И солнце взойдет. Она

Глава 7

Будильник зазвонил ровно в пять. Щёлкнула кнопка на старом приёмнике, и крошечную спальню на втором этаже захудалого по канадским меркам жилища наполнила музыка. Рене перевернулась на спину и уставилась в покрытый мелкими трещинками потолок.«Это будет непросто». Мысль пришла и засела с той же навязчивостью, что однотипный текст песни. Как всегда, после эмоциональной вспышки накатило опустошение. В голове кружились вопросы, воспоминания, собственные чужие слова и поступки, но итог неизменно был прежним. Рене ушла и отчаянно не хотела возвращаться.

Рене не знала, что вчера делал Тони. Вернулся ли как ни в чём не бывало на конференцию или отправился следом, а может, думал, она будет ждать в номере. Может… хотел поговорить. И, вероятно, даже извиниться, как делал всегда. Но Рене опять трусливо сбежала и впервые не испытала за это стыда, потому что накатившее где-то в небе над Торонто облегчение оказалось поразительно сильным. Даже удивительно, насколько быстро исчезли тревога и сковавшее грудь напряжение. Будто… Рене нахмурилась и снова улеглась набок. Будто они были не её. Но чьи?

Пальцы на ногах поджались, и в этот момент она вдруг осознала, что всё ещё одета в вечернее платье. От шифона тело неприятно покалывало, икры чесались, а заколки во всклокоченных волосах решили, видимо, сделать трепанацию черепа. Со стоном Рене запустила в спутанные пряди озябшие пальцы и с наслаждением помассировала стянутую кожу.

Спешить было некуда. Они с Энтони планировали прилететь только завтра, а потому Рене неторопливо собиралась на смену. Она задумчиво чистила зубы, не менее отстранённо выбирала из оставшихся футболок и одного платья одежду, а потом медленно заплетала обычные косы и считала в уме, сколько денег осталось на дальнейшую жизнь. После покупки билета средств было в обрез, и, возможно, стоило сэкономить, пару раз переночевав в ординаторской… В принципе, она должна уложиться, если научится питаться солнечным светом. Страшно сказать, но ей не привыкать.

Больница встретила обыденной утренней суетой, ворохом мятых украшений к Валентинову дню, а ещё странными взглядами всего отделения. О, разумеется! Каждый был в курсе куда, с кем и зачем улетала Рене, а потому её здесь не ждали. По крайней мере, сегодня. И, конечно, одну. Так что в ординаторской её встретила характерная тишина, и лишь Хелен хихикнула на ухо Франсу что-то напоминавшее:«Я же тебе говорила».

Дальше день полетел по расписанию. У старшего резидента всегда было несколько срочных задач, парочка сложных случаев, а ещё полное отделение разных студентов, которым надо помочь. Так что, когда ближе к двум часам дня на горизонте событий появилась серьёзная Роузи, то «вишенки» и сама доктор Роше были уже порядком измотаны. Дождавшись, пока будут даны последние указания, подруга начала неизбежный разговор.

– Сбежала из дворца?

– Смотрю, слухи разносятся быстро.

– Не то слово. К тому же, ночью нам звонил Энтони… вернее, звонил он Алану. Орал аж до тресков в динамике, что-то требовал или просил – мы не поняли. Разобрали только три слова: резидентура, Рене и Оттава.

– Ясно, – пробормотала виновница бессонной ночи, чувствуя, как сжалось сердце.

– А мне вот ничего не ясно. – Роузи прищурилась. – Пошли пообедаем, заодно расскажешь.

– Мне некогда… – начала было Рене, но её немедленно перебили.

– Угощаю.

Наверное, вспыхнувший на щеках румянец оказался поистине впечатляющим, потому что подруга невоспитанно фыркнула и закатила глаза.

– Господи, Роше! Я умею считать и могу вычесть из весьма скромной зарплаты резидента стоимость билета на самолёт! Поэтому пойдём. Закопай в ближайший цветочный горшок свою гордость и просто посиди со мной за вкуснейшим обедом. Сегодня у нас дают туртьер.

Рене болезненно улыбнулась, но потом тоскливо взглянула на стопку бумаг и сдалась. Есть хотелось неимоверно.

В кафетерии же было, по обыкновению, людно. Толпились посетители и персонал, где-то в углу плакал ребёнок, а около меню громко смеялись две медсестры. Роузи бросила на них недовольный взгляд, но мясной пирог быстро вернул себе должное внимание. Откусив огромный кусок, медсестра попробовала его прожевать, но не утерпела и выпалила:

– Аван фказал, ты приняла заяфку на собефедование.

– Я сделала это всего три часа назад! – удивилась Рене.

– Мы как раз допивали третий кофе, – невозмутимо откликнулась Роузи. – И, поскольку ты сейчас здесь, а не в Торонто, значит, наш Фантомас разбушевался не зря. В чём у него опять проблема? Я не позволю крыть своего парня матом без веской на то причины. А Алу вчера крепко досталось.

Рене медленно выдохнула, уставилась на переплетённые пальцы, в которых уютно устроилась чашка с дешёвым чаем, и попробовала было что-то сказать, но не смогла. Рот приоткрылся, губы дрогнули, однако ни один звук так и не донёсся из сведённого горла.

– Рене?

– Проблема не в нём. – Кажется, эта фраза уже стала гимном их отношений. Облизнув пересохшие губы, Рене стиснула чашку и быстро произнесла: – Дело во мне. Я поступила гадко и подло, за что вполне заслужила все высказанные в свой адрес упрёки.

– Он узнал. Сам… – выдохнула догадавшаяся Роузи и откинулась на спинку стула. Тарелка с пирогом раздражённо отлетела к краю стола. Плохой знак. Очень плохой.

– Я не знаю, как так вышло. Там был человек из Оттавы. О’Салливан. Он просто подошёл и начал разговор, я даже сказать ничего не успела.

– А Тони уже всё услышал и, конечно, понял по-своему, – покачала головой Роузи.

Повисла пауза. Та самая, когда любое слово кажется глупым и неуместным, ведь… Что здесь скажешь? Чем утешишь? Да, Рене неправа. Да, у Тони есть полное право на злость. Но тут Роузи неожиданно выпрямилась и потянулась за позабытым пирогом.

– А знаешь, – вдруг заметила она и нацепила на вилку гигантский рассыпавшийся прямо в воздухе кусок. – В том, что ты никак не могла ему сказать, виноват исключительно Энтони.

– Но…

– Нет, ты только подумай. – Роузи полила пирог горчицей и засунула в рот. – Туда не ховди, фюда не фмотви. Никакиф опеваций с двугими. Тока фперед. Жа ним. Чиво он так фильно боитфя?

– Я не знаю. Не знаю! Возможно, повторения своих же ошибок. А может, ошибок наставника, который попросту его бросил… Предал в самый сложный момент, а потом намеренно искал кого-то похожего, пока не нашёл. Не знаю… не понимаю. – Неожиданно Рене прервалась и горько рассмеялась. – Боже, а ведь для Тони это и правда выглядело, точно насмешка!

– С чего ты взяла? – скептически фыркнула Роузи. Но замолчала, стоило Рене поднять на неё рассеянный взгляд.

– Потому что я и была той самой заменой. Заплаткой. Попыткой номер два. – Она замолчала, а потом расстроенно покачала головой. – И, кажется, таковой и осталась. Но уже для другого.

Рене деревянно улыбнулась в ответ нахмурившейся медсестре, а та будто что-то считала в уме. Наконец, задумчиво прожевав новый кусок пирога, Роузи медленно произнесла:

– Подожди, ты училась у этого… Хэмилтона. А этот земляной червь, выходит, тоже? Но как… – Роузи, очевидно, пыталась сложить в голове хронологию, но никак не могла. Наконец, махнув в бессилии рукой, она заявила: – Ладно, плевать. Вот я ещё в голове этой нежити не копалась. Итог и без того ясен. По мнению злой моли, у вас всё вышло наоборот – ученики предали учителей и так далее. Но знаешь что?

Рене вопросительно вскинула брови.

– Вам надо поговорить. – Рене невоспитанно фыркнула. – Эй, я серьёзно. Эта проблема не стоит и таблетки парацетамола, а головной боли вы развели на хорошую порцию морфина. Сейчас он сломает пару стульев, пострадает, а потом соберёт себя в кучу и начнёт мыслить здраво. Раз он сам несостоявшийся нейрохирург, то уж должен пораскинуть мозгами, а не строить драму.

– Сомневаюсь. Он обещал лишить меня лицензии…

Рене прервал безудержный смех и полетевшие в её сторону крошки, когда едва откусившая пирог Роузи расхохоталась.

– Фто жа бвед! Он певепил на фурфете? Аван никогта эфо не подпифет. Вот увидиф!

Однако на следующий день Рене увидела лишь пустой кабинет. Тони не вернулся, и его телефон не отвечал ни на звонки доктора Фюрста, ни самой Рене, когда она набралась смелости поговорить. Молчал тот и ночью, которую Рене проворочалась в беспокойстве. Вдруг с Энтони что-то случилось? Вдруг он где-то в больнице? Или, ещё хуже, в канаве? А может… На этом она себя обрывала, боясь, что сны окажутся правдой.

Три дня Рене металась по коридорам больницы, словно растревоженный зверь. Три дня винила себя, прежде чем где-то в полдень двери лифта на восемнадцатом этаже распахнулись. Она не знала, где нашла в себе гордость в ту же секунду не кинуться к Тони, как смогла подавить совершенно неуместную радость и заткнуть поглубже желание улыбнуться. Вероятно, в том было виновато нахлынувшее удивление, а может, шок, потому что такого она точно не ожидала. Как и никто из присутствующих.

Итак, доктора Ланга встретило обескураженное молчание. И дело было не столько в окатившей всех волне дикой вони, сколько в самом главном хирурге. Его вид вызвал тревожный вздох у всех, кроме Хелен. Старшая медсестра бросила взгляд на Рене и направилась было к Энтони, но сначала замерла под его взглядом, а потом вообще отступила.

Ланг не был пьян. О нет. Он был одуряюще трезв, однако назвать его адекватным не получалось. Рене не знала, где он провёл эти дни, но узкое лицо давно заросло некрасивой щетиной, на чрезмерно впалой щеке виднелась свежая ссадина, а одежда – всё та же, что была на нём в злополучный вечер в Торонто – была перепачкана то ли выпивкой, то ли рвотой, то ли ещё какой неведомой грязью. На рубашке виднелись странные пятна, а брюки… Похоже, Ланг несколько раз падал, а потом вовсе свалился в канализацию или куда-то ещё.

Тони тащился прямо по коридору и почти не шатался, но общая заторможенность выдавала, насколько плохо ему давался контроль над собственным телом. Руки двигались из стороны в сторону чуть сильнее, чем надо, а большие ступни были готовы вот-вот зацепиться о пол или друг друга. И всё же Ланг полз вперёд, туда, где темнела дверь его кабинета. Он миновал сестринский пост, зачем-то подхватил оттуда бумаги, которые немедленно сунул остолбеневшему Франсу, и только потом достиг застывшей Рене, чтобы… Чтобы ничего. Он прошёл мимо, не повернув головы.

Его провожали тревожными взглядами, и стало понятно, что в ближайшие сутки, а может, и двое, всем в отделении придётся справляться самим. Тем временем в конце коридора громыхнула дверь кабинета, и Рене наконец-то очнулась. Она заморгала, будто хотела прогнать сонное наваждение, и дёрнулась было помчаться за Энтони, но в этот момент кто-то невоспитанно схватил её за рукав.

– Роше, подожди, – прошептал испуганный Франс, и ничего не оставалось, как повернуться к нему. – Что мне с этим делать?

Рене смерила взглядом неудачливого резидента и незаметно вздохнула. Очень хотелось обернуться и посмотреть на злополучную дверь, убедиться, что всё хорошо, но – увы! – Холлапак тоже её работа. По крайней мере, пока Энтони не вернётся к обязанностям. Так что она молча взяла из нервно стиснутых и, кажется, опять вспотевших рук разноцветные папки, а потом быстро пролистала содержимое.

– Две биопсии, пункция и дренаж. Видимо, это твой план на сегодня. Справишься сам или… – Рене заглянула в широко открытые от страха глаза резидента – господи помилуй! – третьего года, а потом устало выдохнула. Ладно, это действительно её работа. – Хорошо. Жди здесь. Я скоро приду.

С этими словами она натянуто улыбнулась и поспешила в сторону знакомой двери, пока Франс не придумал себе, ну и Рене заодно, очередную проблему. Однако стоило подойти ближе, как желание заходить умерло само собой. Кабинет оказался не заперт, а потому в тонкую щель отлично проглядывался узкий диван и торчавшие с подлокотника длинные ноги в чёрных ботинках. Чуть дальше то и дело мелькали бледные кисти, пока Энтони неумело массировал виски и затылок. Рядом стояла невозмутимая Хелен.

– Я тебя предупреждала, что так всё и закончится, – донёсся до Рене ехидный смешок. Медсестра прошлась по кабинету, а потом где-то скрипнуло кресло. – Помнишь? В тот день, когда ты решил поиграть в спасателя Малибу и устроил прилюдный разнос. Ну что? Выплыл?

– Заткнись, – лениво откликнулся Энтони, помедлил, а потом чуть сдвинул пальцы, и Рене едва не задохнулась от того, какой болью прошило виски.

– О, только не говори мне, будто убиваешься по девчонке. В жизни не поверю…

– Сегодня ты бесишь удивительно прицельно, – послышалось бормотание, а потом натужный скрип искусственной кожи, когда лежавшее тело завозилось.

– Чёрт тебя дери, Ланг! Это уже жалко. Ты жалкий.

– А ты глупа, ограниченна и совершенно бесполезна, потому что не понимаешь простейшей вещи. Состав нашего отделения меняется каждые год или два. Люди приходят, учатся, становятся классными специалистами, а потом валят туда, где жить проще и веселее. Где выше зарплата. Где им не портят жизнь дежурствами без шанса даже сходить пожрать. И что ты будешь делать, если вдруг появится шанс получить талантливого хирурга лет так на пять?

– Уж точно не буду иметь его по всем подсобкам, как, вероятно, делал ты.

– Только не говори, что была против. С тобой я поступил точно так же, – раздался злой смех, а в следующий момент послышался скрежет ножек тяжёлого кресла.

– Хватит! Я осталась не ради того, чтобы смотреть, как ты трахаешь бездарную Клэр или кого-то ещё. Мне просто нравится эта работа.

– О, ещё одна обиженная. Прекращай пафосно врать. Мы оба знаем, что нам с тобой больше нигде не ужиться. Ты такой же адреналиновый наркоман, как и я, без малейшего чувства сострадания или человечности. Так что лучше подай со стола бумаги и сделай мне кофе.

– Знаешь что, – огрызнулась явно оскорблённая Хелен. – Пожалуй, я недостаточно для этого умна. А потому открой рот и попроси об этом свою высокоинтеллектуальную шлюху Роше.

В кабинете воцарилась короткая тишина, которая прервалась лишь резким и жёстким:

– Пошла вон.

Рене не знала, какое выражение было написано на лице главы отделения, зато разъярённый взгляд вылетевшей из кабинета Хелен прошил прямо до позвоночника. Холодный. Злой. Действительно обиженный. И, отступив от двери, Рене прикрыла глаза. Значит, вот как, доктор Ланг? Губы задрожали, но неимоверным усилием воли удалось сдержать позорное проявление совсем ненужной слабости. Ладно. Она всё поняла. Не нужно других объяснений.

Развернувшись, Рене зашагала прочь. И удивительно, но лить слёзы по одному очень плохому человеку уже не хотелось. Где-то внутри словно перегорела последняя лампочка, и совсем скоро потухнут отблески шедшего от неё света. Стала ли Рене любить меньше? Нет. Ни на грамм. Просто накопленного опыта внезапно оказалось слишком много, чтобы продолжать его черпать из этой бездонной бочки.

Но пока она ещё могла улыбаться ждавшему её Франсу, ведь он ни в чём не виноват. Да и Тони, если хорошенько подумать, тоже не в чем винить. Уж точно не в её личных мечтах, ожиданиях и придуманных глупостях. В общем-то, где-то глубоко внутри Рене даже не удивилась. По крайней мере, какая-то её часть будто знала или чувствовала, что так всё и будет. Может, потому что на все бесконечные признания она так ничего и не получила в ответ? Наверное. Но единственное, о чём она теперь мечтала, – это уехать. Сбежать от сплетен, косых взглядов и намеренного игнорирования, которым наградил её Энтони.

Именно мыслью «уехать» Рене жила все две недели до поездки в Оттаву. Четырнадцать дней, за которые она ощутила себя если не пустым местом, то бесполезной конечностью точно. Ланг не собирался её отчислять, как и возвращать личные вещи, но дал понять, что Рене для него больше не существует. Она ничего не решала, не стояла за операционным столом, не вела пациентов. Теперь этим занимался перепуганный Франс, которого то ли из вредности, то ли ради насмешки Ланг повсюду таскал за собой. И Рене, с грустной улыбкой наблюдавшая за этим со стороны, впервые задумалась – а с ней было так же? Смеялись ли коллеги, когда смотрели на заглядывавшую в рот наставнику Роше? Сплетничали ли на досуге? Делали ставки?

Впрочем, это больше не беспокоило. Рене понимала, что надо потерпеть буквально несколько месяцев, а потом постараться забыть и Энтони, и больницу, и всё с ними связанное. Разумеется, это будет непросто. А, скорее, совсем тяжело… Но время идёт, срастаются раны, точно хорошо зашитые швы, рубцуется ткань, а потом и вовсе рассасывается, чтобы слиться с нетронутой кожей. И, наверное, хорошо, что влюблённость давно перешла в спокойное русло любви. Уже не хотелось бросаться на стены или реветь ночь напролёт. Теперь можно было спокойно жить и не выковыривать себе сердце. Право слово, некроз со всем справится сам, а там, глядишь, закончатся свежие ткани.

Рене никому не рассказывала об Оттаве, но долгими уговорами и очень хитрыми перестановками в расписании, которое упорно не хотело подстраиваться под желания старшего резидента, всё же сумела освободить себе целый вечер и ночь накануне. Ей хотелось произвести впечатление, быть лучшей, блестящей. А потому даже вечером накануне отъезда она штудировала лекции и тот самый атлас, который купила на подаренные родителями деньги. Время на часах давно перевалило отметку невежливых визитов, отчего раздавшийся короткий стук в дверь вынудил Рене вздрогнуть.

Она могла не ждать визитёров – и, конечно же, не ждала, – могла даже не вставать с неудобного дивана. Бога ради! Половина первого ночи! Однако Рене знала, кто стоял у двери, а потому потянула на себя не запертую на замок створку и бросила в прохладное нутро старого коридора:

– Что-то случилось, доктор Ланг?

Она говорила спокойно, даже дружелюбно, хотя внутри всё сжалось от напряжения. И нет, вовсе не от ударившего в нос мятного геля после бритья. По крайней мере, очень хотелось так думать. Тем временем Энтони сделал два шага вперёд и замер в небольшой прихожей.

– Твоя смена начинается в шесть, – процедил он, не удостоив приветствием, и Рене наконец оторвалась от учебника, чтобы вскинуть непонимающий взгляд.

– Что?

Весь парадокс ситуации оказался даже не в том, что ради банального сообщения к ней приехал сам глава отделения. (Очевидно, причина крылась в чём-то ином.) Дело было в одной незначительной мелочи – Рене точно знала, что завтра у неё выходной и поезд в Оттаву. А потому она недоумённо моргнула один раз, другой. Однако Тони никуда не исчез. Он уставился в стену, где за удивительно короткое время остались невыгоревшие следы от когда-то висевших там акварелей.

– Завтра ты выходишь на работу в шесть. Мне повторить?

Рене с шумом захлопнула учебник и скрестила на груди руки.

– И ради этого ты приехал посреди ночи?

– Да.

– У нас отменили телефонные звонки? Или тебе нужно что-то ещё?

Тишина стала ей ответом. Энтони не повернулся, только смотрел на пустую стену и о чём-то думал. Наконец, устав от бесконечных игр в шарады, Рене коротко вздохнула.

– Нет, – ровно произнесла она. – У меня завтра свободный день.

– Я сказал… – начал было Энтони, но его мгновенно перебили.

– Я слышала, что ты сказал. Тем не менее, у меня завтра выходной. Это согласовано и внесено в расписание.

Рене говорила нарочито мягко, хотя внутри всё сворачивалось в узел. Ну уж нет! Испортить это она Тони не даст.

– Я согласовала замену…

– Ты никуда не едешь.

Рене уставилась в стянутую пальто спину Ланга. Он по-прежнему разглядывал что угодно, только не застывшую позади Рене, а потому не видел, как напряглись стиснутые на книге пальцы. Откуда он, мать его, знал?!

– Не тебе это решать. Уже нет.

– Я глава отделения, с которым у тебя заключён договор. А значит, ты никуда не едешь.

– Но почему…

– Потому что у тебя рабочая смена!

Под свой собственный крик Ланг, наконец, повернулся, и Рене смогла его рассмотреть. Осунувшееся лицо, пробившаяся некрасивым серым налётом щетина, впалые щеки… Право слово, даже с утра Тони выглядел лучше. Медленно выдохнув, Рене потянулась в карман растянутой университетской толстовки за телефоном.

– Я не хочу ссориться. Не сейчас. Ты ясно дал мне понять, чего хочешь. А я рассказала тебе, чего хочу я. Здесь больше нет места приказам. Если тебя так беспокоят несостыковки расписания, то, полагаю, мы можем решить это недоразумение, – произнесла Рене, глядя в сузившиеся глаза. – Давай позвоним в отделение и всё…

Не успела она договорить, как выбитый из рук телефон полетел в сторону, ударился о стену и двумя пластиковыми обломками упал на пол. Испуганно охнув, Рене отступила, тогда как Ланг шагнул вперёд и навис на ней всем своим ростом. Никогда прежде она не замечала в его излишней худобе способности заполнить всё доступное пространство. Но теперь Энтони будто расползся, как монстр из фильма ужасов, а потом распустил вокруг клубы черноты, и в комнате стало темнее. По крайней мере, так показалось ошарашенной Рене. Прямо сейчас Тони пугал.

– Не стоит, – тихо протянул он. – Я выразился достаточно ясно. Но, если хочешь, могу повторить по-французски. Ты никуда не поедешь. Ни завтра. Ни в любой другой день.

– Ты официально мне запрещаешь?

– Нет, – процедил в ответ Энтони. – Тебя там просто не ждут.

Рене фыркнула.

– Мог бы придумать что-то получше, – хохотнула она. – У меня есть официальное приглашение, а потому я поеду туда, доктор Ланг…

– И останешься без работы, – процедил Энтони, и Рене вдруг осеклась, поняв, что он не шутит.

– Ты действительно… угрожаешь мне? – прошептала она. – Действительно…

Энтони промолчал. Только отвёл взгляд, уставившись в очередную стену. И тогда Рене часто-часто затрясла головой. Хватит. Хватит! ХВАТИТ!

– Уходи, – процедила она. – Выметайся из моего дома и перестань уже диктовать, что и когда делать. Я поеду в Оттаву, даже если ты прямо сейчас подпишешь заявление о моём увольнении. Плевать!

– Ты не сделаешь этого…

– Даже если они меня не ждут! Даже если я им не нужна, я всё равно попытаюсь! Поэтому – уходи! – вскричала Рене, и в этот момент где-то в доме громыхнула дверь.

– Какого дьявола! Мы же договаривались, никаких мужиков… – голос поднявшегося на шум Смита резко оборвался, когда он заметил нависшую над Рене фигуру. Немного помолчав, он почесал скрытый неизменной растянутой майкой живот и вдруг фыркнул. – Так и знал, что это твой убийца шин. Заприметил тачку из окна… Сышь ты, ковбой на нефтяной лошади, дама сказала валить вон. Так вали.

Услышав манеру, в которой с ним разговаривал мистер Смит, побледневший ещё больше Ланг медленно выпрямился и уставился на невозмутимого механика. Рене видела, как дёрнулась впалая щека, а потом Энтони выплюнул, едва расцепив зубы:

– А то что?

И, право слово, тон, что вгонял в ужас любого хирурга огромного отделения, кажется, совсем не впечатлил обрюзгшего низкорослого Смита. Хозяин дома, в чьих гайморовых пазухах наверняка уже давно вывелся новый вид бактерий, смачно втянул носом воздух, а потом презрительно бросил.

– Дурак, не? А то полицию вызову. – Смит хохотнул и прислонился к жалобно скрипнувшему косяку, который сам же недавно чинил. – Так что если не хочешь доставлять беспокойства своей мультяшной крошке, то забирай железного тяжеловоза и проваливай побыстрее. В этом райончике не самые приятные камеры для ночёвки. Отираются, знаешь ли, там всякие…

Механик цокнул, обнажив жёлтые зубы, а Рене едва не расхохоталась. Истерически. Громко. И всё же было в словах Смита нечто такое, что заставило Ланга отступить. Он бросил последний взгляд на опустевшую без акварелей стену, а потом стремительно вышел прочь. Рене только успела услышать скрип последней ступеньки, как раздался рёв двигателя. Она подняла взгляд на всё ещё молчавшего хозяина дома, но увидела лишь удалявшуюся спину.

– Спи давай. Врачилка, – буркнул он уже на полпути к своей квартире.

Спать… Рене прикрыла глаза, а потом зажала рукой рот и медленно осела на пол. Хотелось закричать, но вместо этого она впилась зубами в ладонь и судорожно задышала. Раз… два… три… Из груди всё же вырвался испуганный всхлип. Ладно, она услышала Тони. И, похоже, он не шутил, так что в больницу можно было не возвращаться. Что же… Подумаешь. Мелочь. Это… это ничего. Да. Она что-нибудь придумает. В конце концов, можно пойти обратно в центр реабилитации. Или ещё куда. Но это потом. Всё потом. Сейчас надо пройти собеседование, потому что иначе… Рене зажмурилась. Иначе она действительно останется без лицензии. Любой. Как и обещал Энтони.

Оттава встретила неожиданной слякотью. Повсюду лежал неубранный снег, и Рене, стоявшая в нём по самую щиколотку, неуверенно оглядывалась по сторонам. Столица показалась ей не очень приветливой, а ещё невероятно сумбурной. Но, перехватив поудобнее рюкзак с документами, Рене сверилась с картой и направилась в сторону остановки.

Через полчаса путешествий и одного неправильно выбранного автобуса Рене добралась до главной больницы. Её здания из тёмно-красного кирпича, выходившие на прямой, точно иглодержатель, проспект, выделялись даже в этот весьма хмурый день. Их цвет пронзал снежное безобразие, вызывая иллюзию заходящего солнца. Здесь было красиво. А после тесного Монреаля, который старался насадить как можно больше высоток, – просторно. Даже воздух здесь казался будто бы чище. И вдохнув поглубже, Рене постаралась унять дрожь предвкушения и с рвущимся наружу воодушевлением двинулась в сторону главного входа.

Найти конференц-зал оказалось не так-то просто. Хорошенько побродив между старыми корпусами по совершенно нелогичными переходам, Рене в конце концов нашла нужный, однако зал оказался неожиданно заперт. До интервью оставалась буквально пара минут, но, дёрнув за ручку один раз, затем второй, Рене отошла и нахмурилась. За дверью не было ни света, ни звука. Пусто. Именно так, будто никто даже не собирался сюда приходить… И от дурного предчувствия в груди поселилась очень тревожная тяжесть.

«Тебя там не ждут», – хмыкнул в голове голос Тони, когда волнение переросло в панику. Облизнув враз пересохшие губы, Рене подхватила оставленные на скамье вещи и понеслась обратно к лестнице. Ей нужно в нейрохирургию. Ей нужен О’Салливан.

Рене не знала, каким чудом сумела не заблудиться на этот раз, но в нужном отделении она оказалась через каких-то десять минут. Новое здание, новые стены – здесь всё пахло свежей краской и чистотой. Сновали медсестры, раздавался гул голосов посетителей, приглушённый писк включенной где-то в палатах аппаратуры. А Рене всё летела светлыми коридорами и зачем-то считала шаги. То ли мозг так отчаянно отвлекал себя от тревог, то ли просто хотел запомнить, сколько жила надежда. Ну а та трепыхалась и даже дышала, когда Рене постучала в закрытую дверь и отступила, тревожно ожидая ответа. И тот пришёл вместе с искренним удивлением на лице доктора О’Салливана.

– Мисс Роше? Как неожиданно! В смысле, я так рад. А что вы здесь… мы вас… А мы вас и не ждали! Надо же.

Он замолчал и немного растерянно улыбнулся. А Рене показалось, что мир качнулся назад, поменял на мгновение потолок с полом, а потом тут же с грохотом вернулся на место.«Не ждали». Она посмотрела в глаза О’Салливана и поняла, что это правда. Её здесь действительно не ждали. Однако, сглотнув, Рене всё-таки шагнула вперёд и тихо проговорила:

– Мы договаривались с вами на этот день. Я писала, и мне назначили встречу…

Прозвучало жалко и очень слабо, отчего мгновенно захотелось дать себе пощечину. Но в этот момент О’Салливан засуетился, снял свои круглые очки и потёр лоб.

– Да-да. Однако потом пришло письмо, что вы подписали контракт с монреальской больницей и больше не участвуете в конкурсе резидентов.

– Но я ничего не подписывала! – неожиданно воскликнула Рене, чем заслужила неуверенный взгляд со стороны главы отделения.

– Видимо, вышло какое-то недоразумение, – пробормотал он. – Странно. Очень странно.

О’Салливан чуть подслеповато моргнул и вновь нацепил очки. А Рене, наконец, смогла справиться с целым сонмом нахлынувших эмоций и постаралась говорить чётко.

– Доктор О’Салливан. Не знаю, что произошло и как так вышло, но могу дать вам слово – я не заключала контракт с Монреалем. Никакой, кроме обучения сроком на один академический год, который истекает в мае. Так что, пожалуйста, поскольку я ничего не подписывала и не выбывала из системы подбора, можем ли мы…

Она оборвала себя сама. Просто увидела извиняющийся взгляд пожилого врача и поняла, что проиграла – вселенной, окружающему миру, звёздам, Богу… Всем! Кажется, она не сможет…

– Простите, мисс Роше, но у нас было два вакантных места, и оба уже заняты.

– Но прошло всего две недели!

– Вы же понимаете, начался отбор, и нам нет смысла ждать. Возможно, на следующий год…

О’Салливан прервался, когда увидел скривившийся рот из последних сил сдержавшейся Рене. О, да. Какой отличный синоним к слову «никогда».

– Уверен, – тем временем продолжил глава отделения, – эта ситуация разрешится, и всё встанет на свои места. В конце концов, карьера под крылом доктора Ланга – это большой шаг в будущее. Глупо отрицать его талант. – Он помолчал, а потом вздохнул. – Хоть и не в нейрохирургии, что весьма грустно.

Рене не знала, как ответить. Понятия не имела, что говорить или спрашивать. Когда вот так внезапно рушится тщательно взлелеянная мечта, единственная крутившаяся в голове мысль – а зачем дальше жить? Где и как искать новые цели? А, главное, для чего? К чему всё это, если однажды может снова произойти что-то подобное, и Рене в очередной раз останется ни с чем? Наконец, она смогла найти в себе силы пробормотать нечто вежливое, даже не поняв, что всё это время О’Салливан ждал и терпеливо давал время прийти в себя.

– Я поняла. Благодарю… благодарю за уделённое мне время. – Идиотская фраза из презентации вырвалась сама, но лишь вызвала грустный вздох у главы отделения.

– Мисс Роше…

– Когда?.. Когда вам пришёл отказ?

– Через три дня, после вашего письма, – немедленно откликнулся хирург, а Рене с тихим полувсхлипом-полусмешком запрокинула голову и с дикой улыбкой уставилась в потолок. Интересно, Тони решился на это в Торонто или когда вернулся?

– Ясно, – пробормотала она.

– Мисс… Доктор Роше, я уверен, всё объяснится и образумится.

– Разумеется, – вяло откликнулась она и кивнула. – Извините за беспокойство.

– Что вы! – немного нервно хохотнул О’Салливан, а потом неловко почесал затылок. – Такая неприятная ситуация. М-да. Не держите на нас зла, доктор Роше.

– Даже не думала.

Рене нашла в себе силы улыбнуться, пожала на прощание протянутую руку и направилась вглубь коридора, хотя не понимала, куда идет. Она бездумно шаталась по этажам больницы, едва не натыкаясь по пути на людей, которые в последний момент успевали отскочить в сторону. Но когда впереди неожиданно замаячили огромные двери центрального выхода, Рене рванула туда, словно безумная. Она сама не поняла, как толкнула тяжёлые створки и как вылетела на расчищенную подъездную дорожку. Но замерев посреди небольшой площади, набрала в грудь воздуха и завизжала. Звонко. Истерично. Полубезумно. И этот нечеловеческий крик отразился от красных стен, задребезжал в окнах, а потом рассыпался стаей перепуганных птиц. В него Рене вложила всю злость, всё разочарование и ненависть, потому что прямо сейчас она искренне ненавидела Энтони.

Дорога до Монреаля прошла в каком-то тумане, словно после того, как отгорели эмоции, на глаза лёг налёт копоти. Глядя на проносившийся за окном унылый пейзаж, Рене с некой иронией мысленно подпевала доносившейся из динамиков ABBA. «I had a dream…»Да, у неёбыламечта. Цель, которую из-за чужих, более важных хотелок швырнули в ведро. Она не знала, что будет делать – кричать? Ругаться? Требовать всё изменить? Одно было точно понятно – это конец. Ни работы, ни лицензии, ни мечты. Рене закусила губу и отвернулась от запотевшего окна.

На вокзал поезд прибыл ещё засветло, и оказавшаяся на улице Рене вдруг почувствовала, как в груди остро кольнули воспоминания. Именно здесь, в середине сентября они с Энтони повстречались впервые. Вон тот самый фонарь, а под ногами заснеженный тротуар, на который улетела гербера. Тогда внутри Рене ещё жило солнце, и хотелось сделать счастливым весь мир. Забавно, как много всего изменилось за каких-то полгода: маленькая девочка выросла, а солнце… Рене посмотрела на затянутое облаками снежное небо и зашагала в сторону монреальской больницы. Что же, солнце потухло.

В кабинете Тони было темно и пусто. Выключенная настольная лампа недвусмысленно сообщила, что Ланг ушёл, но валявшееся на диване пальто пообещало скорое возвращение хозяина. Так что Рене вынула ключ из замка, поудобнее перехватила брелок и медленно ступила в мрачное помещение. Щелчок выключателя показался неправильно громким и заставил поморщиться. Волнения не было.

Рене огляделась по сторонам и вдруг нехорошо усмехнулась. Она не появлялась здесь столько дней, но кажется, будто только вчера ещё занималась вот за этим столом. Даже бумаги лежали в том же правильном беспорядке, в каком она их оставила, пока готовилась к конференции. Высилась стопка учебников, на одной скрепке держалась парочка карандашных набросков для будущих акварелей, а со спинки стула свешивался брошенный впопыхах халат. В тот момент Рене спешила на вызов и даже не думала об аккуратности. Ну а Тони… Тони, видимо, так ничего и не трогал. Даже пыль ровной серостью покрыла стол и пустые полки. Впрочем, вот это, как раз, так ожидаемо.

Осторожно пристроив рядом с чёрным пальто Энтони свой рюкзак, Рене расстегнула куртку и уселась на край стола. Что-то подсказывало, ждать осталось недолго. И действительно, не успела она изучить один из валявшихся эпикризов, как дверь распахнулась, и на пороге возник злой доктор Ланг. Он плечом прижимал к уху свой телефон, пока с явным неудовольствием внимал тараторившему собеседнику. И Рене успела расслышать что-то о «недопустимости поведения», а ещё о «конфузе», прежде чем Тони поднял голову и наконец-то её заметил. Последовала короткая пауза, а потом Ланг невоспитанно сбросил звонок.

– Ну, здравствуй, – усмехнулась Рене, глядя на замершего Тони, и, когда ответа не последовало, лениво заметила: – Разговаривал с Оттавой? Можешь избавить себя от лжи. Я узнала голос.

– О’Салливан обеспокоен тем, что случилось. Считает, ты отреагировала излишне эмоционально…

– А ты полагаешь, мне следовало смеяться от счастья? – сардонически протянула Рене.

– Нет.

– Вот и славно.

Энтони промолчал. Наверное, он впервые не пытался шутить или спорить, просто стоял и терпеливо ждал, что Рене сделает дальше. А она бросила на стол уже неинтересные бумаги и вдруг спросила:

– Как ты узнал дату? Тебе кто-то сказал? Или Фюрст оказал неоценимую дружескую услугу, забыв о своих обязанностях главы резидентуры?

Её брови взлетели вверх, пока она ждала хоть какого-нибудь пояснения. Надежда, что это всё подстроил не Тони внезапно стала почти осязаемой вопреки всем доказательствам. А вдруг, он не хотел? Вдруг, это сделал кто-то другой? Но Ланг молчал, и тогда она не выдержала. Резко соскочив на пол, Рене одним широким движением смела всё со стола и заорала:

– Говори же! Ну? Кто?! У тебя язык отнялся? Парализовало? Или настолько совесть заела, что сожрала половину речевого аппарата? Просто скажи уже! Давай!

Она тяжело дышала и почти безумно смотрела на невозмутимого Энтони, чьё равнодушное лицо вызывало жуткое желание стереть его напрочь, снести к чертям нос, выколоть глаза и порвать большой рот!

– Никто, – наконец ровно проговорил он, и Рене задержала дыхание.

Она неподвижно стояла минуту, а может быть, две, прежде чем ощутила, как резко схлынули все волны бешенства. Ничего не осталось. Ни надежды, ни злости. Только разочарование.

– Мне не нужно было ничего узнавать, – неожиданно продолжил Ланг. – Я понял всё сам. В Торонто ты ясно обозначила свою позицию.

– Но зачем? – непонимающе прошептала Рене. – Зачем?

Тони не ответил. То ли не знал причин, то ли не хотел о них говорить, то ли просто обиделся на игрушку, которая вдруг попыталась сменить хозяина. Последняя мысль оказалась настолько невыносимой, что, подхватив валявшийся на диване рюкзак, Рене вплотную подошла к Лангу и заглянула в напряжённо следившие за каждым движением глаза.

– Каково это? – выплюнула она. – Каково это, а? Знать, но всё равно делать больно тому, кто любил тебя больше жизни? Ты счастлив? О, полагаю да. Тебя просто распирает от радости. Хоть ради приличия постарался бы скрыть своё злорадство.

– Рене…

– Ох, отвали! – пробормотала она и направилась к выходу.

– Подожди.

Энтони попытался ухватить её за руку, и ошарашенная подобной наглостью Рене резко обернулась.

– Ради чего? Чтобы выслушать от тебя новые сентенции о моём предательстве?

– А разве, это не так?

– Разумеется. Как же иначе, ведь твоё мнение априори единственно верное. – Она покачала головой. – Ты добился своего. Поздравляю. Избавился от меня, как и хотел ещё осенью. Так пойди и обнимись во славу этого со своим внутренним ублюдком. В конце концов, у него-то сегодня праздник!

Слёзы попробовали брызнуть из глаз, но Рене стремительно отвернулась и быстро зашагала прочь из кабинета.

– Да подожди же! Куда ты собралась? Хватит устраивать драматичные бегства! Я сыт ими по горло.

– Вот и прекрасно! Напомню, ты сам меня уволил! – сардонически хмыкнула Рене на весь коридор, чем невольно привлекла внимание окружающих. В час вечерней пересменки в отделении было, как всегда, людно.

Сцепив зубы и покрепче сжав в руке ключ, она двинулась сквозь толпу. И, судя по тяжёлым шагам за спиной, Ланг не отставал.

– Я всего лишь не хотел, чтобы ты ехала в эту грёбаную Оттаву! – прорычал он. – К чему тратить на неё время, если…

– Если ты сам всё устроил? – Рене резко остановилась, медленно выдохнула и повернулась к замершему позади Тони. Она смерила его взглядом и покачала головой. – Господи! А ведь ты даже не понимаешь, что натворил. В твоей голове всё так стройно и правильно, ни грамма сомнений или хотя бы зародыша совести. Чёрт вас возьми, доктор Ланг… Что же вы за чудовище?

– Всё высказала? – процедил Энтони. – А теперь послушай меня. Без лицензии тебя никто не возьмёт и заниматься с тобой не будет. Куда ты пойдёшь? Обратно к своим уголовникам? Блестящие перспективы!

– А тебя это уже не должно волновать!

– Прекрати! Прекрати разыгрывать трагедию и усмири свою глупую гордость! – вдруг заорал Ланг и попробовал было снова схватить за руку, но Рене увернулась и отступила, случайно налетев на моментально всколыхнувшуюся группу студентов. – РЕНЕ! Хватит! Прекрати, чёрт тебя дери!

Но она лишь оскалилась и чётко произнесла:

– Знаешь, что. Ищи себе другую высокоинтеллектуальную шлюху с функциями ассистента, а меня оставь в покое.

Ну а дальше, словно в дешёвом театре, последовал приглушённый вздох публики. Рене видела, как напряглась челюсть Тони, заметила дёрнувшуюся под глазом мышцу, даже услышала скрежет стиснутых до судороги зубов. И потому, конечно же, не упустила бешеный взгляд, которым он наградил стоявшую в стороне Хелен. Но медсестра лишь равнодушно пожала плечами и отвернулась, отчего Рене разразилась больным смехом. Какой цирк!

– Ты прекрасно знаешь, что это не мои слова. – В герметично тихом коридоре голос Тони прозвучал особенно фальшиво, и Рене хмыкнула. – Но, вижу, особых возражений нет. Так что я снова спрашиваю, куда ты пойдёшь? Будешь работать ассистентом на побегушках в каком-нибудь частном кабинете? Или вернёшься домой? Наверняка уже подыскала парочку вариантов. Господи, Рене! Очнись! Ты даже там никому не нужна, девочка, которая считает открыточки от родителей нормальным подарком.

Переход на её личную жизнь оказался настолько резким, что Рене недоумённо нахмурилась. Ладони с зажатым в них брелоком мгновенно вспотели, когда Ланг затронул самую опасную тему. Очевидно, он исчерпал свои аргументы, раз дошёл до такой низости. Но Рене не собиралась кормить его эго. Вместо этого она отвернулась и зашагала в сторону лифта, молясь, чтобы Ланг наконец-то заткнулся. Но он не унимался и следовал за ней попятам.

– Никогда не задумывалась отчего так? – прошипел он. – Никаких подарков. Никакого общения. Ничего. Ты действительно дура или просто боишься признаться, что на самом деле никто? Подобранный в какой-то деревне подкидыш. Очередной эксперимент по спасению у двух полоумных врачей, о котором они тут же забыли, как только тебе перестала угрожать голодная смерть. Тебе был уготован приют, если бы старику Роше не захотелось живого питомца…

– Замолчи.

– Даже странно, что со своей страстью к правде ты не помышляла спросить или просто подумать…

– ЗАТКНИСЬ! – вдруг завизжала Рене то ли от испуга, то ли от бешенства, а потом шарахнулась в сторону, когда Энтони стремительно шагнул к ней навстречу.

Расширившимися в панике глазами она смотрела в его бледное лицо и боялась моргнуть, словно пока ещё можно было всё изменить… Словно это простое движение окончательно убедит, что стоявший перед ней человек низок и жалок.

«Ты боишься, Тони? Тебе страшно, что я уйду? Ты поэтому хочешь стереть все мои тропки?»– мысленно прошептала Рене. Она не хотела верить. О, нет. Нет-нет-нет! Это всё глупая ложь и манипуляции! Рене отчаянно пыталась убедить себя в этом, хотя уже понимала, что Тони не врал. Тем самым чутьём она чувствовала его искренность. Впервые он был с ней до конца честен! И когда Рене ощутила, с каким извращённым самодовольством Энтони договорил свою правду, она захотела оглохнуть.

– Что они готовы сделать для тебя, чего не дал я? – прошептал он, подойдя близко-близко. – Из-за чего ценишь их, а не меня? Почему предпочитаешь сбежать к тем, кто давно забыл о тебе, когда вот он я, здесь! Ты же знаешь, я прав. Знаешь! Всегда знала, не отрицай. Потому и рисовала свои дурацкие акварели, создавала иллюзию. Специально врала себе, а теперь испугалась правды.

– Не говори ничего. Просто замолчи! – Рене зажмурилась и затрясла головой. Всё это ложь… ложь… ложь…

– Прекрати обманываться. Прекрати придумывать себе мир! Всё ведь так просто, если взглянуть со стороны. Чарльз никогда не стал бы тебе отцом. Он любил тебя лишь за возможность реализовать свои комплексы и навязать мечту, которая даже была не твоя! Ты ведь сама знала, что сгниёшь в Оттаве, погребённая под не своим именем, не своей жизнью и не своей целью! Ты не любишь это, не можешь любить! Это всё придумано, а ты и рада уверовать! И, конечно, ты знаешь, что именно ждёт тебя, если вернёшься в Женеву. Забвение, Рене! Ты никто, но так привыкла мнить себя чем-то, что в конце концов всё равно приползёшь ко мне! За чувством нужности! И я…

– Ненавижу! – неожиданно прошептала она, Тони прервался.

Он растерянно отступил, а Рене попыталась совладать с собственной яростью и успокоиться, но безуспешно. Та пробивалась наружу сквозь стиснутые зубы и дрожавшие губы. Это было уже чересчур – родители, Чарльз, её мечта. Господи! Слышать правду, от которой бежала так долго оказалось удивительно больно. И страшно. Не так она должна была это узнать. Не так понять. Не так принять! А Тони никогда не должен был брать на себя позорную роль палача, но… Рене до боли сжала в руке дешёвый брелок, символ их примирения, и повторила:

– Я ненавижу тебя. Ненавижу! Ненавижу, понимаешь? Ненавижу! Хочу никогда тебя не знать! Не видеть! Не слышать! Не касаться! Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ И ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЫ СДОХ!

Брелок с одним-единственным ключом полетел в сторону Тони. И Рене видела, как он блеснул раз-другой, перевернулся, прежде чем со звоном наткнулся на стену и раскололся на части. Осколки с глухим звоном разлетелись по всему коридору. И вид замершего рядом с чёрным ботинком лепестка вишни внезапно врезался в мозг, словно лазерный нож. Рене моргнула и отступила.

Осознание навалилось так резко, что руки вдруг задрожали. Сказанные в гневе слова были злыми, жестокими и совершенно недопустимыми. Но, главное, они были неправдой. На самом деле, Рене так не думала. Мало того, именно этого боялась до тех самых кошмаров, что мучили долгие месяцы. И осознав это, она испугалась. Толкнув дверь на чёрную лестницу, Рене бросилась прочь. Такую себя она знать отчаянно не хотела.