Клуб грязных девчонок

САРА

Оуе, chica, что я делаю? Ведь знаю же, что нельзя пускать сюда Элизабет. Но она просила так отчаянно. Я понимаю, что нужна ей. Ведь нельзя же забыть о десяти годах дружбы только потому, что этого требует муж! Я и не собираюсь. Но мне необходимо время, чтобы все обсудить с Роберто – надо убедиться, что он не выкинет какую-нибудь глупость. С ним не расслабишься. Элизабет в моем доме. Скоро закончатся уроки. Я не хочу, чтобы мальчики увидели ее здесь и рассказали отцу. Придется искать новый способ купить их молчание – конфеты уже не срабатывают.

Вилма протирает одно и то же место на игровом мониторе ребят и прислушивается к моему разговору с Элизабет. Она поворчит, но не продаст. Вилма верна мне, а не Роберто.

Элизабет сидит на непомерно пухлой подушке кресла в телевизионной и пьет кофе, который подала ей Вилма. Когда она подносит чашку ко рту, ее изящная рука с длинными, тонкими пальцами дрожит. А ставя чашку на блюдце, каждый раз звякает фарфором. Смотрит на безукоризненно чистый бежевый ковер, кашляет, словно собирается что-то сказать, и замирает.

– Лиз, – говорю я. – Fijate. Мне безразлично, с кем ты спишь. Действительно все равно.

– Правда?

– Конечно. Ты что, принимаешь меня за идиотку? Уверяю тебя, мне без разницы. Но Роберто не желает, чтобы я встречалась с тобой. Он думает… он думает… – Яне сумела закончить мысль. Мычала и крутила пальцами, будто вращала стакан с воображаемым напитком. – Ну, ты понимаешь, я и ты… мы с тобой.

В противоположном углу топталась и вздыхала Вилма.

– Он думает, что мы с тобой любовницы? – рассмеялась Элизабет. Я заметила, как напряженно Вилма вздернула плечи. Поминутно вздыхая, она перешла к стереосистеме. Тоже мне соглядатай.

– Да, именно так он и думает. – Вилма покачала головой, а Элизабет продолжала смеяться. – Слушай, – возмутилась я, – что в этом смешного? Я что, очень страшная? Я была бы вполне нормальной любовницей. Великолепной любовницей, tu sabes.[139]

– Не сомневаюсь, – хмыкнула Элизабет. – Но, честно говоря, я никогда не смотрела на тебя с этой точки зрения. Никогда.

– Господи, – прошептала по-испански Вилма и укоризненно посмотрела на меня.

– Тебя никогда не тянуло ко мне? – удивилась я. Признаться, chica, я ощутила разочарование. Почему она не находит меня привлекательной? Что, я какой-нибудь монстр? Можно было бы сказать Вилме, чтобы она прекратила уборку, но я шокировала ее, и это забавляло меня.

– Извини, Сарита, – пылко проговорила Элизабет. – Ты… не мой тип.

– А кто твой тип? – обиженно нахмурилась я, хотя совсем не была уверена, что хочу знать ответ. Она застенчиво улыбнулась. – Кто-нибудь из sucias? – настаивала я. Элизабет едва заметно кивнула. – Не может быть! – воскликнула я. – Подожди, dejame ver, дай-ка я догадаюсь. – Я немного подумала. У Ребекки самые короткие волосы. Кажется, лесбиянки чаще всего с короткой стрижкой. – Ребекка.

– Холодно.

– Тогда кто?

– Лорен.

На этот раз рассмеялась я:

– Лорен? Сумасшедшая Лорен? Которая пишет в газете, каково быть цветущим всходом? Сопо, chica, pero tas loca[140]. Я в тысячу раз красивее. Soy la mas bellisima de las sucias.[141]

Лиз рассмеялась:

– Согласна. Будь по-твоему.

– Olvidate, chica[142]. Ты же понимаешь, я шучу. Лорен – симпатичная женщина. Сумасшедшая, но приятная. Просто с таким свихом, чтобы… – Я запнулась, понимая, что обижаю Элизабет.

– Ничего, ничего, – успокоила она меня.

– И давно ли ты испытываешь к ней такие чувства?

Лиз вспыхнула. Она походила на школьницу: колени плотно сжаты, губы надуты.

– Давно.

Мы дружно рассмеялись. Вилма предостерегающе посмотрела на меня.

– Ты притворяешься, что не понимаешь по-английски, мам, – сказала я ей по-испански. – Но если то, что мы говорим, слишком откровенно для твоей утонченной натуры, есть другие комнаты, где можно вытирать пыль.

Вилма поморщилась и, не говоря ни слова, вышла.

– Ты сказала ей? – спросила я Элизабет, чувствуя себя настоящей сплетницей.

– Кому, Вилме? – изумилась та.

– Да нет, глупышка, не Вилме – Лорен.

– Нет, нет, нет, никогда!

– Можно, я скажу ей? – Мне так хотелось посмотреть на лицо Лорен, когда она узнает эту новость. Она все раздувает, ей нравится, когда ее разъедает изнутри. Была бы для Лорен хорошая вздрючка. Забавно.

– Буду признательна тебе, если ты не сделаешь этого.

– Как знать. Не исключено, что она оценит.

– Ни в коем случае. Я серьезно – не надо.

– Ну вот, удовольствие побоку.

– Вот именно, удовольствие – удовольствие в том, что я не получу хорошее место на национальном канале, поскольку Руперт не любит геев. Удовольствие в том, что я бегу сломя голову от ненормальных репортеров. Вот в чем мое удовольствие.

– Слушай, – возразила я, – а ты не думаешь, что в этом есть поэтическая справедливость: к чему стремишься, то и получаешь – популярная ведущая и репортеры внезапно становятся предметом новостей.

– Интересная мысль, – согласилась Лиз. – Эта точка зрения не приходила мне в голову.

От запаха кофе меня затошнило. Доктор Фиск обещала, что к четвертому месяцу утренние недомогания пройдут, но ничего подобного. Я постоянно испытывала голод, но, кроме вафель и орехового масла, в меня ничего не лезло. Дурнота усилилась. Хорошо одно: это означало, что у меня родится девочка. Глаза слипались. Мне захотелось свернуться и спать тысячу лет. Силы и терпение покинули меня.

– Cono, mujer, que lo que tu 'tas pensando, eh[143]? – прикрикнула я на Элизабет. Та вздрогнула и пролила кофе на обивку стула с цветочным рисунком. – Тебе надо выйти из «Христианства для детей» и заняться собственной жизнью. Пусть там остаются накрашенные особы с фальшивыми ресницами. Откровенно говоря, не понимаю, почему ты до сих пор не сделала этого. Окажи себе любезность – найди какое-нибудь иное поле для благотворительности.

– Не могу, – ответила она, затирая капли рукавом.

– Что значит «не могу»? Должна! Выйди из-под идиотского христианского радара и подожди, пока все уляжется. Невелика наука.

– Если я так поступлю, Сара, меня победят. Неужели ты не понимаешь? В таком случае я признаю, что добрая христианка не может быть лесбиянкой. А я считаю, что это не так. Совсем не так. Думаю, Бог не совершает ошибок и я – земное воплощение Его совершенства.

– А никогда не подумывала перейти в иудаизм? У нас есть раввины лесбиянок.

– Ты же знаешь, я воспитана с Христом и не могу превратиться в еврейку.

– Христос и был евреем.

– Не стоит залезать в эти дебри.

– Не стоит так не стоит. Вилма! – позвала я, вызволяя служанку из ссылки, где она ничего не могла подслушивать. – У нас тут пятно.

Вилма тут же явилась с тряпкой, ведром, моющими средствами и навострила уши. Элизабет поднялась со стула и села скрестив ноги на ковер рядом с кофейным столиком.

– Ты погубишь свое здоровье, если станешь зацикливаться на этой глупости. – Я перешла на испанский, которым мы чаще всего пользовались между собой. Элизабет не сводила глаз со своих кроссовок. Вилма с бесстрастным лицом притворялась, что ничего не слышит. Шумная женщина. – Самое лучшее, что ты можешь сделать, – отдалиться от всех, кто старается уязвить тебя. Не забывай, они не знают тебя так, как твои подруги. Пишут всякую чушь, поскольку больше ни на что не способны. Наверное, долгие годы завидовали и теперь радуются, что ты не получишь хорошего места, о котором они сами всю жизнь мечтали. Репортеры – злобные, мелкие людишки. Не позволяй себя достать. Заботься о собственном счастье.

Лиз посмотрела на меня и нахмурилась:

– Ты не та, с кем я могу разговаривать.

– Ella tiene razon[144], – вставила, не оборачиваясь, Вилма. – Слушай ее, Сарита.

Я обиделась. Они, конечно, правы. Только все это касалось не меня. Все это касалось Лиз.

– Лучше бы я ничего этого не говорила, – пробормотала я. – Все не так плохо, как ты считаешь.

Вилма сверкнула на меня глазами и продолжила уборку.

– Правильно. Ты ведь просто… бестактная? Так? Ты сама всем так объясняешь?

Я поджала под себя на диване ноги, словно желая оборониться от правды в ее словах. И втянула в себя живот под синим свитером, чтобы скрыть располневшую талию и все синяки и царапины.

– Ты разбила мне сердце, – заявила я. – Не могла себе представить, что все эти годы ты пялила женщин.

– Я не пялила. Пялят мужчины.

– Невелика разница.

– Я их любила. Я любила женщин. И пожалуйста, не надо пошлить.

– Извини, но я в самом деле обижена. Неужели ты мне настолько не доверяла, что не хотела признаться?

– Сара, – начала она виноватым тоном, – не доверяла не тебе, а себе самой. Очень дол го не могла осознать, как обстоят дела. Ты что, не понимаешь? До сих пор не могу до конца поверить.

– Это я не могу поверить. Всегда считала, что лесбиянки отвратительны. А ты такая женственная, такая миловидная.

В ответ Элизабет произнесла всего одно слово:

– Mitos. Мифы.

Лиз выглядела как обычно, только под глазами у нее я заметила синяки от усталости. Она была измотанной, грустной и одинокой. Я не могла поверить, что Лиз пришла. Не могла поверить, что она одна из… тех. Попыталась представить ее с женщиной, но мне не удалось.

– И какие это вызывает ощущения? – спросила я.

– Что именно?

– Спать с женщиной.

– Не знаю, как ответить на твой вопрос. Все люди разные.

– Меня всегда все интересовало. Естественное любопытство.

– Угу.

– Готова спорить, женщина удовлетворяет гораздо лучше, чем мужчина.

– Не знаю, Сара. Все зависит от человека.

– Ну что ж, ясно. Извини, что несу околесицу. Не знаю, что сказать. Жаль, что ты так мало доверяла мне. Тебе следовало сказать мне.

– Я не знала, как ты отнесешься к этому.

– Как и ко всему остальному. Я же не доктор Лора.

– Я этого не утверждаю. Просто проявляла осмотрительность – слишком много поставлено на карту.

– И все-таки жаль, что не сказала. Вот что изменилось между нами: я тебе больше не верю, как прежде.

– Но я все та же. – Элизабет ударила себя ладонью в грудь. – Ничего не изменилось.

– Нет. Изменилось все. Для тебя. Я считаю, тебе лучше уйти из твоей организации. И может быть, с работы. Люди ненормальные, Лиз. Скажу тебе всего два слова: Мэтью Шепард.

Она покачала головой:

– Думаю, все не так плохо. Рассуди здраво: есть очень много людей с пониманием.

Протирая кофейный столик, Вилма сочувственно покосилась на меня.

– Ты уверена, что лесбиянка?

– Кажется, да.

– Тогда живи как лесбиянка. – Я не верила собственным ушам: неужели я советую это Лиз? – Гордись тем, что ты есть, mi vida. Посылай всех к черту. Наслаждайся вниманием. Вспоминай о знакомых геях и лесбиянках, которые радуются своему положению.

– Готова заключить сделку, – ответила Элизабет.

– Какую?

– Готова гордиться собой как лесбиянкой, если ты уйдешь от Роберто. Ведь он не изменится – ты прекрасно это понимаешь.

– Ты забыла: мы говорим не обо мне.

– А почему бы и нет? Давай поговорим о тебе.

Вилма принесла поднос с сыром и крекерами, и запах еды послал в мой мозг рвотный сигнал. Я вскочила, выбежала в ванную, но не успела закрыть за собой дверь. Даже не успела добежать до унитаза: желтая масса с комками вафель забрызгала зеленые плитки пола, встроенный в столик умывальник и крышку сиденья.

Встревоженная Лиз поспешила за мной и остановилась на пороге.

– Господи, Сарита, ты заболела?

Я оперлась об унитаз и повернула голову. Элизабет показалась мне очень красивой. Как же это возможно? Будь я также привлекательна, сделала бы так, чтобы каждый мужчина на свете хотел меня. Живот снова свело спазмом, и я наклонилась над унитазом. На этот раз рвота угодила куда надо. Я долго давилась, хотя во мне ничего не осталось. Во рту ощущалась сухость и горечь, зубы словно истончились и покрылись коростой.

– Тебе надо в больницу.

– Отвали, – ответила я. – Исчезни. – Я не блевала в присутствии Элизабет с первого курса, когда мы вместе напивались до бесчувствия. Но теперь предпочитала давиться в уединении.

– Ты в самом деле больна. Извини, я не знала.

– Я в порядке, – прохрипела я. Дернула цепочку нарочито допотопного туалета и, перебравшись к раковине, вытерла рвоту туалетной бумагой, прополоскала рот, умылась холодной водой и промакнула лицо бежевым египетским полотенцем из хлопка. – В порядке. – Я посмотрела на нее в зеркало. – Меня воротит от всего этого.

– Ты хочешь сказать, тебя тошнит от того, что происходит со мной?

– Да. – Я оттолкнул а Л из и вернулась в телевизионную. Вилма с ведром и тряпкой дежурила, словно часовой, у входа в ванную. Она не подняла глаз ни на меня, ни на Элизабет.

Лиз поспешила за мной, а я услышала, как Вилма пустила воду в ванной и стала прибирать за мной грязь. Добрая старая Вилма.

– Извини, Сара, – повторила Лиз. Ее руки порхали возле лица. Вот что нас так близко свело – латиноамериканская манера наших споров. – Мне следовало быть с тобой откровенной. – Она похлопывала ладонью по тыльной стороне другой руки. – Мне жаль, что это так на тебя подействовало. Я взрослая девочка. Сумею справиться сама. То, что ты приняла меня, гораздо важнее всего, что думают обо мне на студии.

Я взглянула на мерцающие цифровые часы. Мальчики с минуты на минуту явятся из школы; тогда они захотят соевого молока, печенья из натуральной муки и начнут рассказывать, какую им задали домашнюю работу. Я не хотела, чтобы они увидели в доме Лиз.

– Тебе пора, – сказала я.

– Почему? – удивилась Элизабет.

– Из-за Роберто. Мы останемся с тобой подругами, но мне нужно время, чтобы приучить его к мысли о тебе. Он всерьез рассердился.

– Роберто рассердился из-за того, что я лесбиянка?

– Он так сказал. Назвал тебя извращенкой и все такое. Глупость, не расстраивайся. Но я не хочу, чтобы сыновья застали тебя здесь. Роберто подозревает, что у нас с тобой роман. Que locura, te lo digo[145]. Что это ему взбрело в голову?

– Сара. – Элизабет подсела ко мне и заглянула в глаза.

– Что? – спросила я. – Почему ты так смотришь на меня?

– Я давно должна была тебе кое-что сказать.

Я подавила новый приступ дурноты. Догадалась, что у нее на уме.

– Не надо. Не уверена, что хочу это слышать.

– Тебе следует знать.

Мы долго не сводили друг с друга глаз.

– Следует знать, потому что от него исходит настоящая опасность.

– Продолжай. – Я напряглась.

– Помнишь, студентками мы все вместе ездили на весенние каникулы в Канкун: я, ты, Роберто, мой тогдашний знакомый Джералд, Лорен и еще один парень, не помню, как его звали.

– Альберто. Угреватый.

– Точно. У него навалом прыщей.

– Помню. Разве такое путешествие забудешь?

– Ну вот. – Лиз глубоко вздохнула. – Был день, когда мы занимались нырянием, но у тебя что-то приключилось с оборудованием, и ты захотела остаться в лодке. Помнишь?

– Да, ответила, что предпочитаю кубинское ныряние с жемчужинами на берегу.

– Так вот, мы были на коралловом рифе, и Роберто, – Элизабет запнулась, – Роберто подплыл ко мне и коснулся меня под водой.

– Что значит коснулся? – возмутилась я.

– То и значит. Провел рукой по спине и положил на задницу.

– Не может быть!

– Вот и может.

– Его, наверное, прибило к тебе течением.

– Помилосердствуй, Сара!

– И что же ты предприняла?

– Мы были на мелководье; я отвела его руку и спросила, что он делает.

– А Роберто?

– Ответил, что это естественное побуждение мужчины.

– Как глупо! Роберто никогда бы не сморозил подобной глупости.

– Но именно это он и сказал.

– Мы были молоды, его поступок ничего не значит. – Я не верила собственным ушам: неужели я способна произносить такие идиотские слова?

– Это случилось давным-давно, Сарита. Но с тех пор он продолжает поглядывать на меня.

– Ну и что? Разве смотреть – преступление? На тебя все заглядываются.

– Я подумала, может, поэтому он так рассердился. И, судя по тому, что ты рассказываешь, положение только ухудшается. Роберто совсем не святой – ничего подобного. И совершенно тебе не нужен.

– Иногда я ненавижу его.

– Немудрено. Но только не за то, что он приставал ко мне. Ты должна ненавидеть его за то, что он творит с тобой.

Я посмотрела на часы. Няня въезжала на моей машине на подъездную аллею.

– Тебе пора уходить, Лиз. Немедленно.

– Я сочувствую тебе, Сара. – Элизабет обняла меня, я ответила на объятие, оттолкнула ее, обняла опять.

– Иди. Мы еще поговорим.

– Хорошо. – В уголке ее глаза показалась слеза и побежала по щеке. – Я боюсь.

– Сыновья возвращаются. Не хочу, чтобы они столкнулись с тобой.

– Сара, почему ты такая вредная? Мне нравятся твои мальчики, и я им нравлюсь.

– Боюсь, они расскажут отцу, что ты была здесь. Он убьет меня, Лиз.

– Полагаешь, Роберто способен зайти так далеко?

– Это так говорится, carino.

– Не только говорится. Ты знаешь, он способен забить тебя до смерти.

Вилма просунула голову в дверь и спросила, не нужно ли мне что-нибудь.

– Чего-нибудь солененького и Севен-Ап, – ответилая.

– Солененького и Севен-Ап? – улыбнулась сквозь слезы Элизабет, подбирая кошелек и ключи. – Ты снова в положении, Сара. Только не лги мне. Я всегда чувствую, когда ты лжешь.

– Ты должна оставить работу, – сказала я. – И благотворительность. Есть масса других благотворительных организаций. И другую работу найдешь.

– Точно! – улыбнулась Лиз и снова обняла меня. – Ты опять беременна.

– Только никому не говори, – прошептала я:

– Ни словечка! Поздравляю, mi amor.[146]

– Иначе я решу, что я – твой тип.

Я громко чмокнула ее в щеку. Элизабет рассмеялась.

– Nos vamos, chica.[147]

– Я тебе позвоню. Береги себя там.

– И ты береги себя здесь, – ответила Лиз, накидывая в прихожей мужскую куртку.

Я проводила ее до дверей. Лиз остановилась на верхней ступеньке, повернулась и хотела что-то сказать, но в это время я услышала, как на кухню из гаража вбежали сыновья, и захлопнула створку перед ее носом.

Потом поплелась наверх, в спальню, и рухнула на кровать невероятных размеров. Что это: моральное истощение из-за беременности? Или потому, что пришлось признать: моя лучшая подруга – одна из этих? Или потому, что подтвердилось то, что я давно чувствовала, – Роберто влюблен в Элизабет?

Появилась Вилма и принесла на подносе крекеры и содовую.

– Поставь здесь, – сказала я, вытирая слезы. Она не шелохнулась.

– Что такое? – спросила я.

– Вам надо что-нибудь поесть. Вы плохо выглядите.

– Не могу ничего есть, – всхлипнула я. – Мое сердце разбито.

Вилма села подле меня на кровать и взяла в свои опытные руки стакан с содовой. От напитка у меня закружилась голова. Она поднесла к моим губам крекер:

– Поешьте. Ребенку нужно, чтобы вы были сильной.

– Ты знаешь? – удивилась я. Вилма едва заметно кивнула:

– Конечно, Сарита. Ешьте.

Радуясь, что Вилма снова называет меня Саритой, я откусила кусочек крекера. А когда закончила, она скормила мне еще два. И заставила выпить содовую.

– Как ты узнала?

Старая служанка положила руку на сердце:

– Я все чувствую. А теперь отдохните. Волнения вредны для ребенка.

Вилма, как во времена моего детства, поцеловала меня в макушку и вышла из комнаты. Минут пять я рыдала в скомканное красное фланелевое одеяло, а потом в спальню со всей мальчишеской энергией ворвались Сет и Иона. Забрались на кровать. Иона откинул мне своими маленькими ручонками волосы со лба и спросил, в чем дело. А Сет ударил себя в грудь, как Тарзан, и изобразил дикий прыжок с постели на пол. Я ответила, что маме нездоровится, что у нее бо-бо, но вообще все в порядке.

– А папа дома? – спросил Иона. – Это он тебе сделал бо-бо? Иногда я не люблю его.

– Его нет, – ответила я. – Но не надо так говорить. – Потом обняла сыновей и спросила, как прошел день.

– Ты слышала, что тетя Лиз – лебянка? – спросил Сет, тараша глаза и в притворном ужасе хлопая себя по щекам, как Маколей Калкин в идиотском кино.

– Тсс… – погрозил ему брат.

– Кто тебе это сказал? – испуганно спросила я. Неужели Сет заметил Элизабет? Господи, не может быть! Только бы он ничего не сказал отцу!

– Эндрю Лепински.

– Эндрю Лепински мама должна промыть мылом рот, потому что все это – неправда. Не произносите больше в нашем доме подобных слов.

Мы еще поговорили о школе, а затем я отправила детей вниз к Шарон и Вилме перекусить. Никогда я не отстранялась настолько от сыновей. Но теперь не могла справиться с собой – все валилось из рук. И еще – я не любила плакать при них.

Роберто пришел домой с работы в хорошем настроении. Из прихожей донесся его бодрый голос.

– Выиграл дело, amorcito[148]! – крикнул он и начал насвистывать мотив.

– Felicidades![149] – ответила я. Слава Богу, в доме хоть одна хорошая новость. Пригладила волосы, стерла поплывшую с глаз краску и, как добропорядочная жена, вышла на верхнюю площадку лестницы. Не хотела, чтобы Роберто узнал, что мне рассказали про Канкун. Никогда не упомяну об этом. Господи, дай мне силы. Муж, пританцовывая, протянул мне навстречу руки. И я, изображая нетерпение, устремилась вниз по лестнице, вспоминая по пути Джинджер Роджерс[150]. Роберто подхватил меня на руки, смеясь, закружил, отнес на кухню и там поставил на пол.

– Прекрасно выглядишь, – заметил муж. – Ты всегда выглядишь лучше, когда я выигрываю дело.

Вилма неодобрительно хмурилась, уставясь в кастрюлю на плите. Роберто не заметил этого и начал шутить с ней, пока она готовила обед: кошерное кубинское мясо с луком рисом бобами и бананами.

– Бесподобный аромат! – Он похлопал ее по спине. Нависая сзади, погрузил вилку в фасоль и снял пробу. Поцеловал кончики пальцев и повторил: – Бесподобно!

– Извини, дорогой, – улыбнулась я. – Мне надо сделать пи-пи. – Запах поджариваемого мяса снова погнал меня в ванную. Я закрыла за собой дверь и пустила воду, чтобы муж не услышал, какие звуки я издаю над унитазом.

Почувствовав себя немного лучше, я отправилась на поиски Роберто и сыновей и нашла их в телевизионной. Муж скакал на четвереньках по ковру, у него на спине восседал Сет, а Иона сидел в стороне и взирал на них серьезными глазами.

– Что вы творите, глупые дети? – спросила я.

– Неужели не понимаешь? – удивился Роберто. – Мы ковбои и индейцы. У меня потрясающие сыновья. Olvidalo?[151]

Я опустилась на диван; Иона уселся ко мне на колени, дотронулся до моих губ и озабоченно нахмурился:

– Ты хорошо себя чувствуешь, мамочка?

– Конечно, – солгала я. – Иди поиграй с отцом.

– Это обязательно?

– Иона, ты что? – Я ссадила мальчика с колен и подтолкнула к Роберто.

Вилма накрыла нам на кухне, а не в столовой, потому что Роберто боялся пропустить местные новости – хотел узнать, скажут ли о его блестящей победе. Он трудился на благо «Фиделити инвестментс», и процесс уже несколько месяцев не сходил со страниц газет и экранов телевизоров.

Мальчики поели и подшучивали друг над другом, а няня удалилась к себе – полазить по Интернету и поговорить со своими подружками в Швейцарии. Я жевала фасоль, пытаясь протолкнуть ее в желудок. Вилма заметила, что мне опять нехорошо, и подала крекеры. А Роберто не обратил на это внимания. Он перемалывал фасоль с открытым ртом. Одной рукой поглаживал живот, а другой, отставленной в сторону, переключал каналы на телевизоре, стоявшем на столе.

После нескольких рекламных роликов начались местные вечерние новости. Я взглянула на экран и не поверила глазам – по телевизору показывали наш дом.

Наш дом!

Объектив скользнул в сторону и задержался на машине Элизабет, стоявшей у нашего подъезда. Репортер объяснял, как «накрыл» ведущую конкурирующей станции, когда она, испугавшись журналистов и приехавших в штат протестующих верующих, невероятно петляя, кинулась в этот фешенебельный дом в Бруклине, неподалеку от Честнат-Хилл.

Роберто выронил пульт, и тот со стуком упал на пол. Кулак мужа опустился на стол.

Репортер сверился с заметками и сообщил, что дом зарегистрирован на имя Роберто Джея Асиса, известного адвоката, занятого в сложном процессе, о чем недавно рассказывалось в новостях.

Репортер добавил, что адвокат женат на старинной приятельнице Круз Саре Бехар.

– Цель приезда осталась неясной, – двусмысленно усмехнулся он. – А сама Лиз Круз, когда мы обратились к ней, отказалась от комментариев.

– Оставьте людей в покое, – сказала она в камеру, закрывая лицо. – Занимайтесь своими делами и не тревожьте эту несчастную семью.

Я вскочила, но не добежала до ванной – меня вырвало на пол в кухне. А Роберто уже вскочил на ноги и, извергая изо рта крошки мяса, обзывал меня всеми словами, какие только мог придумать. Сыновья обнялись и разревелись. Потом Иона вскочил и побежал за мной:

– Мама, мама, не надо!

Но Сети схватил его и потянул под стол:

– Прячься!

Роберто схватил меня за волосы и повернул лицом к себе. Вся кухня провоняла моей рвотой.

– Папа, перестань! – крикнул кто-то из сыновей.

– Что я тебе говорил? – спросил муж, тыча мне пальцем в лицо. – Разве не велел, чтобы ноги этой лесбиянки не было в нашем доме?

– Велел, – проговорила я. – Я не хотела ее впускать, но она все равно вошла. Была очень напугана, сказала, ей некуда больше идти. Извини.

– Ах, ты не хотела ее впускать? И поэтому она оказалась в нашем доме? Потому что ты не хотела ее впускать? – Он швырнул меня на стол. Я инстинктивно закрыла живот и попятилась.

– Пожалуйста, Роберто, не надо.

Вилма и Шарон куда-то сгинули. Раньше Вилма пыталась мне помочь, но я просила ее в таких случаях не вмешиваться. Шарон тоже однажды заступилась за меня, но Роберто сказал ей, что, если она сунется еще раз, он отправит ее в Швейцарию.

– Наш дом! – ревел Роберто. – Теперь наш дом станут связывать с этой женщиной! Представляешь, что это значит для моей карьеры? Ты что, спятила?

Он снова схватил меня за грудки. Я попыталась убежать.

– Так ты спишь с ней? – Лицо Роберто было в сантиметре от моего, руки мяли и терзали свитер.

– Нет! – Я вырвалась и бросилась к двери на задний двор, где вода после последнего зимнего снегопада стекала ритмичными каплями на доски крыльца. Я никогда еще не видела мужа в такой ярости.

– Что у тебя с ней было? – кричал он.

– Ненормальный!

Роберто ударил меня между лопаток так, что мне стало плохо, дыхание перехватило. Я свалилась на плитки пола и поползла в сторону. А он сбивал со стола все, что попадалось под руку: кофеварку, блендер, фарфоровый кувшин в виде кошки, разбившийся рядом с тем местом, где прятались наши сыновья. Настоящий монстр!

Я слышала, как плакали дети.

– Сет, Иона! – позвала я, когда Роберто, стиснув в ладонях мое лицо, крутанул голову и заставил подняться. Я закричала от невыносимой боли. Мальчики. Надо оградить от него мальчиков. – Бегите в комнату к Вилме и запритесь там! Быстрее! – Они послушались и бросились с кухни.

– Все не так, как ты думаешь, – сказала я. – И к тому же не я приставала к Лиз в Канкуне, а ты!

– Что? Что ты сказала? – Лицо Роберто было настолько близко, что я ощущала в его дыхании запах мяса, приправленного луком. Капля его слюны угодила мне в глаз.

– Ты слышал. Я понимаю, что ты влюблен в нее. В этом-то все и дело.

Роберто ударил меня. Я снова вырвалась и, плача, выскочила на крыльцо, в вечернюю холодную тьму. Изо рта выбивался пар. Мой мир разваливался. Температура так понизилась, что тающий снег замерзал и превращался в лед. Роберто с безумными глазами выскочил вслед за мной.

– Кто тебе это сказал? – завопил он.

– Лиз! – Я схватилась за перила, чтобы не упасть. Роберто навалился, вывернул мне руку. Я не могла пошевелиться.

– Что? Что еще она сказала?

– Ничего. – Он освободил мою руку и изо всех сил прижал меня к себе.

– Ничего? – В его глазах стояли слезы. Он просунул мне руку между ног. – А она не рассказала, как трахалась со мной? Что мы делали в гостинице, когда ты ходила на массаж?

– Не верю! – крикнула я.

– Не рассказывала, что мы снова встречались, когда вернулись и ты ездила к матери?

– Прекрати врать!

– Это правда. Так все и было. – Сукин сын улыбался. – Я пялил ее в нашей постели, и ей это нравилось. – Роберто крепко прижался бедрами ко мне. – Нравилось, когда я засаживал ей как можно сильнее, потому что она такая же шлюха, как ты! Неудивительно, что вы лижете друг друга. На этот раз я ударила.

– Carajo![152] Ненавижу тебя! – Роберто перехватил мою руку и вывернул так, что мне показалось, он вывихнул кисть.

– Перестань! – кричала я. Роберто рычал, проклинал, ругался последними словами, а я, всеми силами стараясь не упасть на обледеневших досках крыльца, намертво вцепилась в перила. – Перестань! Я беременна. Мне нельзя падать.

Муж замер и уставился на меня:

– Ты еще и врешь!

– Клянусь, это правда. Иначе отчего я так располнела? Отчего не могу есть? Зачем каждую секунду бегаю в туалет? Потому что меня тошнит, Роберто!

– Неплохая выдумка. Но вранье тебе больше не поможет. Ты поняла, что я сказал?

– Я не лгу. Я беременна. Я ждала нашей годовщины, чтобы сделать тебе сюрприз. Собиралась объявить на следующей неделе, в Аргентине.

Горячие слезы хлынули из моих глаз. Их вид еще больше возбудил Роберто.

– Говори правду, Сара! – Он встряхнул меня. – Это не и фа!

– Я говорю правду: у нас родится девочка.

– Девочка? – Роберто по-прежнему сильно до боли сжимал меня в объятиях, но глаза его обнадеживающе потеплели.

– Пойдем в дом, – предложила я. – Покажу тебе результаты теста на беременность. Я прятала его в шкафу.

– Только не лги!

– А ты не лжешь? Ты правда спал с ней?

– Да, – ответил Роберто.

– Ты любишь ее?

– Любил. Но теперь все прошло. Я люблю тебя, Сарита. И мне невыносима мысль, что вы вместе. Из-за этого я схожу с ума. Большего оскорбления нельзя нанести мужчине. – Он пыхтел и весь раскраснелся.

– Опомнись! Я не лесбиянка. Я твоя жена. Я люблю тебя. Ты мой единственный мужчина. Зачем мы творим такое друг с другом и с нашими детьми? Боже, Роберто, нам нужна профессиональная помощь.

– Ты в самом деле беременна? – Его губы начали растягиваться в нежную улыбку, от которой таяло мое сердце. Я провела ладонью по щеке Роберто. Мне стало жаль его, как всегда после того, как он извинялся.

– Клянусь.

Роберто схватил меня за руку – я думала, чтобы привлечь к своей груди, – но тут я поскользнулась, и время замерло. Я ощутила каждую ступеньку, по которой катилась, – сначала ударилась копчиком, затем перевернулась и стукнулась животом. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь – я пропахала их все и вылетела на лед у крыльца. Что это было: моя неосторожность, или он меня столкнул? Не знаю.

Я не могла пошевелиться – так сильна была боль в спине. Глаза заливала кровь, рот наполнился солоноватой жидкостью. Тоже кровь. Я надеялась, что на этом вес кончится. Но не тут-то было. Роберто, ругаясь, в ужасе бросился ко мне. Я хотела предупредить его, чтобы он был осторожен, но не могла пошевелить языком.

– Что с тобой? – закричал он. – Какого черта ты падаешь с лестницы, если беременна? Хочешь таким образом прикрыть свою ложь?

Боль в промежности возникла внезапно. Отрывистый звук, точно такой же, когда отходят воды и начинаются роды. Только на этот раз на шесть месяцев раньше срока, и притом я ощущала боль во всем теле. Меня парализовало – то ли от страха, то ли от удара. Роберто присел возле меня и, поскольку я не ответила и не пошевелилась, крепко сжал мои щеки.

– Вставай, – прошипел он и, совершенно потеряв разум, снова ударил меня. – Не время играть со мной. Если ты действительно беременна, поднимайся. – Тут он сделал нечто немыслимое: стал снова и снова бить меня в бока. Я почувствовала, как кровь выплескивается судорожными толчками – не моя, ребенка.

«Перестань, Роберто! – вопила я про себя. – Ради всего святого».

Он ударил меня по лицу, и я услышала, как что-то хрустнуло. Сквозь вспышки красных звезд я увидела, как с лестницы на него скатилась Вилма, и заметила блеск кухонного ножа в ее руке.

– Ты убьешь ее, негодяй! – закричала она.

Ее распухшие ноги в гольфах до колен взмыли в воздух. Роберто вздернул Вилму вверх и швырнул на лед. Нож лязгнул по льду.

И это последнее, что я помню.