Изобретательница динамита: Оригиналка

Глава 13

К реке ведут решетчатые железные сходни, но чтобы добраться до них от автобусной остановки, нужно пересечь небольшую рощицу, продраться сквозь спутанный клубок сырых хлестких побегов дикого клена, тонких липок, рябин, березок и зарослей шипастой акации. Почва здесь завалена полуметровым нескольколетним слоем опавших листьев. Она неприятно мягкая и зыбкая, от нее веет осенней влагой и грибной сыростью. Да еще постоянно приходится смотреть под ноги: это ведь город, и в такие густые заросли наверняка за день успевает заглянуть полсотни человек, чтобы справить нужду.

— Пришли? — спрашиваю Криську, когда мы наконец достигаем железных ступеней и тарахтим по ним вниз, к берегу. Неподалеку гудят машины: выше по течению реку пересекает бетонный мост. До другого берега метров тридцать, не больше; и оттуда, с рекламных билл-бордов у шоссе, нас разглядывают логотипы, слоганы, улыбающиеся лица людей и животных. Везде она, моя рекламная компания. Никуда от нее не скрыться.

— Уже скоро, — отзывается сестра.

Мы по очереди спрыгиваем с последней решетчатой сходни на берег. Подаю Криське руку, сестра крепко на нее опирается, соскакивая на размытый грунт.

Вот где она нашла столько грязи! Вязкая черноземная дрянь с песком чавкает под ногами, засасывая ботинки. Мерзкими липкими комьями налипает на подошвы.

Приостанавливаюсь, пытаясь счистить или стряхнуть земляные комья с ботинок. Криська нетерпеливо ждет рядом.

— Послушай, — говорит, — я совсем забыла… Когда я в последний раз видела моих родителей, они просили тебе кое-что передать. От твоих папы и мамы. Но мне… очень неловко. Не знаю, как ты отнесешься.

Мы стоим возле какой-то постройки, которая смутными очертаниями вырисовывается в отсветах фонарей моста и шоссе, в отблесках автомобильных фар.

— Куда дальше? — спрашиваю.

— Никуда, — говорит Криська. — Прибыли. Вот. — Широким взмахом руки она показывает на конструкцию, похожую на деревянный сарай, тонущую в полумраке. Гордо произносит: — Моя вилла. На берегу быстрой реки.

Вблизи этот сарай — не совсем сарай. Доски выложены с художественной аккуратностью, грамотно пригнаны и скреплены поперечными планками. Заметных щелей между ними нет. У сарая есть крыльцо с навесом и симпатичные окошки фабричного застекления. То есть это скорее бунгало, вроде плоского пляжного домика.

Сестра с усилием открывает и снимает с входной двери навесной замок. Откидывает новенькую щеколду, прихваченную гвоздями-девятидюймовками, распахивает тяжелую дверь: двухслойную, собранную из досок внахлест.

Внутри темно, но Криська, привычно ориентируясь в темноте, зажигает несколько огарков свечей, и единственную комнату ее «виллы» заполняет таинственный дрожащий свет.

Из темноты вырастают густые тени: деревянный стол и лавки, несколько полок и даже подобие топчана. Все из досок и планок.

Вот куда ушли мебельные и строительные породы древесины, загромождавшие нашу квартиру.

Это невероятно. Здесь же многие месяцы труда.

— Не многие, — говорит Криська, выходя наружу. Я следую за ней, спотыкаясь о высокий порог. Мы стоим у крошечного крыльца, глядя на мутную городскую реку, которая катит свои волны неподалеку.

— Всего полтора месяца, — говорит сестра. — Еще точнее, сорок три дня. Подготовка и проектировка у нас дома. Сборка и замеры — здесь.

— Так ты это все… сама? — спрашиваю я, почесывая в затылке. Не знаю, что озадачивает меня больше: эта деревянная конструкция на берегу реки — или же моя двоюродная сестричка.

— Не совсем. — Криська улыбается. — Здесь был горелый сарай. Я его… заняла и отреставрировала. Да от него почти ничего и не осталось — так, фундамент и продольные опоры.

— Ты собираешься здесь жить? — спрашиваю. — Не пойму, говорю. — Тебе что, со мной в квартире плохо? Я тебе мешаю?

Да, возможно, мешаю, если между нами. Но Криська ведь и сама не подарок. Посмотрите на мою жизнь: во что она уже превращена выходками сестры?

— Да нет. — Криська отмахивается. — Жить здесь еще нельзя. Я вот только повесила дверь, врезала замок и сколотила стол и скамейки. Пока что здесь чересчур прохладно, да и сыро, особенно в дождь. — Она поеживается, с увлечением рассказывая дальше: — Еще нужно просмолить крышу или чем-то покрыть ее. Потом положить по стенам дранку, а на нее глину. Так положено. Чтобы улучшить теплоизоляцию. Или можно переложить стены из бревен, по-северному, но на это у меня, боюсь, не хватит ни сил, ни бревен. Да, и печку сложить не помешало бы… А там, что же, можно въезжать.

Она смолкает. Несколько минут проходит в тишине: я внимательно разглядываю Криськину виллу, а хозяйка наблюдает за мной и ждет реакции.

— Ну, — подаю голос, что скажешь… Тебе осталось посадить дерево — и можешь называться настоящим мужиком. А если серьезно, — говорю, — на хрена оно тебе? Зачем это все было нужно?

— Понимаешь. — Криська смотрит вдаль, за реку, спрятав руки в карманы. — Меня всегда смущало, что я не способна ничего создать своими руками. То есть не стихи или прочую нематериальную чепуху, а что-то вещественное, вещь, которую можно потрогать. Что-то полезное.

Она говорит про физический труд. Это и правильно, нас ведь учили умственному. Мы живем в городе, наши родители были люди умственного труда, у нас такое призвание. Наша задача — думать головой, а спину пускай гнут другие — кто глупее, но сильнее.

— Все равно, — говорит сестра. — Ты в своей жизни создал что-нибудь реально существующее? То, чего можно коснуться? То, что долговечно и продержится годы?

Ну, конечно. Мои рекламные работы есть по всему городу: на билл-бордах, на бортах машин, на плакатах в метро и автобусах. Мне даже не нужно носить с собой портфолио: нас и так повсюду окружают мои работы.

— Молодец, — кивает сестра. — Но все равно. Это обычный рисунок. Его нет. Им нельзя питаться, укрыться от дождя или холода, на него нельзя даже присесть отдохнуть. Понимаешь, о чем я?

С трудом.

— Мы же вечно все делаем на бумаге или на компьютерах. — Криська продолжает объяснения. — Без доступа к машинам и тетрадкам — чего мы с тобой стоим?

Просто у нас такая среда обитания. Нам так положено.

— Если ты искренне веришь в это, — сестра закусывает губу, — тогда что же… Но разве трудно изменить положение вещей? Трудно научиться создавать вещи руками? Научиться строить дома… Делать простые предметы… Шить одежду…

— Будто каменный век.

— Да. — Криська опускает голову. — Типичная отговорка. Нас это недостойно, потому что мы цивилизованные. Как будто люди внутренне хоть каплю изменились с доисторических времен.

— Ладно тебе, — говорю. — Не обращай внимания, просто у меня привычка спорить по любому поводу.

Видно, это у нас семейное. Сестра у меня абсолютно такая же: она яростно бросается на все аргументы просто по обыкновению.

— На самом деле ты, конечно, молодец, — говорю. — Что там ты должна была мне передать? И почему неловко? Семейный секрет моих отца и матери? Что-то плохое? Слушай… — Я беру Криську за плечо. — Ты что, торчала здесь каждый день до поздней ночи?

Сестра кивает и улыбается.

— Одна?! — говорю. — Кристина, ты совсем больная?

Всему же есть предел.

— Не переживай так, — высокомерничает сестра. — Во-первых, ничего со мной не случилось. Во-вторых…. — Она лезет во внутренний карман. — Я была не одна.

Криська протягивает мне черный вороненый ствол. Пистолет.

На секунду я теряю дар речи.

— Т-ты… А… — говорю.

— Вот разрешение. — Она сует мне сложенный вчетверо листок. Это и впрямь разрешение на ношение пистолета с резиновыми пулями. У нас их носит только милиция.

— И журналисты, — говорит Криська. — Мне можно.

Интересно, как ее пропустила медкомиссия? И вообще, такая штука очень дорого стоит.

— Откуда ты его взяла? — спрашиваю.

— Подарок моего гражданского муженька, — говорит Криська. Потом тихонько напевает: — Его купил мой спонсор для потехи… Но я уже с ним делаю успехи… — Смеется.

Пистолет похож на обычный «макаров», из таких стреляют на военке в университете. Тяжелый. Черный, как волосы Криськи. Длинный и грозный, будто древний символ. Фаллический символ власти. Криськина взрослая игрушка.

— Сказать по секрету, с разрешением я все-таки немного жульничаю, — самодовольно говорит сестра.

Я таращу на нее глаза:

— Оно что, ненастоящее?

— Все настоящее, — говорит Криська, выщелкивая мне в руки обойму.

Обойма тяжелая. В ней патроны на 9 мм. С пулями из самого настоящего свинца.

Это боевой пистолет.