Когда отступит тьма

Глава 8

Коннор ждал, пока «феррари» Эндрю Стаффорда не скрылся за деревьями. Потом повернулся и поспешил обратно к лачуге.

Он легко бежал трусцой, на поясе позвякивали ключи и наручники, портативная рация негромко потрескивала.

Внезапно у него появилось много вопросов, мало ответов.

Разумеется, он солгал Эндрю. То, что они одновременно приехали к лачуге, было не случайностью. Во время разговора в Грейт-Холле Коннор понял, что Эндрю говорит меньше, чем знает. Поэтому, немного отъехав от дома, остановился, дождался появления «феррари» и последовал за Эндрю до конца пути. Наблюдая за лачугой из подлеска, он точно знал, кто находится в ней.

Его оплошность позволила Эндрю незаметно выскользнуть и подкрасться сзади. За такую беззаботность можно было бы дорого поплатиться. Потому что у Эндрю был «кольт». Коннор видел его выпирающую рукоятку еще до того, как порыв ветра на миг открыл взору оружие.

Похоже, армейский «кольт». Семизарядный. Сорок пятого калибра.

Коннор быстро поднялся на холм, обошел лачугу и остановился у двери. Увидев расщепленный косяк, нисколько не удивился и неторопливо кивнул.

Эндрю утверждал, что нашел дверь открытой. Чушь. Роберт Гаррисон, отшельник, недоверчивый одиночка, вряд ли бросил бы дом незапертым, открытым кому угодно.

Взломанная дверь, прямое свидетельство пребывания Эндрю, по крайней мере давала Коннору законное основание войти в лачугу. Он всегда строго придерживался буквы закона. Временами менее щепетильные коллеги в Нью-Йорке подшучивали над ним из-за этого. «Да, ваша честь», — с насмешливой досадой говорили они, когда он напоминал им о какой-то юридической тонкости. Насмешки бывали добродушными не всегда; он наслушался и возмущений, особенно от старых полицейских, любивших устанавливать собственные правила.

Насмешки и враждебность не останавливали его. Он знал, что случается, когда люди с пистолетом и значком начинают думать, что, кроме собственной воли, им ничто не указ. Между стражем и нарушителем закона граница узкая. Он видел, как люди пересекали эту границу. Двое в частности…

Но ему не хотелось думать о Кортесе и Лоумаксе. Он приехал в Барроу главным образом, чтобы забыть.

Коннор вошел и стал осматривать единственную тесную комнату. Взглянул на книжные полки, современные бытовые приборы, изготовленную вручную мебель.

Производить тщательный обыск Коннор не собирался. Они с экспертом уже перерыли все в лачуге — на законном основании, с письменного разрешения Роберта — и не нашли ничего изобличающего. К тому же он не имел законных оснований задерживаться здесь, поскольку следов вандализма или явных признаков кражи не было.

И все же ему хотелось выяснить, что было у Эндрю на уме. Этот человек провел в лачуге не менее пяти минут. Что он делал?

Раз Эндрю заметил его в подлеске, значит, стоял возле окна. Возможно, перегибался через большой письменный стол.

Коннор подошел к столу и обнаружил на нем только визитную карточку, прижатую каменным прессом для бумаг.

Одну из карточек Эндрю с многочисленными телефонными номерами.

Коннор перевернул ее и увидел торопливо сделанную надпись наклонным почерком Эндрю, знакомым ему по подписи на благотворительном чеке.

«Нам нужно поговорить».

Внизу телефонный номер — которого нет на лицевой стороне.

Значит, Эндрю хотел связаться с братом Эрики по телефону, о существовании которого никто не знал. Почему?

Объяснение могло быть очень простым. Если спросить Эндрю, он, разумеется, стал бы утверждать, что по семейным делам. Роберт имел право знать, что его сестра исчезла.

Да, Эндрю ответил бы примерно так. Объяснение вполне правдоподобное.

Но Коннор был убежден, что ложное. Тут имело место еще что-то, возможно, связанное с Филадельфией, хотя он не представлял, каким образом.

Филадельфия. Эндрю Стаффорд получал там неплохой доход на художественном рынке. Большую часть девяностых годов он владел в этом городе двумя галереями, обе вели дела главным образом по почтовым заказам. В начале карьеры он специализировался на литографиях и линогравюрах; потом перешел на статуи. Должно быть, это занятие и привело его к встрече с Эрикой Гаррисон, но подробностей их знакомства Коннор не знал.

Хотя эта сторона жизни Эндрю оставалась загадкой, Коннор многое выяснил о нем без труда. У него был друг в филадельфийском управлении полиции, сыщик из отдела расследования убийств, работавший раньше в группе по борьбе с мошенничеством. И хоть Эрика после их первого, целомудренного вечера в кабинете галереи не говорила о своем неудачном браке, Коннор не забыл ее слов: «Мошенник-виртуоз. Женился на мне ради денег, не по любви».

Мошенник в буквальном смысле слова? Или то было просто риторической фигурой? Этот вопрос не давал Коннору покоя. И в конце концов месяц назад, во время часового разговора по междугородному телефону, филадельфийский друг выложил ему все существенные сведения относительно Эндрю Стаффорда.

Эндрю действительно был мошенником в полном, криминальном значении слова. Его две галереи представляли собой конторы торговлей произведениями искусства по телефону, штат их состоял из таких же жуликов, как он сам. Жертвами надувательства становились новички-коллекционеры, фамилии и адреса их находили в списках адресатов крупных галерей. Слали этим людям открытки и каталоги, затем следовали телефонные звонки с предложениями немыслимо выгодных сделок. Подписанных линогравюр Пикассо по тысяче триста долларов. Оригинальных литографий Дали по тысяче сто. Эстампов Поллока и Коонинга, изданных ограниченным тиражом, по две тысячи или меньше.

Эти линогравюры и литографии были неправомочно выпущенными копиями или просто подделками. Изданные ограниченным тиражом эстампы представляли собой фотомеханические репродукции иллюстраций в книгах по искусству.

Группа по борьбе с мошенничеством и прокуратура знали из получаемых жалоб, что Эндрю Стаффорд занимается жульничеством, но ни единого обвинения предъявлено ему не было. Почти все его сделки были мелкими, и возбуждать судебное преследование было затруднительно. Он всякий раз мог бы утверждать, что не знал происхождения тех оттисков, которые приобрел.

Однако судимость у Эндрю была. В конце восьмидесятых ему вынесли приговор за мошенничество с недвижимостью в Нью-Йорке. Приговорили не к тюремному заключению — всего-навсего к пятилетнему испытательному сроку и возмещению убытков обманутым, выражавшихся шестизначной суммой. После этого он переехал в Филадельфию и освоил торговлю произведениями искусства. Этот новый вид деятельности был безопаснее. Мошенничество было труднее доказать, и большинство покупателей либо не знали, что они обмануты, либо, узнав, продавали свои приобретения, покрывая мошенничество. А Эндрю выпускал новые подделки, копии и наблюдал, как растет его скромное состояние.

«Этот мистер Стаффорд тот еще тип, — подвел итог друг Коннора. — С чего ты заинтересовался им, Бен?

Коннор не ответил, не захотел признаваться, что главный интерес представляет для него жена Эндрю и что запрос объясняется в большей мере личным любопытством, чем служебными обязанностями.

— Он продолжает мошенничать? — не отставал друг.

— Нет, — ответил Коннор, — отошел от дел.

Тогда он был в этом уверен. Теперь же задумался, не занялся ли Эндрю Стаффорд новой игрой, более опасной, чем его прежние проделки.

Что это может быть за игра? Коннор потряс головой. Ответа у него не было.

Он оставил визитную карточку на столе, потом быстро оглядел остальную часть комнаты, ни к чему не притрагиваясь.

Возле койки на перевернутой корзине из-под яблок, служившей тумбочкой, Коннор заметил два комка воска. Приглядевшись, быстро сообразил, что это затычки для ушей. Самодельные, покрытые отпечатками пальцев.

В Нью-Йорке Коннор иногда пользовался затычками — купленными в магазине, — чтобы шум уличного движения и вой сирен не мешали спать. Но зачем Роберту они здесь? Что может тревожить его сон в безбрежной лесной тишине?

Что слышит он по ночам?

В его мысли ворвалось потрескивание рации, затем женский голос:

— Центральная? А-три.

Данверз связывалась с диспетчером, голос ее в портативной рации звучал слабо, прерывисто.

Коннор увеличил громкость, когда диспетчер подтвердил прием:

— Говорите, А-три.

— Кажется, я нашла ее. Не уверена. — Хотя слышимость была плохой, Коннор уловил дрожь волнения в голосе Данверз. — Кажется, нашла ту машину.

Данверз ехала мимо яблоневых садов и ферм по территории округа, удаляясь все больше и больше от Барроу.

Мили две она следовала за трактором, потом увидела в чьем-то дворе проржавевший жилой автофургон, но это были наиболее примечательные машины из встречавшихся ей по пути.

Белого «мерседеса» не было видно нигде.

Возможно, Эрика Стаффорд свернула на одну из боковых дорог, даже на какой-нибудь проселок, ведущий к теплицам и частным владениям, но Данверз не могла проверять каждый из них.

Поворачивать обратно ей не хотелось. Из сообщений по рации она знала, что и другие полицейские ничего не обнаружили. Свидетельство Чарли давало в лучшем случае слабую надежду, но это было уже что-то.

Она решила проехать еще милю по тридцать шестому шоссе. У поворота на бристольскую дорогу находился торговый центр; там можно было навести справки.

Рука ее коснулась под воротником на цепочке распятия. Она нащупала маленького серебряного Иисуса.

С этим распятием, которое носила во Вьетнаме мать, Вики не расставалась с детства. Оно помогало ей на сложных контрольных работах по математике, поддерживало на злосчастном школьном балу, когда кавалер переметнулся от нее к другой девушке и ей пришлось ехать домой с одной из парочек. Она вспомнила, как сидела молча на заднем сиденье, с горящим от унижения лицом, потирая пальцами в темноте крохотное распятие.

Она потерла его и мысленно взмолилась Богу, чтобы он дал ей найти Эрику Стаффорд живой.

Потому что миссис Стаффорд была одной из хороших. Такова была суть философии Вики Данверз, философии, к которой умудренные люди относились неодобрительно, над которой смеялся весь мир, видящий повсюду не хорошее и плохое, а лишь серые тени.

Существуют хорошие и плохие, порядочные люди и подонки. В этом для Вики и заключалась вся философия. Ей было непонятно, почему людям, более образованным, чем она, необходимо так усложнять все. Наверняка у них есть какие-то причины. Может, Вуделл сможет ей объяснить это когда-нибудь. Надо будет попросить его.

Она знала, что таких людей, как Эрика Стаффорд, должно быть больше. В комнате для инструктажа она сказала, что миссис Стаффорд была великодушна к ней, но это была не вся история. Всю…

«Пусть это будет нашим секретом», — сказала миссис Стаффорд и заговорщически прижала палец к губам.

Данверз разбила одну из ее скульптур.

Произошло это совершенно случайно. Несколько недель назад Вики подъехала к галерее, чтобы спросить миссис Стаффорд, не пострадала ли она от вандализма; в пятницу вечером в одной из соседних лавок разбили стекло. В «Спасительной благодати» обошлось без происшествий, и Вики не было необходимости оставаться, но она задержалась там, очарованная скульптурами. В их изящных, классических очертаниях она неожиданно увидела, чем люди восхищаются в искусстве, поняла, что искусство способно открыть окно в лучший мир.

Потом катастрофа. Обычно она не была неуклюжей, но еще не привыкла к форменному ремню со всем, что на него навешано, и, повернувшись слишком быстро, задела полицейской дубинкой пьедестал стеклянной статуэтки.

И заметила падение прозрачной фигурки, обладавшей таинственной, неправдоподобной, будто сновидение, красотой, за миг до того, как она разбилась.

После того ужасного школьного бала, с тех пор, как заперлась в своей комнате, чтобы не слышать родительских банальностей и неуклюжих сочувствий старшего брата, Данверз не плакала. Но разрыдалась, когда, наклонясь, тщетно силилась собрать осколки и сложить их воедино.

«Я возмещу убыток, — твердила она, — сколько бы ни стоила эта вещь».

Но миссис Стаффорд не требовала возмещения. Она подмела блестящие осколки и сказала, что никакой проблемы нет, притом совершенно искренне.

Их секрет. О нем никто не слышал. Должно быть, миссис Стаффорд списала убыток без единого слова.

Немалый убыток. К пьедесталу фигурки был приклеен ценник, и Данверз отважилась взглянуть на него, когда миссис Стаффорд высыпала осколки из совка в мусорный ящик.

Восемь тысяч долларов.

У Вики чуть не случился разрыв сердца, когда она увидела эту цифру. Целое состояние. А она, стажер, получает полторы тысячи в месяц… Чтобы выплатить такую сумму, потребуются годы. Годы еще более жесткой, суровой экономии, чем сейчас. Притом если ее не уволят, что вполне могло случиться, если миссис Стаффорд поднимет шум.

Она извинялась раз десять, голос ее прерывался. Но миссис Стаффорд махнула рукой, потом высказала странную мысль.

«Если б всякую грязь можно было б убрать так же просто, — заметила она с чем-то похожим на печаль в голосе, — мы все жили бы иной жизнью».

Данверз тогда была очень расстроена и не задумалась над этими словами, но теперь, задаваясь вопросом, жива ли миссис Стаффорд, подумала о них.

«Пожалуйста, Господи!..»

По сторонам дороги ферм уже не было видно, тянулся густой лес. До торгового центра оставалось всего полмили, и по-прежнему никакого признака…

Постой…

Вон там. Что это?

Данверз всего лишь миг видела справа, далеко в чаще голых деревьев металлический проблеск чего-то белого.

Она съехала на обочину и остановилась.

Оглянувшись, Вики уставилась в ту сторону, но под этим углом ей не было видно того, что только что промелькнуло.

Она вылезла из машины на пронизывающий холод. Побежала по обочине, отвернулась, когда мимо пронесся, хрустя гравием, большой дизельный грузовик.

В десяти ярдах от своей машины Вики снова увидела белое полускрытое деревьями пятно примерно в четверти мили от шоссе.

Будь на деревьях листва, она бы ничего не заметила. Машина — да, определенно машина — была и так едва видна, она бы совершенно исчезла в полутьме, если б клонящееся к закату солнце не светило прямо на нее.

«Мерседес» это? Вики не могла разобрать. Но машина была белой, возможно, седаном, и стояла там, где не должно было быть никаких машин.

Она потянулась к рации на поясе, потом вспомнила, что у радио в машине более сильный сигнал.

Сев снова на водительское сиденье, Данверз связалась с диспетчером.

— Центральная? А-три.

— Говорите, А-три.

— Кажется, я нашла ее. Не уверена. — Она слышала, как голос ее от волнения повышается. — Кажется, нашла ту машину.

— Повторите, А-три.

«Успокойся, сохраняй хладнокровие, будь профессионалом».

Данверз взяла себя в руки.

— Я заметила что-то похожее на автомобиль. Прошу разрешения подойти поближе, убедиться.

Диспетчер спросил, где она находится.

— На обочине тридцать шестого шоссе, в полумиле к востоку от Бристола.

Диспетчер сказал, что это слишком далеко от городской черты.

— Знаю. — Данверз начала раздражаться. — Но я получила сведения, что машина, которую мы ищем, могла поехать в эту сторону. Тут в лесу стоит белый автомобиль, возможно, «мерседес». Мне нужно взглянуть на него.

Диспетчер попросил подождать указаний.

Данверз ждала, держа в одной руке микрофон, другой нащупывая серебряного Иисуса сквозь ткань рубашки.

— А-три? — послышался голос диспетчера. — Свяжитесь с шефом Коннором на тактической частоте.

С Коннором. Черт. Она надеялась на разговор с лейтенантом Магиннис.

Данверз с глубоким вздохом переключила частоту.

— Шеф?

Голос Коннора раздался неожиданно громко, с потрескиванием портативной рации.

— Далеко ты от той машины?

У нее мелькнула мысль, что ни разу не слышала в его голосе такого волнения.

— В ста ярдах, — ответила она, умышленно преуменьшив расстояние.

— Не можешь разглядеть ее оттуда? В бинокль?

— Мешают деревья.

Молчание.

— Тогда дождись подкрепления. Я нахожусь ближе всех к тебе. Могу подъехать через десять минут.

Данверз закусила губу, размышляя, вступать ли с ним в спор. Нежелание возражать начальнику боролось с беспокойством о безопасности миссис Стаффорд. Беспокойство одержало верх.

— Шеф, десять минут могут оказаться очень важны. Что, если она в машине? Может быть, раненая? — Изумленная собственной смелостью, Данверз нахмурилась. — Прошу вас, шеф. Разрешите мне проверить.

Недолгая тишина, нарушаемая потрескиванием. Вики ждала, постукивая ногой об ногу, как ребенок.

— Ладно, — сказал Коннор, и она услышала в его голосе что-то новое, похожее на страдание. — Сделай визуальную проверку, но не задерживайся там и будь начеку. Через пять минут снова свяжись с диспетчерской. Повтори приказание.

— Визуальная проверка, быть начеку, через пять минут выход на связь.

— Максимум через пять минут, Данверз. К машине иди с оружием в руке. И без геройства.

— Поняла, шеф. Конец связи.

Данверз облегченно вздохнула. Ее удивило, что Коннор уступил. Раньше она не представляла, что сможет убедить его в чем бы то ни было.

А может, это и не она. Может, Коннор сам себя убедил.

Данверз вылезла из машины, достала из кобуры «смит-и-вессон», перелезла через дорожное ограждение и зашагала в лес.

Роберт ждал в дыму.

В мерцающем свете.

Терпеливо, как стервятник.

Неподвижно, как труп.

Он наблюдал за сестрой, прислушивался к ее стонам. Какое-то время Эрика молчала. Голова ее перекатывалась из стороны в сторону, она то и дело слабо подергивала ремни.

Шерри Уилкотт тоже силилась высвободиться. Ее по-детски визжащая часть, та, что хотела еще жить, что противилась своей судьбе, держала ее тело в рабстве, покуда на поверхность не выступило ее подлинное эго, говорившее непослушными устами.

Шерри сказала ему, что он должен сделать, Эрика скажет тоже.

Роберт смотрел на сестру, вспоминая, какой она была в детстве. Ну что ж, сестра выросла. Нескладная девочка превратилась в элегантную женщину. Волосы ее, теперь растрепанные, были стильно причесаны, когда он встретился с ней в галерее. Одета она была небрежно, почти так же, как он — в полосатую рубашку, джинсы, сапоги — только на ее стройной фигуре эти повседневные вещи смотрелись красиво.

Глаза Эрики закрыты, но спит ли она? Шерри спала перед тем, как на нее нашла одержимость.

Эрика заговорила:

— Мне страшно.

Это был по-прежнему ее голос, хотя и едва узнаваемый. Она говорила как ребенок, может, собственно, и впала в детство под воздействием дыма.

Глаза ее открылись, и она обратила рассеянный взгляд в его сторону.

— Я люблю тебя, Роберт. Очень жаль, что не смогла сделать для тебя большего. Если б ты позволил мне, я бы сделала. Я всегда хотела защищать тебя, оберегать от опасности. Всегда.

Он знал, что это просто-напросто последняя уловка ее лживой, стремящейся жить части. Шерри точно так же притворялась, чтобы вызвать у него сочувствие, мямлила, как огорчатся родители, если она умрет. То было ухищрением, как и те слова, что он слышал теперь.

— Дыши глубже, сестричка, — прошептал Роберт, отворачиваясь.

Больше ни ей, ни ему говорить было нечего.

Он ждал, вдыхая дым полной грудью. Зал гудел. Роберт ощущал его энергию. Существуют места, где запечатлено прошлое, хранящее первозданные образы. Места, покрытые позднейшими наслоениями, и если их отскрести, взору предстанут древние истины.

Тронный зал представляет собой такое место. Это чрево с гладкими стенами, шелестящее шумом далекого водоносного горизонта. Чрево Земли, истинной матери человечества, и подобие других священных залов, где творились ведовство и чудеса: шаманских обителей в Ласко и Альтамире, дельфийских пещер, лабиринта, где династия кипрских царей надевала маску священного быка, гроба, в котором лежал Иисус.

Здесь, в головокружительном дыму, он видел все, познавал терпение, ждал.

Называть эту пещеру чревом имеет смысл. Здесь место его перерождения, обновления, выхода в большой мир. Его, словно ребенка в родовых путях, неудержимо влечет в новое измерение существования. Ни страха, ни сомнения у него нет. Он спокоен, как в ту январскую ночь, когда отправился убивать Шерри Уилкотт.

За несколько дней до этого он узнал ее адрес из справочника в телефонной будке. Потом постился, погружался в размышления и острил лезвие ножа.

Когда над голыми деревьями взошел белый горбатый полумесяц, он поехал к ферме Уилкоттов. Оставил машину в лесу и подошел к дому сзади. Увидел Шерри в одном из окон первого этажа, на ее лице трепетал голубой отсвет телевизионного экрана. Родители тоже были дома — он слышал, как мать окликнула девушку из передней части дома, спросила, не хочет ли она десерта. Лучше, безопаснее было бы похитить Шерри, когда она в одиночестве. Но он не собирался отказываться от своего намерения.

Задняя дверь оказалась не заперта — какая удача, и никто не услышал, как он крался по коридору и входил в ее комнату. При виде его она могла закричать и все испортить, но от испуга у нее на секунду отнялся язык, и этой секунды ему хватило, чтобы оглушить ее сильным ударом. Она мешком свалилась на пол, он вскинул ее на плечо и понес к грузовику.

Недолгая поездка привела его к расселине, там он опустил еще не пришедшую в сознание девушку, обвязав ее веревкой под мышками.

В ту ночь он воскуривал ладан, высвобождая ее подлинное эго, которое говорило с ним и прорекло свою судьбу. После этого, разумеется, он сделал то, что был должен, лицо его было в маске, острый нож наготове, вода для омовения и венок из листьев тоже.

Потом он ждал знака искупления, но тщетно. Враги по-прежнему мучили его. Проклятие не было снято.

До сегодняшнего дня он не понимал. Теперь начал подозревать, что Шерри была всего лишь приманкой для более значительной жертвы.

Возможно, такой жертвой предназначено стать Эрике. Возможно, и нет. Это решение принимать не ему. Существует судьба. Существует план его жизни, начертанный еще до рождения. Существует…

— Мойра, — произнесла Эрика.

Роберт отчетливо расслышал это слово, вырвавшееся из ее горла под воздействием чужой воли. Но голос был не совсем ее — каким-то хриплым баритоном, гортанным шепотом.

И снова:

— Мойра.

Губы ее шевелились, или, может, то была лишь игра света лампы.

— Открой мне судьбу этой, — сказал Роберт.

Эрика содрогнулась, тяжело задышала, потом хлынул быстрый поток монотонных слов:

— Эта умрет. Жертвой за грехи. Умрет ради катарсиса. Ради очищения кровью. Без крови нет противодействия загрязнению, смертоносному загрязнению, которое через десять лет уничтожит все живое. Эта умрет.

Роберт вздохнул.

— Эта умрет, — повторила Эрика, голос ее был тихим и настойчивым, будто шепот его мыслей.

Роберт понурился, у него жгло глаза от подступающих слез. Хотя он и ждал этого, но все же надеялся на другой ответ. Однако ослушаться не мог.

— Будет эта жертва принята? — монотонно спросил он, голос его стал таким же хриплым, как у Эрики. — Первая была отвергнута. А если нет, значит, оказалась недостаточной.

Долгое молчание. Затем послышался ответ, торжественный и тихий.

— Эта принесет тебе благосклонность, — прокаркал голос божества.

— Достаточную? — спросил он.

И получил ответ, медленный, неохотный, как бы вытащенный из горла той, что произносила его.

— Эта освободит тебя…

Роберт коснулся лица и ощутил влагу. Он хотел освобождения, но не таким образом.

Он ждал еще слов, но их не последовало. Слышалось лишь легкое гудение водоносного пласта да медленное, ровное дыхание женщины, лежавшей на столе в глубоком сне.

— Прости, сестричка, — произнес он и закашлялся. Во рту у него внезапно пересохло, горло перехватило.

Дым иногда оказывал такое воздействие. Дым.

Роберт подошел к столу и встал над Эрикой, коснулся ее золотистых волос, слегка мерцающих в керосиновом пламени.

Она сказала ему, как он и предвидел. Он не мог спорить. Однако был печален. За обоих.

Но раз это судьба, он примет ее. Сделает, как указало ее высшее эго. Не подведет ни ее, ни свою судьбу.

Гладя длинные локоны Эрики, он прошептал:

— Как хочешь.

Она вздрогнула и вдруг проснулась, веки ее трепетали, будто крылья мотылька.

— Роберт?

— Как хочешь, — повторил он, словно благословляя.

Эрика замигала, глядя на него расширенными от древнего животного страха глазами, потом опять погрузилась в сон, и голова ее вяло откинулась набок.

— Отдыхай, — сказал Роберт. — Отдыхай, сестричка. Сегодня ночью я предам тебя закланию, погружу руки в твою кровь и смою грех. Ночью, после восхода луны, когда смотрит Мать. Сегодня ночью.

На последнем слове голос его дрогнул, и он больше не говорил ничего, лишь гладил ее волосы и смотрел, как она спит.

Вскоре Роберт взял свой фонарик и покинул зал, идя прежним маршрутом по боковому коридору. Свет керосиновой лампы освещал задники его ботинок, потом стал тускнеть, и наконец впереди был лишь бледный круг от луча фонарика, позади дым и темнота, а из темноты слышался ее голос, слабый, полусонный, зовущий:

— Роберт…

Он чуть было не повернул обратно, ему показалось, что сестра, вновь маленькая девочка, заблудилась в лабиринте и, плача, зовет его.

Потом вспомнил, что они уже не дети, и торопливо продолжил путь, а голос Эрики замирал в отзвуках и наконец перестал тревожить его.