И солнце взойдет. Она

Глава 8

По комнате расползались сизые сумерки. Рене лежала на кровати, спихнув к краю скомканное одеяло, и лениво игралась с прядью волос. Та болталась то влево, то вправо, закручивалась в спиральку, а затем распрямлялась, послушная движению пальцев. Медленно выдохнув, Рене отпустила измученные волосы, и руки с тихим шорохом безвольно рухнули на голый матрас. Простыня давно сбилась куда-то под ноги, но поправлять её было лень. Шевелиться вообще не хотелось. Ничего не хотелось. И потому последние дни – а сколько их было, вообще? – Рене только пялилась в потолок, спала или, как сейчас, коротала время за накручиванием на палец грязных волос. Давно перестал болеть от голода желудок, потому что готовить не было сил, а надоедавший своим дребезжанием телефон вообще валялся под шкафом необратимо разбитый. Его останки серели посреди клубков пыли и цветной крошки от раскуроченного в тот же день приёмника.

Рене медленно перевела взгляд на склеенное скотчем радио. Старый уродец посмотрел в ответ зелёным огоньком питания, но обиженно промолчал, справедливо опасаясь вновь стать жертвой невменяемой хозяйки. Включать его было страшно. И стыдно.

Так случилось, что среди всех своих позорных или глупых поступков, именно разбитый приёмник Рене запомнила удивительно чётко. И дело было не только в той злости, что накрыла её с головой. Просто ещё никогда Рене не была настолько противна сама себе. Обиженный человек может дать сдачи. Животное – напасть в ответ. Но неживая, хоть и не бездушная вещь, оказалась совершенно беспомощна перед своим же владельцем. И Рене было противно от радости, с которой она швыряла несчастное радио в стену и топтала ногами. А ведь за десять лет этот кусок старого пластика стал ей больше, чем друг!

Это случилось в один из дней после Оттавы, когда Рене уже потеряла им счёт. По заведённой привычке, приёмник включился в начале четвёртого и заиграл песню за песней. Давно стоило вынуть из радио батарейки и дать отдохнуть. Всем. Ему и себе. Ведь больше не нужно спешить на работу, не нужно готовиться к операциям, не нужно искать настроение и вдохновение на смены длиной в тридцать часов. Однако, когда в мозг неожиданно впилась знакомая музыка, Рене показалось, что она сейчас заорёт. От страха. От безысходности. От нежелания слышать, в чём так настойчиво убеждал голос в динамике.

Рене на мгновение задержала дыхание, прежде чем неистово забилась в плену одеяла. Надо было срочно выпутаться из оков и немедленно выключить дурацкую песню. Но плед и скомканная простыня словно вцепились во враз похолодевшие руки и ноги.

– Замолчи! Нет-нет! Ради бога, заткнись! – прорычала Рене, словно радио могло её услышать, но…

– Хватит! Наслушалась уже, – всхлипнула в отчаянии Рене, а потом наконец-то свалилась на пол. Вышло больно, но она не обратила внимания.

О, да неужели! Ничего больше не сделать? Сейчас она покажет, что именно можно сотворить. Рене почти ползком устремилась к поющему радио. А то, будто назло, надрывалось всё громче.

– Заткнись, ублюдок!

Рене со всей силы ударила по приёмнику. Однако тот отчего-то не выключился. Наоборот, он взвизгнул громче, а потом с грохотом отлетел в другой угол комнаты, ударился о ножку стола, прежде чем отскочил к замершей Рене. Она раздумывала всего лишь мгновение, после чего со всей силы пнула дурацкое радио.

Ещё раз и ещё.

Рене швыряла его об стену, колотила о подоконник, а потом пыталась растоптать, пока вокруг разлетались пластиковые осколки. Они царапали руки и ранили босые ноги, пока мелодия, наконец, не взвизгнула в последний раз, и валявшийся в окружении проводов динамик не замолчал. Он зашипел, словно ему было больно, пискнул пойманными частотами, а потом затих.

Задыхаясь в собственной ярости, Рене замерла с занесённым для удара томом по нейрохирургии, а потом вдруг часто-часто заморгала. Тяжёлая книга в руке неловко дёрнулась, едва не вывернув кисть, и громко шлёпнулась на пол. Наступила тишина, в которой тихий всхлип прозвучал чудовищно громко.

Осознание нахлынуло так же стремительно, как слепая ярость, и пришлось зажать рукой рот, чтобы погасить рвущийся наружу вопль. Господи! Рене подняла голову и в неверии уставилась на обломки и скомканные провода. Нет! Это же не она! Кто угодно, только не Рене! Но глаза не обманывали. Она медленно провела исцарапанными пальцами по усыпанному пластиковой крошкой полу, прежде чем с тихим воем кинулась судорожно сгребать в кучу разрозненные кусочки. Любые. Без всякого разбора. Рене хватала всё, до чего могла дотянуться. Она собирала каждый осколок, не обращая внимания на впившиеся в ладони края, и никак не могла перестать бормотать.

– Прости! Прости меня, пожалуйста! Я не хотела… я…

Внутри что-то сжалось, и Рене в отчаянии вцепилась руками в лицо, ощутив под ладонями шрам. Боже! Она теперь уродлива не только снаружи, но и внутри. Отвратительна! Ужасна! Совершенно бесчеловечна!

Неожиданно Рене снова потянулась к осколкам и начала бездумно перебирать их, словно хотела сложить пазл. Она починит! Обязательно склеит! Сделает всё, чтобы вернуть верного друга. Оставаться одной было так страшно… Не сейчас… Не в эту минуту, когда у неё и так ничего не осталось. Так что она всё соберёт, отмотает время назад, если потребуется. И будет надеяться, что однажды маленькое, потрёпанное за десять лет радио её всё же простит.

Рене не знала, сколько просидела в обнимку с обломками. Она не считала минуты, только запомнила, что, когда нашлись силы подняться, за окном вовсю светило весеннее солнце. Оно скользило яркими пятнами по доскам старого пола, слепило глаза, но больше не грело. И вместе с ним будто остыла Рене. Ледяными пальцами с хирургической точностью она склеивала разбитое радио. Особо мелких частей не хватало, видимо, те успели забиться в коварные щели, но Рене его собрала, вставила найденные батарейки и с тех самых пор больше не трогала. Она вообще теперь старалась не шевелиться, потому что навалившаяся вслед за истерией апатия оказалась слишком сильна.

Фон эмоций был нулевым, как в пустой капельнице, откуда стекли последние дозы лекарства. Лечить душу теперь было нечем, и та постепенно ссыхалась. Даже мысль о родителях и вранье больше не вызвали внутри должного протеста и злости. Рене приняла всё как данность. То ли потому, что уже не могла удивляться, то ли просто всегда это знала. Где-то внутри. Там, за святой верой в людей она давно успела это принять, хотя ни у неё, ни у Ланга не было никаких доказательств. И всё же…

Валяясь который день на кровати, Рене перекатывала в себе эту новость и искала праведный гнев, но нашла лишь неожиданно накатившее облегчение. Удивительно, но на душе будто действительно стало свободнее. Знать, что ты нежеланный или вовсе приёмный гораздо честнее, чем обижаться, что о тебе в очередной раз позабыли. Сердцу нельзя приказать, а значит, она вовсе не такая плохая дочь, как можно было подумать. Рене не сделала ничего, чтобы разочаровать, и должна быть благодарна за спасённую жизнь. Впрочем, она и была. Так, Тони вместо того, чтобы закрыть перед Рене последнюю дверь, внезапно принёс этим мир и утешение. Тугой узел в груди развязался, и стало легче.

Рене вздохнула и повернула голову, уставившись в темноту за окном. Во рту пересохло и надо было глотнуть немного воды, а может, даже что-нибудь съесть, но желания не было. Хотелось бесконечно лежать и смотреть в потрескавшийся потолок. Однако жажда становилась всё нестерпимее, и с недовольным стоном Рене перекатилась на бок, а потом сползла с кровати. От слабости зашатало, а в глазах потемнело, но ноги сами двинулись в сторону кухни. Видимо, инстинкт выживать оказался сильнее человеческой лени. Грязные, давно немытые волосы свешивались на глаза, отчего Рене то и дело брезгливо дёргала щекой. Впрочем, душ казался сейчас совершенно бессмысленным действием. Так что внимания удостоился лишь кран, откуда текла восхитительная прохладная вода с чуть металлическим привкусом. Она струилась по подбородку, заливалась за ворот растянутой посеревшей футболки и с громким шумом капала обратно в раковину. Видимо, именно из-за этого Рене не услышала деликатный стук в дверь. Только когда посетитель начал настойчиво колотить по новому косяку, она испуганно закрыла вентиль и вытерла предплечьем рот.

В тёмной кухне воцарилась тревожная тишина. Рене никого не ждала, и уж точно никого не хотела видеть. Но стук повторился, – теперь дольше, настойчивее, – и Рене сделала осторожный шаг в сторону комнаты. Подхватив с дивана бобра, она прижала его к груди, словно тот мог защитить от незваных гостей, и осторожно прокралась к входной двери. Из-под неё ощутимо тянуло холодными сквозняками, и футболка мгновенно противно прилипла к коже. А в следующий миг Рене едва не упала, когда шарахнулась прочь, услышав знакомый голос:

– Я знаю, ты дома.

Тони говорил тихо, но Рене всё равно затрясла головой. Она не хотела ни разговаривать, ни даже слушать, что нёс там за дверью Ланг. Она не хотела ни извинений, ни объяснений, ни новой попытки выяснить уже не существующие отношения. Рене хотела лишь тишины и покоя, но вместо того, чтобы вернуться в кровать и позволить Энтони вещать в пустоту, до боли вцепилась в бобра. Она боялась, что сдастся и откроет чёртову дверь, но и уйти не могла.

Тем временем из коридора послышался шорох, и Ланг снова заговорил.

– Я не попрошу впустить меня, не волнуйся. Можешь не открывать и даже не отвечать. Можешь звонить в полицию, а когда меня уведут, сделать вид, что ничего не было. Ты имеешь на это полное право. Полное. Я виноват, что проник на частную территорию… Что докучаю тебе… Что… что веду себя совершенно невежливо. Но мы… – Он внезапно прервался, а потом горько хмыкнул, отчего Рене со всей силы зажмурилась. – Но мы с тобой и так оба знаем, что я невежлив. Совсем. Верно?

Она отрицательно замотала головой, хотя знала, что никто не увидит.

– Ты, наверное, гадаешь, зачем я припёрся. Почему не оставлю в покое. Какого дьявола торчу у тебя под дверью, рискуя загреметь в местный участок, где меня наверняка уже поджидают твои уголовники. – Послышался короткий смешок, а потом лёгкий стук. И прошла целая вечность, прежде чем Тони продолжил: – Я и сам не знаю. Ищу объяснения, но все они выглядят глупо. Будто я тот ещё идиот… А впрочем… Ты, наверное, меня таким и считаешь.

Рене медленно подняла голову и немигающим взглядом уставилась на бездушную дверь, за которой стоял очень запутавшийся человек. Глупо врать, прямо сейчас она хотела ему рассказать, почему он должен быть именно здесь; прокричать, что именно привело его на порог этой квартиры… Однако Рене лишь вздохнула. Увы, но в этот раз Энтони должен справиться сам. И, возможно, тогда он когда-нибудь найдёт объяснение. Да, вероятно, не здесь и не с ней, но точно без чьей-либо помощи.

Но всё же Рене отчаянно хотела хоть чем-то помочь. А потому поднялась на ноги, подошла к пошарпанной двери, прижалась к ней всем своим телом и вдруг ощутила тем самым невероятным обоюдным чутьём тепло чужой ладони. И захотелось кричать, заорать во все лёгкие, но вместо этого Рене лишь теснее прижалась к кусочку колючего дерева, что казался ей горячее всего.

– На самом деле, – прошелестело с той стороны, – мне всего-то нужно было сказать, что ты можешь вернуться к работе. Когда будешь готова, конечно. Но ты не отвечаешь на звонки. Поэтому я окончательно обнаглел и приехал. Да и Роузи уже трижды сожгла моё чучело. Она волнуется, знаешь, и…

«Я волнуюсь», – повисло в воздухе, но так и не прозвучало.

Рене разочарованно сползла на пол. Бессмысленно. Тони скорее придушит себя, чем признает ошибки. Она покачала головой. Что же, следовало принять простой факт – это действительно случится не с ней. Не с ней Ланг прогонит удушливых демонов, не с ней почувствует что-то настолько прекрасное, чтобы просто признаться. Хотя бы себе. А жаль… И от этого сожаления стало так больно.

Покачав головой, Рене прислонилась затылком к стене и вдруг увидела сложенный пополам лист бумаги, что торчал из щели между полом и дверью, и, не задумываясь, его подняла. И в этот же миг из коридора донёсся сумбурный шорох, а голос Энтони зазвучал так близко, словно он был прямо рядом с Рене.

– Я знаю, что ты здесь. Прямо за этой дверью. И я… – Тони прервался, словно опять споткнулся на каком-то признании, а потом шумно выдохнул. – Это расписание экзаменов… Даты тестов и прочее. Первый назначен на начало мая и… Рене… На самом деле я просто искал повод побыть ещё немного невежливым и узнать, что ты меня слышишь. Прости за это. И спокойной ночи. Мирных снов.

Снова сумбурный шорох, а потом в коридоре зазвучали шаги, звук легко перепрыгнутой предпоследней скрипучей ступеньки и аккуратный хлопок двери. Каких-то десять секунд, и в мире Рене вновь наступили тишина да покой. И она ещё долго сидела на холодном полу, прислонившись к двери, и вертела в руках записку то влево, то вправо, не решаясь открыть, пока взгляд не упал на черневшие между пунктами списка заметки. Рене на секунду прикрыла глаза, а потом с жадностью развернула листок и уставилась на знакомый хаотический почерк. В ночном полумраке было почти невозможно понять, что значило это нагромождение линий и загогулин, но это было неважно. Не сейчас и не здесь. Рене просто смотрела на следы какой-то другой жизни и… Прощалась? Да, наверное. До мая оставалось десять недель.

Первый рабочий день настал как-то резко и сразу. После нескольких часов сна, горячего душа и хаотических сборов, Рене машинально затолкала в себя хлопья без молока и так же бездумно вышла из дома. Она не искала в себе мужества или смелости, чтобы явиться в больницу как ни в чём не бывало, но стоило её бледному и осунувшемуся лицу впервые появиться в ординаторской, как сразу стало невыносимо.

Если в раздевалке ещё можно было спрятаться за дверцей шкафчика или воротником халата, то здесь её шерстяное платье с цветочным узором казалось особенно глупым, а косички – детской причудой. Хотелось закутаться во что-то тёмное, незаметное или строгое, укрыться слоями черноты. И с каким-то тяжёлым вздохом Рене призналась себе, что повзрослела, изменилась внешне и внутренне, стала другой – угловатой, резкой и сумрачной. И эти метаморфозы, разумеется, были замечены Лангом, однако он промолчал. Между ними вообще как-то сразу повисла рабочая тишина, будто полуночный разговор, записка и шёпот приснились обоим. Тони не подходил чаще положенного, не спрашивал лишний раз, хотя постоянно был где-то поблизости.

Рене не знала, что именно произошло между ними. Неделю назад они орали друг на друга от бешенства, а теперь делали вид сугубо деловых отношений, которые Энтони с чего-то берёг. Возможно, это был порыв нетривиальной заботы, потому что Рене выглядела довольно дерьмово. Тощая, неулыбчивая, с замученным взглядом и восхитительной синевой вокруг глаз. В общем, глядя на это Ланг теперь не кричал, не плевался ядом на дальность, а снял часть нагрузки, передав её Франсу, чем породил ещё больше слухов.

Да, Рене понимала, что взгляды и шепотки не утихнут, наверное, до самого окончания фарса резидентуры, однако не ожидала такого внимания. Она знала, что сначала у неё искали любой признак беременности, потом из-за не проходящей бледности следы аборта, а затем невылеченного бесплодия наравне с проблемой фригидности. Впрочем, винить коллег было бессмысленно. Наверняка в их глазах она заслужила насмешки, а потому Рене понимала и не обижалась. Только иногда становилось немного грустно, когда Франс с высоты своего нового положения ассистента при главе целого отделения мог позволить себе несколько оскорбительных замечаний о шраме, об общении Рене с пациентами и, конечно, о ней самой. Разумеется, он делал это исподтишка, покуда Энтони точно не мог его слышать. Но Рене лишь поджимала синие губы. Ссориться не было смысла, ведь она знала, что скоро уедет. И неважно куда, лишь бы подальше.

Так что к началу апреля все в больнице сплетничали о Рене: от скорой до безучастных ко всему ортопедов, от пациентов до приходящих уборщиков. Рты ненадолго захлопывались только в присутствии доктора Ланга, которому было достаточно глянуть в сторону говорливых, чтобы те нервно сглотнули и поспешили убраться. Но потом всё начиналось по новой.

Впрочем, Рене не унывала. Она старательно находила забавным, как медсёстры немедленно вспоминали о своих срочных делах и исчезали за дверями ближайшей палаты, стоило Энтони появиться на другом конце коридора. Однако затем он уходил, и неприязнь вспыхивала с удвоенной яростью. Авторитет доктора Ланга был абсолютен, тогда как её… Что же, Рене была лишь резидентом – человеком без голоса, но с тонной ответственности, у которого накопилось слишком много дежурств. Идеальный повод для сплетен.

И не было ничего удивительного, что напряжение между Рене и коллегами постепенно достигло своеобразного апогея. Это, конечно, не походило на устроенную осенью травлю, но жертва тоже порядком устала. Как и все, Рене вымоталась едва ли не до нуля. Почти не спала и не ела, а потому даже думать становилось сложнее. Ложась в кровать далеко за полночь, она видела перед глазами строгие графы пройденных тестов, читала во сне какие-то справочники и шила-шила-шила, соединяла кости, зажимала артерии, вскрывала абсцессы, отчего в голове немедленно возникала иллюзия запаха гноя. От этого каждое утро Рене вставала совершенно разбитой с лёгким приступом тошноты, но выхода не было. Работа оставалось работой.

Однако даже у её сил имелся предел. И, наверное, именно из-за этого она однажды не выдержала…

…В один из апрельских дней Рене заканчивала уборку в перевязочной, когда там объявился Франс. В чистеньком хирургическом костюме и с витавшим вокруг ароматом кофе он зашёл в кабинет, осмотрелся, а потом безмятежно прислонился к стене. С лёгким пренебрежением Холлапак наблюдал, как находившийся уже в полушаге от лицензии хирург спокойно собирала в лоток использованные дренажи, выбрасывала перепачканные гноем и кровью салфетки, складывала грязный инструмент. Чуть поодаль стоял приоткрытый стерильный бикс, который давно следовало бы захлопнуть, но Рене была пока слишком занята, а желающих помочь, конечно же, не нашлось. Скорее здесь соберутся любители поглумиться. Такие, как Франс.

– Решила подработать уборщицей? – спросил он, и Рене чуть резче, чем следовало, бросила на поднос корнцанг.

– Что тебе нужно?

– Мне? Ничего. – Холлапак демонстративно развёл руки в стороны, будто оказался в этом крыле совершенно случайно. – Гораздо интереснее, что тебе нужно здесь.

– Я делаю свою работу. Если хочешь, то помоги, нет – оставь меня в покое и выйди вон.

– Полегче, Роше. Судя по последним достижениям, это твой предел – идеальная поломойка. – Тёмные пухлые губы растянулись в кривой усмешке, а сам Франс, разумеется, даже не двинулся с места. Ничто не доставляет столько удовольствия, как чужие унижения, да?

– Откуда столь гениальные выводы? – тем временем процедила Рене. – Один заполненный дневник биопсий не делает из тебя гениального врача.

– Оттава, – коротко бросил Франс и с молчаливым самодовольством наблюдал, как она зло смахнула последние грязные салфетки. Ах, ну конечно.

– Я давно сдала тест на постоянную визу. Так что знаю, что это столица Канады.

– О, бога ради, – перебил Холлапак. – Не придуривайся. Мы все здесь единое целое, так что глупо даже пытаться скрывать поездку. А тем более её итог.

– Не думаю, что обязана отчитываться перед вами, – сказала Рене и нарочито громко шарахнула о стол металлическим лотком с инструментами. Всё, чего она хотела, чтобы её оставили наконец-то в покое. А ещё лучше, чтобы вообще забыли о существовании Рене Роше.

– Нет, серьёзно! Это было так весело! Гениальная Роше, которой каждая глотка пророчила великое будущее, вернулась ни с чем, и теперь подбирает перепачканные экссудатом салфеточки.

Он рассмеялся, а Рене медленно выдохнула. Захотелось со всей силы швырнуть что-нибудь в стену, но вместо этого она слушала чёртова Франса.

– Я смотрю, корона улетела так далеко, что до сих пор не можешь найти? Поищи в грязном белье около прачечной. Быть может, Ланг снова погладит по голове или допустит свою шлюшку к обязанностям ассистен…

Договорить Холлапак не успел. Его прервал смазанный, но всё равно очень сильный удар по лицу. Рене сама не поняла, как всё случилось. Она целилась в челюсть, хотела залепить обычную девчачью пощёчину, но кулак сжался сам. Раздался хруст, громкое оханье, а потом короткий приказ, что перекрыл грохот рухнувшего на пол железного бикса.

– Довольно! – холодно бросил Энтони Ланг, невесть когда появившийся в перевязочной. И заметив взгляд, которым глава отделения одарил участников потасовки, Франс тут же заголосил:

– Это не я! Роше ненормальная, напала на меня сама! Угрожала жизни и здоровью в особо опасной форме! Я требую, чтобы данный факт занесли в личное дело и устроили слушания комиссии… – На этом текущая из носа кровь наконец-то достигла рта, и Холлапак замолчал.

– Всё сказал? – скучающим тоном спросил Ланг, и когда ответа не последовало, холодно добавил: – Иди вон и прекрати своё бесполезное нытьё.

– Но… – Франс попробовал вытереть рукавом губы, но те продолжило заливать, отчего белый халат окрасился красными пятнами.

– Вон! – прошелестел голос, и Рене было тоже испуганно шарахнулась в сторону, но её немедленно схватили за локоть.

Она зажмурилась, а потому лишь услышала тяжёлый топот и оскорблённый хлопок двери. Ох… Посильнее прижав к груди пострадавшую кисть с болезненно ноющими костяшками, Рене напряжённо ждала своей участи, но вместо этого ощутила осторожное прикосновение и удивлённо распахнула глаза.

– И опять… опять руки, – со вздохом произнёс Тони, пока скрупулёзно ощупывал суставы. Вдруг он надавил на особенно чувствительную точку и спросил: – Так больно?

Рене отрицательно качнула головой, но промолчала. Хотелось отдёрнуть ладонь, сделать шаг назад, а лучше сразу десять, не поднимать взгляд, не вдыхать запах волос… Вообще его позабыть! Не говорить и не встречаться, разойтись на разные стороны континента, потому что вот так ощущать заботу было всё ещё тяжело. Где-то в голове бился тоненький голосок, который умолял забыть и простить, но стена разочарования оказалась уже слишком крепка. И, видимо, почувствовав нечто подобное, Энтони замер, а затем отступил.

– Почему ты не сказала? – спросил он, ну а Рене пожала плечами и принялась собирать разбросанные салфетки. Теперь их только в утиль…

– О чём? О насмешках? О сплетнях? Или о мелких каверзах?

– Обо всём, – сквозь зубы процедил Ланг. – Ты сорвалась, значит, подобная дрянь творится уже очень давно! Почему ты ничего не говорила?

– А что бы ты сделал? Опять уволил половину отделения? Тони, перестань нести чушь, мы оба знаем – это не выход.

– Я всего лишь прошу, чтобы ты перестала молчать, словно какая-нибудь мученица!

– Забавно… Надеюсь, моя святость и терновый венец не умаляют в твоих глазах степень моей вины и ответственности? – Рене с усилием запихнула в переполненное ведро последнюю горсть уже не стерильных салфеток и потянулась за укатившимся биксом. – Потому что в любой другой ситуации ты бы первым вышвырнул меня за порог.

– Хватит возвращать мне мои же слова! – зарычал Энтони, но она лишь недоумённо вскинула брови.

– Просто не хочу, чтобы ты совершил те же ошибки, – ровно произнесла Рене и лишь огромным усилием воли не вздрогнула, когда рядом об стену громыхнул брошенный в порыве бешенства стул.

– Не смей выворачивать наизнанку смысл, когда я хочу помочь!

На это Рене ничего не сказала. Она медленно поднялась, поставила один на другой лотки с грязными инструментами, чтобы с трудом подхватить всё в одну руку, и только потом повернулась к взбешённому Лангу. Коротко улыбнувшись, Рене спокойно произнесла:

– Уже помог, благодарю. И знаешь, что я поняла? Только полностью эгоистичный и слепой к другим человек не способен увидеть, как его якобы благие действия делают лишь хуже. Зато я прекрасно ощутила это на себе. А потому мне не нужна ни твоя жалость, ни иллюзия заботы, ни покровительство. Мне не нужно, чтобы меня выгораживали перед другими или закрывали глаза на проступки. Ничего. Всё, чего я хочу, чтобы ты оставил меня в покое и дал шанс получить лицензию. Хоть какую-нибудь.

– А потом? – тихо спросил Ланг, на что она помолчала несколько секунд, прежде чем так же негромко ответила:

– Мне кажется, это очевидно.

С этими словами Рене юркнула в приоткрытую дверь и до боли прикусила язык, чтобы не всхлипнуть. Разумеется, каждый из них прекрасно знал итог. Она уедет, и дай им боже никогда не свидеться снова.

– Роше! – донёсся позади окрик одной из медсестёр. Рене оглянулась и увидела, как та прижимала к уху телефонную трубку. – Тебя вызывает Энгтан.

Однако, как быстро работает здесь система доносов. Вздохнув, Рене поставила на ближайшую тележку свою ношу, стянула перчатки и на секунду сжала переносицу холодными пальцами. Ладно, вряд ли доктор Энгтан станет устраивать разбирательства за пару недель до экзаменов. Верно? Рене вздохнула и мысленно скрестила пальцы. Как же она устала…

В кабинете главного врача было светло, холодно и неуютно. Оттого сжавшаяся в кресле Рене ощутила себя прямиком на операционном столе под тройным светом бестеневых ламп. Где-то чуть дальше сидела за своим столом Лиллиан Энгтан, но поднять на неё взгляд было сложно и оставалось лишь тщательно изучать пятно на собственном хирургическом костюме. Наверное, стоило бы переодеться, но она так спешила на свою казнь, что позабыла о таких мелочах.

– Как проходит ваша подготовка к экзаменам? – послышался вопрос, и ладони немедленно вспотели. Рене сжала край шнурка, которым были завязаны слишком свободные штаны и накрутила его на палец.

– Приемлемо. Думаю, мне удалось наверстать разницу в программах.

– Я даже не сомневалась. – Последовал шелест бумаг, а потом новый вопрос, от которого Рене едва не подпрыгнула. – А как у вас сложились отношения с коллективом? Я слышала, осенью была парочка недоразумений. .

То, с каким изяществом Лиллиан Энгтан обесценила события прошлого года, заставило Рене поджать губы и на секунду задержать дыхание. Парочка недоразумений? Серьёзно?! Всё произошедшее имело вполне конкретное название – буллинг, который спровоцировал сам глава отделения. Рене вновь стиснула несчастный шнурок.

– Да, между нами было некоторое недопонимание…

– А теперь?

– Вполне приемлемо, – процедила Рене. Ну, почти правда. В раздевалке её действительно больше никто не запирал.

– Это замечательно.

«Вряд ли», – подумала Рене, но вслух произнесла:

– Действительно.

– А как вам нравится работать с доктором Лангом? – не унималась Энгтан. – Комиссия в Квебеке регулярно остаётся довольна вашими отчётами. Говорят, вас очень хвалят.

И в этот момент Рене заподозрила, что причиной вызова стала отнюдь не ссора с Франсом, и даже не близость экзаменов. Она вскинула взгляд, уставившись в немного алчно скривившееся лицо главного врача, а та пыталась сложить тонкие губы в самую вежливую из улыбок. Энгтан подпёрла рукой подбородок, отчего на пальцах сверкнули массивные кольца, и продолжила:

– Доктор Филдс очень доволен вашими успехами. Не буду скрывать, происшествие с одним из пациентов заставило нас всех немного засомневаться в ваших способностях, однако отчёт комиссии дал ясно понять – вы действовали в рамках своих компетенций и знаний.

– Благодарю, – сухо откликнулась Рене.

– За что же? Это исключительно ваша заслуга.

– Доктора Ланга. Он…

– Ах да! – перебил Рене невоспитанный возглас. – Вы так и не ответили, как сработались с Энтони.

Вопрос был на грани провокации, и глава больницы отлично знала об этом. Рене видела, как чуть расширились в предвкушении глаза доктора Энгтан, и вдруг поняла – у Тони они точно такие же. Форма, разрез, рассыпанные по всей радужке искры золота… даже то, как дёргалось нижнее веко! И смотря в эти глаза, Рене медленно произнесла:

– Полагаю, он считает, что я недостаточно усердна.

– О, отбросьте эту никому ненужную скромность. Я читала его отчёты, так что можете не деликатничать. Никогда не видела, чтобы доктор Ланг так настойчиво кого-то рекомендовал. Поэтому у меня к вам вопрос…

Главный врач замолчала и внимательно посмотрела на замершую перед ней девушку. А та не хотела ничего слышать, ибо знала, о чём будет вопрос и какой даст ответ. Но доктор Энгтан чуть наклонилась вперёд, что, видимо, должно было изобразить сочувствие и поддержку, а потом заговорила:

– Я слышала, какое недоразумение произошло в Оттаве. Поверьте, мне искренне жаль, что вы опоздали с отбором. Такая нелепая случайность… – Энгтан вздохнула, а Рене едва не задохнулась от столь наглого вранья. – Милая Рене, не стану отрицать, что ваше стремление продолжить дело моего брата очень похвально. Оно заслуживает только поощрения и всяческого стимулирования. Но не кажется ли вам, что гораздо выгоднее для вас лично было бы остаться здесь? Продолжить то, что уже начато и куда отдано столько сил. Работа в нашей больнице – это перспективы, отличное оборудование, слаженный и добрый коллектив. К тому же, мы уже столько в вас вложили…

Последний аргумент, наверное, должен был оказаться решающим и надавить на совесть вежливой мисс Роше. Только, увы, было поздно. Прошли те времена, когда Рене могла послушно выслушать самые лживые доводы и согласиться. Теперь она не шелохнулась, даже не моргнула, а продолжила равнодушно взирать на врущую ей в глаза женщину.

– Вы же не станете отрицать, что именно мы приютили вас после смерти профессора Хэмилтона. Самое молодое дарование Квебека, только представьте, сколько возможностей откроет для вас работа именно здесь. Думаю, через пару лет специализации вы сможете легко занять место ведущего хирурга. К тому же, доктор Ланг…

– Нет.

– Не поняла… – Энгтан попыталась изобразить вежливое недоумение.

– Я не останусь в этой больнице, – чётко проговорила Рене.

– Могу я узнать почему?

– Потому что не хочу. Мэм. – Она посмотрела прямо в золотые глаза, а те чуть прищурились.

– Рене, милая, ты же понимаешь, что это не ответ. – Переход на личности вышел крутым, как пике. – По крайней мере не тот, что можно счесть за вежливый отказ.Полагаю, после всего сделанного мною и больницей для тебя лично, мы не заслужили подобного пренебрежения.

– А я не думаю, что когда-нибудь смогу принять ложь за благо. – Рене почти до боли стиснула шнурок. – Я ни о чём вас не просила, доктор Энгтан. Ничего не хотела. Я исправно платила за возможность обучения, хотя не хотела здесь быть. Да, одно время казалось, что у меня есть шанс полюбить это место. Но этого не случилось. Так что,полагаю, ответ «я не хочу» вполне удовлетворителен. Однако, если вы настаиваете, то могу облечь его в иную форму.

Рене поднялась, одёрнула задравшуюся рубашку и вежливо улыбнулась.

– Мне очень жаль, но я не могу принять ваше предложение, потому что это не входит в мои планы.

С этими словами она вежливо кивнула и уже развернулась, чтобы уйти, как в спину ударил презрительный голос:

– Ты понимаешь от чего отказываешься? Мне плевать насколько далеко зашла ваша с Энтони интрижка, но я не…

– Дело не в этом.

– Так в чём же? – устало спросила Энгтан.

– Я просто не хочу, – абсолютно безлико ответила Рене. – А теперь прошу меня извинить. Работа.

Кивнув ещё раз, она торопливо вышла в коридор, где едва не налетела на Энтони. Он ждал за дверями и совершенно определённо знал, о чём был едва ли состоявшийся разговор. И вряд ли Ланг на что-то надеялся после сегодняшней ссоры. Однако, проходя мимо, Рене всё равно тихо бросила:

– Я сказала: «Нет».

Всё. Точка поставлена. Что бы потом ни случилось, она ни за что не вернётся туда, где оставила, кажется, три четверти сердца. Чёрт, в пору памятник ему делать, но Рене, конечно, не настолько горда. Так что она попросту отвернулась и зашагала обратно на последний этаж огромной больницы – доживать в этом отделении последние двадцать с хвостиком дней.

Сложно сказать, что изменилось после отказа Рене. Было ли это смирение или тщательно скрытое разочарование в ней как хирурге, личности, женщине, наконец. Однако с тех самых пор в их операционной стояла невыносимая тишина. Ни звука. Ни лишнего вздоха. И если раньше Рене отчаянно хотела прекратить смертельные пляски бесновавшегося эго наставника, то теперь столь же рьяно мечтала вернуть всё назад. Включить громче музыку, услышать окрик, язвительный комментарий, смех или ругань. Хоть что-то! Тогда не мучили бы сомнения, что всё снова пошло как-то не так. Будто это она в чём-то ошиблась.

Тони молчал. Иногда цедил короткие реплики, а чаще безмолвно смотрел и с наигранным терпением дожидался, пока Рене догадается, что ему нужно. Скальпель? Зажим? Очистить операционное поле? Утопиться в вонючем обеззараживателе? На всё ответом был пристальный взгляд и тишина, словно ему самому не терпелось выгнать прочь своего ассистента. Рене пыталась вновь ощутить, как тогда, мысли и эмоции Ланга, но неизменно натыкалась на окружившие их двоих общие стены. Внутри и снаружи теперь было ватно и глухо.

В конце концов, она попросту догадалась, что в какой-то момент Энтони тоже устал вести эти игры. И с удивлением ощутила, как ему хотелось поскорее закончить очередную манипуляцию или дослушать отчёт. Он уходил, едва позволял пациент; закрывал дверь перед носом Рене, как только стихал её голос; не смотрел и, кажется, даже хотел бы никогда не встречать. И тогда в ушах снова и снова звенели дурные слова:«Я хочу, чтобы ты сдох!»Что же, Энтони умудрился создать полную иллюзию своего несуществования, как она и просила.

Но облегчения не было. Наоборот, Рене понимала, что в тот момент потеряла себя. Её злость пробила в сердце такую огромную брешь, которую никак не получалось зашить. Рене будто бы исчезала как человек, и оттого в панике шарилась по чужим душам, чтобы грубо, без ведома и невоспитанно оторвать кусок у кого-то другого и попробовать заткнуть им дыру. Она пыталась смеяться над шутками Роузи, улыбаться её страсти к чудной еде, внимательно слушать наставления Фюрста, но без толку. Доноров, чтобы заполнить пустоту, не было. А тот, кто мог бы помочь, уже этого не хотел.

По крайней мере, Рене была в этом уверена до самого последнего дня, когда, стоя перед столом, делала последние пару стежков. Давно были сложены вещи, а в шкафчике лежала копия расторгнутого договора, подписаны документы и отправлены в столицу отчёты. Через три дня начинались экзамены, а значит, больше она здесь не появится. Неожиданно Рене подняла голову и обвела взглядом комнату, словно хотела запомнить. Они все были здесь: Хелен, Фюрст, ещё две сестры и, конечно же, Энтони. Высокий, сосредоточенный, вечный гарант уверенности в собственных силах. С ним было не страшно даже в самых тяжёлых случаях – редкое качество, которое Рене по своей глупости так долго не могла оценить. Быть может, пойми она раньше, их жизни сложились иначе? Нет. Для такого нужна обоюдная вера, а Энтони не верил ни ей, ни в неё. И тем горше отдались в дырявом сердце слова, стоило наложить последний стежок:

– Вот и всё. – Тони сделал шаг от стола и впервые за эти месяцы поднял взгляд. Такой тоскливый, что Рене было уже понадеялась, но… – Ты молодец.

И горло сжало от запоздавших эмоций. Поздно, Тони. Эти слова нужны были раньше: до отбитых пальцев и обожжённых ладоней, до разбитой головы и отменённого собеседования. В конце концов до того, как последние унижения просто сломали у Рене хребет. А потому она едва заметно кивнула и вышла из операционной.

Май неожиданно резко взорвался на улицах города цветами да зеленью. После бесконечных апрельских метелей его солнце согрело уставший от долгой зимы Монреаль. Люди снимали тяжёлые куртки, мелькали плащи в цветах канадского клёна, а вдоль старого порта слышалась музыка из сотен кафешек. Даже запах реки, что текла через дорогу от дома, больше не отдавал затхлостью и болотом, теперь оттуда доносился аромат свежей воды и кваканье первых лягушек.

Рене плохо запомнила, как прошли тесты и практика. «Королевский колледж врачей и хирургов» оказался организацией на редкость огромной, а потому неторопливой и временами неповоротливой. Влияние снобизма Британии ощущалось здесь удивительно сильно, однако огромная махина работала без единой осечки. Они назначали встречи, проводили беседы и бесконечные слушания, а ещё высылали целые кипы счетов, которые Рене оплачивала даже не глядя. Посчитать, сколько было потрачено на получение проклятой лицензии, она так и не решилась. Иногда ей вообще начинало казаться, будто в стоимость включён даже воздух из экзаменационного кабинета. Но каких-то иных способов выцарапать разрешение на работу не существовало, так что Рене послушно отвечала на вопросы, делала предложенные манипуляции и терпеливо ждала результатов.

Между делом она получила гражданство – Боже, храни Королеву! – и сдала экзамен на знание французского языка – в Квебеке терпеть не могли английский и англичан. И когда дела оказались неожиданно сделаны, а последние заявления тщательно заполнены и отправлены, Рене вдруг поняла, что свободна. Больше не надо было бежать на дежурства, зубрить новые книги, переживать за своих пациентов. Цель, к которой она так стремилась, достигнута, но образовавшаяся пустота оказалась пугающей. Рене внезапно ощутила себя бездомной и неприкаянной. Сиротой. В душе опять поселилось дурное предчувствие, когда под взглядом почему-то теперь постоянно сидевшего в ординаторской Энтони она собирала бумаги.

«Я хочу, чтобы ты сдох!»– колотилось в мозгу, и спина покрывалась испариной. Нет, Рене не хотела. Но и простить всё, что он сделал, она не могла. Так и смотрели они друг на друга не в силах что-то сказать или сделать, потому что оба, похоже, уже давно везде опоздали. Ну почему? Почему всё вышло именно так? Ответа не было ни у неё, ни у Роузи, что пришла провести вместе последний рабочий день. И съеденный на двоих горячий poutine с ананасовым соусом показался обеим с привкусом горечи. Наверное, повар сделал что-то не так.

Рене с тревогой ждала разговора с подругой, но та ни о чём не спросила и не убеждала остаться или дать кому-нибудь шанс, только задумчиво разглядывала выбитый на руке иероглиф. Роузи прекрасно всё понимала. Как поняла купленный до Женевы билет, покуда Рене машинально крутила меж пальцев пришедшую утром открытку откуда-то из Непала, а может, Камбоджи.

Итак, она снова сбегала. Давно были упакованы вещи, которых внезапно оказалось немного, собраны чемоданы, выплачена аренда за месяц вперёд. Рене не знала, когда получит хоть одно предложение о работе, но понимала, что согласится на первое. Просто потому, что ей уже всё равно. И, казалось бы, вот он конец, когда всё должно вновь прийти в норму, да только спокойнее на душе не становилось. Что-то было не так.

Последняя ночь в Монреале вышла дождливой и хмурой. Рене лежала в постели и старательно вслушивалась в грохотавшие о металлический край подоконника крупные капли. В уме крутились неясные образы последнего сна. Они были мутные, липкие и отдавали знакомой отвратительной зеленью длинного коридора, а ещё запахом крови. Рене потёрла лицо, шумно выдохнула и улеглась на бок, уставившись в закрытые оконные жалюзи. Лежать в темноте оказалось неожиданно страшно. В голову лезла догадка, что кошмары вернулись, и хоть Рене гнала её прочь, но уже битый час считала минуты и позорно боялась снова заснуть. Это ведь просто сон, верно?

Скрежет завибрировавшего на полу телефона прозвучал удивительно громко. Вздрогнув всем телом, Рене затейливо выругалась на французском, прежде чем подслеповато уставилась на ярко горевший экран. А тот светился с энергией не меньше двух солнц. Так и не сумев разобрать, кто посмел потревожить в этот бог его знает какой поздний час, она подняла нервно дёргавшийся аппарат и нажала на кнопку ответа.

– Да? – голос прозвучал хрипло. Полная иллюзия грубо прерванного сладкого сна.

– А… Эм… Рене! Это доктор Фюрст. Я тебя разбудил? – прокричало из трубки, отчего Рене невольно поморщилась. Чуть отодвинув от уха телефон, она сумела разглядеть время и нагло соврала:

– Три утра. Разумеется, я спала. Что-то слу…

– Не могу найти Энтони. Он ушёл ещё днём и с тех пор не отвечает на звонки.

Сердце в груди на мгновение замерло, а потом истошно заколотилось. Однако всё, что услышал обеспокоенный Фюрст было короткое:

– И?

Рене перевернулась на спину и уставилась на потолок.

– Я думал, может… – Алан замялся, но она не собиралась ему помогать. Так что, пересилив собственную скромность, Фюрст договорил: – Он не с тобой?

– Нет, – отрезала Рене, а сама прикрыла глаза. На том конце сотовой связи вновь зашумела улица.

– А ты не знаешь, где он может быть?

Что же, если доктор Фюрст дошёл до подобных вопросов к какой-то девчонке, то дело и правда полная дрянь, а Рене – последняя надежда отыскать Тони в самой вонючей канаве этого города. И хорошо, если живого. Но вместо того, чтобы немедленно кинуться на поиски немаленькой пропажи, Рене лишь повыше натянула тонкое одеяло.

– Понятия не имею и знать не хочу. – Вновь послышалось невнятное бормотание, но в этот раз Рене не дала себя прервать. – А сейчас извините, доктор Фюрст, но у меня самолёт через несколько часов. Мне бы поспать.

Повисла короткая пауза, а потом Алан устало вздохнул.

– Да, разумеется. Извини за беспокойство.

Вызов оборвался, и Рене отбросила телефон. Поудобнее устроив голову на подушке, она удовлетворённо вздохнула, прикрыла веки и… Вновь широко распахнутые глаза уставились в надоевший потолок. Да будь ты проклят, Энтони Ланг!

Рене зарычала и спихнула на пол мешавшееся одеяло. Ноги коснулись ледяного пола, а тело мгновенно пробрала дрожь от гулявших по спальне ледяных сквозняков. От этого челюсть едва не свело болезненной судорогой, а сквозь стиснутые зубы прорвалось шипение. Чёртов Фюрст! Ведь он знал! Конечно, даже не сомневался, что она поедет. Бросит все дела, примчится с другого края города, достанет даже с того света, потому что это долбаный Тони. Потому что иначе Рене попросту не могла. Потому что причина, по которой сейчас так испуганно колотится сердце, до банальности очевидна!

Неожиданно очень захотелось дать Лангу в нос. Сначала найти, а потом хорошенько врезать. Так, чтобы согнулся от боли и недоумённо уставился на Рене, едва доходившую ему до плеча. О, да! Она злорадно хохотнула, пока быстро натягивала приготовленные заранее джинсы. Следом на очереди оказался свитер, затем кроссовки и куртка… а ещё перцовый баллончик. Чёрт возьми, Рене отлично знала, куда едет в начале четвёртого ночи.

Бар «Голдис» по-прежнему весьма успешно оправдывал некогда данное ему прозвище дерьмовой дыры. Прошедшая зима оставила неизгладимый след на его вывеске и грязном витринном стекле, перемешав в потрясающе абстрактный узор пылевые скопления и чёрную копоть от гремевших неподалёку железнодорожных путей. На пару секунд Рене даже залюбовалась разводами, но тут из приоткрытой двери донеслась громкая музыка, повеяло травкой и крепким запахом дешёвого табака. Ладно, она просто удостоверится, что Тони именно там, а потом попросит Фюрста забрать бренное тело. Ничего сложного. Верно? Рене нервно стиснула кулаки, в последний раз вдохнула не самый чистый воздух и нырнула в смрадное помещение. Где-то за спиной в панике уносилось такси.

Стоило Рене очутиться внутри, как ей показалось, будто она ослепла. А ещё оглохла, потеряла вкус и обоняние, после чего тактильные ощущения завопили от ужаса. Рене окружала группа каких-то совершенно пьяных мужчин, что толпились у самого выхода и громко ржали. Из их ртов вырывался отвратительный запах кислого перегара, а от одежды несло потом. Пол под ногами содрогнулся от жутких басов и чьего-то ора.

Затаив дыхание, Рене проскользнула мимо пузатых тел, шагнула в переполненный бар и только тогда поняла, что сегодня за праздник. Однако! Она нервно огляделась и заметила развешанные по стенам флаги, имитировавшие знамёна восстания и французских националистов. Что же, пока в эту ночь вся страна восхваляла салютами королеву, в этом баре – да и во всех остальных заведениях этой провинции – мечтали придушить каждого, кто скажет хоть слово на ненавистном английском. А ведь Тони… Боже! Тони из принципа не говорил по-французски и вряд ли станет теперь. Дурной упрямец! Рене на секунду испуганно зажмурилась, а затем торопливо потёрла слезившиеся от дыма глаза. Где же он?!

Тёмная ссутуленная фигура нашлась далеко не сразу. Рене пришлось трижды осмотреть переполненный бар, прежде чем в самом конце длинной стойки она заметила знакомую чёрную куртку и бросилась в её сторону. Рене упрямо продиралась сквозь переполненный зал, не обращая внимания ни на людей, ни на столы, ни на ступеньки. Её кто-то толкал, она кого-то толкала в ответ, но ни на секунду не останавливалась. Однако, когда до цели оставалась пара шагов, Рене споткнулась и едва не упала на барную стойку, приземлившись аккурат рядом с невозмутимо восседавшим на табурете Энтони Лангом. В уши ворвались завывания на немецком, скрежет гитар и чьи-то громкие разговоры. Рене подняла голову и всмотрелась в удивлённые золотые глаза. Она попробовала найти в них хоть какие-нибудь проблески мысли, но затем недоверчиво моргнула и опустилась на соседний стул.

– Ты не пьян, – немного растерянно проговорила Рене, пока смотрела, как Тони сосредоточенно строил из зубочисток маленький дом.

– А должен? – откликнулся Ланг, затем поморщился и щелчком пальцев разбросал по столешнице деревянные палочки.

– Мы полагали…

Дёрнувшаяся вверх бровь вынудила Рене прерваться и покачать головой.

– Привыкли, что именно так ты решаешь душевные дилеммы…

– Я всего лишь думаю! Просто иногда итог осознания оказывается слишком тяжёлым.

– А сегодня? – тихо спросила Рене. – Сегодня твои мысли полегче?

– Сегодня их нет. Ни одной.

– Почему?

Энтони ничего не ответил. Только махнул рукой, подозвав бармена, и что-то сказал ему. Рене не разобрала, потому что набор звуков оказался совсем незнакомым. Однако через несколько секунд по стойке проскользила открытая бутылка с пивом и замерла чётко напротив Ланга. Ясно, ждать объяснений бессмысленно. Рене чуть поёрзала на высоком неудобном стуле, прежде чем решилась сменить тему.

– Фюрст тебя потерял…

– Паникёр, – пробормотал Тони, а затем достал из кармана телефон и швырнул на столешницу. – Это дерьмо село ещё днём.

Рене медленно выдохнула, проследила за замершим рядом с барменом аппаратом и неожиданно осознала, что Энтони всё же не до конца трезв. Да, он прекрасно понимал происходящее, но границы в его голове потихоньку начинали стираться.

– Сколько ты выпил? – спросила она, когда музыка ненадолго стихла.

Рене посмотрела на залёгшие под глазами Энтони синие тени, на слишком впалые щёки и не представляла, как сможет его увести. Её сил не хватит, чтобы даже на миллиметр сдвинуть эту груду мышц и костей. А уходить надо, пока не стало слишком опасно. Где-то позади уже звучали радикальные тосты.

– Иди домой, – неожиданно сказал Ланг и сделал глоток. – Это не лучшее для тебя место.

– Как и для тебя. Сегодня праздник Патриотов, а твой французский… – Она опасливо оглянулась, но в этом шуме вряд ли кто-то мог их услышать. По крайней мере, Рене на это надеялась.

– В мире семь тысяч языков, включая латынь. Думаешь, я не справлюсь? – Энтони усмехнулся, а потом сгрёб разбросанные зубочистки и снова принялся за строительство дома. – Рене, уходи.

– Нет. Либо вместе сейчас, либо я дождусь, пока ты вдоволь надумаешься.

Энтони чуть склонил голову набок, словно размышлял над её словами, а потом неожиданно громко хлопнул ладонью по липкой столешнице и проорал занятому очередным гостем бармену:

–Ahornbier für diese zierliche junge Lady, bitte. Und dreh' etwas möglichst Romantisches von Deutschen auf! Ich hab' so etwas wie einen Abschiedsabend mit dieser Dame.11

Лысый и раскрашенный татуировками мужчина неприлично хохотнул, затем оскалился и скрылся где-то за шкафом с выпивкой.

– Что? Что ты ему сказал? – испуганно спросила Рене, когда заметила брошенный в свою сторону насмешливый взгляд нескольких сидевших неподалёку гостей. Но тут прямо перед лицом громыхнула стеклянная бутылка с непонятным напитком, а потом – о, чудо из чудес! – чистый стакан. Ошарашенная Рене непроизвольно дёрнулась в сторону. – Тони?!

– Кленовое пиво. То, что нужно в твоём нежном возрасте, – пробормотал Ланг. Он опять игрался с зубочистками, но затем вздохнул, подхватил свой напиток и отсалютовал. – За удачный перелёт.

В несколько глотков Энтони осушил почти половину, пока Рене ошарашенно пыталась что-то сказать. Наконец, он с грохотом вернул бутылку на стол, а у неё вновь появились способности к речи.

– Откуда ты знаешь? – спросила она, пока судорожно вспоминала, где могла проболтаться.

– Почта, – сухо отозвался Энтони и постарался аккуратно положить сверху новую зубочистку, однако пальцы неожиданно дрогнули, и конструкция рассыпалась. Послышалось тихое ругательство, а потом Ланг неожиданно саркастично договорил: – Ты не закрыла свою почту на компьютере дома.

У Рене ушло несколько тягучих секунд, чтобы осознать, о чём говорил Энтони. Дом? Слово отозвалось в голове воспоминаниями о белых отштукатуренных стенах, стеклянных переходах и огромных квадратах света, что насквозь пронзали пустые комнаты. И Рене будто снова услышала шум перекатов реки да эхо распростёртого через залив города. Дом…

– Я не шарился по твоей переписке, если тебя это волнует, – неожиданно проговорил Ланг.

– Но и не закрыл, – холоднее, чем следовало откликнулась Рене.

– Нет.

Рене облокотилась было на край столешницы, но передумала и схватила бутылку, позабыв про стакан. Пиво на вкус оказалось неожиданно сладковатым, правда она поняла это лишь на пятом глотке. Рене не понимала, что чувствует. Раздражение? Прилив нежности? Ностальгию? Возможно, всё сразу. Однако думать, почему за эти месяцы Тони так и не смог нажать на одну дурацкую кнопку, грозило либо очередным разочарованием, либо бесполезной надеждой, что в любом случае было бесперспективно. Так что Рене сделала новый глоток и едва не подавилась, когда музыка в баре на мгновение стихла, а потом вместо безумной долбёжки зазвучал мягкий проигрыш.

– Специально для тебя, – картинно махнул рукой Энтони и шутовски поклонился под свист довольной толпы. Криво усмехнувшись, он пробормотал: – Сладкое пиво и сладкие песни. Надо же. Не часто здесь такое бывает.

Тем временем посетители пьяно заулюлюкали, когда по залу пронеслось тоскливое и до скрипа зубов знакомое:

Ох… Ну зачем? Рене взволнованно уставилась на спокойного Ланга и прошептала:

– Они поют на английском! Тони!

– Это бар одного националиста из Германии, – вяло откликнулся тот. – А потому «Scorpions» могут петь хоть на иврите, никто не станет возражать.

– Но флаги! – попробовала вразумить его Рене и кивнула в сторону полностью скрытых под полосатой тканью стен. Тони нахмурился, а потом огляделся, словно видел это впервые.

– К чёрту, – заключил он и повернулся обратно. Рене же с силой стиснула в пальцах бутылку.

– Пожалуйста, пойдём отсюда! – попросила она.

Рене бросила нервный взгляд на бурлившую позади группу очень пьяных людей. Песни их больше не интересовали, зато портрет Королевы и валявшиеся в углу дротики стали предметом очень святотатственных идей.

– Энтони…

Она попробовала встать, но тут прохладную ладонь схватили крепкие пальцы, и Рене села обратно. Тони не смотрел ей в глаза, зато очень внимательно изучал растрепавшиеся у лица пряди. Подняв руку, он легонько потянул за один из завитков, что скрутился от влажности и вдруг пробормотал:

– Зачем ты здесь? А? Зачем, Рене? Ты приехала непонятно куда и в такой час, хотя в одиннадцать утра сядешь на самолёт и улетишь. Ты же всё решила, так зачем?.. Это жалость?

– Нет, – прошептала Рене после недолгого молчания. И Энтони наклонился к ней ближе, чтобы наконец-то заглянуть в растерянные глаза.

– А что же тогда? – тихо хмыкнул он, и Рене промолчала.

Они оба знали, что правдивого ответа Тони не заслужил. Однако он был и не нужен, когда пальцы скользнули по щеке, едва коснулись линии шрама и чуть зацепили край нижней губы.

Рене не могла точно сказать, был ли то визг собственной крови, а может, грохот зазвеневшей из динамиков музыки, когда на губах вновь оказался знакомый вкус Энтони. Бутылка полетела на пол, расплёскивая содержимое, но этого никто не заметил. Всё, что Рене понимала в эту минуту, как ныряет в тепло рта прохладный язык, а в голове взрывается мята с привкусом солода. Так знакомо! До ужаса правильно и привычно. И тогда руки сами вцепились в стянутые курткой плечи, провели по напряжённой шее и запутались в жёстких прядях волос. У Рене не было на раздумья даже секунды. Она слишком скучала и слишком любила, чтобы позволить какому-то времени отнять у неё эти мгновения. А потому нетерпеливо уткнулась носом в колючую щёку, столкнулась зубами и до боли прикусила податливый рот, пока большие ладони сильнее сжимались вокруг её головы и мелко дрожавшего тела. Наверное, она почти задохнулась. Да-да, без сомнений растеряла из лёгких последние молекулы воздуха, когда ощутила на шее дорожку из поцелуев, а затем совсем немягкий укус. И прямо сейчас Рене не хотела ничего знать, не желала слышать и думать, но…

– Не бросай меня, – прошептал Энтони, и мир слишком больно рухнул обратно. – Не делай этого. Не так. Останься. Останься, и всё будет хорошо. Клянусь, я…

Тони понял свою ошибку немедленно. Наверняка сразу ощутил, как застыла Рене, а затем медленно втянула спёртый воздух грязного бара. И потому не стал удерживать, когда она отклонилась назад и попыталась выпутаться из объятий. Губы горели, сердце всё ещё неистово колотилось, но замутнённый эндорфинами мозг не дал себя обмануть.

– Не будет, – медленно произнесла она и подняла взгляд. – Ты же сам всё сделал для этого. Разве нет?

Рене видела, как едва заметно дёрнулась его щека, а потом Энтони отстранился.

– Для тебя это важнее? Да ладно, Рене! Неужели два сраных года непонятно где и зачем значат гораздо больше того, что могло бы быть между нами? Больше того, что я мог тебе дать.

– У меня была мечта, – медленно проговорила Рене. – Глупая или нет, сейчас не время судить. Но она была нужна, чтобы не забыть почему я здесь. Из-за чего и благодаря кому стала именно такой, ведь это память. И единственное, что осталось от человека, который стал мне почти отцом. Ибо другого, как ты любезно рассказал всем, у меня никогда не было.

Она замолчала, а потом резко застегнула куртку и неуклюже спрыгнула с высокого стула. Энтони не ответил, а значит либо не понял, либо сказать ему нечего.

– Пойду, позвоню Фюрсту, – пробормотала Рене.

– Подожди. – Он успел схватить её за руку и не сильно, но настойчиво потянул обратно. – Память, воспоминания – это не объяснение. Глупое прикрытие и ничего больше!

– Зачем ты это сделал? – неожиданно спросила Рене, и речь Энтони оборвалась. – Просто скажи – зачем. И может быть, я пойму тебя. Признаю твою правоту.

Она смотрела прямо в глаза Ланга и отчаянно хотела залезть к нему в голову, чтобы узнать самые сокровенные мысли. Те самые, в которых боишься признаться не только другим, но даже себе. Наверняка это было для Тони что-то важное или личное, ведь иное бы здесь не сработало. Однако Рене и представить не могла, каким выйдет ответ. Увы, но Энтони всегда умел удивлять.

– Я хотел тебя проучить, – ровно произнёс он, и что-то внутри болезненно сжалось. – Показать, насколько ты застряла в собственных иллюзиях и ограничена.

– И всё? – неверяще спросила Рене. – Только потому, что тебе вдруг стали мешать мои мечты?!

– Да.

Она затрясла головой, а потом резко прижала руки к лицу, впиваясь ногтями в тонкую кожу. Хотелось… Да ничего, на самом деле, больше уже не хотелось. Правильно говорят, никогда нельзя спрашивать, если боишься услышать неверный ответ.

– Что я сделала тебе? – неожиданно громко спросила Рене. Она отняла от лица руки и посмотрела на Энтони. – Как, чёрт возьми, согрешила, раз ты так меня ненавидишь?

– Я не ненавижу тебя, – спокойно ответил он, но Рене лишь презрительно фыркнула.

– Да неужели!

– Я тебя люблю, – договорил Тони, а она рассмеялась. Громко. Почти истерично.

Странно, но первое за всё это время признание не вызвало в душе ничего, кроме чувства абсурдности. К тому же слова отдавали такой фальшью, что Рене покачала головой.

– Нет, Тони. Это не любовь. Что угодно, но только не она.

– Решила устроить философский диспут?

– Нет. На самом деле, здесь не о чем спорить, и ты сам это знаешь.

Рене вымученно улыбнулась и уже повернулась было уйти, но вдруг остановилась, стиснула в кармане перцовый балончик и оглянулась на неподвижно сидевшего Ланга. Прощаться уже не хотелось. Рене вообще не желала его больше видеть, но обиженная гордость требовала высказаться.

– Знаешь, профессор считал, что ты запутался. Думал, ещё есть шанс найти для тебя выход. Но он ошибался. Ты дерьмо, Ланг. Без трагичной истории и душещипательных тайн. Просто говно. Из тех сортов, что родились такими. Ты не меняешь мир к лучшему, тебе вообще на него плевать. Однако если ты не безразличен сам себе, то вынырни из иллюзии своей незаменимости и перестань застревать в рамках собственного эгоизма. Это раздражает.

Бросив последний взгляд, Рене нырнула в гудевшую толпу и направилась в сторону выхода. Теперь можно было звонить Фюрсту, в ООН или самому Господу Богу, ибо эскапады сегодняшней ночи можно считать завершёнными. А потому, достав на ходу телефон, она быстро набрала последний номер из списка.

– Рене? – послышался уставший голос, отчего ноги едва не споткнулись. И вдруг до слёз стало обидно за этого человека. Доброго и отзывчивого Алана, который полночи колесил где-то по городу в поисках своего друга-ублюдка.

– Я нашла его. Улица Сен-Жак, напротив… – Рене огляделась. – Рядом с молочным заводом. Думаю, не ошибётесь. Редкостная дыра. Под стать Тони.

В телефоне послышались помехи и шум двигателя.

– Слава богу! Как он? Может ходить?

Рене хмыкнула и пнула пустую пластиковую бутылку. Ну, если не успеет наглотаться виски…

– Полагаю, вполне. Особенно, если приедете поскорее.

– Буду минут через десять. Спасибо, Рене. Правда, я думал, ты спишь, – ласково заметил Алан, а она прислонилась горячим лбом к холодному фонарю. Дождь недавно закончился, и откуда-то тянуло мокрой землёй. Совсем как из могилы.

– Он не стоит вашей дружбы, доктор Фюрст, – внезапно проговорила она и зажмурилась.

– Что? Рене! Почему… Что-то случилось?

– Ничего такого, – прошептала она. – Просто вляпалась в дерьмо по имени Энтони Ланг.

– Ничего не понимаю. Погоди, что он опять сказал. Или сделал. Чёрт…

– Спасибо за соболезнования. – Она хмыкнула. – Извините, не стану вас здесь дожидаться. Мне надо домой.

Последовала короткая пауза, после чего Фюрст прохладно спросил:

– Полетишь сжигать мосты? Не самое мудрое из решений, не находишь?

– Возможно. – Рене помолчала, прежде чем с каким-то нездоровым весельем добавить: – Зато согреюсь.

– А потом? Что будешь делать, когда всё догорит? Опять нарываться на те же грабли? Знаешь, ты повторяешь свои ошибки с удивительным постоянством.

Рене поёжилась, оторвала себя от столба и направилась к уже знакомой автобусной остановке, чтобы в последний раз поймать здесь такси.

– Я пойду дальше, доктор Фюрст, – наконец равнодушно произнесла она в трубку, хотя даже не знала слушал ли её собеседник. В динамике было удивительно тихо…

– Не обманывай ни себя, ни меня, – прошуршал ответ. – Ты так не сможешь. Тебя тянет назад, и не важно, что это за прошлое. Виктория, родители, Энтони. Какая разница, как ты его назовёшь. Главное, что оно нерешённое. Дойди до конца и поставь хоть одну точку, а не обрывай предложение… Не сжигай.

Рене сцепила зубы и закатила глаза. О, опять эти великомудрые наставления! Хватит! Она зло наступила на чей-то дымившийся окурок и процедила:

– Могильная плита, документы на усыновление и взмах рукой. Выбирайте любой из концов…

– Ты ошибаешься, это только начало, – донёсся было шёпот, но, увы, поздно. Рене сбросила вызов. К чёрту!

Она оглянулась на бар, на секунду нахмурилась и набрала номер такси.