Карнавал в Венеции

Глава седьмая

Кьяра сидела взаперти уже три дня. Молчаливые слуги приносили еду и убирали посуду, развешивали и раскладывали по шкафам новую одежду. Все, что ей оставалось делать, так это перебирать синие бусы и смотреть в окно на канал и снующие по нему лодки, завидуя их свободе. Если это его способ сделать ее более сговорчивой, она…

Ход ее мыслей был прерван появлением Дзанетты с большим подносом в руках.

— Рада тебя видеть, Дзанетта.

Кьяра подошла к двери, чтобы закрыть ее за служанкой. Внимание девушки привлек ключ, торчавший с наружной стороны. Сейчас она вряд ли сможет им воспользоваться, подумала Кьяра, невольно разжав пальцы. И тут бусы выпали у нее из рук.

Наклонившись, чтобы их поднять, она обнаружила, что те свободно проходят под дверью. Ее взгляд снова упал на ключ. Виновато оглянувшись на Дзанетту, занятую подносом, Кьяра присела и просунула в щель пальцы. Ее сердце бешено забилось: места достаточно. Только бы Дзанетта забыла ключ в замке.

— Где ты пропадала все это время? — стараясь скрыть волнение, спросила Кьяра.

— Помогала синьоре Эмилии развешивать для сушки лекарственные травы. Мы это делаем каждую осень.

— Не могла бы ты немного посидеть со мной? — попросила Кьяра, но не только потому, что хотела отвлечь внимание Дзанетты, но и чтобы немного поболтать. — Передай синьоре Эмилии мою просьбу: пусть мне дадут какое-нибудь рукоделие, а то я изнемогаю от скуки.

— Хорошо, — ответила служанка и присела на краешек стула.

Кьяра сняла крышку с блюда и, положив себе в тарелку внушительную порцию равиолей, пододвинула блюдо Дзанетте.

— Угощайся.

— Нет, мне нельзя, — сказала девушка, боязливо оглянувшись на дверь.

— Не беспокойся. Никто тебя не увидит и не накажет. Расскажи, как давно ты служишь в этом доме? — Кьяра еще ближе пододвинула блюдо к Дзанетте.

— С десятилетнего возраста. Уже почти семь лет. — Она все же решилась взять ложку. — Хозяева ко мне добры. Они меня не выгнали даже тогда, когда я заболела лихорадкой прошлым летом.

— Твои хозяева дон Алвизе и синьора Эмилия?

Дзанетта кивнула.

— А дон Лука?

— Он редко здесь бывает. Он помощник адмирала Анджело Эмо и почти все время в плавании.

— В плавании? — Кьяра на секунду задумалась. — А в Тоскане он не бывает?

— Не знаю. — Дзанетта заерзала на стуле. — Мне пора на кухню.

— Погоди. Скажи, дон Алвизе и синьора Эмилия все еще думают, что я любовница дона Луки?

— Не знаю. А разве нет?

— Нет.

— Тогда зачем он вас здесь держит? И покупает вам вещи?

— Затем, что он хочет сделать меня своей любовницей. — У Кьяры неожиданно пропал аппетит, и она отодвинула тарелку.

— А вы этого не хотите? — недоверчиво спросила Дзанетта.

— Я не буду ничьей любовницей!

— Но он ведь такой красивый! И добрый.

— Добрый?

— Не то что его брат.

— Ты же только что сказала, что его брат был к тебе добр.

Дзанетта прикусила язык, вспомнив, что ей запрещено говорить о доне Маттео.

— Мне надо идти. Когда прийти за посудой?

— Можешь забрать ее прямо сейчас. — Кьяра старалась не смотреть на служанку, боясь выдать себя.

Дзанетта собрала со стола посуду, а потом поставила поднос на пол, чтобы открыть дверь. Потом она ногою выдвинула поднос в коридор и собралась закрыть за собой дверь. Кьяра, надеясь, что девушка забудет взять с собой ключ, если ее чем-нибудь отвлечь, окликнула:

— Дзанетта!

— Да?

— Я передумала. Оставь что-нибудь, может быть, я попозже поем. — Кьяра взяла первую попавшуюся тарелку и вилку. — Надеюсь, что завтрак принесешь мне ты и мы снова сможем поболтать. Спокойной ночи. — Улыбнувшись, Кьяра закрыла дверь.

Затаив дыхание, она слушала, что будет дальше. Дзанетта повернула в замке ключ. Когда ее шаги замерли в конце коридора, Кьяра чуть было не заплакала от радости: ключ остался в замке! У нее появилась надежда!

Он оставил ее одну на целых три дня, и еще неизвестно, кто из них страдает больше. Чего он хочет этим достичь? Вряд ли заточение ее испугает, но все же она, возможно, станет более сговорчивой.

Сколько раз за эти три дня он был на грани того, чтобы ворваться к ней в комнату. Но всякий раз его останавливала мысль: а что дальше? Потребовать, чтобы она ему подчинилась, потому что у него больше нет сил ждать? Потому что он ее кормит и одевает? Потому что купил ее? В таком случае грош цена его заявлению, что он не станет брать ее силой.

Лука смотрел на свое отражение в зеркале над камином и не понимал, что с ним происходит. Много лет он жил так, как предписывали ему его призвание, его долг — перед семьей, перед страной. В его жизни не было ничего, кроме мимолетных увлечений, но это не может служить оправданием глупостей, совершенных им в юности, и враждебности, которая была в крови всех Дзани.

И вот теперь, в течение всего нескольких дней, все круто изменилось. Абсолютно все.

Кьяра. Она пробудила в нем чувства, которые были ему неподвластны. Она стала для него наваждением, мысли о ней не оставляли его ни днем, ни ночью.

Интересно, размышлял он, не ее ли сверхъестественная сила и влияние на него толкнули к участию в этом заговоре? Если бы она не вырвала его из привычной размеренной жизни, выслушал бы он того человека в маске, который уже во второй раз разыскал его? Стал бы увлеченно внимать его настойчивому шепоту, его словам о свободе, о величии Венеции, о славе?

Сегодня он оделся попроще. Потом, как ему посоветовали, надел длинный плащ и треуголку, закрыв лицо белой маской. Такой наряд гарантировал, что его не узнают. К тому же маске не задают вопросов. Тысячи мужчин и женщин будут сегодня одеты так же, как он, и никто не обратит на него внимания.

Лука спустился к поджидавшей его у дома гондоле. Канал уже был окутан ночным туманом.

Кьяра стояла у окна. Он увидел ее и усилием воли заставил себя не оборачиваться.

Она узнала его. И ей не надо было прибегать к своему дару ясновидения, чтобы понять: его что-то беспокоит.

Его терзают сомнения и угрызения совести, мучают тоска и одиночество. Непонятно только, как можно так страдать из-за пустяков, недоумевала она.

Ее взгляд затуманился. Она сосредоточилась, но, как и прежде, увидела свет вместо тьмы. Только на сей раз свет обрамляли, словно копошившиеся змеи, темные полосы.

Впереди его ждут опасность и обман, поняла она. Но он сбит с толку, охвачен смятением и этого не видит. Желание притупило все другие инстинкты.

Когда она очнулась, руки ее были ледяными. Ей хотелось не думать о том, что она увидела. Это не имеет к ней никакого отношения, напомнила она себе. Он обеспокоен? Его подстерегает опасность? Ей-то что до этого?

Гондола все еще была в поле зрения. Над нею белыми языками тянулся туман; картина была полной противоположностью ее видения: белый туман, окутывающий темь, в которой исчезал Лука, и темные змеящиеся ленты, обрамляющие его светлую ауру.

Но как только гондола скрылась из виду, ее внезапно озарило новое видение: ожидающие его беды могут стоить ему жизни. Если она его не предупредит, он погибнет.

Прижав пальцы к вискам, Кьяра вглядывалась в темноту. Что с ней такое? Неужели он так ее околдовал, что она поддалась желанию спасти его?

Но если его сила так велика, почему у него так тяжело на душе? Да и есть ли вообще у него душа, разве он не продал ее дьяволу? Все эти вопросы потрясли ее, но она не находила на них ответов.

Кьяра закрыла глаза и постаралась найти в своей душе тот уголок, всегда готовый приютить ее, где бы она могла найти отдохновение и утешение. Но у нее ничего не получилось. Видения продолжали терзать ее.

Надо бежать, пока она не сошла с ума, пока он действительно ее не поработил. Если она не убежит, то сбудется то, что ей привиделось о самой себе, — он овладеет и ее телом, и душой!

Она быстро накинула плащ и покрыла голову кружевным шарфом. Потом стала ждать, пока все в доме утихнет.

— Отвези меня к палаццо Фоскари, Томмазо, — приказал Лука гондольеру.

— Я думал, вы собрались в казино испытать свое счастье в картах?

— Возможно, потом я так и сделаю.

Равномерный плеск воды под веслом гондольера немного успокоил Луку.

— Остановись у моста.

Томмазо причалил лодку к гранитному парапету, и Лука ловко выпрыгнул из нее на набережную.

— Сегодня ты мне больше не понадобишься, Томмазо.

— Вы уверены, что вам не нужно осветить дорогу? — озабоченно спросил гондольер. Лука всегда хорошо ему платил и относился по-дружески. — Площадь Сан-Барнаба совсем недалеко отсюда, и вы не успеете оглянуться, как оборванцы стащат у вас кошелек. — Томмазо сплюнул в воду, выражая этим свое презрение к неимущим патрициям, обитавшим в этом квартале в домах, предоставленных им Республикой[1].

Лука рассмеялся. Теперь, сделав первый шаг, он почувствовал, что стоит на пороге чего-то важного, хотя и граничащего — признался он себе — с авантюрой.

— Не беспокойся, Томмазо. Возвращайся к своей толстушке жене.

— Но…

Лука жестом остановил его и скрылся в лабиринте темных переулков, которые должны были вывести его к месту встречи.

Маттео Дзани наблюдал за прибывающими из своего укрытия. Они появлялись, крадучись, один за другим — все в черных плащах и масках. Некоторые поминутно оглядывались, другие старались не слишком стучать каблуками по каменным плитам.

Заслышав шум быстрых шагов, Маттео прильнул к щели в двери. Несмотря на то, что вошедший был одет так же, как остальные, он понял, что это его брат. Тот шел размашистым шагом, и черный плащ развевался у него за спиной.

Ненависть, так долго разъедавшая его сердце, сейчас прорвалась, словно гной из застарелой раны. Он вспомнил, что все обожали Луку — отец, друзья и, конечно же, хорошенькая Антония. Вспомнил он и то, как Лука вечно запрещал Маттео делать то, что доставляло ему особое удовольствие. Только однажды Лука не успел вмешаться.

Скрывая под маской зловещую улыбку, Маттео вышел из своего убежища и направился к собравшимся.

Время мщения настало.