Каратель

Глава 5 Эван

Внутри меня всё будто сразу отключилось.

Разум просто опустел, блокируя все мысли, кроме одной.

Нет.

Просто… нет.

Он врал. Он должен был врать.

Мой отец, мой добрый, щедрый, мягкий, любящий отец ни за что не мог быть каким-то дерьмовым серийным насильником. Ни за что, чёрт возьми. Это было невозможно.

Этот человек был рядом со мной ежедневно, всю мою жизнь. Я никогда не видела, чтобы он хотя бы присвистнул вслед женщине. Он не смотрел ни на кого похотливо. Он не хватал никого за зад и не делал неприемлемых предложений. На самом деле, раньше я видела только то, как он танцевал или выпивал с женщиной. Всё всегда было по-дружески.

Был ли мой отец «хорошим» человеком в традиционном смысле? Ну, он убивал людей. Так что — нет.

Я совершенно отказывалась верить, что он был каким-то чудовищем, которого описывал Люк. Должно быть, он неправильно назвал имя. Должно быть, он ошибся.

— Я не могу помочь тебе принять правду, если ты будешь просто уходить в грубое отрицание.

— Я не грубая, — сразу же выплюнула я, чувствуя, как пульс начинает стучать в горле и висках, из-за чего мне сразу же становится жарко, даже в прохладном подвале. — Ты ошибаешься.

— Если бы ты искала хоть какую-то информацию обо мне, Эвангелина, ты бы знала, какую нелепость только что сказала. Я никогда не ошибаюсь. Я никогда не цепляюсь за кого-то, пока не уверен на сто десять процентов, что они сделали то, в чём их обвиняют.

— На этот раз твоя математика не сработала.

— Достань мне телефон или ноутбук, и я смогу доказать обратное.

Сумасшедше было то, что даже через слой отрицания, я не слышала в его тоне ничего, кроме уверенной искренности.

Но стоит отметить, что он думал, что борется за свою жизнь. Он сказал бы что угодно, чтобы спасти свою шкуру. И учитывая, что он пожизненный преступник, можно было сделать вывод, что он умеет хорошо врать. Он ведь не мог жить обычной жизнью и на типичный вопрос «эй, чем сегодня занят?» отвечать правду. «О, привет, Билл. Просто расчленяю ножовкой пару тел. Потом, может, возьму китайской еды на вынос. Знаешь, всё как обычно».

Он играл со мной.

Дело закрыто.

И, чёрт, я даже не могла винить его за это.

Возможно, он врал и насчёт цианида.

Это правда, мой отец всегда носил с собой цианид. И да, он был спрятан в чётках. Но это было для ситуаций, когда его словит и будет мучить картель. Наверное, Люк узнал об этом после того, как убил его, когда копался в его личных вещах. Он был почти пугающе наблюдательным; он бы заметил, что одна бусина не блестящая и гладкая, как другие. Вероятно, он просто запомнил эту информацию и бросил мне, чтобы заставить меня задуматься о его заключении и, в итоге, о своей мести.

— Верно. Будто я доверю тебе ноутбук. Человеку, который может сделать оружие из фольги.

— Хоть это и правда, и любой подсоединённый к интернету ноутбук можно превратить в поджигающее устройство, чтобы его активировать понадобится ещё одно устройство. Так что я буду с ним делать? Ударю им тебя по голове? Очнись.

Будучи заключённым, он должен был молить о моей милости, целовать мой зад, пытаясь угодить мне.

Но разве он это делал?

Нет, конечно нет. Потому что мне обязательно должен был достаться дерзкий, надменный, всезнающий заключённый.

— Нет? — спросил он, наблюдая за мной этими глубокими, бездонными глазами, которые, клянусь, будто видели меня насквозь, видели все мои тёмные, усеянные паутиной углы, видели всё, что я хотела скрыть. И я никак не могла понять, почему от этой мысли меня охватывала дрожь не дискомфорта, а предвкушения. — Что ж, сделай себе одолжение, включи ноутбук и проведи быстрый поиск. Тебе действительно не понадобится много времени, чтобы вернуться обратно ко мне. За настоящими ответами. Я могу заполнить много пробелов.

— Потому что я должна доверять всему, что ты говоришь. Прямо сейчас ты сделаешь всё, чтобы спасти свой зад.

— Разве? — спросил он, его губы еле заметно изогнулись. — Знаешь, в прошлый раз ты убежала отсюда в такой истерике, что забыла убедиться, что я выбросил фольгу. Но как ты видишь, — сказал он, махая рукой в сторону пола за пределами его клетки, где явно была видна фольга, — я всё равно её выбросил.

— Возможно, это часть твоего большого плана, — проворчала я. Я проигрывала спор и знала это.

— Верно, ведь я мог точно предсказать, как пойдёт этот разговор. Должно быть, я чёртов гений.

Честно говоря, я начинала думать, что это может быть так.

И это немного ужасало.

Я могла справиться с каким-нибудь никчёмным отморозком или безмозглым качком. С таким в своей жизни я сталкивалась часто. Было легко перехитрить того, кто больше думает членом, а не мозгом.

Но Люк, этот неуловимый, смертоносный, устрашающе наблюдательный так называемый каратель был не безмозглым отморозком. На самом деле, он совсем не был отморозком. Немного грубый? Конечно. Может, отчасти крутой? Да, это тоже. Но в плане мозга, я была довольно уверена, что попала не в свою лигу.

Мне это совсем не нравилось.

— Едва ли, — сказала я, драматично закатив глаза. — Ну что же, устраивайся поудобнее, — саркастично предложила я, махая рукой на холодный, твёрдый бетонный пол. — Можем поговорить ещё, когда ты решишь прекратить так умничать.

Я остановилась и подняла фольгу, на случай, если у него был какой-то сложный план использовать свои завязки от капюшона и шнурки и достать её, так как была уверена, что он на это способен. Затем я развернулась и спокойно поднялась по лестнице.

Где быстро начала истерить.

В смысле, чего ещё от меня можно было ожидать?

Всё это взаимодействие было просто… нереальным.

Нереально.

Так я продолжала говорить сама себе, насыпая больше птичьего корма в кормушку Диего на игровой стойке, где он радостно чистил свои перья, готовясь ко сну после того, как разбудил криками округу. Я продолжала говорить себе это, раздеваясь и принимая душ, с таким ощущением, будто весь день был грязью и слизью на каждом дюйме моей кожи, которую мне нужно было теперь так, пока она не станет красной и не слезет.

Я всё ещё пыталась говорить себе это, даже одеваясь в майку и пижамные штаны, садясь на свою кровать и потянувшись к нему.

К своему ноутбуку.

Я не собиралась делать то, что он говорил.

Ни за что, чёрт возьми.

Потому что я знала, кем был мой отец.

Я абсолютно точно собиралась просто проверить погоду, новые истории. Я упустила многое, связанное с интернетом, находясь вдали от цивилизации. Конечно, раньше я им пользовалась. Мой отец не хотел, чтобы я была полным луддитом. Но я пользовалась компьютером всего по пару минут раз в месяц или два.

Я понятия не имела, как он может быть полезен во многих случаях. Я могла заказать продукты онлайн. Я могла застраховать свой дом, не разговаривая больше ни с каким человеком.

Не удивительно, что американцы были так чертовски несчастны. Они никогда не общались друг с другом.

В смысле, ни разу за всю свою жизнь я не ужинала одна, пока не переехала обратно в Штаты. Зачастую мы с отцом даже не были просто вдвоём. Приёмы пищи были коллективный событием. Мы делились богатствами, историями, мудростью, взаимным наслаждением. Это было моё любимое время дня — ужин. Никогда не было важно, что эти люди зачастую понятия не имели, кто мы, они приветствовали нас с открытыми объятиями и сердцами.

Чёрт, несколько месяцев назад я ходила в бар, и люди, которые сидели практически плечом к плечу друг с другом, упорно смотрели в телевизоры впереди.

Никто больше не общался.

Всё стало цифровым.

И хоть это было хорошим способом свести людей, которые никак иначе не узнали бы друг о друге, этого всё равно было мало.

Ничто не могло сравниться с настоящим общением лицом к лицу.

Ещё одна вещь, которой мне не хватало из прошлой жизни.

Но я привыкну.

Если кочевой образ жизни чему-то и учит, то это тому, как безболезненно переходить из одной крайности в другую, принимать вещи такими, какими они на тебя валятся.

От этого я тяжело выдохнула, качая головой.

Если я верила в это, верила, что если к тебе что-то приходит, ты должен принимать всё как данность, почему мне так не хотелось открывать новое окно и искать то, что подталкивал меня читать Люк?

Было ли это потому, что часть меня — хоть и минимальная часть — задумалась, может ли быть хотя бы малейший шанс, что он прав?

Я не была уверена, но странно немеющими пальцами начала печатать.

Только его имя.

Просто Алехандро Круз.

Не насильник.

Просто человек. Один из многих.

Долгое время не было ничего даже связанного с ним, только другие люди с таким же именем, которые сделали много публичных вещей за свою жизнь.

Десять страниц поиска, и мои плечи расслабились, в груди полегчало достаточно, чтобы я сделала нормальный вдох, моя челюсть разжалась, заставляя меня впервые понять, как это было больно.

И прямо тогда, прямо в ту секунду, пока я разминала нижнюю челюсть, чтобы снять напряжение, мой взгляд наткнулся на это.

«Насильник Папуа-Новой Гвинеи».

Таким был заголовок, и моё сердце заколотилось, желудок болезненно сжался, когда я заставила себя опустить глаза ниже, чтобы прочитать статью.

И это был первый клочок доказательства, что Люк не врал.

Потому что там было его имя.

Алехандро Круз был насильником из Папуа-Новой Гвинеи.

Пока я читала статью, мои мысли вернулись к нашей первой поездке туда. Я помнила серьёзный разговор, который произошёл у нас при приземлении, ещё до того, как он позволил мне сесть в машину. Мы стояли на удушающей жаре, солнце грело беспощадно. В семнадцать лет меня раздражало долгие путешествия, и мне хотелось где-то вымыться, поесть и немного поспать, чтобы сон не прерывала турбулентность или кто-то, разговаривающий слишком громко. Но что-то в его взгляде остановило меня посреди ворчаний.

Отец не часто был со мной серьёзен.

Так что я поняла, что пора было послушать.

— Здесь совсем другие земли, — начал он.

От этого я закатила глаза. Я знала это. Я выучила это с помощью книг, которые он давал мне, когда мы ещё были в Чили, говоря, что это наша следующая остановка и что мне нужно освежить знания о стране. Это было очень похоже на технику домашнего обучения от моего отца.

Папуа-Новая Гвинея была одним из самых разнообразных мест в мире, где были известны более чем восемьсот языков, где было большое количество «не идущих на контакт людей», и так как это была одна из самых наименее заселённых территорий в мире, она считалась домом множества не открытых животных и растений.

— Не смотри так на меня, дочка, — он нахмурился, цыкая от того, что я вела себя как заноза в заднице. — Это серьёзно.

— Что такого серьёзного? Они не могут быть хуже тех картелей в Колумбии, папа.

— Ты не дочитала книгу, да? — и снова он цыкнул. Ему не часто приходилось высказывать своё разочарование во мне; всё выражал его тон.

— Я прочитала большую часть. И просмотрела главу о законах.

— Именно из-за этой главы о законах я стою здесь и предупреждаю тебя, Эван, — а затем он взял и сказал что-то, что, как докажет время, было совершенно иронично. — Папуа-Новая Гвинея стоит на первом месте в рейтинге стран, где нарушаются человеческие права женщин. Пятьдесят процентов женщин в этой стране будут изнасилованы. Шестьдесят процентов от этих пятидесяти будут младше восемнадцати лет.

Я чувствовала, как желудок скрутило от этих фактов.

Даже в семнадцать лет, даже будучи невинной как цветок в сексуальном плане, это слово причинило болезненный эффект моему организму. Больше не казалось, что в тени тридцать восемь градусов. Потому что мне было холодно.

— Ты понимаешь, что я тебе говорю?

Мне пришлось сглотнуть, прежде чем ответить, проглатывая желчь, которая поднялась в моём горле. Потому что мне никогда раньше не приходилось поднимать эту тему. Не потому, что проблемы не было. В каждой культуре были извращенцы, совратители детей. Работорговля была очень реальной и растущей проблемой. Но она никогда не касалась меня. Меня защищал отец. Моего отца боялись многие. Ему никогда не приходилось меня пугать, потому что в этом не было необходимости.

Так что, если он что-то рассказывал мне, проблема была серьёзной.

И это ужасало.

— Да.

— Большую часть времени с тобой есть я, — успокаивал он, касаясь моего плеча.

Он всегда был со мной большую часть времени. Работа всегда забирала его у меня, зачастую оставляя меня в компании каких-то местных женщин, которые обещали составить мне компанию и, что было бесспорно, сохранить меня в безопасности.

Но в этой стране половина женщин сама не была в безопасности. Они не смогут защитить меня.

— А это, — произнёс он, потянувшись в свою сумку и достав маленький прямоугольник из толстой кожи, свободно обвязанный посередине. — Это то, что у тебя есть, когда меня нет рядом, — сказал он мне, открывая ткань и показывая восемь острых, слегка блестящих, тонких как спички кусочков дерева. — Одно движение, и они все умрут в течение нескольких секунд. Так что всегда держи это при себе, — велел он, потянувшись в свою сумку, чтобы достать длинный кожаный ремешок, который просунул через две дырочки в мешке, а затем обвязал вокруг моей талии. — И используй, если будет хотя бы намёк на что-то нежелательное. Хорошо?

Мой желудок перевернулся от этой мысли.

Одно дело было узнать о ядах, знать их эффект в отстранённом плане. Совсем другим делом было добровольно применить их на живом существе.

Даже если человек этого заслуживал.

Но я уверенно кивнула, хоть и чувствовала что угодно, кроме уверенности.

Всё произошло четыре дня спустя, в какой-то далёкой деревне, где женщины ходили с голой грудью, что для меня не было необычным, так как я видела такое во многих местах, и недавно у меня у самой выросла грудь, чему я была очень счастлива; а мужчины ходили в одних набедренных повязках. Эту практику я считала почти очаровательно дикой, но в этом новом месте, в мировой столице нарушения прав женщин, мой мозг мог думать только о том, носят ли они эти повязки для того, чтобы иметь лёгкий доступ к своим оскорбительным членам, когда захотят взять женщину силой.

Моя рука опустилась на сумку и оставалась там, пока я наблюдала, как исчезает мой отец.

Тогда я понятия не имела, что он ушёл не по делам.

Нет, судя по этой статье, по этой глубокой и очень хорошо исследованной статье известного и уважаемого журналиста-расследователя, он совершал серию групповых изнасилований с другими мужчинами-иностранцами, желая устроить террор на другом континенте и остаться безнаказанным.

Что подходило для этого лучше, чем страна, где женщины были так подчинены и так привыкли к насилию мужчин?

Я пролистала чуть дальше, мой желудок связывался в узлы.

И тогда я увидела худшее, что могла представить.

Я увидела своего отца, одежда на котором была застёгнута только наполовину, пока он стоял рядом с группой похоже одетых мужчин, все из разных регионов, судя по внешности, и они улыбались.

Это была не худшая часть.

О, нет.

Худшей частью было то, чему они, видимо, и улыбались.

Обнажённые местные женщины лежали на земле в нескольких метрах от них, цепляясь друг за друга и плача.

Я слетела с кровати, выбегая из комнаты так быстро, что со всей силы врезалась бедром в дверную раму, отчего боль пронзила всё моё тело. Но об этом думать времени не было.

Потому что желчь в горле больше не была просто желчью.

Я упала на холодную плитку пола и позволила себе очиститься.

Конечно, меня рвало.

Это было впервые. Жёстко. Будто без конца.

Затем, когда в моём желудке ничего не осталось, пока я высмаркивалась и полоскала рот, начались слёзы. Это было царапающее, разрывающее ощущение, будто что-то пыталось вырваться из моей груди.

И, с громким всхлипом, я поняла, что именно пыталось выбраться из моего тела, из моего сердца.

Любовь к отцу.

Потому что невозможно любить такого подлого человека. Я не могла быть этим куском дерьма, бесхребетным членом семьи, который стоит и говорит: «Но со мной он был хорошим», в то время как этот ублюдок насиловал других женщин.

К чёрту это.

Зло есть зло.

И зло, что жило внутри моего отца, было достаточно большой его частью, чтобы он путешествовал по миру не для того, чтобы расширить мои горизонты, не для того, чтобы у меня было достойное зависти детство, а для того, чтобы ему сходили с рук серийные изнасилования, пока на его лице оставалась маска любящего отца. Я отказывалась быть его прикрытием.

Потому что больше прятать было нечего.

И я отказывалась быть его адвокатом.

Потому что его действия защитить было невозможно.

Я опустилась обратно на пол, подтягивая колени к груди, обвивая их руками и крепко сжимая.

Присутствовало сильное, почти непреодолимое ощущение того, что я разваливаюсь на части, что если я не буду держать себя физически, то серьёзно просто развалюсь на маленькие кусочки. От меня останутся только осколки, слишком маленькие и рваные, чтобы склеить их обратно.

Я не могла сказать, какая сила подняла меня на ноги, заставляя молча продвигаться по дому, а затем, как ни странно, в гараж и вниз по лестнице, босыми стопами по цементному полу, из-за чего по моим ногам поднимались мурашки, и соски затвердели.

— Ты в порядке? — до меня донёсся голос Лукаса, который сидел у дальней стены, бодрствуя. Его глубоко посаженные глаза с тяжёлыми веками казались ещё более глубокими от усталости.

Он должен был быть врагом.

Я понятия не имела, почему с моего языка сорвались следующие слова, но это произошло.

— Насильник Папуа-Новой Гвинеи? — хрипло произнесла я, глаза снова защипало от свежего потока слёз, и я поняла, что это слышно по моему голосу.

Он смотрел на меня долгую секунду, не показывая совсем никакой реакции на то, как ужасно я, должно быть, выглядела в этот момент. Что было для меня странно. Обычно была хоть какая-то реакция — дискомфорт, странный страх, беспомощность, хоть что-то. Но не в Лукасе. Он был как всегда просто пуст.

— Это максимум, до чего ты дошла?

— До того, как мой ужин решил вернуться обратно, да, — призналась я, когда он медленно поднялся со своего места и подошёл, чтобы взяться за решётку всего в метре от меня. Он мог бы мгновенно протянуть руки, схватить меня и ударить о прутья решётки.

Но не стал.

— Во время той поездки я была с ним, — призналась я, не уверенная, почему говорю это. Может, мне просто нужно было выговориться, и он был единственным, кто поймёт. — Он предупредил меня, насколько привычны нападения на женщин, и дал мне с собой сумку с ядом. Знаешь, пока он шёл и сам нападал на женщин.

— Зачем это? — странно спросил он, но затем его рука просунулась между прутьев, палец осторожно вытер слёзы с одной моей щеки.

— Потому что мой отец отвратительный насильник.

— Ну, ты одновременно права и ошибаешься, — сказал он, заставляя меня нахмуриться.

— Что значит, я ошибаюсь? В первую очередь, это ты сказал мне, что он насильник.

— Это правда. Он такой. И к сожалению, всё хуже, чем ты осознаёшь.

Уф.

Это было больно.

Я не думала, что в груди может быть больнее, чем было полчаса назад, но, очевидно, я ошибалась. Всегда бывает больше боли, новой боли, более глубокой. Всегда.

— Тогда в чём я ошибаюсь?

— Ты когда-нибудь смотрела на своего отца, куколка?

— Я смотрела на него каждый день своей жизни, — сказала я, прищурившись.

— А в зеркало когда-нибудь смотрела?

— Что ты пытаешься сказать? — спросила я, чувствуя, как всё внутри сжимается.

— Я не убеждён, что этот придурок был твоим отцом.

Ладно. Мы были не особо похожи. Это определённо была правда. Черты моего лица были более аккуратными, глаза были очень тёмными, практически чёрными. У моего отца лицо было широким, практически грубым. Он был высоким, широкоплечим, с широкой грудью. И его глаза были цвета лесного ореха.

Но, как говорится, для танго нужны двое.

Я всегда считала, что просто похожа на свою мать.

— Сразу я этого не заметил, но чем дольше смотрю на тебя, тем меньше мне кажется, что у вас общая ДНК. В смысле, у тебя совершенно другой оттенок кожи. У него кожа была оливковых тонов. Ты теплее.

— В какой-то период у меня была мать, — рассуждала я.

— Светло-карие глаза против практически чёрных. Ты высокая и стройная, но бёдра у тебя крупные. У него была крупная грудь и живот. Его волосы были как минимум на пять оттенков светлее.

— Это всё косвенно.

— И у него была огромная ямочка на подбородке. У тебя нет ни намёка на неё.

— Единственным доказательством чего-либо было бы, если бы у моей матери тоже была эта ямочка, а у меня нет. Опять же, я ничего о ней не знаю.

— Это о многом говорит, — сказал он, качая головой. — Мне нравится, когда всё сходится, а здесь что-то не так.

— Значит, я должна просто… принести тебе ноутбук и позволить ещё больше покопаться в моей жизни?

В моём тоне была горечь, в причинах возникновения которой я не была уверена. Зачем злиться? Это была не его вина. Гонца не убивают, и всё в таком духе. Но стоит сказать, что я не могла разобраться с источником своей злости, обиды и боли. Он умер. Не будет никакой законченности.

А ещё, за один поисковой запрос в интернете весь план идеальной мести просто… исчез.

Я больше не имела права удерживать Люка.

Он ничего мне не сделал.

Он пытался сделать то, что я на самом деле считала достойным одобрения.

В процессе этого он освободил меня.

Конечно, было больно. Боль могла остаться навсегда. Но иногда за правду приходится платить.

И, если честно, я должна была его освободить.

Больше ничего не сказав, я развернулась, поднялась по лестнице и выше, в свою спальню, где взяла ключ, а затем спустилась обратно.

— Где ноутбук? — спросил он, нахмурив брови.

Я подошла к двери, вставила ключ и провернула, после чего услышала щелчок и стон несмазанных петель.

— У тебя дома, — ответила я, слегка отходя в сторону от дверного проёма, чтобы дать ему пройти мимо.

— Ты просто отпускаешь меня, — произнёс он, наполовину вопросительно, наполовину утвердительно, прислоняясь к прутьям своей тюрьмы, скрестив руки на груди и наблюдая за мной так, будто я потеряла рассудок.

— Я не могу держать тебя здесь. Ты не делал того, что я думала.

— А если сделал? — подтолкнул он.

— Даже если сделал, возможно, я бы тебя отпустила. Теперь, когда я знаю правду.

— Должен сказать, мне нравится возможность относиться к этому дерьму разумно.

— Боже, спасибо, — пробормотала я.

Я не была уверена, что относиться ко всему этому разумно — это здраво. Разве любовь не должна была быть важнее всего? Разве дочь не должна быть способа простить все грехи человека, который любил и растил её?

Я не знала, должна ли, но знала, что не способна.

Потому что хорошее обращение со мной не исправляло всё плохое, что он сделал с множеством других людей. Если твои плохие поступки перевешивают хорошие, то ты плохой. Математика была очень проста. И, может быть, если бы его преступлениями были убийства заслуживающих того людей, я могла бы закрыть на это глаза.

Но всё было иначе.

Всё было ужасно.

Его уровню злости не было оправдания.

И зная, что он делал с другими женщинами, в то же время защищая меня от той же участи? Да уж, нет. Ублюдок.

— Послушай, думаю, иметь способность устанавливать приоритеты — это хорошо.

— Говорит робот, — согласилась я, морщась от резкого тона, не желая быть жестокой с тем, кто этого не заслужил.

— Представь, сколько дерьма мне пришлось узнать, прежде чем спрятать в запароленные файлы на внешнем жёстком диске, чтобы материнская плата не взорвалась к чёртовой матери, Эван, — произнёс он, практически с небольшой… грустью?

Прямо в эту секунду этот странный каратель, практически напоминающий робота, показал мне, что кроется у него внутри, но всё это исчезло раньше, чем я смогла полностью оценить всю глубину.

А то, что крылось у него внутри, было колодцем боли, таким глубоким, что мои ощущения по сравнению с ним казались вполне позитивными.

Я не знала этого человека.

Я сомневалась, что он захочет, чтобы я его узнала.

Но несмотря на всё это, у меня было практически непреодолимое желание узнать, что сделало его таким, каким он был.

Почему?

Я понятия не имела.

Может, это было просто связано с тем фактом, что он уже знал всю мою тьму, и я хотела быть на равных.

Хотя, отчасти мне казалось, что за этим стоит нечто большее, что этот таинственный одиночка начал интриговать меня, теперь, когда я наконец поняла его мотивы.

— Не жалей меня, куколка.

— Я тебя не жалею, — сразу же ответила я, качая головой. Это было настолько далеко от правды, насколько было возможно.

— Тогда что?

— Не знаю. Это… интерес, наверное, — призналась я, пожимая плечами, пытаясь говорить небрежно.

— Ко мне? — спросил он, усмехнувшись, и это замечательным образом отразилось в его тёмных глазах. — Я так понимаю, если ты смогла меня выследить, ты уже провела достаточно исследований, — его улыбка стала более озорной, из-за чего в уголках его глаз появились лёгкие морщинки. — Расскажи мне, ты наткнулась на все эти эротические фанфики, написанные обо мне?

Что ж, я краснела редко, но каким-то образом на чертах моего лица отражался дискомфорт. Я не была уверена, что это за комбинация изменений, но все, кого я встречала, видели моё смущение насквозь.

И учитывая, что я не только наткнулась, но и тщательно прочитала эту эротику, я была чертовски смущена.

Клянусь, я не собиралась это читать!

Но я увидела фанфик на одном сайте с названием "Любовницы Люка" и подумала, что там может быть информация о его местонахождении. Её не было, но был раздел для рассказов, который я открыла посмотреть, встречался ли кто-то из писателей с Люком лично и мог таким образом указать мне, в каком направлении его искать.

Затем я начала читать.

Одна женщина, кем бы она ни была, на самом деле довольно точно описала, как выглядит Люк на самом деле. Только она сделала его зататуированным и зеленоглазым. Лично я предпочитала настоящего Люка. Мне всегда нравились карие глаза. Но помимо лёгкого отклонения в физическом описании, да, она написала убедительного антигероя. И сексуальные сцены тоже были, эм, реалистичными.

Вот дерьмо.

Я не должна была думать об этом прямо сейчас.

Потому что у меня перед глазами промелькнуло яркое, красочное изображение тех детальных сцен. Но вместо зеленоглазой, татуированной, вымышленной версии Люка была настоящая версия, из плоти и крови. Он склонял меня над раковиной в своей комнате для убийств, сжимая руками мои груди, дёргая за мои соски, пока его твёрдый член прижимался к моей заднице. А затем…

— Я приму это за «да», — голос Люка врезался в сцену в моих мыслях, вытягивая меня из них так быстро, что, клянусь, я чуть не получила хлыстовую травму.

Чёрт возьми.

Чёрт возьми.

Этого не могло произойти.

У меня не могло быть яркой сексуальной фантазии о мужчине, который планировал убить моего отца. О мужчине, которого я держала заключённым.

И у меня определённо не могло быть этой фантазии, пока я стояла перед этим вышеупомянутым мужчиной, который оказался самым чертовски наблюдательным человеком, которого я когда-либо встречала в жизни, и который скорее всего уловил, как потяжелело моё дыхание, как покраснела кожа, и глаза прикрылись.

— Не смущайся, — продолжал он, его голос прозвучал ближе. Заставив себя поднять голову, я заметила, что он молча сократил расстояние между нами и стоял в маленьком пространстве открытой двери вместе со мной.

— Я не смущаюсь, — настаивала я, пытаясь взять себя в руки, зная, что это эпичный провал, учитывая тупую, но настойчивую пульсацию нужды между моих бёдер.

— Нет? — спросил он, слегка наклонив голову на бок. — Тогда объясни это, — произнёс он, проводя пальцем по моей щеке, которая казалась горячей. — И это, — продолжал он, его палец скользнул вверх, чтобы коснуться уголка моего глаза, с потяжелевшими веками. — И это, — сказал он, его палец опустился ниже, двигаясь по моей нижней губе. Стоит отметить, из-за этого движения мой организм охватила дрожь. И не слабая. Нет, она сотрясла всё моё тело. Люк не только увидел, но и почувствовал это. — Так и думал, — произнёс он глубоким голосом. Его глаза внезапно тоже стали глубже, что я не совсем могла разобрать, пока дальше не произошло то, что произошло.

Его рука скользнула по моей щеке, касаясь моей шеи, затем ложась сзади. Мягко. Это всё было так мягко. Пока он не дёрнул меня вперёд, заставляя столкнуться с его грудью, поднимая мою голову вверх, запутав пальцы в моих волосах и потянув.

И его губы обрушились на мои.

От этого моё тело охватил шок.

Но шок сменился чем-то совершенно другим, чем-то более глубоким, чем-то цепляющим, навязчивым, неописуемым. Это чувство поднималось от основания моего позвоночника и медленно вытекало наружу, проскальзывая в мои натянутые нервы, согревая меня так, как не было никогда раньше.

Так что, не думая, насколько это извращённо, не ставя под вопрос своё здравомыслие, я подняла руки и обхватила его плечи, прижимая его тело ближе, вжимаясь грудями в его грудь и бёдрами в его бёдра.

Он прикусил зубами мою нижнюю губу, вытягивая из меня рваный стон, когда мои губы раскрылись, и его язык проник внутрь, чтобы успокоить мой, а его рука крепче сжала мои волосы. Его другая рука обвила мою поясницу, прижимая меня к нему ещё крепче, пока его язык нападал, а затем отступал, позволяя его губам снова слиться с моими.

Моё сердце отчаянно колотилось в груди.

Пульсация между моих ног стала практически невыносимой, вызывая резкую, болезненную нужду, которая заставила меня сильнее прижаться к нему бёдрами, чувствуя очертания его члена, и в этом необходимом блаженстве будто появилась мгновенная пустота.

В ответ на это, глубоко из моей груди вырвался неконтролируемый всхлип, который протолкнулся между моих губ, отдаваясь равным по нужде рыком в груди Люка.

Я была уверена, что пытка подойдёт к концу, что его рука проскользнёт между нами, и его пальцы превратят боль в удовольствие, которое станет чем-то совершенно иным.

Но этого не произошло.

В одно мгновение, он целовал меня так, будто только что закончилась война.

В следующее его губы оторвались от моих, руки ослабили свою хватку, так что я снова опустилась на ноги, и его лоб прижался к моему.

— Чёрт, — с тяжестью выдохнул он.

Это был первый раз, когда я оказалась так близко к нему без мыслей о том, чтобы воткнуть в него ядовитые иголки, без пропахнувшей серой, глубокой ненависти.

От него хорошо пахло.

Я не совсем могла определить, что это было, но запах был уличный, лесной, с нотками сосны, земли и свежего воздуха.

Так не должно было быть, но это был один из самых головокружительных запахов, который я когда-либо раньше чувствовала от мужчины.

Затем он перестал прижиматься лбом к моему. Его ладонь исчезла из моих волосы. Его рука перестала быть якорем на моей спине.

В одну секунду он практически полностью поддерживал меня.

В другую он отошёл прочь на целый метр, наблюдая за мной своими тёмными глазами, но на них будто была завеса, делая невозможным прочесть что-либо в их глубинах.

Последовала пауза, он будто потерялся в собственных мыслях. Я тоже не могла найти свой голос, пытаясь закрыть оголённый провод, известный как желание, текущее по моему организму.

Затем он кивнул мне, пожал плечами и объявил:

— Что ж, это было милое наказание. Я пойду.

Из всех вещей, которые он мог сказать, да, может быть, это я ожидала меньше всего.

— Что? — спросила я, хриплым тоном.

— Мне нужно пробить одного гадкого ублюдка. Со мной связались насчёт него прямо перед тем, как ты меня похитила. Нужно закончить эту работу. Спасибо за гостеприимство, — добавил он, направляясь к лестнице, затем останавливаясь у нижней ступеньки. — О, и если ты хочешь узнать, кто пытается тебя убить, найди меня.

С этими словами, даже не оглянувшись, он пошёл вверх по лестнице.

Прежде чем я успела хотя бы дойти до ступенек, раздался хлопок входной двери.

Он ушёл.

И мне не выдался шанс сказать ему, что этот «гадкий ублюдок», которого он ищет, на самом деле я. Видите ли, я не выследила его сама. Но я выследила того, у кого слабовата блокировка телефона и кто связан с Люком. Я клонировала его телефон и получила всю необходимую информацию, чтобы отправить ему сообщение, затем создала роботизированный телефонный голос, чтобы рассказать о выдуманном серийном убийце, который выслеживает девушек.

Но не это заставило моё сердце подскочить к горлу.

О, нет.

Какого чёрта он имел в виду, сказав, что кто-то пытается меня убить?