И солнце взойдет. Она

Глава 6

Рене тоскливо смотрела в окошко электронного письма.Раз-два, раз-два мигал бездушный курсор, для которого не существовало ни проблем, ни выбора. Раз-два, раз-два. К сожалению, этого нельзя было сказать о Рене, которая вот уже три четверти часа пялилась на экран и не могла найти в себе смелость либо наконец его выключить, либо написать нужный ответ. Сомнения накрывали с головой, потому что она просто не знала, какой ответ ей действительнонужен.

Господи, сколько это тянулось? Наверное, больше недели. С того самого разговора с доктором Фюрстом, а она так ничего и не решила. Неделя сомнений. Неделя выбора и полнейшей несостоятельности как специалиста, личности и любящей женщины. Глухой тупик, откуда Рене не видела выхода.

Она потёрла лицо и снова уставилась на настырный курсор.Раз-два, раз-два. Страшно сказать, но Тони до сих пор ни о чём не догадывался. Он не знал о письме, и Рене не понимала, отчего сразу не решилась ему рассказать. Быть может, дело было в словах доктора Фюрста, а может, в собственных страхах. Но решение промолчать стало ошибкой, потому что следующим утром Рене не нашла духу, а через неделю открыть рот стало попросту невозможно. Она трусила. В голове кружили воспоминания о десятке очень печальных ссор и об улетевшем в стену учебнике с именем профессора Хэмилтона. В доме вообще не осталось ни одного напоминания об их нейрохирургическом прошлом. Ни книги, ни журнала, ни завалившегося между газетами простого буклета. Даже на разговорах лежало табу. Казалось, Энтони бесился от одного лишь воспоминания, а Рене… Рене всегда ненавидела ссоры.

Трижды она едва не ответила в Оттаву категоричное «нет», но всё-таки не решилась. Она искала в сердце ростки бесполезной надежды. Энтони не стал бы ей запрещать! Верно? Глупости! Конечно же, нет. Он должен принять её выбор! Ему же прекрасно известно, как долго Рене об этом мечтала, как бредила, как шла годами, как расстраивалась, как старалась вопреки его же приказам тренироваться на тех же мышах, как… На этом она обычно терялась, потому что боялась признаться даже себе, что он действительно не отпустит. Да, со стороны их отношения наверняка казались похожи на сказку. Боже! Они должны были ею стать! Но отчего-то так и не стали…

Нет, Рене действительно была искренне влюблена в Энтони Ланга. Видит бог, она отдавала ему всю себя и, видимо, потому, слишком поздно заметила ощущение пустоты. Словно каждая их эмоция вдруг стала стеклянным игрушечным шаром, внутри которого воздух. Вроде, красиво, а разобьёшь – ничего не останется. Похоже, они и правда где-то ошиблись. Оба.

– Ты тускнеешь, – сказал в тот раз доктор Фюрст, но было уже слишком поздно…

Кошмары вернулись. Сначала смутные, непонятные. В них Рене ночь напролёт ходила по тёмному больничному коридору и отчего-то никак не могла открыть глаз. Веки будто слипались, вызывая острое чувство беспомощности. Руки незряче шарили по гладким стенам, натыкались на чьи-то образы и дёргали ручки закрытых дверей в поисках шанса для бегства… Но выхода не было. Совсем. И от осознания этой пугающей мысли с истерично заходившимся сердцем она просыпалась.

Однако неделю назад коридоры сменились палатой, куда Рене теперь приходила в своих страшных снах. Снова сквозь приоткрытые веки она смотрела на зелёные стены, каких отродясь не было в их больнице, видела старую аппаратуру и распростёртое на столе тело. Оно было слишком знакомо обтянуто кожей, такой светлой, будто Луна обрела плоть человека с синими руслами вен – такими родными, выученными поцелуями. Но потом взгляд падал чуть ниже, на грубый шов после вскрытия, и становилось особенно страшно. В этот момент Рене ощущала запах смерти и холод кожи, слышала треск мёртвой плоти. И… просыпалась от боли в раскалённом докрасна шраме. Она пялилась в темноту, пока лицо сводило от судороги, но видела не полутёмную комнату или лившийся в окна рассвет, а только страшную линию от пупка до середины гортани… А ещё руки. Эти перетянутые красными лентами кисти, где вместо пальцев виднелось засохшее блюдо из мяса, костей и лоскутов кожи. Рене казалось, что её вырвет. Не потому, насколько чудовищно было зрелище, в конце концов, она встречала и не такое. Её мутило от страха, что когда-нибудь вместо сна она увидит реального Тони.

Рене понимала, что должна рассказать, если не про письмо, то хотя бы поговорить о кошмарах. Ведь Тони подозревал. Она читала это в глазах, когда смотрела на него поверх маски, видела в резких движениях, чувствовала всем своим телом, но… Но не могла. Рене мялась за чашкой кофе и не понимала, как можно об этом сказать. Как объяснить то, что не объяснимо? Улыбнуться и проговорить:«Любимый, я каждую ночь вижу твоё мёртвое тело»? А может:«Счастье моё, я вскрыла тебя своими руками. Смотрела на твои разбитые руки, на дыру в животе. Как у Рэмтони. Помнишь его? Ты был так красив и так мёртв. А мне теперь страшно…»Это глупо, но что-то останавливало Рене в самый последний миг, стоило открыть рот. Последний месяц научил её быть осторожной в общении с Тони и не провоцировать новых ссор. И этим, похоже, она загнала себя в абсолютный тупик, и не нашлось никого, кто помог бы ей выбраться.

Медленно выдохнув, Рене потёрла теперь бесконечно саднивший шрам и устало взглянула на большие часы, что висели на стене ординаторской. После дежурства очень хотелось домой, что-нибудь съесть и наконец лечь уже спать, но надо было дождаться окончания очередного внепланового совещания. Энтони мягко, хоть и настойчиво попросил, а она не смогла отказать. Ей ведь не сложно, а радость в груди при виде мгновенно стихавшего в янтарных глазах усталого раздражения казалась лучшей наградой в конце каждого дня. Казалась… По крайней мере, Рене очень хотелось продолжать в это верить.

Она уставилась на замурованный в прозрачной смоле брелока лёгкий цветок и натянуто улыбнулась. Как символично. Идеально подходит под её унылые мысли… Неожиданно Рене вскинула голову и со всей силы стиснула зубы. О, ну право. Пора перестать раскисать. Она же не школьница с просроченным сочинением, чтобы бегать от Тони! Ей просто нужно было хорошенько подумать. Да. Решено! Это случится сегодня. Она всё расскажет и попробует объяснить, почему ей так важно исполнить мечту.

Рене стремительно поднялась, собрала со стола бумаги и выключила тусклую лампу. Подхватив куртку, она вышла в ярко освещённый коридор, где тут же столкнулась с сердитой Роузи.

– Ах-ха! Вот ты где.

– Довольно оптимистично искать меня в отделении через два часа после окончания смены, – пробормотала Рене.

– Ланг здесь, значит, и ты где-то поблизости. Вы же у нас, как Чип и Дейл – не расстаётесь ни на минуту и постоянно спешите кому-то на помощь. – Роузи скрестила за спиной руки, а потом бодро зашагала рядом.

– Смотрю, ты до сих пор общаешься с Энн.

Желания реагировать на набившие оскомину шутки не было, как, впрочем, и намерения продолжать бессмысленный разговор.

– Да. Она, кстати, недавно приезжала в Монреаль. На встречу с тем самым татуировщиком. Ты знала?

– Что? Нет, я не… – Рене вдруг остановилась и ошарашенно посмотрела на маленькую медсестру. – А давно они…

– Вместе? Так с того самого утра, когда я обнаружила себя на кровати Ала в обнимку с его оранжевым тазиком. Парень звонил ей всё утро, пока мы дружно валялись в отключке, а потом приехал в клинику. Знаешь, спасибо твоему жуку-трупоеду, что не отправил меня туда же. Блевать в улыбающийся тебе пончик – бесценно!

Хохот Роузи пролетел по коридору, чтобы замолкнуть где-то у поста медсестёр. Рене нервно нахмурилась. Вот как… Надо же! Оказывается, где-то за пределами собственных передряг течёт жизнь, живут люди, и у них тоже случается что-то хорошее. Рене неловко переступила с ноги на ногу, а потом облизнула пересохшие губы.

– Я за них рада, – пробормотала она и почему-то отвела взгляд.

– Заметно.

– Нет, правда, я очень счастлива, что Энн наконец-то… – торопливо попробовала оправдаться Рене, но стихла под насмешливым цоканьем подруги.

– Никто и не сомневается. Просто это так на тебя не похоже. Раньше именно ты рассказала бы мне эту новость, а не наоборот, – протянула Роузи, а затем демонстративно доверчиво взяла под руку и зашагала по коридору. – Не хочешь сходить сегодня в бар? Сыграем в бильярд. И чёрную гадюку с собой прихвати. Он, оказывается, бывает забавным, когда не давится собственным ядом.

– Я… я не могу. – Рене мягко высвободилась из хватки и потёрла шрам на лице.

– М? Отчего же? Какие-то планы?

Кажется, Роузи куда-то клонила, но понимать не хотелось.

– Нет, просто…

– Да что с тобой случилось? Рене, ты скрываешься ото всех. Живёшь в кабинете, точно Рапунцель в башне, и кажешь нос только в операционные да семинары. Ради бога! Он тебя к батарее там привязал, что ли? Взял в хирургическое рабство? Или проводит запрещённые опыты? Даже Хелен в недоумении от того, что там у вас происходит.

– Это не её дело. Мы не нарушаем законов.

– Да к чёрту эти законы, если от вас на операциях шарахается даже спящий пациент с перебитыми ногами, – свистящим шёпотом выплюнула Роузи. А Рене с трудом подавила неуместную улыбку. Это было бы смешно, не окажись правдой.

Она могла не рассказывать Энтони своих тайн, но только слепой не заметил бы, как при входе в операционную у неё тряслись руки. А уж Тони видел это со всей полнотой своего чутья. Но он молчал. Молчал, словно боялся спросить и оттого злился на всех: на себя, на неё, на собственное бессилие. Рене захлёбывалась в его эмоциях и никак не могла сосредоточиться на работе. Лишь за сегодня она трижды чуть не ошиблась.

– Небольшие трудности. Со всеми бывает.

Роузи вопросительно вскинула брови, а затем резко фыркнула.

– Со всеми? Что ты несёшь? Да он же едва не молился на твои «вишенки», пока ты валялась в нейрохирургии после аварии. Что между вами случилось? Алан, конечно, боялся, что Ланг отреагирует бурно, но…

– А дело не в нём, – скупо проговорила Рене и отвернулась. – Проблема во мне.

На несколько секунд воцарилось молчание, покуда Роузи растерянно изучала подругу, а потом медсестра ошарашенно выругалась.

– Господи, только не говори, что не сказала ему! – сдавленно прошептала она. – Рене… Рене! Так нельзя! Ты вообще…

Роузи окончательно задохнулась в своём возмущении и замолчала, ну а Рене продолжила изучать противоположную стену.

– Мне нужно было время подумать.

– И как? – неожиданно саркастично откликнулась Роузи. – Успешно? Взвесила все переменные? Просчитала вероятности? Расписала планы? Эй, подруга. Всё это здорово, но ты, похоже, забыла учесть главное неизвестное. А оно, между прочим, заслужило хотя бы узнать, что с тобой происходит. Не находишь?

– Ничего со мной не происходит! – зло воскликнула Рене и уставилась в глаза Роузи, но та лишь скептично вскинула левую бровь. Желание всё отрицать мгновенно сдулось, так что, устало потерев лоб, Рене пробормотала: – Я не знаю… Мне кажется, я не справляюсь. Откусила слишком много и не могу вытянуть этот с виду драгоценный камень, который с каждым днём всё больше похож на булыжник… Меня что-то гнетёт. Уже месяц я не нахожу себе места, словно вот-вот что-то случится. Я жду этого, хотя… Господи, Роузи! Это будто бы не моё!

– Сколько поэзии, чтобы сказать простую вещь – ты разлюбила.

– Нет! – Рене в ужасе шарахнулась прочь. Услышать эти слова было сродни богохульству. Только не она! – Не смей говорить об этом, даже не думай!

– Тогда разлюбил он.

– Я бы почувствовала, – прошептала она, хотя на душе вдруг стало погано. Тони ни разу не говорил, но…

– В чём тогда дело?

– Мне страшно, – тихо ответила Рене. – Я сама не понимаю, чего боюсь, но тревога не проходит ни днём, ни ночью. Она меня окружает, сжимает изнутри и снаружи, будто меня ею душат. Уже неделю мне снятся кошмары, о которых боюсь даже думать…

– Что ты видишь? – едва слышно перебила озадаченная Роузи.

– Не спрашивай. Слова слишком материальны…

– Какой бред! – фыркнула подруга, но осеклась, когда напротив неё оказалось бледное лицо Рене.

– Думаешь? Тогда объясни мне, почему мы до последнего не лишаем пациентов надежды на чудо, даже если всё плохо? Не потому ли, что знаём, – это работает! Они начинают бороться, верят в выздоровление… Наш мозг удивителен, Роузи. Для кого-то это действительно похоже на волшебство, но я вижу за мыслью набор ответов иммунной системы. Вся наша боль, все наши решения, действия и желания рождаются в мозгу. А слова врача весят слишком много, чтобы не оставить внутри у нас след. Поэтому я боюсь… Я вижу Тони и боюсь, что, озвучив свои ужасы, запущу обратный отсчёт в его голове. Он решит, что так всё задумано и станет ждать. Будет приближать этот исход. Я знаю…

– Ладно. Допустим. – Роузи нахмурилась. – Тебе здесь виднее. Твой упырь действительно тот ещё сорвиголова. Но Рене… Оттава ждёт ответа. И Лангу нужно об этом узнать. В конце концов, что может пойти не так? Ну, покричит, разобьёт ещё парочку дефибрилляторов, поиграет в дартс скальпелями…

– Я не могу, Роузи. Иногда достаточно просто ощущения неправильности, чтобы понять – есть проблема.

– У тебя их уже целая куча!

– И не поспоришь, – прошептала Рене, а потом натянуто улыбнулась. – Как можно выбрать между мечтой и мечтой? Между любовью и любовью? Это тупик.

– Возможно, он такой лишь в твоей голове? – с совершенно неуместным смешком вдруг спросила Роузи. Она шагнула вперёд, вновь взяла Рене под руку и медленно направилась по коридору. – Знаешь, у людей есть восхитительный дар общаться словами. Представляешь? Время и эволюция создали нам речевой аппарат, пригодный для разговоров. Причём, обоюдных. Тебе нужно поговорить со своим тёмным властелином скальпелей и зажимов.

– А вдруг он откажет?

– Для этого вам и даны рты. Кстати… так ты действительно хочешь принять их предложение?

Тяжёлый вздох немедленно растворился в кондиционируемом воздухе. Конечно, она хотела. Роузи хмыкнула.

– Думаю, лучше начать издалека, потому что твой Хищник сначала разворотит весь отдел резидентуры вместе с моим Алом и только потом…

Что именно, по мнению Роузи, мог сделать в бешенстве Энтони, так и осталось невыясненным, ибо в этот момент пустой коридор сотрясся от дикого вопля:

– Р-Е-Н-Е! РЕ-Е-Н-Е-Е-Е!

– Хулахуп знает, что твоё дежурство закончилось?

– Да, – вздохнула Рене. – Но Тони взял его к себе после перевода Дюссо в клинику, так что…

– Боже, да он святой! – без капли сарказма вздохнула Роузи и покачала головой. Она собралась добавить что-то ещё, но раздавшийся из динамиков голос и дикий крик заполнили каждую молекулу воздуха.

– РЕ-Е-Н-Е-Е! ВЕРТОЛЁТ!

–Доктор Ланг. Доктор Роше. Код синий. Первый этаж. Первый коридор. Комната один-десять. Доктор Ланг. Доктор Роше. Код синий. Первый этаж. Первый коридор…

Противный голос робота оповещения резал уши, и Рене невольно поморщилась.

– Ты идёшь? – удивлённая её необычной медлительностью Роузи повернулась и уставилась на замершую подругу.

– Да. Конечно…

На самом деле, бежать никуда не хотелось. Кошмары будто бы стёрли любое желание заходить в операционную и браться за инструмент, но долг и работа никуда не исчезли. Так что ярко-жёлтые «вишенки» пересчитали ступени и принесли хозяйку к автомату с чистой одеждой. Рене не запомнила, как переоделась. Очнулась она только в помывочной рядом с очень сосредоточенным Тони, который старательно тёр щёткой предплечья.

Ну а в операционной всё было, как и всегда: ровно дышала за распростёртого на столе пациента аппаратура, резко, но бодро пищал кардиомонитор, гремели столы с инструментами, слышались негромкие приказы сосредоточенной Хелен… Операционная сестра никогда не уходила с работы раньше своего хирурга.

Тем временем один из дежурных студентов что-то рассчитывал на белой доске, и Рене вгляделась в скачущий почерк и с удивлением узнала там параметры гематокрита. Предстояло отключение сердца? Но… Она растерянно оглянулась и увидела, как около дальней стены возился с громоздкой машиной перфузиолог. Он тихо переговаривался с доктором Фюрстом и двумя ассистентами из кардиологии, которые что-то объясняли недовольному «надсмотрщику» из Квебека. Странно…

Рене хотела было спросить, что происходит, но тут перед ней показалось полотно хирургического халата, куда она привычно нырнула, а потом чуть раздражающе скрипнул латекс перчаток. В следующий миг с пафосным грохотом в зал ворвался Энтони Ланг.

– Тетрада Фалло. Оксигенация чуть больше шестидесяти, – коротко бросил он без предисловий и резко вдел руки в халат. – Пациента уже охладили, так что вскрывай грудину и подключай к кровообращению. Даю тебе на эту манипуляцию двадцать минут, дальше нам придётся откланяться. Противные кардиологи уже скребутся за дверью.

Рене бросила растерянный взгляд в мутное окошко, за которым и правда теперь шевелились фигуры, а потом нахмурилась. На самом деле, в том, что им доверили начать операцию, не было ничего необычного. Рене надо было учиться, а крупнейшая больница Монреаля считалась в этом одной из лучших. Однако, перехватив злобный взгляд Хелен, Рене закусила под маской губу. Ясно. Все знали, что Ланг работает только со своей любимой командой, но теперь эта причуда обернулась жестоким условием. Потому что, когда Рене закончит свою часть работы, она просто уйдёт, а вот все остальные…

Взгляд снова упал на лицо осунувшегося доктор Фюрста, потом на покрасневшие глаза операционной сестры. В душе зашевелилось острое чувство несправедливости и удивления. Тони не мог быть настолько ублюдком, чтобы заставить их отстоять ещё три часа после двух суток дежурства! Ведь была же бригада у кардиологов, которой можно было воспользоваться. Но… Раздался особо громкий лязг аппарата для искусственного кровообращения, зашуршали заправляемые блоки, и Рене словно толкнули. Она неохотно шагнула вперёд, и услышала рядом с собой холодный голос Тони:

– Тебе надо учиться. И если для этого им придётся работать сверх смены, значит, так тому и быть. Поэтому: три, шесть, двенадцать часов… Неважно! Они будут здесь столько, сколько потребуется. Это работа, а не клуб школьниц по интересам. – Он повернулся к доске, видимо, проверяя расчёты вверенного студента, и чуть прищурился. – К столу. Живо.

И Рене ничего не оставалось, как занять положенное место возле распростёртого на столе пациента.

В манипуляции, которую ей предстояло сделать, не было ничего сложного. За полгода работы Рене сталкивалась с гораздо более тонкими операциями, но на предварительно охлаждённой коже пальцы отчего-то немедленно онемели, а предложенный Хелен скальпель показался слишком тяжёлым. Он тянул к земле и не давал держать руки на положенной высоте, вынуждая напрягать плечи. А потом Рене словно парализовало. Она двигалась рвано, едва ли не грубо, когда молча резала слой за слоем. В командах не было смысла. Здесь все знали свою работу и следили за каждым жестом, чтобы не пропустить нужный момент. А потому окрик Ланга прозвучал едва ли не раньше, чем случилась ошибка.

– Внимательнее!

Инструмент в руках дрогнул, надрез стал чуть больше положенного, а в следующий миг в глаза ударила первая вспышка. Веки на секунду закрылись, и Рене будто нырнула в другую реальность. Исчезли люди, стих шум вентиляции и звуки аппаратуры, – пропало всё, словно скомкавшись. Осталось только жужжание пилы и собственное хаотичное дыхание, что с грохотом взрывалось в ушах. Мир надломился. Он щёлкнул кадром, затем через секунду другим. И с треском лопнувшего под острым лезвием тела грудины в лицо полетели осколки вместе с брызгами крови, дробью застучав о защитный экран.

Но Рене не видела этого. Перед ней была совсем иная картина – другое такое же мертвенно холодное тело, другой зал и другое операционное поле. И руки не дрогнули, когда рядом с третьим ребром, Рене вдруг увидела знакомый треугольник из родинок. Она уже это делала, верно? Вскрывала от пупка до гортани, чтобы…

Реальность снова вспыхнула бестеневой лампой, и в уши ворвался разъярённый крик:

– Хватит. Я сказал хва… Какого ты творишь! От стола! Пошла вон от стола!

Кто-то резко выдернул из пальцев инструмент, перед ничего невидящим взглядом показались злые глаза Энтони, а в следующий миг Рене оттолкнули. Лишь чудом она не налетела на стол с инструментами и стойку с наркозом, споткнувшись о пустое кресло анестезиолога. Фюрст был сейчас где-то там с пациентом и нервно пищавшими мониторами.

Перемазанными в крови перчатками Рене схватилась за светло-серый бокс с аппаратурой, оттолкнулась и в два шага добралась до пустого кусочка стены между шкафами с одноразовыми инструментами. Рене не понимала, что творилось вокруг. Перед глазами по-прежнему стояли дурацкие родинки, хотя ни тела, ни даже стола рядом не было. Она попыталась сморгнуть, а потом инстинктивно потянулась протереть глаза, но грязной рукой наткнулась на защитный экран, и реальность окрасилась розовым. Рене недоумённо уставилась себе на ладони и только тогда начала медленно понимать, что же произошло.

Думать до ужаса не хотелось. Вообще ничего не хотелось, кроме как побыстрее убраться отсюда и сдохнуть. Благо, в больнице всегда найдётся, чем вскрыть себе вены или на чём повеситься – для знающего человека простая задачка. Элементарная. Хоть иди и прямо сейчас… Рене застыла, а потом похолодела, когда вдруг осознала, что и правда готова идти… готова занести руку или намотать инфузионную систему на шею. Легко. Ни грамма сопротивления. И именно простота, с которой её мозг принял факт собственной смерти, вынудил едва ли не закричать от нахлынувшего ужаса. Она же не такая! Она никогда!

Рене упёрлась рукой в стену, а затем медленно двинулась в сторону выхода из операционного зала. К чёрту. Надо убраться отсюда, пока она окончательно не сошла с ума. Наверное, это усталость… Господи! Она только что едва не разрезала пополам человека!

Под маской воздуха отчаянно не хватало, так что руки сами потянулись, чтобы сдёрнуть мешавшую ткань и вновь наткнулись на грязный защитный экран. С грохотом тот полетел в угол помывочной, и Рене огляделась. Второй бригады здесь уже не было, значит, они в операционной и воочию видели, как их пациента едва не убила девчонка. Хотелось закричать, но вместо этого Рене со всхлипом дёрнула на спине завязки халата, нервно стащила его, запутавшись в широких манжетах, а потом просто рухнула на пол около одной из металлических раковин. Голова больно стукнулась о стену, и Рене закрыла глаза. Она ни о чём не думала, только молча ждала конца и возмездия. И то, конечно, не заставило себя ждать.

– Вставай!

Пальцы Ланга больно впились в предплечье и дёрнули вверх. Рене послушно, даже не поморщившись, вскарабкалась на ноги, но посмотреть в глаза Энтони не решилась.

– Объяснись.

Разумеется. Первое правило любого наставника – выслушать версию произошедшего от подопечного. То, что не увидишь глазами, не ощутишь руками, не услышишь ушами. Его эмоции, что повлекли за собой цепочку событий. Но Рене сказать было нечего.

– Доктор Роше. – Кажется, Тони терял терпение. – Потрудитесь открыть рот и сказать, какого хрена вы решили вспороть парочку лишних рёбер!

– Я не знаю.

Последовала вызванная ответом пауза, пока Энтони, видимо, осознавал три простейших слова, а потом едва слышный и полный бешенства вопрос:

– Что?

– Я не знаю, – стиснув кулаки, повторила Рене.

– Громче. Мне кажется, я не расслышал, – едва ли не по слогам выплюнул Ланг, и она сорвалась.

– Я не знаю! Понятия не имею! У меня нет ни одного объяснения…

Рене прервалась, когда рука, уже без перчатки, впилась в предплечье, а потом тело почти швырнуло о стену.

– Но тебе придётся его найти, представляешь? – процедил Тони, заглядывая в испуганные глаза. – Потому что иначе нас с тобой ждёт не одно весёленькое разбирательство! Ты этого хочешь?

Его голос со звоном отразился от кафельных стен и скрылся за дверью операционной. Рене же стояла зажмурившись и боялась вздохнуть, пока где-то над ухом хрипло дышал Энтони.

– Мне нечего тебе сказать, – наконец прошептала она.

– Да дьявол… дьявол! Ты издеваешься надо мной? – Что-то с грохотом полетело в металлическую раковину, и Рене испуганно распахнула глаза. – Считаешь, я тупой или слепой?

– Нет…

– Тогда почему смеешь меня обманывать?!

Энтони машинально запустил руку в волосы, отчего хирургический колпак свалился на пол. Рене смотрела на побледневшие губы, а те разомкнулись и чётко произнесли:

– Три операции – три ошибки. Как и вчера, два дня назад и в начале недели. По всем правилам я должен тебя отстранить и поставить под вопрос пребывание в резидентуре. Понимаешь? Ты стала недопустимо рассеянна…

– Я понимаю. И мне жаль, что я не оправдываю твоих надежд, – едва слышно произнесла Рене, а сама чуть не разревелась от отчаяния. Энтони был вправе выгнать прочь, но вместо этого последовала тишина, а потом её почти не снесло волной раздражения.

– Надежды? Господи, что ты несёшь! – Он подлетел и неожиданно задрал Рене голову, ухватив за маленький подбородок. И их взгляды наконец встретились. – Просто скажи это, давай. Я знаю, что вертится у тебя на языке последние несколько минут. Так не трусь и признайся.

Рене дёрнулась, чтобы освободиться от хватки, открыла рот, закрыла, а потом словно сдалась. Чуть сгорбившись, она отступила и отвернулась.

– Я не могу больше так работать. Не хочу…

– И?

– И ничего.

Повисла пауза. Рене знала, что Тони её не понимал, но от разъярённого взгляда, которым он сверлил спину, к горлу подкатила тошнота.

– Хорошо. Вернёмся к началу. «Так» это как? Речь про больницу, отделение или меня?

Рене не ответила, и Ланг истолковал это по-своему.

– Восхитительно, – процедил он. – И скольких людей ты хотела угробить, прежде чем разобралась бы? Я понимаю, конечно, что твоей воздушной натуре периодически нужны всякие драмы или трагедии. Надо же как-то поддерживать эмоции, заполнять свободное время или пустую голову. Ну так пойди и поплачься кому-нибудь, обсуди с подружкой Фюрста мою ублюдочность или ещё что-нибудь, но избавь меня от своих глупостей. А когда закончишь, позвони. Я заберу тебя домой. И постарайся, чтобы к завтрашнему перелёту в Торонто эта дурь исчезла из твоей головы.

Тони поджал губы, бросил последний взгляд в окошко операционной, а в следующий момент просто развернулся и направился прочь из помывочной. А Рене почувствовала, как зашаталась под ногами вера в этого человека. Она задрожала, пошла трещинами, и вдруг стало понятно, что Тони, кажется, наплевать. На неё.

– Мне снятся кошмары, – неожиданно для самой себя проговорила Рене. Сказала и зажмурилась, когда удалявшиеся шаги вдруг затихли. Наступила тишина, что длилась невыносимо долго, а потом Энтони ровно сказал:

– Я знаю. Уже неделю.

– Это не абстрактные ужасы. Всегда один и тот же сон.

Прошептала Рене, а перед глазами уже стояли зелёные стены чужой операционной и бледно-серое тело. Мёртвое тело.

– Я иду по коридору и не могу открыть глаза. Повсюду царит полумрак, но я не знаю этого места, никогда прежде не видела. Проход очень длинный, а я всё иду и иду, пока пятая с конца дверь не открывается. Всегда сама. Всегда одна и та же. Я знаю, что мне нечего больше делать в той комнате. Это чувство появляется каждый раз – бессмысленность. Но я всё равно захожу и вижу…

Рене запнулась и прикусила язык, когда вновь почувствовала сладковатый запах мёртвого человека. Но тут неожиданно близко прозвучал требовательный голос.

– Что именно? – Энтони подождал, прежде чем встряхнул за плечи. – Просто скажи уже! Рене!

Её пальцы сами вцепились в пахнувший мятой хирургический халат и нарисовали на теле Тони линию от горла до точки чуть ниже пупка.

– Вот здесь. – Она торопливо сглотнула. – Прямой секционный разрез. Уже заветревшийся, с плотно вцепившимися в кожу нитями. Такой аккуратный, совсем не в духе обычного патологоанатомического шва…

– Ещё бы, – вдруг тихо перебил Тони. – Ведь ты никогда не позволишь себе схалтурить. Верно?

Рене отчаянно закивала и было облегчённо вздохнула, но затем воздух между ними незаметно изменился. В противовес настойчивой мысли закрыть глаза, расслабиться и позволить увести себя прочь из помывочной, тело напряглось, а потом вздрогнуло, стоило Энтони обнять по-прежнему сутулые плечи и ужасно легкомысленно, почти издевательски насмешливо проговорить:

– Что же, следует радоваться, раз после вскрытия ты гарантируешь мне приличненький вид.

– Прекрати! Это не повод для шуток, – напряжённо проговорила Рене, а в ответ услышала новый смешок.

– Отчего же? На мой взгляд, даже забавно…

– Только вот мне, когда я вижу тебя в каждом попавшем ко мне пациенте, отчего-то не весело, – отрезала Рене. Она всё ещё не верила в то, что слышала. – Я устала. Я больше так не могу. Может стоит сделать перерыв, сменить…

– Хватит.

Раздался тяжёлый вздох, и Энтони поцеловал прохладный лоб. Рене же впервые захотелось шарахнуться прочь, сбросить обнимавшие руки и закричать во всё горло, чтобы он наконец-то дослушал. Но Тони, увы, не хотел.

– В самом начале я дал тебе выбор остаться или пойти вон. Ты его сделала, – проговорил он, и Рене болезненно прикрыла глаза. – Поэтому возьми себя в руки и делай работу так, как положено. И повторю ещё раз, выкинь из головы эту дурь.

Дурь… Что же, теперь она знала, как назвать сны, желания, тревоги, мечты. В общем, всё, что не укладывалось в планы Энтони Ланга. Дурь. Чушь. Бред. Ничто. И Рене бы поверила, может быть, даже смирилась, но мозг сопротивлялся успокаивающей мысли забыть обо всём, расслабиться и просто жить. Вокруг Энтони вилось что-то неясное, смутное, отчего сжимались в напряжении пальцы, а шрам начинал мерзко зудеть. Недобрый знак… Ох, недобрый.

– Какой… какой ущерб я нанесла? – наконец спросила она.

– Никакой. Лишь немного задела ребро. Было опасно, но ты вовремя остановилась. «Надзиратель» решил, что это с непривычки. Надо больше тренироваться, и я с ним согласен. До экзаменов осталось три месяца, которые нам…

– Ты меня остановил, – не слушая, медленно протянула Рене. Она провела пальцем по ткани, за которой прятались три знакомые родинки.

– Всё это чушь, Рене. То, что тебя так беспокоит, лишь плод слишком богатого воображения. Небольшие тревоги, которые со временем пройдут. У нас с тобой всё хорошо, ничего не произошло.

Ланг говорил мягко и ровно, словно убеждал маленького ребёнка. И голос его лился так беззаботно… так легко! С уже знакомыми гипнотическими нотками, пока глаза отчаянно просили верить. И Рене послушалась бы, но…

– Обсуди с мелкой пакостницей свои девчачьи проблемы. Я не против. Думаю, Роузи скажет тебе то же самое. Ну а сейчас пойдём домой. У нас утром вылет…

Девчачьи проблемы? Не против?! Да не нужны ей ни Роузи, ни кто-то ещё! Это не поможет. Только Тони! Рене почувствовала, как задыхается от такого пренебрежения к своим тревогам и, пожалуй, к самой себе.

– Идём, – бросил Ланг, но она даже не двинулась с места.

– Тони, я так…

– Идём, – с нажимом повторил он. – Сейчас не подходящее время для разговоров. Лучше подумай о своём выступлении, а не о бредовых фантазиях.

Ланг взял её за руку, и ничего не оставалось, как сделать шаг. Кажется, сегодня разговора об Оттаве снова не выйдет. У ошеломлённой Рене просто не нашлось бы на это сил. Ноги едва не подкашивались, пока Энтони тащил её по коридорам больницы, а затем лихорадочно прижимал в лифте к холодной стене… Пока старательно застёгивал каждую пуговичку на пальто и помогал пробраться скользкими тропками к чёрной машине. Даже потом, когда Рене дарила в ответ поцелуи, она не понимала, что между ними произошло. И лишь поздно ночью, стоило очередному кошмару накрыть с головой, она добралась до ответа.

Рене смотрела на Тони и чувствовала его странную радость. Он тщательно прятал её под досадой, усталостью и раздражением на сегодняшнее происшествие, но та оказалась сильнее. Она будто бы распирала его изнутри и была такой… липкой, будто дурно пахнувший дёготь. Хотелось отмыться. Рене не знала, чему так гадко был рад во сне Энтони, но стало так тошно, что до утра она пялилась в окно, где на подоконнике шелестела пожухлыми листьями чахлая гербера.

Торонто встретил чудовищным снегопадом, из-за которого их рейс задержали, а потом целую вечность не разрешали посадку, пока обрабатывали полосу от скопившейся наледи. При перелёте чуть больше часа проторчать в переполненном тоскливом аэропорту в три раза дольше положенного казалось издевательством, но выбора не было. Однако, когда в окошке такси наконец замаячили небоскрёбы, радости не хватило даже на вымученную улыбку. Рене нервничала. Вчерашняя сцена в больнице ясно дала понять, что оттягивать разговор больше не выйдет. К тому же поджимал срок ответа, а значит, придётся найти в закромах мешок смелости и обсудить.

Но первый день конференции прошёл в бесконечных организационных собраниях, что лишь добавили нервотрёпки. Затем минул второй… третий… Выступление Рене… выступление Тони… Целая кутерьма дел, за которой так легко было спрятаться, оттянуть ещё чуть-чуть – самую капельку! Однако терпению вселенной всё же пришёл долгожданный конец.

На самом деле, Рене следовало подумать об этом намного раньше. В тот момент, когда Энтони предложил выступить на симпозиуме. Крупнейшее мероприятие года, четырнадцать секций, сотни участников от неонатологов до нейрохирургов. И вот сегодня, в последний день, все они собрались в зале огромном медицинского корпуса.

Это был тот самый торжественный ужин, когда заводились важные связи, случались знаковые во многих жизнях знакомства, заключались нужные сделки или решались многолетние споры. И, наверное, для других всё так и было, но только не для Рене. Она молча стояла рядом с высоким и статным Энтони, пока он принимал поздравления с очередным успехом в травматологии или выслушивал хвалебные отзывы о своём резиденте. В этот вечер тщеславие доктора Ланга купалось во всеобщем внимании. И Рене вздрогнула, когда кто-то вдруг дотронулся до её плеча.

– Доктор Роше?

Она повернулась и почти лицом к лицу столкнулась с совершенно непримечательным пожилым джентльменом в весьма скромном, но, очевидно, новом костюме. Он протянул для приветствия руку, и Рене машинально сжала сухую ладонь, а потом скованно улыбнулась.

– Да? – спросила она, пока разглядывала не представившегося незнакомца.

Тот был невысок и очень худ, носил круглые очки в немодной роговой оправе и во всей своей скромности выглядел почти нелепо рядом с чёрным глянцевым монстром, в который был одет Тони. Но это был тот самый случай, когда сто баксов из какого-нибудь «Волмарта» легко победили пару тысяч сделанной на заказ ткани. Рене не могла сказать почему. Она лишь смотрела в прищуренные голубые глаза пожилого врача и чувствовала, как сама начинает улыбаться в ответ.

– Меня зовут Роберт О’Салливан. Мы с вами не знакомы, но я знавал вашего наставника… – Взгляд Рене на мгновение метнулся к Энтони. – Чарльза Хэмилтона. Должен сказать, очень о вас наслышан. А потому просто обязан заметить, что смерть профессора – невосполнимая утрата для всего нейрохирургического общества. Но, полагаю, вы больше всех ощутили на себе её катастрофичность.

– Я… да. Это было непросто, – немного растерянно согласилась Рене.

– О, могу представить.

О’Салливан грустно улыбнулся, и в воспоминаниях снова воскрес тот самый вечер. Заныли от давно позабытой усталости руки, свело спазмом горло… Рене тряхнула было головой, пытаясь избавиться от ощущений, но тут взгляд вдруг упёрся в пластиковый бейдж собеседника, и реальность взвизгнула в ушах током крови. Рене моргнула. Вдохнула, выдохнула, а потом вдруг почувствовала, как вспотели ладони. Они покрылись слизью из страха и вранья, пока Рене в пятый раз читала чёрные строчки:

Боже! Она лишь надеялась, что это глупое совпадение! Что они сейчас разойдутся по разным сторонам зала! Но тут сквозь нараставший в ушах звон Рене услышала, как вежливо попрощался со своим собеседником Энтони. Нет-нет-нет! Не сейчас! Она испуганно посмотрела на затянутую в чёрную ткань широкую спину, а потом до боли стиснула челюсть.

– Знаю, что это вы его нашли. И замечу, не каждый более опытный специалист сумеет не растеряться в таких условиях, так что ваше мужество и усилия достойны отдельной похвалы, – тем временем продолжил беседу О’Салливан.

– Благодарю.

Рене с трудом ворочала языком.

– О, что вы. Не стоит. Чарльз говорил о вас много достойного, к тому же за простых резидентов не устраиваются скачки с препятствиями. Так что, думаю, многим стало обидно, когда вас увели прямо из-под нашего носа. Надо же… Общая хирургия. Никто о таком даже подумать не мог! Но доклад был блестящий. Да, совершенно точно блестящий! Вам, похоже, даже травматология будет по плечу, если когда-нибудь захотите.

Он разразился задорным, совершенно беззлобным смехом, а Рене едва смогла выдавить нечто кривое, что даже с натяжкой сложно было назвать ответной ухмылкой. Боже, это конец. Если Тони узнает…

– Ну, будем надеяться, в этом году нам повезёт больше. Наша клиника, конечно, это не монреальский центр, но мы занимаемся рядом уникальных исследований мозга. – В руки Рене ткнулась свеженькая брошюра, которую она машинально взяла. – Знаю, вы, как и Хэмилтон, специализировались на периферических нервах, но, полагаю, нам есть что предложить и в этой очень узкой области…

Неожиданно хирург прервался, а на его лице появилась немного напряжённая гримаса. Да, всё ещё вежливая, но определённо больше не радостная. И в этот же момент на плечо Рене легла тяжёлая рука.

– Устроились в коммивояжеры, О’Салливан? – Голос Тони звучал холодно. – Или вышли на покой и решили заняться вербовкой чужих резидентов. Не очень достойно для главы отделения.

– Ланг. – Последовал короткий приветственный кивок. – При всём моём уважении, как к специалисту, не думаю, что подобные речи делают вам честь. Я пришёл к вам не с оскорблениями. Мало того, я вообще пришёлне к вам.

– Рад за вас. Только вот Рене Роше –мойрезидент, и, могу вас уверить, она не нуждается в ещё одном наставнике, – отрезал Энтони, и его пальцы на плече ощутимо дёрнулись. О’Салливан же нахмурился, бросил быстрый взгляд на побледневшую Рене и вдруг опять обескураживающе улыбнулся.

– Боюсь, у меня другие сведения, – негромко произнёс он. – Как бы то ни было, надеюсь, вы не станете жадничать, Энтони. Нет смысла отрицать очевидные вещи. Как наставнику, вам должно быть понятно, что доктора Роше ждёт блестящее будущее. Её место не в вашей мясорубке, а в нейрохирургии. Это видел в ней Чарльз, и этого, без сомнения, хочет она сама.

Он пожал плечами, а потом вновь протянул руку, которую Рене машинально стиснула своими холодными пальцами. И в этот момент грянул гром.

– Боюсь, мне придётся с вами попрощаться. Доктор Роше… Рене, мы с нетерпением будем ждать вашего положительного ответа. И, надеюсь, до встречи на собеседовании в Оттаве этой весной.

С этими словами глава нейрохирургии столичной больницы кивнул молчавшему Лангу и, заложив руки в карманы своего простого костюма, совершенно спокойно направился вглубь огромного зала. Ему не о чем было волноваться. Роберт О’Салливан действительно радовался их знакомству и даже не подозревал, какая драма вот-вот развернётся у него за спиной. Зато это отлично чувствовала Рене, чьё плечо стиснули с такой силой, что из груди вырвался тихий вскрик. Но тот немедленно потонул в свистящем шёпоте:

–«До встречи в Оттаве»? Вот как, значит… – А в следующий момент Тони положил ладонь на тонкую талию, и Рене едва не заорала, когда сквозь воздушный шифон золотистого платья в её кожу впились твёрдые ногти. – На выход отсюда. Живо!

Перед глазами всё заволокло мутными слезами боли, но Рене наклонила голову и по велению незаметно подталкивавшей руки двинулась в сторону распахнутых дверей.

Они неторопливо шли меж столов, словно ничего не случилось. Энтони успевал с кем-то здороваться, даже обменялся парочкой шуток. И со стороны оба наверняка смотрелись обычно, только вот пальцы Ланга с каждой секундой сжимались сильнее. А когда позади остались зал и холодное пустое фойе, Рене швырнуло в один из украшенных к Валентинову дню коридоров, и в измученный бок врезался острый угол пластикового подоконника. Несколько секунд Энтони молча стоял напротив, пока она пыталась судорожно вздохнуть сквозь отвратительную резь в животе. Пошевелиться и потереть горевшую огнём кожу Рене не решилась.

– Я…

– Молчать!

Энтони медленно вытолкнул из груди воздух. Казалось, он побледнел ещё больше, отчего его лицо стало уродливым. Ланг сделал несколько шагов вперёд и замер, нависнув над прижавшейся к подоконнику Рене. Он молчал. И в этой тишине было слышно, как с лёгким звоном бьёт по стеклу снежная крошка. Больше не было ничего: ни звука, ни вздоха, ни стука сердца. Наконец, когда Рене уже начало казаться, что она сойдёт с ума от напряжения, раздался вопрос:

– Когда ты это сделала? Когда обнаглела настолько, что решила действовать за моей спиной?

– Я не… Всё не так, Тони.

– Не так? – Бровь картинно взлетела вверх, а голос упал до едва слышного шёпота. – А как ещё, если глава отделения нейрохирургии ждёт тебя весной в резидентуру.

– Мы ни о чём не договорились…

– Рене! – внезапно заорал Энтони. – Ты ведь не дура, чтобы врать мне в глаза! Собеседование – пустая формальность. Он уже ждёт тебя, а значит, есть основания. И потому я спрашиваю тебя – когда! В какой, твою мать, момент ты решила это сделать? После той грёбаной ссоры на Рождество? Или на прошлой неделе? И почему ты молчала! Рене! Почему?

Его полный досады и ревности крик взлетел под потолок, а после испуганно умчался в конец коридора, где тускло горели несколько дежурных ламп. Судорожно вцепившись в подоконник, что сейчас вдруг стал единственной опорой в жизни, Рене зажмурилась и быстро пробормотала.

– В первый же день, когда ты выгнал меня из операционной. Я подумала, что не смогу… не справлюсь с тобой. Даже не помню, куда отправляла. Просто потратила все деньги на заявки, а потом… – Она прервалась, когда холодные пальцы вдруг коснулись подбородка и вынудили посмотреть наверх. Лицо Энтони было непроницаемо. Несколько мгновений он словно что-то изучал в её глазах с равнодушием учёного, а потом растянул губы в саркастичной усмешке.

– Значит, тогда ты всё же хотела уйти, – медленно проговорил он. – Как интересно, Рене. Мечтаешь сбежать, но остаёшься. Соглашаешься на всё, на любые условия сделки, хотя сама даже не хочешь здесь быть. С чего бы такая жертвенность?

– Это не жертва! – возмутилась Рене. – Как ты не понимаешь?! Я просто полюбила тебя …

Она осеклась, когда Энтони неожиданно разжал пальцы и отступил. И взгляд, которым он посмотрел на растерявшуюся Рене, был удивительно спокоен, словно конец предопределён. Будто она сама только что подвела нужную ему черту, и теперь Ланг с удовлетворением взирал на итог. Назад пути нет. И с бушевавшей в глазах холодной радостью он приглашающе протянул Рене руку.

– Пойдём. Раз так, полагаю, будет вежливо, если ты прямо сейчас скажешь О’Салливану «нет». Нехорошо давать людям ложные надежды.

Его ладонь раскрылась ещё сильнее, а Рене затаила дыхание. Это же неправда? Тони просто так шутит! Точно! Прямо сейчас он наверняка рассмеётся, заправит ей за уши растрепавшиеся пряди и скажет, что они обсудят всё дома. Да-да. Именно так! И Рене уже приготовилась улыбнуться в ответ любимому смеху, но ничего не произошло. Энтони по-прежнему стоял с протянутой к ней рукой и ждал, что она согласится. Плюнет на всё и…

– Но я не хочу.

Слова вырвались прежде, чем Рене успела облечь их в хоть сколько-нибудь нейтральную форму. Сказала и зажмурилась, как раз вовремя, потому что волосы на затылке зашевелились от короткого, но такого холодного:

– Повтори.

И Рене скорее почувствовала, чем услышала шаг, в который Энтони сократил расстояние между ними.

– Повтори, что ты сказала.

– Я сказала, что не хочу. Тони, я ничего у тебя не просила. Никогда. Но это моя мечта! Так выслушай меня. Да, я виновата, что не сказала тебе сразу. Мой глупый страх и неуверенность не оправдывают этого, но я искала выход. Специально изучала программу в Оттаве, и, знаешь, у меня каждый месяц будет несколько свободных дней! Я буду приезжать к тебе, мне же не сложно, или ты… сможешь… если…

Слово«захочешь»так и повисло в воздухе недосказанным, потому что, если верить глазам Энтони, он не хотел. Совсем. И это ударило даже больнее, чем выплюнутые в лицо слова:

– Ты оглохла, отупела или просто маленькая хитрая дрянь? Я предупреждал тебя! Повторял из раза в раз – никакой нейрохирургии! Ты остаёшься здесь и со мной! Это было условием! Понимаешь? И не ври, что забыла. Не смей! Ты ответила на моё предложение своим восхитительным«Oui» и не думай это теперь отрицать.

– Я не… – Рене тряхнула головой. – Ты знаешь, как я об этом мечтала. Тони! Пожалуйста, не поступай так со мной. Не делай этого!

Но Ланга колотило от бешенства, и Рене видела, как дрожит уткнувшийся в её грудь палец.

– К твоему сведению, в нашем мире мечты не сбываются, – прошипел он. – Я не стану никого ждать. Ни год, ни месяц, ни даже дня. Я не буду мотаться в грёбаную Оттаву, потому что она мне нахрен не нужна. Так что решай, либо ты сейчас идёшь и отказываешься от места, либо можешь попрощаться с лицензией. Любой!

И в этот момент Рене не выдержала. Всего сказанного оказалось слишком много, чтобы с этим справиться прямо сейчас. А потому, оттолкнув со всей силы мужскую руку, она молча направилась в сторону выхода из коридора. Хватит! Надо успокоиться и тогда, быть может, у них получится ещё раз поговорить. Она понимала злость и обиду Тони, но это было уже слишком жестоко. Но стоило ей сделать лишь пару шагов, как всё стало лишь хуже.

– Сбегаешь? О, бога ради! Только не надо теперь строить из себя обиженную. Здесь предатель ты, а не я!

Это стало последней каплей, после чего Рене зажала рот ладонью и бросилась прочь. К чёрту! Невозможно… Больше невыносимо! Это совсем не любовь. Нет.

– Рене!

Позади раздались знакомые нетерпеливые шаги, но впереди уже виднелись ступени и главный вход. Она даже не задумалась, чтобы схватить пальто, а выбежала на улицу прямиком в тонком платье и лёгких туфлях, мгновенно увязнув каблуками в рыхлом снегу. Ветер вцепился в оголённую кожу, но следом хлопнула дверца первого же подвернувшегося такси, что толпились у кампуса по случаю конференции, и вокруг оказался душный воздух салона.

– Бэй-стрит, отель «Марриотт», – выпалила Рене, машина тронулась, но тут кто-то хлопнул по корпусу машины, и та вновь остановилась.

– Рене! Твою мать, перестань! – Энтони дёрнул за ручку, но замки уже были закрыты.

– Пожалуйста, поезжайте, – попросила Рене, а сама зажмурилась.

– Но… – недоумённо попробовал возразить таксист, и в этот момент корпус машины загудел от ударов.

– Хватит! Заканчивай цирк и выходи из машины. Рене!

– Пожалуйста! – прошептала она, а сама боялась повернуться в сторону окна и передумать. Нельзя. Не сейчас. Не после таких слов!

И, слава богу, такси наконец-то сдвинулось с места. Оно пробуксовало около что-то кричавшего Энтони, а затем бодро вырулило на дорогу и понеслось по трамвайным путям в объезд пробки. На очередном светофоре машина наконец повернула, и здание университета исчезло. Но Рене всё равно постоянно оглядывалась. Она судорожно крутилась на сиденье, цепляясь шифоновой юбкой за ручку двери, а когда впереди замаячило белое здание отеля, наклонилась к водительскому креслу.

– Пожалуйста. Дождитесь. Я быстро… Только заберу документы.

Она не помнила, как взлетела по лестнице и скользнула в почти закрывшийся лифт, как дрожащими руками вставляла ключ-карту и постоянно оглядывалась в ожидании, что дверь в номер вот-вот распахнётся. Она даже не думала, когда накинула на себя самый тёплый свитер (до слёз тот же самый, солнечно-жёлтый) и сунула ноги в простые ботинки, а потом вылетела прочь.

К чёрту! В ад все вещи, которые, на самом-то деле, и не её. Рене вообще не помнила, сохранилось ли за эти месяцы хоть что-то личное. И понимание, что именно беспокоило все эти дни оказалось таким примитивным, что она на мгновение застыла, а потом истерически рассмеялась. Господи! А ведь из своего у неё осталась только гербера да акварели. Но как? Как это случилось?

У Рене не было ответа. Ни сейчас, ни позже, когда она хлопнула дверью такси, прижимая к себе рюкзак с мелочами. Больше ничего не осталось. И кажется, Рене самой больше нет.

– Куда? – раздался закономерный вопрос, а она в последний раз взглянула на белеющее в наступавшем вечере здание.

– В аэропорт… В любой, откуда можно улететь в Монреаль.

Над городом стояла звёздная ночь, когда продрогшая Рене вышла из машины такси и медленно поднялась по шатким ступеням. Ограда привычно пошатнулась под ледяной рукой, и на землю полетели комья снега.

Дом.

Её не было здесь чуть больше месяца, но кажется, вечность. Где-то вдалеке тупика раздавались воркующие голоса подвыпивших парочек. Мари Фредрикссон из соседнего дома настаивала, что:«Это была когда-то любовь!». Ну а в квартире мистера Смита было, на первый взгляд, тихо. Ещё бы… уже почти утро.

Телефон давно сел. Где-то ещё в аэропорту, пока Рене ждала самолёт до Монреаля, батарея издала предсмертный писк, и потянулись пять часов бездумного ожидания. Триста минут и несколько сотен километров, которые Рене старалась продержаться. Она улетела последним рейсом, чудом заполучив на него место, и вот теперь осторожно ступала по скрипучим, рассохшимся доскам кривой лестницы. Неожиданно щёлкнул замок, и Рене застыла.

– Чой, вернулась что ли? – раздался заспанный голос, и в коридоре вспыхнула тусклая лампа. Она осветила Рене со всей беспощадностью, отчего хозяин квартиры как-то неловко фыркнул, а потом пригляделся внимательнее. Толстый жёлтый свитер, из-под которого торчала лёгкая пышная юбка, и грубые зимние ботинки. Всё. Ах, ну ещё небольшой рюкзак в левой руке. Послышалось сумбурное ругательство. – Вашу мать в пятку! Всегда подозревал, что вы, врачи, немного чокнутые. Но чтоб настолько… Ты хоть в портках там? Зима на дворе. И начало четвёртого! Не могла поссориться со своим черногривым жеребцом хотя б около шести?

– Я… Извините… – Она запнулась, а потом громко всхлипнула на весь рассохшийся от ветхости коридор. Зажав рот рукой, Рене испуганно взглянула на видневшуюся в темноте огромную фигуру, что неожиданно неловко почесала живот.

– Эй… Ну ты чо это… – Кажется, мистер Смит не ожидал чего-то подобного, потому что переступил с ноги на ногу и вдруг пробурчал: – Иди давай. Я там у тебя ничего не трогал. Только чуть наличник у двери подправил.

– Спасибо, – прошептала Рене, а потом на негнущихся ногах вползла на второй этаж.

В квартире же каждая деталь, начиная с пустых книжных шкафов и до открытой дверцы шкафа, напоминало о том дне, когда всё ещё было так хорошо. Или уже нет? Рене на секунду зажмурилась. Когда она так ошиблась? Взгляд упал на пустой подоконник, где раньше стояла гербера, и Рене вдруг не выдержала. Согнувшись пополам, она впилась ногтями в лицо и тонко завыла.

Скулёж длился долго. Настолько, что пришлось дать себе пощёчину. Только тогда Рене смогла хоть как-то остановиться и отдышаться. А потом… потом она стянула ботинки и забралась под одеяло, не удосужившись хоть чем-нибудь застелить голый матрас. Было уже всё равно. На удобства, на правила, на здравый смысл… Осталось только одно – невероятное ощущение лёгкости. То, что давило целых два месяца, осталось в Торонто вместе с вещами и, кажется, впавшим в бешенство Тони. Тревога ушла, а вместе с ней ушли и кошмары.