю вам лекцию о влажном и сухом гниении и способах борьбы с ним! Она с удовлетворением заметила, что на лице Клода Лароша мелькнула тень удивления. В любом случае это было лучше, чем отсутствие какой‑либо реакции вообще.

— В Печном доме средневековые печи почти полностью разрушены, — тем же ровным тоном сообщил Клод. — Прежние арендаторы приказали их просто‑напросто засыпать землей, не зная, что это нарушение административных требований к содержанию домов, сдаваемых внаем. Вам потребуется целая бригада землекопов, чтобы привести печи хотя бы какой‑то порядок.

— Ничего страшного, — остановила его Роми и разломила напополам очередной круассан. — Я неплохо владею мотыгой, киркой и прочими землеройными инструментами. А потом, не зря же говорят, что смелость города берет? После всего, что вы рассказали мне о реставрации поселка, мне было бы интересно посмотреть, не смогу ли я проделать то же самое в отношении всего лишь трех небольших домов. Насколько я понимаю, Старая Кондитерская, в случае ее реставрации в прежнем качестве, обладает немалым коммерческим потенциалом.

— Вы самонадеянны, — заметил Клод, — если в одиночку намерены провернуть работу, для которой я предполагал нанять целую бригаду строителей!

Роми охватила легкая паника. Неужели дело обстоит так плохо? — подумала она. Но, уже войдя во вкус роли, она объявила:

— Возможно, вы преувеличиваете степень ветхости зданий! В ближайшие несколько дней я самостоятельно произведу их инспекцию, и тогда уже можно будет судить, насколько я смела и самонадеянна в своем намерении обновить дома в одиночку.

Клод придвинулся к ней вплотную.

— Только не слишком откладывайте проведение инспекции, — вполголоса посоветовал он. — Если вы ничего не предпримете, то в самое ближайшее время на вас может обрушиться волна претензий со стороны и без того редких квартирантов… Кроме осмотра интерьера советую осмотреть потолочные перекрытия. Во всем поселке балки подточены термитами. Впрочем, в вашем доме мог поработать древесный жучок. Вы, как специалист, наверняка сталкивались с ним?

— О да, конечно! — кивнула головой Роми, придав лицу значительное выражение. — А потом, у меня всегда есть возможность подстраховаться и использовать на самых сложных работах местных рабочих‑строителей.

— Не думаю, что у вас есть такая возможность.

— Что, в Ла‑Роше и его окрестностях совсем не осталось строителей? — удивленно приподняла брови Роми.

— Нет, строители‑то здесь есть, причем несколько человек. Но, боюсь, ни они, ни другие жители поселка, ни за какие коврижки не согласятся переступить порог вашего дома.

Уж не разыгрывает ли он меня? — недоверчиво подумала Роми.

— Их здесь собаками травили, что ли? — попробовала пошутить она.

Клод спокойно потянулся к чашке с кофе.

— Выражаясь фигурально — да, — сказал он. — Усилиями вашей матери они превратились в людей без будущего.

Роми невольно присвистнула от удивления.

— Ничего себе! — пробормотала она, но тут же снова преисполнилась недоверием. — И как же ей это удалось?

Клод помедлил, словно пытался подобрать нужные слова, но никак не мог найти их.

— Не хочется первым рассказывать вам обо всем, — заговорил, наконец он, — но лучше уж сделать это мне, чем жителям поселка, с которыми вам придется столкнуться. Обитатели Ла‑Роша ненавидят Софию Дюбуа‑Стэнфорд лютой ненавистью и свое отношение к ней по инерции могут перенести и на ее дочь. Проще говоря, вас здесь могут подвергнуть обструкции — в лучшем случае, в худшем же случае — попытаются выгнать из поселка. В любом случае враждебное отношение с их стороны вам гарантировано.

У Роми мороз пробежал по коже. Ей показалось, что она снова сидит за партой и повторяется то, что преследовало ее на протяжении школьных лет, — одиночество, разговоры и перешептывания за спиной, мелкие пакости, которые устраивали ей одноклассники. Неужели в мире ничего не меняется?..

Она попыталась намазать на булку остатки мармелада, но руки ее так сильно дрожали, что столовый нож со звоном упал на кафельный пол.

— Вы не могли бы более ясно и четко объяснить, что здесь творится? — Она недобро посмотрела на Клода.

— Видите ли, Роми, плохое отношение к вашей матери объясняется многими причинами, в том числе и самыми заурядными. Например, она всем осталась должна — мяснику, бакалейщику, зеленщику. Это люди, у которых и без того маленький оборот, прибыли у них — кот наплакал, но они испокон веков привыкли полагаться на честность и порядочность своих клиентов. В случае с вашей матерью у них вышла накладка.

Роми готова была сгореть от стыда и страха.

— Так, значит, меня здесь не примут, — сказала она еле слышно.

— Больше того, — продолжил Клод, — они откажутся продавать вам любой товар, начиная от гвоздей и кончая молотком; кроме, как за наличные. Если вообще согласятся продавать вам что‑либо. Их обиды слишком свежи, и одно упоминание имени Софии действует на людей, как красная тряпка на быка. Еще раз извините меня, но самое разумное в вашем положении — уехать отсюда и не раздражать местных жителей своим присутствием… Ну ладно, — сказал он вдруг, — пожалуй, я пойду!

— Как? — вскрикнула Роми, почти уже собравшаяся наперекор матери сама предложить ему купить коттеджи. — Вы напустили на меня страха, а теперь уходите?

— Дела, знаете ли, — сухо пояснил Клод. — Я зашел, чтобы проведать вас и предупредить о том, какой прием может ждать дочь Софии Дюбуа‑Стэнфорд в нашем поселке. Ваша мать вынуждена была сбежать отсюда, а уж у нее характер тверже железа.

Упоминание имени матери вывело Роми из себя, и ее угасшая было решимость стоять до конца, вспыхнула в ней с новой силой.

— Скажите‑ка мне, месье де Ларош, — ядовито спросила она, — но почему именно вы, защитник и покровитель поселка и его жителей, ненавидите мою мать больше всех? Уж не вы ли, угрожая расправой, вынудили ее бежать из поселка?

— Я волоска не тронул на ее голове, — хрипло проговорил Клод, и впервые за время разговора лицо его стало холодным и неприязненным. — Хотя мне порой и хотелось этого!

Роми какое‑то время беззвучно шевелила губами, пока дар речи не вернулся к ней.

— Но почему? Наверняка здесь есть что‑то личное — не в одних же долгах дело!

— Да, личное, — недобро прищурившись, процедил Клод. — Она, разрушила мою семью!

Воцарилось тягостное молчание. Прогнать его? — тоскливо подумала Роми. Ничего не слушать, ничего не знать? Тяга к истине оказалась сильней ее.

— Вы можете объяснить, каким образом она это сделала?

В глазах его блеснула жалость — и тут же исчезла.

— София Дюбуа появилась в поселке много лет назад, — сказал он чуть слышно. — Каким‑то образом она устроилась экономкой в наш дом, в сезон сбора урожая подрабатывала на виноградниках. Местные мужчины глаз с нее не сводили. Она была редкостной красавицей, с виду хрупкой, беззащитной и чрезвычайно сексуальной.

Губы у Клода сжались, превратившись в тонкую линию.

— И вы, разумеется, тоже влюбились в нее, а когда она отвергла ваши пылкие юношеские чувства, унизив тем самым вашу мужскую гордость, затаили на нее зло?

— Нет, черт возьми! Все было не так. — Он положил руку девушке на плечо и внимательно посмотрел ей в глаза. — Не я потерял голову от любви к ней, а мой отец. Через несколько месяцев после своего появления здесь, она стала его… любовницей. С этого момента моя мать и я перестали для него существовать. Роми вздрогнула.

— Моя мать была любовницей вашего отца? Вы лжете! — закричала она.

— Рассудите здраво, Роми. Обо всем этом, не называя имен, я рассказал вам, еще не зная, кто вы. Спросите любого человека в поселке — он подтвердит каждое мое слово, если, конечно, вообще согласится разговаривать с вами… София словно околдовала отца и выставляла свою связь с ним напоказ, абсолютно не заботясь о чувствах тех, кто поневоле оказался вовлеченным в эту историю. Вот почему я… ненавижу ее!

— О Боже! — прошептала Роми, чувствуя, как мучительный стыд захлестывает ее.

Она закрыла глаза, но высокомерное лицо Клода по‑прежнему стояло перед ее глазами. У нее вдруг мелькнула мысль, что за его злобой по отношению к ее матери стоит еще что‑то, и что он открылся ей не до конца. Но и сказанного было более чем достаточно.

Набравшись смелости, она открыла глаза и увидела на его лице отвращение.

— Простите, — пробормотала она. — Теперь я понимаю, откуда в вас это ожесточение. Но с другой стороны, люди не могут не влюбляться…

— Верно! Но они могут держать себя в рамках приличий, чтобы не навредить ближнему своему, — с трудом сдерживая себя, ответил Клод. И вдруг его словно прорвало: — Папин роман стал предметом сплетен в поселке. После того, как он подарил Софии три здания, находившихся на балансе его имения, с ним имел разговор мэр и скандал разросся на всю округу. Стоило мне и маме выйти за ворота, как нас встречали сочувственное молчание и отведенные в сторону глаза. За нашими спинами, вовсю обсуждался скандал в благородном семействе, и сочувствие жителей поселка было не на стороне отца.

— Представляю, что вы должны были чувствовать, — согласилась Роми.

— Мама, и я уехали, — сверкнув глазами, продолжил Клод. — Мы не могли переносить этого унижения и дальше. Любой другой на моем месте, обнаружив, что его отец…

— Пожалуйста, хватит! — закричала Роми в отчаянии. — Я всю жизнь слышала одно и то же: моя мать — чудесная женщина, никто другой ей в подметки не годится, она — красивая…

— Не отрицаю! Она была очень хороша собой.

— Но ни в коем случае, не жестокая! — снова воскликнула Роми, мысленно умоляя Клода Лароша, чтобы он утвердительно кивнул и на сей раз.

Ответом было гробовое молчание.

— Боже, Клод! — всхлипнула Роми, глотая комок слез, подступивших к горлу.

И вдруг он рывком притянул ее к себе, и лицо его исказила судорога.

— Будьте вы прокляты! Вы и ваша мать! — прохрипел он, и едва Роми беспомощно приоткрыла рот, чтобы что‑нибудь сказать в ответ, свирепый поцелуй заглушил ее слабый возглас протеста.

Мыслей не осталось, были только его жесткие губы, впившиеся в ее мягкий, податливый рот, и его железные объятия. Роми ударило словно током, губы их слились, а готовность к сопротивлению растаяла на глазах.

Взметнувшиеся, чтобы оттолкнуть его, руки Роми обвились вокруг плеч Клода, пышная грудь девушки прижалась к его широкой твердой груди. Роми беспомощно всхлипнула и…

— Клод! — пробормотала она, совершенно смешавшись. Он только что целовал ее, и ей это нравилось, она ждала большего, много большего. Но он отпрянул от нее. — Зачем вы это сделали? — спросила она, с трудом скрывая разочарование.

Клод глубоко вздохнул и отвел глаза в сторону.

— А как еще я смог бы унять… твои слезы? — угрюмо ответил он вопросом на вопрос.

— Подумаешь, какой жалостливый! — чуть не задохнулась девушка от обиды.

— Зато мой поцелуй сработал, не правда ли? — с усмешкой сказал он и отступил к двери кухни.

— Пара утешающих слов и носовой платок были бы не менее действенным средством, — покраснев до корней волос, с гневом выдохнула Роми.

Клод, уже стоя в дверях, обернулся.

— И куда, более умным, — неохотно согласился он. — Если бы я знал, что тебя это так заденет, я не рискнул бы даже прикоснуться к тебе. Надеюсь, ты не примешь моего чисто дружеского жеста за нечто более серьезное? Я не испытываю к тебе ни малейшего влечения! Ни ма‑лей‑шего! Ты абсолютно не в моем вкусе.

— Тогда, наши чувства абсолютно, взаимны, — парировала Роми, пытаясь удержать хотя бы каплю самоуважения в своей вопиющей от обиды душе.

Клод злобно поджал губы и вышел прочь, от души хлопнув напоследок дверью.

Роми осталась одна, раздавленная и беспомощная. Сцена с Питером О'Тулом повторялась один в один, с той лишь разницей, что сегодня дело ограничилось поцелуем. Не Бог весть, какая драма для нормальной женщины, но не для нее. Она уже поклялась никому на свете не дарить своего сердца, и вот — всего секунду назад от ее решимости чуть не осталось и следа…

Бессильно осев на пол, она всхлипнула и простонала:

— Какая, же я дура!

Совершенно непонятно было, как ей дальше жить на этом свете.

Машинально облизнув губы, к которым только что прикасался своими горячими губами Клод, она подумала о другом — о радости единения двух тел! Она была восхищена и поражена той силой и энергией, которые исходили от Клода, и это было самое страшное, потому что свидетельствовало о ее полной бесхарактерности и слабоволии.

Почему она не воспротивилась его домогательствам сразу, а потом позволила ему уйти? Ответ был ясен: этот мужчина в совершенстве владел искусством взламывать ее оборону. Он подкупал ее лживым вниманием и мнимым сочувствием, обволакивал ее, как туман, пробуждал в ней самые сокровенные чувства, а затем бросал, заставляя в полной мере ощутить свое унижение. И все для того, чтобы получить от дочери то, что не удалось взять у матери. Боже, как она ненавидела его за свое слабоволие!

Я не позволю втоптать себя в грязь! — прошептала Роми чуть слышно и крепко сжала кулачки. Да, она оказалась в тяжелой, прямо‑таки отчаянной ситуации, но разве не приходилось ей в прошлом выпутываться из еще худших передряг?

Для начала она занялась поиском и разборкой всех имеющихся в доме документов. Они оказались в ящике письменного стола под стопкой пожелтевших от времени бумажных салфеток, и к ним была прикреплена записка, на которой рукой матери было выведено: «Дома на имя Роми Стэнфорд». Само собой разумеется, дарственная, как и прочие документы, была написана по‑французски, так что кроме своего имени и имени матери она не разобрала в них ни слова.

Роми тут же составила список предполагаемых покупок, поставив на первое место в нем франко‑английский словарь.

Просмотрев карту, она обнаружила, что ближайшими к Ла‑Рошу населенными пунктами являются два городка — Верен и Арни, и там, вероятно, можно купить все, что ей потребуется.

— Сначала — беседа с туристами‑квартирантами, — произнесла она вслух, чтобы как‑то нарушить царящее в полутемных комнатах молчание, — плюс предварительный осмотр коттеджей. Потом — поездка по магазинам.

Если туристы говорят по‑английски, можно будет с ними поболтать по душам, а вечером пригласить на чай, подумала она.

В конце концов, нужно же ей иметь хоть какой‑то круг общения в потенциальном море вражды. И если здраво рассудить, дела ее не так уж плохи, главное — смотреть вперед с оптимизмом.

С деньгами у нее, правда, было негусто.

Девушка сидела, понурившись, на скамейке на немноголюдной даже днем центральной площади Ла‑Роша в двух шагах от овощного рынка. Ее так называемый отпуск на глазах превращался в непреходящий кошмар.

Отдыхающие при ее появлении чуть ли не набросились на нее с кулаками, а немного успокоившись, устроили молодой хозяйке пансиона в высшей степени познавательную экскурсию по коттеджам. К сожалению, они имели более чем веские основания для своего недовольства.