Идеальный партнёр

11

Они приехали. Хайнц Эверс зашёл к ней, не ожидая приглашения. Они не договорили и, естественно продолжая начатый разговор, поднялись к ней. У неё была очень маленькая квартира. То есть не просто маленькая. Даже войти вдвоём было невозможно, такой крошечной была прихожая.

На полу не было линолеума. Раньше он там был: на чёрном полу сохранились следы клея. Совсем узкая, до пояса высотой, тумбочка для обуви всё равно занимала слишком много места. На стене - фотография ребёнка, подсвечник с наполовину сгоревшей зелёной свечкой, зеркало в бронзовой раме, висевшее слишком низко для Хайнца. Он увидел только свой подбородок. Это не друг-врач его сюда повесил, - подумал Хайнц, - слишком низко.

- Зеркало у вас низко висит. Вы какого роста?

- Метр шестьдесят два.

- Я думал - выше.

- Это каблуки. А вы?

- Метр восемьдесят пять.

- Я думала - ниже, - невинно парировала она. - Проходите.

Он немного присвистнул и прошёл за хозяйкой дальше. Вдоль стены стоял огромный или, может быть, казавшийся здесь огромным зеркальный шкаф. Почти всё остальное место досталось разложенному дивану, накрытому стёганным по-крестьянски покрывалом из очень нежных, со вкусом подобранных лоскутков.

Маленький столик притаился у самой двери на балкон. Но балкон был прекрасный: на всю ширину квартиры, глубокий, наполовину застеклённый и весь увитый плющом. На полу, стенах лежали и висели покрытые засохшим мхом коряги, сухие корни, ото всюду как-то нервно и живописно свисали пышные или совсем мелкие цветы, зелёные плети экзотических растений вились из незаметных горшков.

- У вас тут целые джунгли! - удивился Хайнц.

- Я люблю растения. Вообще всё живое. У меня на Украине были ещё и аквариум, кошки и собака.

- А вы с Украины? Я думал - из Москвы.

- Нет, я из Харькова.

- А где здесь кухня? - без перехода спросил Хайнц.

Она показала на узкий проход в стене, а за ним - что-то вроде тёмного встроенного шкафа. Там было место для двухконфорочной электроплитки, крошечной раковины и совсем игрушечного холодильника. Даже одному человеку полностью нельзя было войти.

Тому, кто это проектировал, надо просто сразу без разбирательств отрезать яйца, - подумал Хайнц.

Он крякнул и сел на стул, отметив, что все три стула, разместившиеся в свободных уголках, были разные. Эверс помолчал немного, потом сказал:

- Вы знаете, я бы с удовольствием посидел ещё, но мне ужасно хочется есть. Мы ведь почти ничего не ели в кафе. Мороженое меня не насыщает. Я, знаете, мясоед. У вас найдётся что-нибудь? - Он неожиданно встал, сделал шаг к кухне-шкафу и, не заметив протестующего жеста Ларисы, открыл холодильник: - Понятно.

Он также резко его закрыл, а потом, как будто проверяя первое впечатление, открыл опять и даже зачем-то заглянул в морозильник. Там ничего не прибавилось. В холодной пустыне была только пачка насмерть замороженного фарша из "Альди" на дверце притаились формочка с маргарином, бутылка растительного масла, а на полке - начатая банка греческих оливок.

- У меня есть ещё картошка на балконе, - упавшим голосом сказала Лариса, - хотите, я пожарю...

- Как, фрит?

- Нет. Я по-украински могу, - также тихо и растерянно сказала она.

Хайнц тоже был смущен. Такого он не ожидал. Такого он просто никогда не видел.

- Пожарьте, - сказал он с напускным энтузиазмом, - а я сейчас чего-нибудь прикуплю.

Рядом заправка BP. Там всегда найдётся еда. Горячие сосиски и булочки, по крайней мере. Я быстро.

Полки и холодильники на BP совсем не походили на закрома Ларисы. Хайнц набрал сосисок, булочки к ним прилагались бесплатно. Взял бутылку бордо. Уже заплатив, заметил в дальнем проходе оранжевое ведро с красными розами. Они продавались по одной, каждая была завёрнута в целлофан и завязана довольно нелепой узкой шёлковой ленточкой.

- Я возьму их все, - сказал Хайнц. - Только можете снять это? - И, немного поморщившись, он показал на обёртки.

- Конечно, - приветливо сказал огромный лысый турок-продавец. Но у него получалось не очень ловко. Хайнц начал помогать снимать бумажки и поранился. Шип глубоко впился в палец и остался там. Кровь брызнула толчком, но больно не было.

- Ничего-ничего, - успокоил он турка. Тот быстро вынул твёрдый коричневый шип, нашёл пластырь, и происшествие на этом закончилось.

- А у тебя нет какого-нибудь другого ведра? Хотя бы чёрного, - уже как к знакомому, на "ты" обратился к продавцу Хайнц.

- Нет. Они все оранжевые с синими ручками.

- Дизайнеры! - буркнул Хайнц. - Но делать нечего, беру. - Он заплатил за розы, и турок помог ему загрузиться.

Когда Хайнц вернулся, в квартире вкусно пахло. Есть хотелось по-настоящему. Он не выдумал. Может быть, если бы они вначале поели, а потом он спросил, всё прошло бы иначе. Но он не дождался и спросил сейчас. Хайнц, правда, уже в этот момент видел, что её лицо изменилось. Оно изменилось раньше. Да, лицо было другим, уже когда он вошёл, таща сосиски, булочки и розы.

И хоть она ахнула, увидев цветы, но желаемого эффекта не получилось. И она даже не усмехнулась его шутке по поводу оранжевого ведра.

Может быть, Хайнц ещё что-то бестактное сказал о её жилье. Он не помнил. И он никогда так и не вспомнил, сколько потом ни пытался, даже многие годы спустя, когда её с ним давно уже не было. Он что-то сделал не так, и ему не надо было спрашивать. Но тогда он не понял этого и спросил:

- Послушайте, Лариса. Я совсем забыл. Я хотел узнать, - он запинался, не зная, как начать. - Ну, в общем, скажите правду: вы не подумали тогда, после интервью, что я... Что мы, немцы, - жестокие люди, нацисты и всё такое, - быстро закончил он.

Хайнц Эверс ждал, что она его успокоит, но - очень раздельно - она сказала:

- Подумала? Конечно, подумала. А что, это не так?

Она совсем потемнела лицом. Взгляд соскользнул в сторону.

- Вам не нравится мой ответ?

Она стала говорить как-то очень медленно, с грубым русским акцентом, который обычно не был заметен. Обычно она говорила как будто даже с французским. Хайнц замер с приклеившейся к губам нервной улыбкой.

- Я думала об этом. Я очень много думала об этом. История, прошлое. Как такое вообще могло случиться? Так много людей одновременно введено в заблуждение. С такой лёгкостью они приняли идею, что им всё можно, что они лучше. И как осуществили!

Она продолжала говорить, по-прежнему глядя в сторону. Хайнц Эверс, казалось, перестал дышать. Он слышал, как в голове у него текла в сосудах кровь.

- Послушайте. Я слышала однажды, как одна немка возмущалась после того, как в Англии, реагируя на какую-то нацистскую вылазку у вас, вышли газеты с заголовком из Поля Селана: Der Tod ist ein Meister aus Deutschland.(Смерть немецкий мастер). Ваша немка почти кричала: "Это оскорбление всей нации! Как можно сравнивать то время и наше!"

Лариса, наконец, подняла на него прищуренные и от этого маленькие глаза, и Хайнц вздрогнул, окунувшись в их зелёное зло. У неё подёргивался рот и дрожал подбородок.

- А чего вы от нас, собственно, ждёте? Мы должны сказать, что ничего этого не было? Это сделали не немцы? И похлопать по плечу: мол, ничего, пустяки, больше так не делайте? Что пустяки: Освенцим, Дахау, детские концлагеря, где брали кровь, пока дети могли двигаться, а потом, даже не тратя пули, бросали ещё живых в ямы, засыпали известью и закапывали эту шевелящуюся массу. Чего вы от нас ждёте?

- Я никого не убивал! - так же медленно и раздельно сказал Хайнц.

- Вы меня спросили о жестокости. Свойственна ли немцам жестокость. Так вот, - она начала закатывать левый рукав блузки, - я вам отвечаю: да! Меня в прошлом году вышвырнули из редакции на второй день. Не дав даже обещанную неделю обвыкнуться. Совершенно равнодушно и хладнокровно, как будто я какая-то лягушка. Даже с собакой или кошкой так бы не поступили. Слишком долго было мне объяснять! Языка недостаточно! - Она уже кричала, тыча ему в лицо исчерченную сеткой белых шрамов чуть ниже локтя руку.

- Подумаешь, эмигрантка! Что с ней чикаться. Выставить в коридор и сказать, что никуда не годится! Я в депрессии была три месяца! Не понимала - кто я! В психушке! Нацистка! Бетти! Конечно, такая же! Этот взгяд я не забуду никогда. Ничем не лучше тех убийц. Вы только с виду как люди! Только с виду как нормальные люди!

Она уже не понимала, что говорит и швыряла в истерике всё новые и новые обвинения в помертвевшее лицо Хайнца.

- Я никого не убивал. Те ответили за своё! - сорвался он в ответ. - Если вам здесь так не нравится, убирайтесь прочь! Вас никто не звал! Что вы вообще здесь делаете? Развалили свою страну и явились сюда! Где ваша страна? Что это за страна? Всё ваше свинство, грязь - это что, случайно? Вы никого не убивали? Ваша история чистая? Или то, что вы друг друга морили и морите, - это лучше? Другого цвета кровь?

Он ничего не видел, задыхался и весь трясся. Кровь молотом била в висках, голову невыносимо сдавило:

- Я никого не убивал!

- Мне больно! Пустите! - вдруг услышал он. Зрение вернулось.

Её лицо было искажено, слёзы катились по щекам и носу. Он увидел, что сжимает её руку. Изо всех сил сжимает её руку. Его собственная ладонь затекла. Пальцы были белые, а вмятины на её руке совсем посинели. Она вся была в крови. Это была его кровь, из пораненного пальца, но тогда Хайнц этого не понял. Он только увидел, что её рука вся окровавлена, и, кажется, даже почувствовал запах крови.

Если бы я схватил её за шею, то задушил бы и не заметил, - с ужасом осознал Хайнц. - Я только что кричал, что никого не убивал. И прямо крича, вот на этом же месте чуть её не убил!

Он выпустил её, ещё не успев додумать эту мысль, и бросился в ванную. Ему было дурно. Он открыл воду, хотел подставить голову под холодную струю, но стал боком оседать на плиточный пол рядом с раковиной.

- Господин Эверс, Хайнц! О, Боже мой! - Лариса была уже рядом. Она начала брызгать ему в лицо водой, потом бросила в раковину полотенце и, не отжав, полным воды, начала тереть ему лоб, глаза. - Господи, Боже, помилуй меня грешную, - лепетала Лариса, - Хайнц, миленький, ты умираешь? Не умирай, пожалуйста! Хайнц! - Она стала покрывать поцелуями его лицо. - Мальчик мой родненький, только не умирай, пожалуйста! Прости меня! Прости меня!

Она беспомощно оглянулась. Ванная комната была такая маленькая, что, падая, он упёрся ногами в дверь. Лариса была даже не в состоянии выйти и позвать на помощь. Только плакала, просила прощения и целовала его.

Он не умирал. Он всё слышал, только пошевелиться не мог. Потом открыл глаза.

- Хайнц, тебе лучше? - она погладила его по лицу. Выглядела она ужасно. Себя он не видел, но она выглядела ужасно. Распухший от слёз нос, чёрные потёки косметики, размазанные по всему лицу, прыгающие губы.

- Ты выглядишь ужасно,- слабым голосом сказал он, пытаясь подняться.

- Да. Ты тоже, - радостно закивала она, поддерживая его за шею.- Тебе правда лучше? Не умирай, пожалуйста, - она перестала целовать его лицо, но стала палец за пальцем быстро целовать руку. - Ты простишь меня когда-нибудь? - И добавила, всхлипывая как ребёнок: - Я больше так не буду.

Он попытался улыбнуться и стал подниматься. Лариса помогла, и они тихонько добрели до постели. Он лёг, ёжась от мокрой, холодной рубашки.

- Сейчас-сейчас, - сказала Лариса, быстро расстёгивая её. Потом теми же ловкими движениями, что и рубашку, она стянула залитые водою светлые брюки. Слабой рукой он пытался сохранить полосатые плавки, но она не обратила внимания на жест, и они тоже полетели на пол.

- Сейчас-сейчас. Я согрею тебя.

Она тоже быстро разделась, легла на него сверху и накрыла себя и его голубым одеялом. Хайнц чувствовал себя пустым и легким. Её тёплая тяжесть была необыкновенно приятна и уместна. Казалось, что только она и прижимала его к земле, а иначе он просто улетел бы к потолку с голой лампочкой на сиротских проводах.

- Тебе надо поменять лампу, - тихо и медленно сказал он.

- Я поменяю, - с готовностью согласилась она, - я думала, что ты умираешь. У меня папа так умер. Мы завтракали втроем с мамой. Он начал вдруг крениться на бок и сполз на пол. А на следующий день умер. Так и не очнулся. Ничего мне не сказал, - она начала опять дрожать, и Хайнц почувствовал тёплые слёзы у себя на шее.

- Не плачь, Малыш, не плачь. Я не умираю. У меня нет сил тебя успокаивать. Не плачь. Там, кажется, вода не закрыта.

В ванной по-прежнему с шумом хлестала из крана вода.

- Да. Я сейчас.

Она вышла, голая и тоненькая. Умылась и закрыла воду. Вернувшись, легла уже рядом, но всё так же тесно прижимаясь и грея его своим маленьким телом. Она была такая маленькая, намного меньше, чем казалась в одежде. Хайнц вспомнил, как когда-то, живя ещё у родителей, он намочил пушистого котёнка и как тот вдруг оказался совсем крошечным. Весь его объём был пухом. Хайнц улыбнулся от этого воспоминания.

- Тебе лучше? - спросила Лариса и провела пальцами по его губам. Он молча кивнул, и она поцеловала сначала один угол его рта, а потом другой.

Он обнял её и прижал ещё теснее к себе. Тоненькая, она не была худой. Она была мягкая и нежная на ощупь. Ты не худышка, - подумал Хайнц, - даже ключицы не выпирают. Закрыв глаза, он провёл рукой по шелковой спине. Талия какая-то неправдоподобная. - Ты ненастоящая, моя рыжая девочка, мой Perfect Partner, таких не бывает, - думал Хайнц, уплывая и сливаясь со своими ощущениями. И какая большая для такого хрупкого тела грудь.

У него и раньше были женщины с крупной грудью. Это нравилось ему. Но они были совсем других пропорций: сами тоже крупные и рыхлые, даже молодые. Он опять почувствовал её пальцы на своих губах. Открыл сияющие глаза и попытался поймать пальцы зубами.

- У тебя глаза такие синие! - сказала она.

- Это просто рефлекс от одеяла.

- Профессионал. Ты уже отошёл? Хочешь есть? Я просто умираю. - Хайнц почувствовал, как у неё заурчало в животе.

- Очень убедительно.

Не одеваясь, они сели за стол и поели остывшую жареную картошку, сосиски, выпили красного вина и опять легли в ждавшую их размётанную постель.

- Как тебя называли родители?

- Лора. Лорочка.

- Второе - слишком длинно, я не выговорю, а Лора - мне очень нравится. Лора. Так что, они тебя так просто взяли и выгнали на второй день? - спросил без всякого перехода Хайнц, обнимая её.

- Да. У меня медленно шло. Клавиатура немецкая. ShortCuts отличаются. QuarkXPress тоже на немецком. Он практически тот же, но надо пару дней, привыкнуть. Если что не так, сообщение выпрыгивает на немецком. Я спрашивала у парня напротив. Его мои вопросы как раз не беспокоили. Но эта ... Бетти! - слово "сучка" Лариса, помедлив, пропустила.

- Ты можешь называть её как хочешь. Я не испытываю национальной солидарности с негодяями.

- Понимаешь, она мне задачу неправильно поставила. Ну подумай, как вынести на цветной фон в QuarkXPress’е вырезанные в Photoshop’е картинки с тенями? Ведь это же уродство! Попробуй подбери цвет, чтобы они не смотрелись латками. Можно, конечно, но зачем? На белом всё и проще, и современнее. Почему они боятся белого, пустого места не оставляют? Сдавливают всё одно к одному. Я понимаю, что место дорого, для реклам берегут. Но их же в мешанине не видно. Нужна focal point! Куда там, ничего!

- Это был еженедельник? Так что ты удивляешься, они там лепят, лишь бы скорее.

- Да, конечно. Но всё-таки учились, дипломированные. Хотя бы чувство надо иметь.

- Чувству не учат.

- Правда.

- А потом?

- Потом она меня послала к хозяйке статьи. Причём с таким замечанием: "По-английски она не говорит. Но объясниться вам придётся". Но та говорила по-французски. И статья-то была содрана из старого французского журнала. Я объяснилась без проблем. И оказалось, что она согласна со мной. Страницу надо было переделывать, а была уже половина пятого. Я сказала это Бетти, она так посмотрела на меня... - Лариса замолчала.

- И потом? - не дал ей уйти в себя Хайнц.

Встала и пошла в отдел кадров. Через минуту меня туда позвали...

- И выставили, - договорил он и добавил шепотом: - Не плачь, Малыш. Тебя больше никто не посмеет обидеть. Меня зовут Хайнц Эверс. Я об этом позабочусь лично.