Клетка бесприютности

глава восемь: гордость против разума

конец 2013-го, Москва

Вторые сутки в больнице казались нескончаемыми – неудобный диван в ординаторской скрипел, когда я переворачивался с бока на бок, хлипкая форточка больницы продувала. Ухо простреливало болью, тянуло вдоль шеи и в области лимфоузла. Прощупав пальцами ноющую область, я досадливо поморщился и снова прикрыл глаза. В декабрьские предпраздничные дни пришлось со всеми поменяться, чтобы в новогоднюю ночь, а по совместительству и в мой День рождения, остаться дома. И пока мой сменщик ездил за подарками по всей Москве, я пялился в облупившийся потолок и считал про себя, гадая, до скольких успею, прежде чем в ординаторскую ворвется моложавая медсестра и позовет к пациенту.

В предновогодние дни все обострялось – люди как будто начинали сходить с ума. Кто-то отрывал себе пальцы хлопушками, кто-то по пьяни падал в открытые дорожниками люки, кто-то ломал ноги на коньках или гололеде, а аварий на центральных проспектах было не счесть. Больницы, забитые до отказа, тяжело вздыхали вместе с врачами, когда слышали очередную сирену скорой.

Такая донеслась опять и через хлипкую форточку. Пока я был ординатором, – только ординатором, но через полгода мне предстояло стать полноценным врачом, – многое не доверяли. Я учился, стоял в операционной рядом с анестезиологом, а лично мне поручали только ведение самых элементарных операций, местное обезболивание и опросы пациентов.

– Игорешик, там мальчика привезли, травма живота. Красавцева только через полчаса на дежурство заступит, глянешь?

От «Игорешика» передернуло, но я сел, размял больную шею, еще раз ненавязчиво ощупав ее пальцами, медленно кивнул.

– Чего я там гляну-то? Хирург, что ли…

– Всему одному вас в меде учат! Не кобенься! – прикрикнула она, и я лениво встал, явно не торопясь пальпировать травму живота. – Мальчишка в первой смотровой. И Красавцеву там подожди.

Нехотя я все-таки поднялся, накинул выглаженный дома халат, чуть помявшийся от прошедших суток в больнице, и вышел в коридор. Мальчиком оказался восемнадцатилетний лоб, упавший с велосипеда – на черта он только поехал на нем в декабре? – и перелетевший через руль.

– УЗИ надо, – я выписал направление и усадил больного в коляску. – Вас отвезут.

Страшно хотелось курить, и я сбагрил больного на только что вышедшего на смену санитара, поймав того за локоть с просьбой: «Дим, отвези». Тот не сопротивлялся – тряпка по моим наблюдениям та еще, неспособная противостоять даже техничке, поэтому и переложить свою работу на него было делом бесхитростным и несложным.

В курилке за углом больницы под красным круглым знаком «курение запрещено», как в добрые предстуденческие годы, я достал из кармана халата пачку, выудил одну сигарету и сделал долгожданную затяжку. Такую глубокую, что чуть не закашлялся от резкого дыма, щекочущего легкие. Мне открывался обзор на центральный вход, поэтому я, уже докуривая, видел, как припарковала свою красную «Ауди» заведующая отделением неотложной хирургии – Красавцева Инесса Валерьевна.

– Инесс Валерьна! – я выскочил на нее из-за угла, а она от неожиданности чуть не выронила кожаный портфель. – Стойте!

– Господи, – она шумно выпустила воздух, как если бы пробежала стометровку и пыталась отдышаться. – Чего тебе, Игорек? Ты так не подкрадывайся, а то на одного заведующего станет меньше.

– Виноват, – спешно признал я несуществующую вину, попытался очаровательно улыбнуться и вздохнул. – Инесс Валерьна, отпустите пораньше сегодня. Вторые сутки пошли уже, а через пару часов этот придет, второй ординатор.

– Имен коллег не знаешь? – она хмыкнула. – Ну ты даешь, Игорек… А я хотела тебе операцию доверить… Там плановое удаление грыжи… Казалось, ты готов…

– Готов! – я тут же передумал идти домой. Самостоятельные операции мне доверяли редко, отказываться от них – все равно что застрять на месте и остановиться в развитии. Я хотел стать хорошим анестезиологом, а не абы каким, и пожертвовать сном – малое, что можно было сделать. – Останусь, конечно. Пойду тогда кофе выпью.

– К обеду закончим, – пообещала Инесса Валерьевна. – Не задерживайся.

Кофейня напротив не славилась вкусным кофе, но зато он был крепким, ароматным и пробуждал. Пускай немножко горчил и кислил, но это переживаемо и нестрашно, в отличие от закрывавшихся от недосыпа и усталости глаз. Ночью в левом глазу полопались капилляры от сухости, белки подозрительно покраснели, но пара капель визина привели все в норму. Отчаянно зевнув, прикрывая рот ладонью, я заказал себе большой дешевый американо. С зарплатой жить стало легче, но не так, как хотелось бы. Не хватало ни на что: ни ребенка в школу собрать, ни на секции отвести, ни самому нормально одеться. Ботинки с оторванной подошвой напоминали беззубую крокодилью пасть, поэтому даже в декабре я старался перемещаться в кроссовках. Бариста варил кофе будто специально слишком долго, но я терпеливо ждал, отстукивая пальцами ритм по деревянной столешнице.

«Удачи на зачете!» – написал я Лукерье, вспомнив, что сегодня в ее Суриковке, куда она все-таки поступила год назад, важный показ.

«Спасибо, родной. К часу дня должны закончить»

Она редко писала без скобочек и смайликов, только когда усталость переваливала за грани разумного. Я мог поклясться, что она пожелала мне спокойной ночи в одиннадцать вечера, но до утра сидела перед холстом, пытаясь довести идеальное до совершенства.

«Ты сам до скольких?»

«Обещали в обед отпустить. Вторые сутки на ногах»

«Предложение уйти в частную в силе…»

Я еще раз пожелал удачи и убрал телефон поглубже в карман, надеясь, что это свернет наш разговор из этого русла в сплошное молчание, а при встрече об этом предложении Лу и не вспомнит. Ее отец – известный человек в городе – готов был поспособствовать, но я не хотел ни от кого зависеть. Хотелось самому, а не быть должным и обязанным.

– Ваш кофе, – горчащий напиток в бумажном стаканчике вовремя оказался под рукой, и я сделал глоток, почти обжегши небо.

– Спасибо.

Я перешел дорогу обратно к больнице, чувствуя, как под тонкой подошвой кроссовок хрустит снег. Отделение после ночи оживало: сменилась медсестра на регистратуре, пришли санитары и штатные хирурги, спасавшие жизни в отделении каждый день.

Здесь я почти стал своим, еще не врачом, но уже и не «эй ты, как там тебя». По началу выгрызать свое место, доказывать, что я выше – умнее, быстрее, логичнее – остальных, было сложно. Из ординаторов остался только я и мой сменщик, все остальные или сменили больницы на поменьше, или ушли из бешеного ритма неотложки. Я же готов был здесь жить.

– Наташ! – я окликнул медсестру, только заступившую на дежурство. – Там дедку из пятой палаты нужно катетер поставить.

– А сами, Игорь Саныч? – возмутилась она. Наташка была совсем юной, только окончившей медицинский колледж. Она называла меня не иначе как по имени-отчеству, а я подтрунивал над ней, но подкармливал маленькими шоколадками «Аленка» и любил работать в одну смену.

– Наташенька, – протянул я, приобняв ее за талию у поста дежурной медсестры. – Я не умею.

– Игорь Саныч!

– Иди, родная, иди, – я отстранился, послал ей свою самую очаровательную улыбку из всех возможных и направился к операционной. Кофе помог взбодриться, но не то чтобы слишком. Сердце сильно билось в груди, быстрее, чем нужно, но я списывал это еще и на волнение перед самостоятельной операцией.

Хорошо было. Гордо. Но нервно и волнительно.

Я пришел в операционную раньше Инессы Валерьевны, она только мылась в специальном блоке, а я, уже обмундированный, стоял у датчиков и аппаратов, подготавливая необходимое, вспоминая. Мозг от волнения работал только лучше, вырвавшись из энергосберегательной фазы. Операция – простейшая, длительностью редко больше часа, но ладошки все равно потели под перчатками.

– Готов, Игореша? – Инесса Валерьевна зашла в операционную, за ней следом – ординатор из хирургии, назначенный ассистировать. – Еще одного товарища привела. Не подведите.

Пресловуто разбиться в лепешку, но не подвести – устоявшийся девиз сегодняшней операции. Мужчина лет сорока на столе, наркоз – и полетели. Я неотрывно смотрел за датчиками.

– Брадикардия, давление падает, – словно на автомате, механически сказал я, когда частота пульса упала ниже шестидесяти. Рука сама потянулась за нужными лекарствами. Лу часто говорила, что моя голова – полка, где в нужном порядке разложены знания. – Почти критическая точка.

Инесса Валерьевна и сама взглянула на мониторчики, но быстро вернулась к операции. Я думал, она вызовет опытного анестезиолога, но она молчала, не отдавая приказа, наверняка под маской сжав губы в тонкую полоску, как любила это делать. Я ввел нужное лекарство в венный катетер. Падение давления остановилось.

– Где-то кровит. Молодец, Игорек, – голос Инессы Валерьевны звучал далеко. – Следи дальше.

Они искали источник кровотечения, пока давление колебалось, а я следил. Оно опять падало. Лоб взмок, и медсестра марлей и пинцетом промокнула прохладные капли. В операционной было душно, в одноразовом стерильном халате – жарковато, все силы уходили на созерцание мониторчиков. Пациент спал с упавшим до сорока пульсом, но организм боролся с помощью лекарства. Я работал два года и еще ни разу не терял пациентов, а теперь боялся, что на почти первой самостоятельной больной умрет.

– Шьем, – наконец, скомандовала Инесса Валерьевна, и я облегченно выдохнул. Больше никаких манипуляций. Просто зашить. – И в реанимацию.

Она вышла первой, ассистент – следом, а я остался стоять. Санитары выкатили из операционной каталку с пациентом, безвольным и бледным, лежавшим на жестком металле.

– Игорек, нормально? – спросила операционная медсестра, потянув меня за рукав к выходу. – Ты чего? Не умер же.

– А если б умер? – я стянул с головы шапочку, плюхнувшись на жесткую металлическую лавку. – А если б…

– Все прошло хорошо, успокойся, – она потрепала меня по влажным волосам. – Ты делал все правильно. Иди, водички выпей. Вторые сутки уже тут таскаешься.

Покорно встав, будто нажали кнопку и заставили идти, я стянул перчатки и одноразовый халат, умыл лицо прохладной водой и, шаркая, вышел в коридор. В глаза, слипавшиеся от сухости, надо было залить визина, голодный желудок надрывался урчанием. Больничные коридоры показались чужими, на миг поплыли, и я пошатнулся, вовремя пойманный кем-то проходящим. Меня посадили на лавочку, в руку всучили бутылку прохладной воды.

– Парень, нормально? Врача позвать?

Я не мог сфокусироваться на лице, но голос был незнакомым. Наверняка кто-то из соседнего отделения или из технического персонала. Меня потрясли за плечи, и я все-таки постарался прийти в чувство, поймать ускользающую реальность за хвост, как уплывающего карася в деревне.

– Нормально, не надо, – я отмахнулся и сделал несколько глотков. – Спасибо, мне лучше. Дежурство уже заканчивается, сейчас поеду домой.

Я добрался до ординаторской и прилег, закрыл глаза, ощущая тяжелую пульсацию под веками, и провалился в морок. Даже не в дрему, не в сон, а в вязкий неприятный морок, я чувствовал стекающий по вискам пот, все тело бил озноб, пришлось завернуться в старенький плед и покрепче сцепить зубы. Дверь приоткрылась с характерным скрипом, но я не слышал, кто зашел внутрь. Только потом, когда сквозь ватную глухую пелену до меня добрался мелодичный голос, я узнал Наташу.

– Игорь Саныч, там к тебе пришли, – она легко потрясла меня за плечо. – Ты чего такой мокрый? Плохо?

– Устал, – с трудом признался я. – Вторые сутки на ногах. Чуть пациента не потерял…

Наташа погладила меня по плечу, и даже через ткань ощущалось, какой ее ладошка была теплой, почти горячей. Сев, я вытянул ноги, размял шею и опять прикоснулся к тянущему лимфоузлу, зная, что трогать и нажимать при воспалении нельзя.

– Ох, какие глазища красные, – Наташа приподняла мое лицо за подбородок, от ее рук пахло хлоркой и бактерицидным средством. – Капли дать?

– Не помогают уже, – я дернул головой в сторону, и Наташа понятливо убрала пальцы. – Кто ждет-то?

– Блондинка какая-то.

Из ее рта «блондинка» вылетело до того пренебрежительно, что я даже растерялся, о ком она говорила. Наташа поморщилась, и я, если б не знал ее, подумал, что она ревновала. Сквозняк из хлипкой форточки пробирался под кожу и мясо, царапая холодом кости. Я скорее машинально, чем от надобности, размял руки и ноги, покрутил головой.

– Спасибо, это моя девушка пришла. Ее Лу зовут, – на всякий случай зачем-то сказал я. Наверное, чтобы внезапно уколовшая мысль про Наташину ревность больше не посещала, и ее возможные намерения потухли в самом зачатке. Как росток помидора, который резко прекратили поливать.

Коридоры уже не плыли. Инесса Валерьевна остановила меня за локоть, с осторожностью и еле уловимой заботой попросила поехать домой. Она вызвала другого анестезиолога со словами, что я им еще нужен живым и здоровым. От ее «нужен» сердце затопилось приятным теплом.

Лу сидела в холле недалеко от регистратуры и сжимала пакет, лежавший на коленях. На соседнем металлическом сиденье, которое пустовало, стояла двойная подставка для кофе.

– Американо, – она протянула мне один из стаканчиков. – Господи, какой ты уставший.

Поднявшись, Лу переложила пакет на то же сиденье и крепко обняла меня. Растерявшись от напора, чувствуя прожигавшие спину взгляды работников приемного покоя, я обнял ее в ответ. Ее лоб, к которому я прикоснулся губами, был теплым и сухим, приятным на ощупь. Запах ее духов – тех же самых, как и при нашем знакомстве, – перебил вонь медикаментов.

– Ты зачем сюда тащилась?

– Привезла обед, – Лу кивнула на контейнеры и погладила меня по щеке. Клонило в сон, и я еле стоял.

– Меня уже сейчас отпустят.

– Поешь, а потом поедешь. Бледный вон какой… Колючий, – она поцеловала меня в щеку, покрытую жесткой двухдневной щетиной, и вздохнула. – Игореш, я знаю, что не время, но давай подумаем о частной клинике? Их немного, но папа… Может решить этот вопрос. Даже без опыта. Всему научишься.

Напрягшись, я так сжал стаканчик, что кофе пролился через отверстие в крышке. Но, благо, был недостаточно горячим, чтобы обжечь пальцы. Лу отступила.

– Неудачное время. Ты же знаешь, что я не хочу. Меня здесь все устраивает.

Я повторял это раз двадцатый, причем всегда одними и теми же фразами, слово в слово. Они с набившей оскомину заученностью срывались с кончика языка, а Лукерья не хотела их слышать, прогибая свою, удобную ей линию. Мне наверняка ее позиция была бы тоже удобной, но пользоваться положением ее отца не хотелось. «Я сам хочу», – и все, больше аргументов не находил.

– Подумай, пожалуйста, еще раз… Там и платят больше…

– Конечно, а потом твой отец будет припоминать каждый раз, из какого дерьма он меня вытащил? – я раздраженно отхлебнул американо. – Лу, хватит. Мне нравится здесь. С июля возьмут на ставку. Будет полегче.

Она не стала спорить. Молча подняла контейнеры в пакете, всучила в руку.

– Поешь, пожалуйста, – попросила она и, сверкнув блестящей упаковкой «Чапман Ред» с вишневым вкусом, пошла к выходу. По нервной походке и общему настрою я понял, что она подождет на улице. Лу бы не ушла с психом, не села бы на такси и не уехала бы. Они никогда не уезжала.

Из контейнера приятно пахло котлетами и жареными на сливочном масле макаронами. Желудок свело приятным от ожидания еды спазмом, в последний раз прием пищи пришелся на вчерашний вечер, и мутить меня могло еще и от голода. Вязко сглотнув, в ординаторской я нашел вилку, – они валялись в ящике, в общей груде столовых приборов, – и отправил в рот долгожданный кусок. Лу готовила вкусно. Так, что хотелось съесть еще больше, даже если желудок уже был переполнен.

– Оставь чуть-чуть! – Виталик, возникший за спиной, хлопнул меня по спине. Я подавился, в уголках глаз выступили слезы, но мучительный кашель все-таки освободил застрявший в горле кусок котлеты.

– Дурак! – рявкнул я, ощущая жар, приливший к щекам. Теперь красными наверняка были не только глаза, еще и морда. – Нахера ты так пугаешь?!

– А я думал, ты соскучился! – Виталька взял вилку и бессовестно залез в мой контейнер, отламывая кусок.

Мне казалось, что Виталька пошел в эту больницу за мной: отец-академик мог найти множество более удачных вариантов для единственного сына. Но друг сам нашел ординатуру, сам устроился в эту же больницу, правда, в отделение кардиологии – он собирался стать первоклассным кардио-хирургом и доктором наук.

– Видел Лукерью, – он примирительно улыбнулся. – Все также предлагает забрать тебя в частную клинику?

– Я отказываюсь, – буркнул я.

– Почему? Гордый?

– Гордый, – я так сжал вилку, что почти ее погнул.

– Ну и дурак.

– Значит, гордый дурак! – я зло подвинул ему контейнер, аппетит испортился, и даже от запаха котлет больше не хотелось есть. – Чего тебе надо? Отец за тебя тоже особо не хлопочет, ты сам сюда устроился.

– Просто тебе деньги нужны. А я не особо нуждаюсь.

Виталька ковырнул раны, ударил в самое больное. Я закрыл глаза. Денег сильно не хватало, отец пилил – каждый вечер я возвращался домой со смены, а он монотонным бубнежом присаживался на уши. Особой болью, такой ноющей, как в зубах, отзывалось и то, что к нему стала подключаться и мать. Это предательство – внезапное, сильное, как из ниоткуда, подкосило меня и дальнейшую уверенность. Хотелось съехать с сыном. Но пока я не определился, что было сильнее – чувство ущемленной гордости или желание денег.

– Не дрейфь, – Виталик принялся за вторую нетронутую котлету. – Есть вариант подзаработать.

– Серьезно? Законный?

– Медицинский, – он рассмеялся. – Короче, я видел, что можно уехать по контракту работать. Врачей остро не хватает. На Крайнем Севере там, на Таймыре. А там вообще ледоколы ходят, им тоже врачи нужны… Платят реально хорошо. Всех берут.

– У меня Лу, – машинально сказал я, а потом опомнился: – И сын.

Виталька пожал плечами.

– Подумай, никто ж никого не гонит. Ординатуру все равно надо закончить… А там видно будет. Прикинь, батя так прижмет, что помчишь?

– Он уже, – я понуро запустил пальцы в волосы, чуть сжав их, – Домой вообще неохота. Хоть еще на сутки оставайся.

Но на сутки остаться не дали: Инесса Валерьевна меня передала Лу почти в руки, вытолкав из больницы и не велев появляться до второго января. Тридцатое декабря было в самом разгаре – многокилометровые московские пробки; люди, сновавшие по магазинам за подарками; свежий морозный воздух. В кроссовках снова стало холодно, но гордость в схватке с разумом откровенно побеждала.

Лу стояла на крыльце – она давно докурила, пальцы покраснели от кусавшего их мороза, но она ждала. Приобняв ее со спины, я мягко коснулся губами замерзшей щеки и прошептал в ухо, что готов ехать домой. Она смешно, но словно болезненно сощурилась, повернулась ко мне и застегнула пуховик до подбородка в незатейливой заботе.

– Отметим этот Новый год вместе? – предложила она, спускаясь по скользкому крыльцу. Оберегая от падения, я придерживал ее за тонкую талию, скрытую под зимним шерстяным пальто.

– Боюсь, не получится, – я покачал головой. – Но можем встретиться сразу после двенадцати.

Лу наверняка расстроилась, но пыталась не подавать вида. В этом была она – все переживала тайком, прятала под броней негативные чувства, боялась, что за них ее могут разлюбить. Я бы обрадовался, оттолкни меня она сейчас, разозлись она, выскажи мне все. Но она согласилась на встречу после двенадцати и спустилась к белому «Порше», принадлежавшему ее матери. Мы изредка ездили на нем по городу, когда автомобиль не пригождался старшему поколению.

Сев на пассажирское, я привалился головой к стеклу. Мороз взбодрил, но машина еще не остыла после прошлой поездки, и печка заработала сразу, наполняя салон теплом и уютом. На «Порше» ездили редко – салон до сих пор пах кожей и новьем. Лу выехала с небольшой парковки у больницы.

– Довезу тебя до дома, – объявила она, почти выключая радио. Боковым зрением я наблюдал за ней, и видел. как волнительно ей было вести машину. Она постоянно вытягивалась чуть вперед, впиваясь внимательным взглядом в дорогу; ее пальцы крепко стискивали руль; а острый запах волнения и нервозности разносился по машине вместе с кожей.

Дотянувшись, я положил ладонь ей на бедро, чуть сжав, а она от поддерживающего жеста вздрогнула и резко глянула на меня, затормозив на желтом. Раздалось недовольное гудение сзади – нервный водитель точно хотел проехать последним перед загоревшимся красным.

– Прости, – я убрал руку. – Хотел тебя поддержать.

– Просто не ожидала, – она смутилась, потупила взгляд. Светофор не планировал менять цвет, и Лу потянулась ко мне, сжав руку покрепче. – Это было неожиданно, но приятно.

– Расслабься. Ты отлично водишь, – я мельком глянул на красный сигнал, пока тянулся к Лу, чтобы ее поцеловать.

– Ну если ты так считаешь, – она очаровательно улыбнулась и, стоило светофору мигнуть зеленым, нажала на газ. Я телом чувствовал, душой чувствовал, как в ней прибавилось уверенности – она все еще крепко держалась за руль, но уже не так нервно и отчаянно. Лу почему-то всем мои слова воспринимала за исконно-верную истину, и это не могло не льстить.

От больницы до дома было не так далеко, но я успел прикорнуть, пока мы стояли в московских предновогодних пробках. Лу даже выключила радио, чтобы оно не мешало – в тишине, под ее мерное дыхание, сопеть стало еще комфортнее. От тепла в машине я расстегнул пуховик, еле заметно приоткрыл окно, запуская слабый сквозняк в салон. Заехав в мой район, Лу остановилась поодаль, не доезжая до подъезда.

Она знала, как я не люблю, когда на нас таращатся соседи, обмусоливают Лу взглядами, как обсуждают наши отношения и смакуют подробности.

– Передай Вадику, – внезапно сказала Лу и достала с заднего сидения подарочный пакеты. – Это на Новый год. Тебе вручу после двенадцати.

Мои щеки точно полыхнули алым от жара смущения. Новогодние подарки Вадику не делали даже бабка с дедом.

– Ты что, не стоило!

Я заглянул в пакет. Внутри лежали две настольные игры в коробках, перетянутых пленкой, и большой плюшевый мишка. Растерянно сжав ручки из ленты, я потянулся и, перегнувшись через ручник, крепко прижал ее к себе. Лу ткнулась носом мне в плечо, перебирала пальцами волосы на затылке. Неожиданно расчувствовавшись, я поблагодарил ее севшим от волнения и эмоций голосом.

– Увидимся завтра после двенадцати, – прошептала она, чмокнув меня в скулу на прощание. – Уже знаешь, что загадаешь под бой курантов? Я вот точно знаю.

Мне кажется, я знал тоже. И желание у нас было одно на двоих.