Королева Братвы и ее короли

12

РОМАН

Я вхожу в кабинет Луки с таким видом, будто я здесь хозяин, что, будем честны, не так уж далеко от истины, когда речь идет об улицах, которыми мы управляем. У Луки уже такое выражение лица: "Я слишком стар для этого дерьма", но он терпит мое обаяние, потому что в глубине души знает, что оно вносит баланс в нашу операцию.

— Доброе утро, солнышко, — приветствую я его, плюхаясь в кресло с грацией кошки, претендующей на свой трон. — Как сегодня поживает наша империя теней и секретов?

Лука не упускает ни секунды, его взгляд по-прежнему прикован к лежащему перед ним отчету.

— Темнее и секретнее, благодаря тебе. Не желаешь пролить свет на этот "небольшой инцидент" на окраине, с которым ты так ловко "справился"?

Я отмахнулся от него с ухмылкой.

— Ты же меня знаешь, просто слежу за тем, чтобы улицы были безопасны для демократии и яблочного пирога.

Он вздыхает, ущипнув себя за переносицу.

— Роман, почему меня не поставил в известность?

Классический Лука, полагает, что я просто забыл его подключить. Обычно я бросаю в его сторону какое-нибудь дерзкое замечание, уверяю его, что это вылетело у меня из головы, пока я был слишком занят тем, чтобы удержать город от разрыва на части. Но в этот раз обычные отговорки кажутся мне свинцом во рту.

Я неловко отодвигаюсь. Я не привык прикусывать язык, ни тогда, когда дело касается Луки, ни кого-либо еще. Но это… это было по-другому. Лука ждет, и кажется, что его терпение иссякает с каждой секундой. Этот человек может переждать святого, клянусь.

Наконец, я решился:

— Я держал это в себе, потому что сам справился с этим, — признаюсь я, в моем голосе смешались пренебрежение и намек на что-то, чему я не могу дать четкого определения.

— С чем именно?

— Это личное, — признаюсь я, каждое слово на вкус как пепел. — Не хотел, чтобы беспорядок перекинулся на остальных.

— Личное, — повторяет Лука, перебирая это слово, словно пробуя изысканное вино. — С каких это пор ты все воспринимаешь лично, Роман? Ты всегда первый втягиваешь нас в свои драки.

Похоже, у терпения Луки есть предел, и я вижу, что нахожусь в опасной близости от того, чтобы его перейти. Его взгляд заостряется — явный признак того, что он не купился на полуправду, которую я продаю.

— Роман, это на тебя не похоже. Выкладывай.

Глубоко вздохнув, я понимаю, что пришло время выложить все начистоту, без фильтрации.

— Были разговоры, — начинаю я, мой голос ровный, несмотря на беспокойство. — Среди нижних чинов. Разговоры о том, кто будет главным, когда Лана… когда она на некоторое время выйдет из игры, с ребенком и всем остальным.

Выражение лица Луки мрачнеет при упоминании о разногласиях в наших рядах, но я продолжаю.

— Они поставили под сомнение ее авторитет, Лука. Говорили, что синдикат будет уязвим, если она будет сидеть с хлюпающим ребенком.

В этих словах чувствуется горький привкус, как и в неуважении и недооценке сил Ланы. В глазах Луки отражается тот же гнев, молчаливое обещание расплаты.

— Я не мог этого допустить, — продолжаю я, и огонь моей убежденности сжигает все остатки нерешительности. — Я воспринял это как нападение на Лану, на нас. Поэтому я дал понять, что буду здесь, чтобы защитить ее. Нашу семью, наш синдикат. Несмотря ни на что.

— Ты дал понять? — Повторил он, спокойствие в его голосе опровергает буря, зарождающаяся в его взгляде. — И как именно ты передал это послание, Роман?

Теперь уже не отступиться, не приукрасить правду о том, что я сделал.

— Я разобрался с несогласными, — признаю я, мой тон так же тверд, как и моя решимость в тот момент. — Показал им наглядно. Это был единственный способ убедиться, что послание было громким и ясным.

Последовавшее за этим молчание тягостно, в нем чувствуется нарастающая ярость Луки и моя непоколебимая позиция. Наконец Лука заговорил, его голос был контролируемым, но ледяным.

— Ты взял дело в свои руки. Не посоветовавшись со мной. Не подумав о последствиях своих действий для синдиката, для Ланы.

Его обвинение жжет, но я стою на своем.

— Это был прямой вызов авторитету Ланы, Лука. Нашей стабильности. Я сделал то, что было необходимо, чтобы защитить то, что мы построили.

Лука поднимается со своего места, его присутствие властно даже в гневе.

— То, что ты считаешь защитой, я воспринимаю как безрассудство. Ты думаешь, что подавил несогласие, но, возможно, ты только разжег страх. А страх, Роман, — опасная вещь. Он порождает больше секретности, больше проблем.

Я понял, к чему он клонит, что мои действия могут привести к последствиям, о которых я не подумал. Но в данный момент я сосредоточился на одном — на защите Ланы и нашего коллективного руководства.

— Ты бы предпочел, чтобы я позволил им строить заговоры против нее? Против нас? — Возразил я, в моих словах слышалось разочарование. — Я принял решение, Лука. И я приму его снова, если оно будет означать безопасность Ланы, безопасность нашего синдиката.

— Значит, ты берешь на себя всю ответственность?

— Если это означает, что Лана и все, ради чего мы работали, будут в безопасности, то да, я беру, — отвечаю я, моя убежденность так же тверда, как земля под ногами.

Лука наклоняется вперед, его поведение граничит с конфронтацией.

— И что? Ты думаешь, что будешь единолично отвечать за все, если с Ланой что-то случится? — В этом предложении звучит недоверие и намек на гнев. — Она — лидер, Роман. Мы втроем должны работать вместе. Не тебе бегать в одиночку и скрывать информацию от меня и Григория.

Его слова, предназначенные для упрека, задели за живое. Это намек на то, что я переступаю черту, беру на себя роль, на которую не претендую, и это задевает. Но именно его неспособность разглядеть суть моих действий, их движущую силу, по-настоящему воспламеняет мой пыл.

— А если я отец следующего наследника этого синдиката? — Я огрызаюсь, слова прорезают напряженный воздух. — Разве это не делает его моим, Лука? Разве это не дает мне право обеспечивать безопасность и преемственность того, что мы построили?

Лука погружается в тяжелое молчание, его взгляд сверлит меня, полный неверия.

— Что? — Я бросаю вызов, нарушая молчание, мое терпение истощается.

— Отец? — Наконец повторяет Лука, и слова словно застревают у него в горле. — Ты отец?

— Да, а ты не знал? — Отвечаю я с ноткой недоверия в голосе. Как он мог до сих пор не догадаться об этом?

— Нет, просто… — Лука замолчал, его обычное самообладание рассыпалось по краям.

— Просто что? — Я настаиваю, наблюдая за тем, как редкое выражение растерянности пересекает его лицо. Я с трудом могу в это поверить, я никогда раньше не видел его таким, настолько заметно выведенным из равновесия.

Лука колеблется, а затем произносит фразу, которая кажется ударом в самое нутро.

— Ты действительно думал, что ты единственный кандидат?

Пока я стою на месте, ошарашенный бомбой Луки, на меня обрушивается поток эмоций. Гнев, неверие, чувство предательства, настолько острое, что оно похоже на физический удар.

— Что? Кто еще?

Сама мысль о том, что есть другие претенденты, что я не единственный в этом сложном уравнении с Ланой, заставляет мою кровь кипеть.

Лука, всегда спокойный в глазах бури, встречает мою ярость с тревожным спокойствием.

— Я. И Григорий, — говорит он просто, как будто обсуждает погоду, а не вываливает откровение, которое грозит перевернуть все, что, как мне казалось, я знал.

Комната кружится, или, может быть, это просто моя голова, мои мысли, весь мой мир опрокидывается со своей оси.

— Что?

Лука не вздрагивает, не отводит взгляд.

— Ты слышал меня, Роман. Дело не только в тебе. Лана… у нее были отношения со всеми нами. Любой из нас может быть отцом.

Я покраснел. Не просто метафорический красный цвет гнева, а висцеральная, ослепляющая ярость, которая уничтожает все остальное. Как? Как я не знал? Как она могла… как мы могли допустить, чтобы все так запуталось?

— Ты? — Я делаю шаг к нему, кулаки сжимаются по бокам, каждый мускул напряжен для противостояния. — И ты говоришь мне это сейчас?

Лука держит себя в руках, его обычное спокойствие трещит от напряжения.

— Прекрати, Роман. Это был не только мой выбор. Это был и ее выбор.

— Ее выбор? — Повторяю я, повышая голос. — А как же я? Она подумала об этом, да? А ты?

— Прекрати! — Крик Луки — это команда, прорезающая напряжение. — Борьба со мной ничего не решит. Иди, блядь, поговори с ней. Она должна все это сказать, а не я.

Борьба вытекает из меня, но не потому, что гнев угас, а потому, что я осознаю ее тщетность. Избиение Луки не изменит фактов. Во рту остается горький привкус, когда я вырываюсь из комнаты и направляюсь прямо в комнату Ланы. Мои ноги стучат по холодному твердому полу, каждый шаг отдается эхом в ритме ярости, пульсирующей в моих венах.

Как бы мне ни хотелось вырвать горло Луке, мой гнев направлен скорее на Лану. Жгучее желание противостоять ей, и не только за то, что она сделала, но и потому, что каждый чертов нерв в моем теле кричит мне, что она МОЯ.