Ионе хватило лишь попросить поехать к Врангелям вместе, Пётр согласился. Ради неё. Ради её спокойствия. Сам же в себе боролся со множеством противоречий. Он всю дорогу молчал, погружённый в мысли, и Иона, терпеливо ожидая приезда во дворец Врангеля, не смела сказать ни слова. Она сама была на нервах и постоянно думала только о Габриэле и голубке Колумбине. Кому понадобилось красть птицу? Зачем громить голубятню?…
Голубятня действительно была разгромлена. Голуби свободно летали по оранжерее, а Габриэла, сидевшая на скамье тихо рыдала в платочек.
— Её картины тоже пропали. Похищены, точно, — добавил проводивший сюда Петра и Иону граф Врангель.
Он сохранял хладнокровие. Ни капли эмоций на лице или в движениях. Спокойный и будто не ощущающий сочувствия к страдающей супруге…
— Зачем? — спросил Пётр. — Кому это надо?
— Голуби дорогие были. Видимо, какой-то мошенник, чтоб продать подороже, — спокойно заявил супруг. — Мы едем в Россию. Там у меня много предстоит дел. Купишь себе ещё голубей! — обратился он с последними словами к супруге. — Да и здесь купить можно. Любых птиц. Я позабочусь. С вашего позволения, прямо сейчас составлю пару нужных писем.
Он откланялся, оставив прибывших возле супруги, и был уверен, что всё, что задумал, получится. Иона тут же села рядом с Габриэлой и приняла её в тепло объятий. Долго они сидели, закрыв глаза. Пётр смотрел на них и чувствовал, что Габриэла получает сейчас ту самую поддержку, в которой нуждалась. Ничего подозрительного в ней он не замечал, тогда как насчёт графа Врангеля зародились некие подозрения.
И всё же Пётр не хотел влезать в это дело. Он хотел просто жить, как жил дальше: с любимой, детьми, занимаясь преподаванием и участвуя в том, что хотел…
— Как я благодарна, что вы приехали, — прошептала Габриэла. — Спасибо… Мне была дорога моя голубка. Где она? Почему?
— Понимаю, — сочувствовала Иона и оглянулась на стоящего и молчаливого мужа. — Здесь что-то не так.
— У вас с мужем какие отношения? Простите, что спрашиваю, — тихо спросил Габриэлу Пётр.
— Какие, — пожала плечами Габриэла и снова заплакала в платочек.
Пётр кивнул всё понявшей любимой и откланялся. Он покинул оранжерею, оставшись ждать снаружи, а Иона снова обняла графиню.
— Как у всех, — всхлипнула та.
— Вы уверены? — переживала Иона.
— А у вас? — взглянула удивлённая Габриэла.
— Мы любим друг друга с первой встречи только сильнее.
— Вы вышли замуж по любви, — понимала графиня, просушивая слёзы.
— Да…
— Нет, меня выдали замуж. Я обязана любить мужа.
— Почему же вам дороги эти голубки? Милый барон, вы говорили? Он и картину ту рисовал? — напомнила Иона, желая узнать больше и, может, помочь.
— Да, это милый человек. Он… питал ко мне нежные чувства, но не более. Я верна супругу, — снова потекли по её щеке слёзы, но уже будто другие.
Габриэла смотрела в сторону, на свет над оранжереей, льющийся через стеклянную крышу. Казалось, воспоминания о чём-то светлом коснулись её, вновь разбередив душу, но… их надо закопать далеко, забыть и не мучиться.
— Не хотите рассказать? Может, это как-то связано? Может, мы сможем найти виновника и вернуть голубку?
— Всё без толку, — вздохнула она с отчаянием и опустила взгляд. — Вы простите… Мы всё равно уезжаем и нет времени. У супруга дела, а я обязана быть подле. Он меня одну не оставляет. Значит…. Колумбину свою я уже никогда не увижу.
— Это нечестно, неправильно, — мотала головой с искренним переживанием Иона. — И голубка, и картины связаны с тем мужчиной, да? Значит, здесь это имеет место… Понимаете? А муж ваш ревнив. Я боюсь подозревать его.
— Нет, что вы, — взглянула устало Габриэла. — Он бы не разрешил и голубятню строить. Зачем, если ему неприятно было?
— Но картину с голубками он не хотел видеть на стене, верно? Он явно это дал понять на балу, — напомнила Иона.
— Да, — опустила Габриэла взгляд и опять вздохнула. — Но я уверена, он непричастен. Зачем? Он бы всё раньше уничтожил. Но не сейчас.
— А вы давно виделись с тем бароном?
— Давно, — с грустной улыбкой прослезилась Габриэла вновь.
— А он не мог это сделать, чтобы попытаться как-то связаться с вами? — предположила Иона, удивив собеседницу вновь:
— Что вы! Он светлый человек и на интриги неспособен…