Китайская шкатулка

Глава 45

1942 год, Сан-Франциско, Калифорния

— Мне жаль, миссис Ли, но придется попросить вас переехать.

Я смотрела на разбитое стекло, на камень, валявшийся на полу моей гостиной, и гадала, неужели весь мир сошел с ума.

Война продолжалась и здесь, в городе, где хулиганы били стекла тем, у кого глаза были другой формы…

— К сожалению, это зависит не от меня, — говорил домовладелец, извиняясь. — Вы же знаете, среди моих лучших друзей есть китайцы. Но соседи жалуются. Они боятся, что из-за вас тоже пострадают.

— Мы переедем, мистер Клейн, — сказала я. — Мы с дочерью не останемся там, где нам не рады.

И я снова оказалась бездомной.

После смерти мистера Ли я продала наш дом в Окленде и вернулась в Сан-Франциско. Там я поняла, что купить дом не могу, хотя и являюсь американской гражданкой. Гидеон предложил купить мне дом, но он и так столько помогал мне все эти годы, а я хотела оставаться независимой. Я сказала ему, что буду снимать квартиру и меня это вполне устраивает. Но я не предвидела мировой войны, я не предчувствовала, что надвигается буря, которая разрушит мою жизнь и жизни еще стольких людей. Я не знала, что ненависть так слепа и беспощадна.

Китайцы, живущие вне Чайнатауна, вывесили плакаты на своих домах: «Мы не японцы, мы китайцы». Некоторые даже носили надписи на спине, чтобы на них не нападали на улицах. У меня таких надписей не было, так что нас считали врагами.

Но у американцев и китайцев был общий враг! Когда я прочитала о падении Сингапура и о том, что всех китайцев согнали, как скот, в загоны, я вспомнила тот день, когда мне было шестнадцать, и того достойного джентльмена, что остановился на тротуаре, чтобы дать нам денег. Мой дедушка… Успел ли он выбраться из Сингапура до нашествия японцев? И что стало с остальными родственниками моей матери, живущими в большом доме на Пикок-лейн? Смогли ли они убежать или оказались жертвами войны?

На фабрике я утешала рабочих, чьи родственницы были изнасилованы и убиты японскими солдатами. Я организовывала сборы средств для освобождения Объединенного Китая. Я отправляла лекарства в разоренные войной районы Китая. Я уговаривала рабочих бойкотировать японские товары. Но окно в моей гостиной разбил камень, с прикрепленной к нему запиской: «Презренные япошки!»

Я понимала, что мне не просто будет найти дом для себя и дочери.

В тот вечер, когда Гидеона призвали в армию, он пришел ко мне.

— Я не знаю, куда меня отправляют, — сказал он. — Я строю мосты и дороги, а все это секретно. Но когда я приеду на место, моей матери и жене сообщат, где я нахожусь. Так что, если я тебе понадоблюсь, Гармония, иди к ним. Они скажут тебе, как со мной можно связаться.

Мне очень не хотелось идти к Оливии, но я обязана была подумать об Ирис. Ей уже исполнилось тринадцать, и она требовала постоянного присмотра. Она превратилась в очаровательную девушку, привлекавшую взгляды мужчин и мальчиков, куда бы ни пошла. Ирис ничего не знала об опасности — она по-прежнему оставалась внутри своей тюрьмы. Она так и не научилась говорить. Моя дочь жила в собственном мире.

— Ты не думала о том, чтобы поместить ее в больницу? — как-то спросил Гидеон, когда мы с ним просматривали бухгалтерские книги «Гармонии-Барклей лимитед».

Я слышала по его голосу, что ему бы этого совсем не хотелось: он любил Ирис так же сильно, как и я, и не смог бы вынести, если бы ее заперли. Но и его тоже беспокоила ее зарождающаяся женственность. Он понимал, что мужчины будут глазеть на нее, будут пытаться воспользоваться ею.

Я везде и всегда возила Ирис с собой. Все привыкли видеть мою дочку на фабрике в Дейли-Сити, где рабочие суетились вокруг нее и угощали сладостями. Она ходила со мной в травяные магазины, к химикам, на местные фермы, где я покупала некоторые травы. Ирис бывала со мной в кино, хотя, как правило, мы уходили посреди сеанса, потому что девочка не могла сидеть спокойно. По вечерам мы вместе слушали радио, хотя я знала, что она ничего не понимает.

Мне необходимо было найти постоянный, безопасный дом для моей дочери.

У меня по-прежнему оставалось письмо отца, где он сообщал моей матери, что едет домой, чтобы получить развод. Мне было жаль миссис Барклей, но, чтобы Фиона поверила, что Ирис внучка ее мужа, она должна была прочесть все письмо целиком. Если она не захочет помочь мне, наверняка она захочет помочь внучке Ричарда.

И вот я снова стою между двумя величественными колоннами, но на этот раз чувствую себя намного увереннее, чем тогда, когда я приходила сюда в девятнадцать лет, пытаясь получить фамилию отца. Теперь я должна была думать о моей дочери.

— Я хотела бы увидеть миссис Барклей, — обратилась я к служанке, открывшей мне дверь.

Она провела меня в просторный холл, который я помнила все эти годы. Последний раз я была здесь во время битвы с «Красным Драконом», но сейчас интерьер изменился. Исчезла тяжелая викторианская мебель и цветастые обои. Теперь здесь было больше света.

Меня провели в библиотеку на первом этаже. Там я увидела, что диваны с волосяной набивкой исчезли и старинные конторки тоже. Теперь комната была обставлена алюминиевыми креслами и новыми пластиковыми столами Единственным украшением являлись прикрепленные к бледно-желтым обоям чертежи, показывавшие, как будет перестроено здание. На столах располагались большие книги с образцами тканей, ковров и занавесок. Когда я вошла в дверь, Оливия как раз подняла кусочек розового атласа и произнесла:

— Что ты об этом думаешь, Марго, душечка?

Они могли бы быть матерью и дочерью. Марго в свои тринадцать выросла высокой и стройной, как тростинка. Ее волосы отливали таким же бледным золотом, как у Оливии, и так же подстрижены. На обеих были прямые юбки до середины икры и пуловеры; обе взглянули на меня круглыми голубыми глазами.

В библиотеке был и Адриан — он лежал на полу на животе и просматривал журнал. Он поднял глаза, когда мы с Ирис вошли, и я заметила, как они с Марго переглянулись, а Оливия спросила:

— Чем могу быть полезна?

Она говорила таким тоном, словно давала понять, что я прервала очень важное занятие. Я заметила, как Марго прижала пальцы к вискам и закатила глаза, заставив Адриана захихикать.

— Я пришла поговорить с миссис Барклей, матерью Гидеона, — сказала я.

— Фиону нельзя беспокоить. Она плохо себя чувствует и не может принимать посетителей.

Глаза Оливии скользнули по фигурке Ирис и на мгновение задержались. Хотя мою дочь можно было принять за китаянку, американские корни были заметны в ее чертах. Я сразу поняла, что Оливия ищет сходство с Гидеоном…

— Горничная проводит вас к выходу, — проговорила Оливия и вернулась к своим образцам.

Но с того визита, пятнадцать лет назад, я помнила, где располагается спальня Фионы. Так что я взяла дочь за руку и, выйдя из библиотеки, решительно повела ее к лестнице.

Поднявшись на второй этаж, я заметила, что здесь викторианская эпоха сохранила свои права. А когда служанка провела меня в спальню и я увидела мать Гидеона, я поняла, почему Оливии удалось хотя бы частично изменить оформление дома. Фиона Барклей не спускалась вниз. Она не знала о том, что Оливия постепенно вывозит из дома вещи своей свекрови, а вместе с ними и ее душу…

Фиона Барклей сидела в кресле у окна и смотрела на залив. Ей исполнилось шестьдесят, но выглядела она на восемьдесят.

— Миссис Барклей, — произнесла я и подумала: неужели дисбаланс в ее легких, мучивший ее всю жизнь, наконец взял над ней верх?

Она повернулась ко мне и нахмурилась:

— Вы?! Что вам нужно?

— Мне нужна ваша помощь, миссис Барклей. Мне необходимо узнать, где служит Гидеон.

— Вы ошибаетесь, если полагаете, что я стану помогать вам.

— Почему вы так меня ненавидите?

— Потому что вы встали между мной и моим сыном!

— Но ведь я не вышла за него замуж…

— Все равно, зло было совершено. Когда Гидеон вернулся из Панамы четырнадцать лет назад в день вашей свадьбы, он наговорил мне ужасных вещей. Сын обвинил меня в том, что я настроила вас против него. С тех пор мы с ним чужие друг другу.

Я заметила посиневшие губы и ногти Фионы и поняла, что у нее плохо с сердцем и долго она не проживет. Так что письмо осталось лежать в моей сумке, и я решила выяснить, где служит Гидеон, другим путем.

Уже собравшись уходить, я заметила, что Фиона внимательно смотрит на Ирис.

— Что с ребенком? — спросила она. — Она умственно отсталая?

Прежде чем я успела ответить, миссис Барклей поднялась со своего кресла и, тяжело опираясь на палку, с трудом доковыляла до украшенного резьбой темного шкафа. Открыв зеркальные дверцы, она заглянула внутрь и достала маленькую квадратную коробочку, украшенную узором маркетри. Пока она несла ее, я слышала, как что-то стучит внутри.

К моему удивлению, она протянула шкатулку Ирис. Разумеется, моя дочь ее не видела, а если и видела, то не знала, что шкатулку следует взять.

Миссис Барклей потрясла коробочку перед лицом Ирис, и ей удалось на секунду привлечь ее внимание. И тут Фиона повела себя странно. Держа коробочку так, чтобы Ирис ее видела, она сделала вид, что отодвигает одну из сторон.

Я поняла, что это такое. Шкатулка-головоломка. Их продавали по всему Чайнатауну, но я никогда не пыталась справиться с ними.

Я собралась уже сказать миссис Барклей, что Ирис не представляет, что делать со шкатулкой-головоломкой, как вдруг глаза девочки перестали метаться, и она уставилась на шкатулку. Фиона отодвинула в сторону пластинку, всего на несколько дюймов, а потом ее пальцы надавили на другую сторону шкатулки, и сдвинулась вторая панель. Потом Фиона вернула обе дощечки на место, и шкатулка снова стала целой, без единого шва.

Ирис немедленно схватила шкатулку, начала вертеть ее в руках и, к моему изумлению, стала вдруг быстро и легко двигать панели в верном направлении. Казалось, девочка играла со шкатулкой сотни раз. Она даже не колебалась, отодвигая панели одну за другой, не останавливалась, чтобы рассмотреть шкатулку и обдумать дальнейшие действия. Ее пальцы летали, словно в них самих был разум, пока она не отодвинула все панели до конца: Крышка откинулась — и внутри оказалось лакомство.

Я потеряла дар речи. Я никогда не видела, чтобы Ирис так долго стояла спокойно, чтобы ее глаза задерживались так надолго на одном предмете. Я вообще не видела, чтобы она что-то делала, а уж тем более — разбирала шкатулку-головоломку.

— Девочка может оставить шкатулку у себя, — сказала Фиона и буквально рухнула в кресло. — А теперь я прошу вас уйти. Я очень устала. Мне жаль, что я не могу помочь вам.

— Посмотрите на это! — Миссис Фон подтолкнула ко мне горшочек.

Я подняла голову от стола и нахмурилась, увидев зеленую массу.

— Что это такое?

— Предполагается, что бальзам «Красота и Ум». Мы только что взяли его из большой бочки. Но это никуда не годится!

Миссис Фон была одним из моих инспекторов, настоящая поклонница совершенства, крайне серьезно относившаяся к своей работе. Уже третий раз за последние несколько дней она приносила мне некачественный продукт.

— Неряшливая работа, — заключила она. — Им все равно! — Миссис Фон кивнула в сторону основного здания фабрики, где круглосуточно шла работа, так как во время войны требовалось больше лекарств. — Они получают деньги — и уходят домой. Им все равно.

Под словом «они» подразумевались три сотни рабочих, трудившиеся в моей компании.

При виде испорченной партии бальзама меня охватило отчаяние. Если бы не миссис Фон, товар отправили бы продавцам, и, кто знает, какой вред он мог бы нанести ничего не подозревающим покупателям!

Я встала из-за стола и подошла к китайскому лакированному буфету, стоящему возле окна. Там у меня находилась электрическая плитка, три красных глиняных чайника и разнообразные чаи — на все случаи жизни. Сегодня мне требовалось успокоить изменчивую энергию ян: я мучилась от бессонницы и тревоги, так как нам с Ирис по-прежнему негде было жить. Те дома, которые мы могли бы снять, помещались в районах с плохой аурой или там были опасные соседи. А в тех местах, где в этом городе располагалась удача, где текло позитивное ци, где номера домов были полны благополучия, белые не жаловали китайцев.

Наливая себе чашку чая и бросая туда две капсулы «Блаженства», я думала о том, что компания разрастается. Скоро она станет такой большой, что я могу потерять над ней контроль. Эликсир «Золотой Лотос» и тоник «Десять тысяч ян» так хорошо распродаются по всей Азии, что наше отделение в Гонконге едва справляется со спросом. Эти два средства стали лекарством от всех болезней для бедняков, их использовали как первую помощь там, где шла война. Здесь, в Америке, лекарств становилось все меньше, потому что все отправляли на войну, и поэтому все больше и больше белых заходили к продавцам трав. Никогда еще моя фабрика не производила столько продукции.

Однако, несмотря на конвейеры и новые медные чаны, у нас все по-прежнему делалось вручную — как тот горшочек с бальзамом, что миссис Фон принесла мне. Каждый такой горшочек проходил десяток стадий, прежде чем был готов отправиться в магазин. Где, на каком этапе он был испорчен? Разве я могла уследить за каждой операцией?

Я потягивала чай, наслаждалась его приятным вкусом и думала: неужели весь мир полон неудачами? Неужели нигде не осталось удачи?

«Нет, удача есть», — решила я, потому что увидела в оконном стекле отражение моей девочки. Она спокойно сидела в уголке моего кабинета и занималась новой шкатулкой-головоломкой. С тех пор, как миссис Барклей подарила ей первую шкатулку, я покупала Ирис столько головоломок, сколько могла найти. Они дарили дочери такое наслаждение, словно ее мозг наконец отдыхал, сосредоточившись на чем-то одном.

Ирис для всех была загадкой. Я не могла справиться с наипростейшей головоломкой — даже той, на которую требовалось всего восемь движений. Мистер Уинклер, мой бухгалтер, человек, гордившийся своим острым умом, тратил день на то, на что Ирис требовались минуты. Я отвела ее к новому врачу, и он подтвердил, что в мозгу моей дочери таится потрясающий интеллект. Но мозгу ее была нанесена какая-то травма, а что это за травма, возможно, не удастся выяснить никогда.

Я отставила чашку с чаем и взглянула на миссис Фон.

— Пойдемте посмотрим, — предложила я.

Оставив дочку на попечение секретарши — женщины средних лет, которая вырастила своих детей и очень любила Ирис, — я пошла с миссис Фон в большое, похожее на амбар здание, где производился бальзам «Красота и Ум». Как только мы вошли, мне в уши ударил шум: в одном конце огромного помещения рабочие с грохотом разливали из котлов бальзам в баночки; у столов в центре множество женщин смеялись и разговаривали, пока их легкие пальцы сортировали баночки и надевали на них крышки; звон стекла смешивался с их голосами. В воздухе стоял запах клея из рисовой муки и сигаретного дыма, поскольку в углу женщины курили, отдыхая, а также острый запах чая и дымящейся лапши.

Гидеон в насмешку называл мою фабрику сумасшедшим домом. Он пытался убедить меня в необходимости устроить все «по-западному», но я побывала на современной фармацевтической фабрике, и меня напугало увиденное. Где там фэншуй? Где благовония и молитвы духам? Фабрика, которую я посетила, работала ежедневно, никто не обращался к прорицателю, чтобы узнать, благоприятный ли это день. Западные руководители мешали удачу с неудачей, позволяли воде течь в раковины, смывая прибыли, стены там были окрашены в белый цвет, а свет слепил глаза. Так что на современных фабриках было слишком много ян и никакого баланса.

Я решила, что не стану ничего модернизировать, даже ради моего возлюбленного Гидеона.

Мы с миссис Фон осмотрели все чаны и нашли, что формула одной партии не соответствует формуле другой. Меня огорчило, что некоторые женщины курят прямо на рабочем месте, хотя это было запрещено. Здесь же они ели свой ленч, так что фаршированные блинчики и шелуха от бобов валялись рядом с бутылочками эликсира «Золотой Лотос».

Миссис Фон не ошиблась. Рабочим было все равно.

Мы ушли на относительно спокойный центральный двор, где весь день напролет сновали грузовики, привозя свежие травы и увозя готовую продукцию.

— Что же нам делать? — спросила миссис Фон. Она была верной служащей и считала себя лично ответственной за неряшливость тех, кто ей подчинялся.

— Может быть, нам следует нанять еще инспекторов? — предложила я, хотя не была уверена, что это поможет. Если сотня рабочих работает небрежно, мне понадобится сотня инспекторов, чтобы за ними следить.

— Я считаю, что нужно наказать лодырей, — решительно заявила миссис Фон.

Но это означало уволить всю сотню рабочих! Я не могла найти решение проблемы.

— Я могу кое-что предложить! — раздался вдруг рядом с нами незнакомый голос.

Миссис Фон обернулась.

— Ты кто? Как ты сюда попал?

Я обернулась и увидела молодого китайца, стоящего позади нас.

— Я подумал, может быть, я смогу помочь…

Он говорил так тихо, что мы едва слышали его слова. Я обратила внимание, что одежда у него чистая, но поношенная и что ходит он, прихрамывая.

И его лицо показалось мне знакомым.

— Убирайся вон, — велела миссис Фон. — У нас есть охрана!

Миссис Фон работала со мной с тех пор, когда фабрика еще располагалась на складе компании мистера Хуана, и считала себя вправе распоряжаться.

— Как вы можете помочь? — спросила я молодого человека. На вид ему было немного за двадцать.

— Предложите вашим рабочим свою продукцию без наценки — и вы увидите, что все сразу изменится.

— Что?! — воскликнула миссис Фон. — Ты сумасшедший! Наградить этих бездельников?!

— Продукты распространяются на центральном складе, — объяснил молодой человек. — Рабочий, приобретая товар, не будет знать, из какой партии он его получит. Люди могут не думать о посторонних, но всегда заботятся о себе и своей семье. Уверяю вас, ваши рабочие будут трудиться совсем по-другому…

Миссис Фон пососала нижнюю губу и промычала:

— Гмм.

Я внимательно посмотрела на молодого человека и поняла, почему он пришел.

— Вам нужна работа? — спросила я.

— Никто не нанимает китайцев. Даже китайцев с дипломом юриста, полученным в Стэнфорде, — скромно сказал он. — Я думал, что вы сможете мне помочь.

— Почему ты хромой? — спросила миссис Фон.

— Я был ранен. Меня демобилизовали, у меня есть документы.

— Ай-я! — воскликнула она, покачав головой, и я заметила, как в моем верном инспекторе сразу заговорили материнские чувства.

И тут я вспомнила его. Несколько лет назад, во время суда, он сидел рядом со своим отцом, Драконом. Я вспомпила, что у него было необычное имя Вудроу — в честь президента Соединенных Штатов.

— Я думала, что вы не захотите работать на меня, — осторожно сказала я.

— Мой отец вел себя неправильно. Он опозорил нашу семью. Я его единственный сын. Именно я должен вернуть честь нашему имени.

И я поверила ему.

Миссис Фон повела молодого мистера Сунга осматривать фабрику, а я вернулась в свой офис, где меня ждала внушительная куча бумажной работы. Войдя, я увидела Гидеона. Он показался мне таким красивым в своей военной форме, что мое сердце чуть не разорвалось от радости.

Я обняла его, а он обнял меня. Мы долго стояли обнявшись, не говоря ни слова — говорили наши сердца. Наконец Гидеон оторвался от меня и произнес:

— Моя мать умерла.

Я этого не знала.

— Завтра будут читать ее завещание. Мистер Уинтерборн сказал, что ты в нем упомянута. Я полагаю, мать оставила тебе кольцо твоего отца.

На следующий день я пришла в огромный особняк на холме и привела с собой Ирис. Нас было шестеро в кабинете — моя дочь и я, Гидеон и Оливия, Адриан и Марго.

Мне с трудом удавалось удерживать Ирис на месте. Она казалась возбужденной, и я подумала, что девочка могла вспомнить, как приходила сюда несколько недель назад. Когда она протянула руку и постаралась схватить вазу, Оливия рявкнула:

— Не трогай это!

Я явственно ощущала злобу Оливии; впрочем, она и не пыталась скрыть своего неодобрения. Оливия прожила в этом доме четырнадцать лет, здесь родился ее сын; теперь она наконец стала здесь хозяйкой и хотела, чтобы я ушла.

Вскоре появился мистер Уинтерборн и прочитал завещание. Состояние и фамильный бизнес перешли Гидеону и Оливии, а мне Фиона Барклей оставила кольцо моего отца, как и предсказывал Гидеон. Но не только это. Она также завещала мне дом со всем, что в нем находится!

…За день до того, как Гидеон должен был отправиться снова на Тихий океан, где бушевала ужасная война, он пришел ко мне и сообщил:

— Оливия и дети переедут немедленно. Ты сможешь занять дом, как только захочешь.

— Там хватит места для всех нас, — заметила я.

Гидеон покачал головой.

— Я не смогу жить с тобой в одном доме, Гармония. Этого я уже не вынесу. Да и Оливия не останется там. Она хотела опротестовать завещание, но я сказал «нет». Дом по праву принадлежит тебе, Гармония.

— Но он и твой тоже, — возразила я.

— Нет, это не так. Он принадлежал Ричарду Барклею, а ты его плоть и кровь. — Он грустно улыбнулся. — Какая ирония судьбы! Мы Барклеи, но в нас нет ни капли его крови. А вы с Ирис, носящие фамилию Ли, — единственные настоящие Барклеи.

Мы все пошли в порт проводить его. Там были другие матери и жены, люди приходили семьями, все плакали и думали об одном: «Пусть он вернется ко мне целым и невредимым».

Я смотрела, как Гидеон обнял и поцеловал Оливию, потом обнял тринадцатилетнего Адриана. Марго импульсивно бросилась к нему на шею и расцеловала в обе щеки. Потом он взял мою руку и долго смотрел мне в глаза, без слов говоря о своей любви. Он попытался также попрощаться с Ирис, но она все время смотрела то по сторонам, то вверх, то под ноги.

Я вспомнила, как в спальне Фионы моя дочь сосредоточилась на головоломке, а я могла только гадать, о чем она думает.

«Я не верила, что ты дочь Ричарда, — написала Фиона в письме, которое мне отдал мистер Уинтерборн после того, как прочитал завещание. — Но когда я увидела твою дочь, я узнала правду. У Ричарда была точно такая же сестра — она тоже отставала в развитии. Это семейная черта. Так что ты на самом деле дочь Ричарда Барклея. И так как я любила его всем сердцем и продолжаю любить сейчас, я торжественно вручаю тебе то, что принадлежит тебе по праву рождения — его имя и его дом. И я прошу прощения у тебя и у Господа за то, что так обошлась с тобой».

Когда корабль Гидеона отчалил, Оливия повернулась ко мне и сказала:

— Мы покинем дом сегодня вечером.

— Нет никакой спешки, — возразила я. — Пожалуйста, оставайтесь, хотя бы до возвращения Гидеона.

Но она посмотрела на меня тяжелым взглядом и произнесла тоном, не оставлявшим сомнений в ее подлинных чувствах:

— Этот дом мой. Он принадлежит мне и моему сыну. И я намереваюсь его вернуть. Даже если мне больше ничего не удастся в жизни, я еще увижу, как ты пожалеешь о том, что вообще приехала в эту страну!