Клетка бесприютности

глава десять: решение всех проблем

Смены в больнице всегда были непростыми, зачастую – изматывающими, но в последнее время особенно. Толпы пациентов в неотложке, постоянные визги сирен скорой помощи и претензии родственников уже даже снились, и душными ночами не было отдыха. Еле уловимая прохлада, доносившаяся из приоткрытой форточки, сопящий на соседней маленькой кровати Вадик, терпеливое, монотонное ожидание следующего рабочего дня – все выводило из себя, и я курил прямо в комнате, а потом нервно собирался и бежал на дежурство. Рабочий график составлялся словно забывшими о человеческой потребности в отдыхе людьми, иногда я оставался и на двое суток, урывками дремал в ординаторской и прятался от медсестер, норовивших загрузить меня сполна.

Поднимаясь по лестнице после суточного дежурства, я держался за перила покрепче, боясь, что от усталости поведет, а падать спиной на ступеньки – больно и чревато последствиями. В подъезде стояла тишина, только шаркающие шаги эхом отдавались от стен и разносились по всей лестнице. Кое-как дойдя до второго этажа, я перевел дыхание и достал из рюкзака ключи. В квартире было подозрительно тихо. В субботу, в десять утра обычно все завтракали, разговаривали, отец собирался на работу. Из кухни доносился только еле уловимый скрежет ложек о тарелки.

– Кто-то умер? – вместо приветствия бросил я. Отец запихнул в рот ложку, полную перловки. Мать не ела, мрачно застыв перед кашей. Вадик сидел, обхватив пальчиками керамический, с отколотой эмалью стакан, наполненный водой.

– А Вадик уже поел?

– А Вадик не будет есть, – внезапно бросил отец, опустив ложку в тарелку. – Пока его дражайший папаша не начнет деньги в семью приносить.

Оторопев, я даже замолчал на секунду. Вадик сглотнул.

– Он ужинал? – я впился взглядом в мать. – Я спрашиваю, ужинал он или нет?!

– Нет, – она явно с усилием выдавливала слова. – Перекусил бутербродом и…

– Вы совсем охерели? – я подошел к кастрюле и достал тарелку с полки. – Ребенка голодом решили заморить? В своем уме-то?! Или совсем пропили?!

Отец на удивление оказался ловчее. Пока я тянулся за поварешкой, он с грохотом захлопнул алюминиевую крышку кастрюли, помешав наложить кашу. Я сжал руку в кулак, прицеливаясь, куда бы ударить, чтоб побольнее.

– Кто не приносит деньги, тот не ест, – его рот перекосило до мельком обнажившихся желтых зубов. – И дети его – тоже не едят.

Через плечо отца я смотрел на мать, которая не делала ничего. Она не покормила внука вечером, оставив того голодным по указке проклятого самодура, не вступилась сейчас, чтобы положить хотя бы половник безвкусной перловки.

– Я вас ненавижу, – угрожающе тихо прошептал я. – Обоих. Чтоб вы сдохли.

Швырнув половник в раковину, я бросился в коридор. Достал из сумки последние пятьсот рублей, оставшиеся с подарка Лу и стипендии, вытряс из кармана мелочь и пару жетонов метро. В комнате вытащил небольшую заначку из томика Курта Воннегута, сложил все вместе и вернулся на кухню. Швырнул в лицо – не отцу, матери, – все купюры. Мелочь – на стол.

– Хватит Вадиму на тарелку перловки? – поинтересовался сухо, еле сдерживаясь, чтобы не перевернуть стол. – Мне не надо. На себя не заработал.

Вадик сжался весь, мне казалось, что еще немного, и он юркнет под стол, лишь бы спрятаться и найти пусть и хлипкое, но укрытие. Отец поставил перед ним тарелку перловки, но сын взял ложку так, будто совсем не был голоден, с опаской смотря то на меня, то на родителей. Но все-таки попробовал, поморщился – наверняка гадость жуткая. Я налил себе стакан воды и залпом выпил, чтобы утолить голод и насытить урчащий желудок.

Сын перловку не доел, и я забрал тарелку в комнату, бросив походя, что рассчитался за нее сполна. Жадно доев оставшиеся три ложки, я отставил ее на подоконник и мертвым телом упал на кровать. Ноги отказывали от усталости, позвоночник в пояснице ломило. Вадя тихонько сел рядом. Я ощутил маленькую ладошку на плече.

– У меня есть копилка, – шепотом рассказал Вадик. – Там хватит на несколько обедов. Давай, когда ты поспишь, мы пойдем к метро и что-нибудь купим? Беляш или чебурек.

– Давай, Вадь, – от усталости я готов был согласиться на все. – Спасибо.

Я, засыпая, думал о сочном чебуреке и о том, где же побыстрее достать денег.

***

Уже смеркалось, когда я проснулся и расходился после дежурства и мы с Вадиком вышли к метро. Ларек, где продавались чебуреки, работал до восьми, и мы успели почти перед самым закрытием. Чебуреки уже остыли, но все равно были вкусными. Вадя выложил сто сорок рублей – по семьдесят за каждый – из копилки и с удовлетворенной гордостью протянул его мне.

– Приятного аппетита.

Мы уселись на перила, отгораживавшие тротуар от газона, неподалеку от ларька и метро. Вадик весь обляпался, я вытер его салфеткой, чтобы убрать хотя бы часть жира и потом отстирать футболочку на руках. Но новую все равно не купить, поэтому иногда сын ходил в застиранном, с пятнами и рваном. Он говорил, что смеялись в школе.

– Игорь? – я поднял взгляд, замерев с куском чебурека во рту. Напротив, надменно возвышаясь, стояла Николь. Кудрявые темные волосы, собранные в высокий хвост, лежали на плечах, а на открытых ключицах, намазанных мелкими блестками, играло солнце. И как ей не холодно? Погода в начале июня радовала, но не настолько.

– Привет, Николь, – я, прожевав, попытался улыбнуться. – Как дела?

– С работы еду, – она улыбнулась и, предвещая дальнейшие вопросы, добавила: – У меня ученик недалеко живет. Совмещаю с учебой. А ты как тут…

– Вон мой дом, – я махнул в сторону панелек. – Мы тут живем. Это Вадик, ты, наверное, о нем слышала.

Она молча кивнула, осмотрела нас от макушки и до стоптанных кроссовок. Мгновенно стало неловко. Вадик даже с перил сполз и застегнул куртку, пряча жирное пятно на футболке.

– Раз уж мы встретились, поговорим?

Мне не хотелось с ней вступать в диалог. Я знал, что она скажет. То, что говорили все вокруг: молчаливо доносила Наталья Петровна, открыто сказал Антон Павлович, не скрывала своих громких мыслей и Николь. Поднявшись с перил, я выкинул салфетку от чебурека в ближайшую урну и попросил Вадика подождать. Мы пошли в сторону метро, я надеялся, что, когда мы дойдем до станции, Николь избавит меня от своего присутствия.

– Николь…

– Просто Ники, – поправила она, дернув плечиком, с которого спала расстегнутая джинсовка, и стали видны не только ключицы. – Лу по тебе с ума сходит, это не секрет. Но мы все переживаем за нее, Игорь.

– Знаю все твои слова наперед, – перебил я. – Не богат, не знаменит и не престижен. Что там еще в песне было?

– Не ерничай, – одернула она. – Дело даже не в том, что ты бедный. Ты… сумасбродный, Игорь. Помешанный на своей работе. У тебя есть ребенок. Ты ни черта не зарабатываешь, не хочешь уходить в частную клинику.

– Мы собрались пожениться… Она согласилась.

– Классно. А свадьбу вы на что играть будете? С шеи своих предков переедешь на шею ее родителей?

Захотелось вцепиться ей в шею и сломать блестящую ключицу. Побольнее, до птичьего визга. Запихнув руки в карманы поглубже, чтобы подавить внезапный прилив агрессии, я шумно выдохнул. Николь продолжала говорить, что мне нечего дать Лу.

– Я могу дать ей любовь. Столько, блядь, любви, сколько не даст ни один из тех, кого выберет ей папаша, – внезапно ощетинился я. – А ты все деньгами меряешь. Одни баксы и нули в глазах. Смотреть противно.

– Удобно обвинять меня в меркантильности и не иметь ничего за душой. Просто других аргументов нет, да?

– Чего ты хочешь?

– Честно? Чтобы ты оставил ее в покое. Дал возможность нормально учиться. Ты же не знаешь, что она чуть не завалила сессию? Что каждый день встает в шесть, чтобы приготовить тебе обеды на работу? Что готова стать матерью для чужого ребенка?

– Мы не обсуждали… – я растерялся. – Она не говорила!

– А ты и не интересовался, да? – она хмыкнула и достала из маленькой кожаной сумочки проездной. – Вот она, твоя любовь. Односторонняя. Как игра в одни ворота.

Я довел ее до дверей Чертановской и, развернувшись, пошел прочь. Слушать ее, видеть, ощущать рядом присутствие больше не мог, Николь разбередила внутри мерзкий гнилостный омут, оставив на растерзание мыслям, и села в дребезжащий поезд. А что, если я правда – не то, что надо?

Вадик сидел на том же месте, доев чебурек. Почти стемнело, людей на набережной стало в несколько раз меньше, и я молча плюхнулся рядом. Домой идти не хотелось, в панельках уже зажигался свет. Я сидел и представлял, что сейчас где-то далеко Лу готовилась ко сну, оттирала от масляной краски руки, собирала рюкзак на очередной экзамен. Может, даже читала – я недавно отдал ей «Похороните меня за плинтусом», и она говорила, что начала. Может, пила какао, случайно собирая верхней губой молочную пенку и смешно улыбаясь родителям. Может, планировала завтра пойти с Николь в кино. Я весь продрог, пока думал, но снял куртку и накинул ее на сына.

– Мы будем ночевать на улице? – еле слышно спросил он.

Внезапно запиликал телефон. Мать. Скинув вызов, я не стал отвечать, чувствуя только прогорклое раздражение и обиду.

– Что-нибудь придумаем, – пообещал я, потянув его к метро. Вадик крепко сжимал мою руку. Толпы уже не было, но он все равно боялся потеряться. На остатки от копилки мы купили два жетона, но я не представлял, куда ехать. Хоть в метро спи.

– Что придумаем, пап? – Вадик нервно теребил мои пальцы. – Куда мы едем?

– К дяде Витале, – нашелся я. – Помнишь такого?

Вадик не помнил, но ответ, что мы садимся в поезд до четко определенной точки, а не просто так, наобум, его успокоил. Виталька, съехав от отца-академика, жил на Замоскворецкой линии, и добираться до него было долго. Вадик успел и задремать, пока поезд, стуча колесами, трясся по рельсам. Я расслабиться не мог – из головы не выходили слова Николь и вместе с ними Лу. Ее образ застыл, и мне на секунду показалось, что она сейчас, на следующей станции зайдет в поезд, улыбнется, и на щеках появятся ямочки. Зайдет в поезд и скажет, что все будет хорошо. Мы – вместе, и значит, так будет всегда.

Но она не пришла. Лу, невыносимо далекая, как созвездие Кассиопеи, была дома, рядом с родителями, в тепле и уюте. Меня же уносил поезд в ночной город без понимания того, как быть дальше. Капкан захлопнулся, и, чтобы спастись, предстояло отгрызть себе лапу.

– Почти приехали, – прошептал я, приобняв Вадика за плечи. – Вставай, родной, выходить на следующей.

На выходе из метро сразу обдало холодным воздухом, и Вадик посильнее закутался в мою джинсовку. В футболке стало совсем зябко, я поежился от колкого ветерка и обрадовался, что от станции до Витальки идти недалеко. Я условно помнил, где находился его дом, номер квартиры и этаж. Вадик еле успевал за мной, а я торопился, подгоняемый ветром и желанием подремать: после смены до сих пор не отошел. Может, было бы и легче, если бы помимо работы в больнице я не готовился бы к экзаменам в ординатуре, назначенным на конец июня. Оставалось немного до свободы от учебы. Немного до того, чтобы гордо зваться врачом, а не просто студентом-ординатором.

– Мы скоро? – канючил Вадим, сжимая мою руку.

– Почти пришли, – соврал я, сворачивая в переулок, чтобы сократить дорогу. По дворам было быстрее.

Наконец, из-за массивных крон деревьев показался знакомый дом, стоящий чуть дальше центральной улицы этого района. Неприметный, но красивый, он ничем не отличался от соседних, но я запомнил эту кремовую окраску и расположение торцом к пешеходам. Первый подъезд, четвертый этаж. Я замер на площадке перед дверью, боясь нажать на звонок. Но пришлось. Звук отчетливо раздался в квартире, но шаги за этим не последовали.

«Блядь, неужели не дома? – подумал я, коря себя за то, что сначала не додумался позвонить. – Куда он мог податься?»

Вадик присел на ступеньки, устало прислонившись кудрявой головой к металлическим покрашенным перилам. Я продолжал давить на звонок, думая, что Виталька мог беспробудно спать, но даже спустя несколько минут бесплодных попыток никто не откликнулся.

– Кажется, дяди Витали нет, – сонно пробормотал Вадик.

Достав телефон, я набрал его номер. Виталька ответил почти сразу, явно удивленный поздним звонком.

– Игореха? Что случилось? Ты решил скрасить мое дежурство своим великолепным, несравненным появлением и…

– Хватит, а, – я не дал ему договорить. – Блядь, ты на дежурстве… А мы рассчитывали, что получится у тебя переночевать. Стоим вот под дверью.

– С дома, что ли, свалил?

Мрачно помолчав, я вздохнул:

– Неважно. Ладно, плевать, тебя все равно нет.

– Так приезжайте в больницу! – почти сразу нашелся он. – Вадика накормим и уложим в ординаторской, тебе тоже местечко поспать найдем. У нас в кардиологии поприличнее, чем в этой вашей неотложке…

– Ты на неотложку не гони, – я улыбнулся. – Едем. Скоро будем, тут недалеко.

Метро еще работало. Мы опять спустились вниз, на станцию, потратив еще часть Вадиковой копилки. Он еле плелся, спал на ходу, но даже не ныл и не канючил. Поезд опять трясся, стучал, иногда раздававшийся скрежет мешал сосредоточиться на мыслях, а Вадик, сопящий на моих коленях, боязливо дергался и просыпался.

Больница – ставшая домом, роднее, чем квартира на Чертановской, моей альма-матер, – стояла непоколебимо и твердо. Сейчас даже не раздражали визжащие сирены скорой, курившие студенты-практиканты в смешных тапочках у крыльца больницы, сновавшие по холлу медсестры.

– Игорь Саныч, ты ж не дежурный, – меня удивленно встретила Наташа. – Чего тут делаешь?

– Пойду в кардиологию. К Витальке нужно подняться. Сможешь найти Вадику палату и уложить его поспать?

Наташа протянула к сыну руки, и он доверчиво вложил свою ладошку в ее. Он, неизбалованный лаской, часто шел в руки к незнакомым, доброжелательным, готовым поделиться любовью и заботой. Наташа как раз казалась такой. Они скрылись за углом, и я свернул на лестницу. Виталька ждал в ординаторской. Даже в чужом отделении я ориентировался прекрасно, без лишних заминок нашел кабинет.

Кроме дежурного Витальки там никого не было. Оно и к лучшему.

– Кофе? – он пододвинул ко мне чашку с ароматным напитком, и я жадно глотнул, обжигая десны.

– Спасибо, – поблагодарил я, откинувшись на мягкую спинку металлического неудобного стула. Здесь ординаторская выглядела поуютнее, чем у нас. У каждого врача имелся небольшой шкафчик для личных вещей, а в углу даже стояла закрытая ширмой софа для сна.

Мы с Виталькой помолчали.

– Помнишь, ты про контракт говорил? Ну, на Север. Таймыр, кажется. Для врачей.

Виталька явно растерялся от внезапной смены темы: он чуть нахмурился и склонил голову набок. Его лицо – овальное и плоское – вытянулось еще больше в немом удивлении. Затормозив с ответом, он поднялся и щелкнул чайником. Может, лишь для того, чтобы сгладить возникшую паузу и собраться с ответом.

– Помню, но, слушай, это дурацкая идея. Я так просто брякнул тогда, потому что предложили. Нафиг оно тебе надо? Вот-вот ординатуру закончишь.

– И зарабатывать больше тридцатки поначалу не буду. Нам не хватит, – пояснил я. – Они перестали кормить Вадика. Зажали ему, суки, тарелку перловки.

Хлопнула дверца маленького холодильника, и Виталька поставил передо мной бутерброды – чуть заветренные, явно вчерашние. Но я был таким голодным, что накинулся на них сразу, даже икнув от еды всухомятку. Виталька подлил кофе. Внутри от еды и горячего напитка потеплело, уже не бросало в мелкий озноб.

– Что там по оплате?

– Ну, вроде как разовая выплата сразу и очень хорошая зарплата. Надбавки всякие, – пробормотал Виталик, почесав затылок. – Неплохие деньги, но условия труда – сам понимаешь. Врагу не пожелаешь…

Задумавшись, я впихнул в себя последний кусок бутерброда, с трудом сглотнул сухой кусок хлеба и кивнул. Скорее самому себе, нежели в ответ на Виталькины слова. Мысли в голове всплыли все сразу, как дохлые рыбы, серебристым чешуйчатым пузом кверху. Лу в центре – та, которой я никогда не буду достоин, для которой я – не то. Но, поработав там, у меня был шанс обеспечить нам лучшее будущее. Спасти Вадика от бедности и кормить его вкусной едой, а не тарелкой перловки.

– Я хочу подписать контракт.