Королевский дуб

Глава 8

Через несколько часов после рассвета я пробудилась ото сна и решила ясно и окончательно: „То, что я сделала прошлой ночью, было настолько ужасно, что я не буду об этом думать". И позволила теплому, густому приливу сна вновь поглотить меня.

Думаю, что проспала бы весь день, если бы сильнейший стук в дверь коттеджа не потревожил меня. По лучу солнечного света, падающего на белую оштукатуренную стену моей спальни, я поняла, что уже, должно быть, больше четырех часов дня. Я закуталась в халат и босиком проковыляла к парадной двери, не замечая боли в теле и разбросанного по полу белья. Я ничего не помнила и ничего не чувствовала. В свободном плавающем пузыре, которым я окружила себя, не было ничего, кроме стука в парадную дверь. Я направилась на этот звук, как кошка на звук открываемых на кухне консервов.

На пороге стояли Картер и Хилари. Я с недоумением посмотрела на них. Так же, как и в предыдущий вечер, лицо Картера было вытянуто, а кожа покрыта красными и белыми пятнами. Хилари только что плакала — следы слез все еще оставались на ее личике. Мы смотрели друг на друга, стоя в благородной синеве дня.

— Можно нам войти? — в конце концов произнес Картер безразличным, но натянутым голосом. — Я думаю, что Хилари хотела бы переодеться и, возможно, она голодна.

Я отошла в сторону, Картер и Хил вошли в дом. Девочка искоса посмотрела на меня и, ничего не говоря, протопала через холл в свою комнату. Я услышала, как там она громко чихнула. Картер посмотрел на разбросанную по полу одежду, затем поднял глаза на меня. Я слышала свист его дыхания:

— Прошу извинить, что побеспокоил вас, — четко сказал он. — Но после того как ты не забрала Хилари в десять часов, Марджори начала тебе звонить. А после полудня она позвонила мне. С тех пор я везде тебя ищу. Мы очень беспокоились. Хил долго плакала. Ты могла бы позвонить Марджори. Она пропустила церковную службу, к тому же она, Чарли и Тиш готовы были звонить в полицию.

Все, о чем я не хотела думать, обрушилось на меня, как цунами. Вина, холодная и ужасная, затопила мое существо. Отвращение к себе и к тому, что я сделала, вызывало тошноту, однако где-то в глубине теплился крошечный и хрупкий гнев. Я ненавидела растянутое, самодовольное круглое лицо Картера. Я ненавидела сухой, похожий на удары кнута голос. Но Хилари… Как я могла забыть забрать дочку у Марджори и Уинна Чепин прежде, чем они отправились к одиннадцатичасовой службе в церкви Святого Томаса? Как я вообще могла забыть о Хилари?!

— Я очень сожалею, — прошептала я распухшими сухими губами, задавая себе вопрос, мог ли Картер увидеть на них печать ночи или почувствовать мускусный запах любви, исходящий от меня. Я ощутила спутанные волосы на шее. А потом боль между ногами, карающая и ненавистная, поразила меня.

— Ты и должна сожалеть, — голос Картера перестал быть безразличным и поднялся, как ртуть в термометре. — Не важно, куда вы отправились и чем занимались с Дэбни. Ты напугала до смерти свою маленькую дочку. Ты ужасно обеспокоила меня и своих лучших друзей. Половина Пэмбертона сейчас названивает друг другу, пытаясь разыскать тебя.

— А я была здесь, — заявила я, но не смогла придать силу своему голосу. — Я была здесь… Думаю, что просто не слышала телефон.

— Я так и предполагал. Я предполагал, что и Дэбни тоже не слышал. Я не мог дозвониться ему в течение четырех часов. В конце концов я поехал туда. Только что я вернулся. Он сказал, что ты должна быть дома.

— Ты ездил на Козий ручей… — Жар начал заливать мое лицо от груди к горлу, к щекам и лбу.

— Да, я отправился на Козий ручей. И не думай, что это мне легко далось. Я с невероятным удовольствием ожидал возможности обнаружить тебя там, в самой беспутной постели на всем американском Юге.

Жар достиг моего мозга и выжег туман, наполнявший его. Гнев, сравнимый с гневом Картера, рванулся вверх:

— Я вообще не была в доме на Козьем ручье в прошлую ночь! Но если ты хочешь знать, где я была, я скажу тебе: я поехала с Томом к Королевскому дубу, мы развели костер и беседовали.

— Беседовали… Беседовали до половины пятого утра?

— А откуда ты знаешь, когда я приехала домой?

— Знаю, потому что спросил Дэбни об этом. Знаю, что тебя не было дома до этого времени, потому что я пытался дозвониться до тебя начиная с полуночи.

— И Том сказал… — Я не могла смотреть на Картера и уставилась в пол. На моей валявшейся в куче одежде, казалось, была выжжена багровая буква „А".[74]

— Том сказал лишь то, что я передал тебе. Что ты не была в его доме, что вы отправились к старому дубу и разложили костер. Он заявил, что это твое дело — рассказать мне о том, что ты там делала. Поэтому предположим, что ты расскажешь, Энди. Предположим, ты поведаешь мне, что ты делала с Томом Дэбни там, в проклятых лесах, до половины пятого утра.

— Ради Бога, Картер! Мы совершали тайные ритуалы, о которых, ну, нельзя говорить. Ведь была ночь зимнего солнцестояния. Чем же еще мы могли заниматься? — закричала я, понимая, что пытаюсь отвести его от истины. Стыд подступил желчью к моему горлу. Я чувствовала себя отвратительно настолько, что закричала снова. — Все это разговоры о Томе Дэбни, а не о Хилари и не о беспокойстве по поводу меня. Все о Томе Дэбни и твоей проклятой гордости.

— Как ты могла спать в течение шести часов, когда непрерывно звонил телефон? — заревел на меня Картер. На его шее вздулись вены, а щеки и лоб сделались почти багровыми. — Чем ты занималась там, что так утомило тебя?

— А тебе не пришло в голову, что именно ваша с Чипом вчерашняя ужасная выходка так сильно „утомила меня"? — завизжала я в ответ. — Мне хотелось бы заснуть навсегда, хотелось бы спать до тех пор, пока звук твоего грязного смеха не умер бы в моей памяти. Но этого никогда не будет! Картер, как ты мог!..

Он долго молчал. Я не могла смотреть на него, но в конце концов подняла глаза. Его лицо уже не было самодовольно-надутым, оно казалось вялым и очень усталым.

— Я не знаю, — признался он. — Но я подумал об этом. Поэтому и позвонил тебе в полночь и названивал до утра. Я хотел извиниться. Это одна из причин, почему я поехал на Козий ручей: я хотел извиниться перед Томом. Я на самом деле не думал, что найду тебя там. Я не должен был смеяться. Не знаю, почему я это сделал.

Его голос был таким мягким и несчастным, а моя собственная вина и отвращение к себе такими полными, что я начала плакать, безнадежно и горько. Я стояла в своей гостиной, в кристальном солнечном свете декабря, и рыдала. Глаза мои были зажмурены, а руки бесполезно висели. В тот момент мне казалось, что я безвозвратно погубила все, что было мне дорого, погубила из-за собственной порочности. Если бы я могла перенестись обратно, в мой красивый и ужасный дом в Бакхеде, я бы сделала это. Что бы ни было уготовано мне судьбой, сейчас это не казалось ужасным. После всего, что я сделала, уже ничто не имеет никакого значения.

Прошло много времени. Картер подошел, обнял меня и опустил свой подбородок на мою взлохмаченную макушку.

— Давай все вернем, — произнес он хрипло. — Давай передвинем часы назад, до этого проклятого вечера, и просто сотрем его из нашей памяти. Давай начнем снова с семи часов вчерашнего вечера. И никогда не будем близко подходить к Пэт Дэбни. Давай избегать всех Дэбни в Джорджии. Энди, если ты можешь попытаться простить меня, я клянусь, что никогда не упомяну снова о Томе. Я больше никогда не буду сомневаться в тебе…

Невероятно, но я почувствовала, как на мою макушку падают его слезы.

— Не надо, не надо, — расплакалась я, прижав Картера так неистово, что услышала, как из его груди вырвался вздох, подобный небольшому взрыву, — ты не должен ничего прощать. Не нужно быть добрым ко мне. Я не заслуживаю этого.

— Ш-ш-ш, — шептал он, — тихо… Конечно, ты заслуживаешь, кто же еще, кроме тебя? А сейчас пойди и поговори с Хилари, а я сделаю для нас омлет. Готов поспорить, что ты не ела со вчерашнего вечера. Думаю, что и Хил тоже. Мы просто забудем, что это когда-то произошло. Обещаю.

Как в тумане я потащилась через холл, чтобы помириться с Хилари. Дочка спокойно свернулась на кровати, что-то жевала и смотрела маленький телевизор „Сони", который Картер поставил в ее комнату. Она взглянула на меня и улыбнулась. Улыбка была довольно слабой, но искренней.

— Эй, что ты жуешь?

— Булку из грубой муки, — проговорила Хил с набитым ртом. — Мне ее миссис Чепин дала. Хочешь немножко?

Я покачала головой:

— Мне очень жаль насчет вчерашнего вечера, малыш. Я просто-напросто заспалась и не слышала телефона. Это, конечно, не оправдание, но, если ты простишь меня, я обещаю, что этого больше не будет.

— Не бери в голову! — ответила дочка. — Ты была с Томом, да?

— Да. А как ты узнала?

Краска снова залила мое лицо. Что она могла услышать от Марджори, Уинна и Картера?

— Я слышала, как ты сказала Картеру, что была там. Я подслушивала, — заявила она как само собой разумеющееся. — Вначале я испугалась, когда мы не могли найти тебя, но я больше не буду пугаться. Я буду знать, что ты с Томом. Вы видели еще оленей?

— Ни одного. Но послушай, Хил. Следующего раза не будет. Я не собираюсь снова подобным образом пропадать. Ни с Томом, ни с кем-нибудь еще. И даже с Картером.

— Да, но я не возражаю, если ты это еще раз сделаешь. Только если ты будешь с Томом. И еще я хочу поехать вместе с тобой. Мы можем отправиться завтра? Сейчас ведь праздники. Ты говорила, что сможем, если погода прояснится.

— О Хил… — начала я.

— Ты говорила. — Улыбка сошла с детского личика. — Ты обещала.

В этот момент я сделала бы что угодно, лишь бы не нарушать еще одно обещание, данное дочери.

— Сегодня вечером позвоню ему, — я с трудом могла расслышать свои слова из-за стука в висках.

И я знала, что позвоню. Знала, что должна попытаться уничтожить, стереть то, что произошло между нами. Знала, что не смогу спокойно жить в Пэмбертоне до тех пор, пока не сделаю этого. Я не могла даже представить себе, что скажет или сделает Том.

Я долго стояла под душем, моя тело и волосы. Горячая вода успокоила боль в ногах и руках, но она не добралась до теплой, пульсирующей где-то глубоко внутри меня болезненной точки. Каждый раз, когда я ощущала ее, я внутренне морщилась от стыда. Я что, совершенно сошла с ума, вытворяя все это с Томом Дэбни у костра в лесу? Говоря то, что говорила? Я могла лишь смутно припомнить теперь слова, которые произносил мой рот. Или Том совсем помешался, когда шептал мне такие жуткие вещи? Проделывая все это со мной, громко крича и смеясь на языческом одеяле из меха? Действительно он верил всему, о чем говорил: в короля, живущего в священной роще, в богиню-охотницу и зимнее солнцестояние? Неужели он действительно верил в это?

„Да, но это слишком быстро спустило с тебя трусы и развело ноги, — сказала я самой себе. Вода бежала по моему лицу, но не остужала его. — И ты совокуплялась, как животное во время течки, да еще так много раз, что твоя промежность теперь болит. Это заставило тебя визжать, как визжала бы одна из кобыл Пэт Дэбни". Умышленно грубые слова вызывали у меня чувство тошноты: я плюнула в воду, уходящую в сливное отверстие. Но мои предательские сосни все помнили и затвердели, а в паху вновь заворочался теплый комок. Я вышла из душа и терла себя полотенцем до тех пор, пока не показалось, что кожа вот-вот начнет кровоточить.

Мы ели омлет перед камином и разговаривали о многих вещах, незначительных и неважных. Картер часто смеялся, я вторила ему тонким металлическим смехом. Каждый раз, когда наши глаза встречались, я вспыхивала, а он отводил взгляд. Хилари ушла к себе в комнату смотреть телевизор, а Картер помог мне вымыть посуду, как делал это сотни раз. К девяти часам он был уже около входной двери, держа пиджак в руках, и уверял, что все трое нуждаются в хорошем сне.

Прежде чем уйти, он быстро поцеловал меня в щеку.

— Я прошу прощения в последний раз, Энди. Думаю, что дело было просто в том… ты всегда была такой совершенной до того треклятого вечера. Почти такой, о какой я всегда мечтал. Было, наверно, несправедливо по отношению к тебе считать тебя таким совершенством. Это пойдет мне на пользу — мне нужно понять, что ты такой же человек, как и мы все, что ты тоже не лишена небольшой безответственности. И это делает тебя для меня еще дороже.

— Надеюсь, что это так, — ответила я, целуя его в свою очередь в щеку. Но, несмотря на раскаяние, ясный голос внутри меня шептал: „Безответственность? Один раз за всю жизнь я забыла о Хилари, один раз — и я уже безответственна?" Но еще более ясный голос ответил: „Да, именно такой ты и была".

— Увижу ли я тебя завтра? — спросила я Картера, стараясь не слушать внутренний голос.

— Завтра вечер у Каррингтонов, — напомнил он. — Ты все еще хочешь пойти? Думаю, мы должны это сделать, чтобы в некотором роде разогнать сплетни прежде, чем они появятся.

— Да, я тоже так считаю, — ответила я и подумала: „Провались пропадом эти сплетни!" Но я знала, что Картер был прав. Наше появление вместе, как будто ничего не случилось, очень хорошо затушит небольшой пока еще огонь, который, должно быть, уже расходится волнами по Пэмбертону. Но больше всего, на все девяносто пять процентов, я жаждала, чтобы возвратилась успокаивающая нормальность, баюкающая повседневность круговорота праздничных вечеринок небольшого городка и моей жизни с Картером до того момента, когда Том Дэбни пронзил мою кожу и впустил в меня дикие желания. Остальные пять процентов были похоронены под грузом вины.

Перед тем как уйти, Картер взлохматил мои мокрые волосы, но не поцеловал в губы. Я простояла довольно долго, уставившись на закрытую дверь, а затем направилась в спальню, закрыла дверь на ключ, взяла телефонную книжку, нашла номер и позвонила Тому Дэбни на Козий ручей. Никогда в жизни мне не приходилось делать ничего более трудного.

— Мы должны найти какой-то способ, чтобы забыть, что случилось прошлой ночью, — сказала я, лишь только он снял трубку. Мой голос был высоким и глупым, но мне даже не пришло в голову, что он может не узнать, кто говорит.

Том узнал.

— Забыть? — ответил он. — Я не смогу, и ты не сможешь. Но мы можем вести себя так, как будто забыли. Если это то, что ты хочешь.

— Том, я не знаю, что в самом деле… — начала я.

— Да нет, ты знаешь, — в его голосе слышался смех, но не издевка. — Ты знаешь так же хорошо, как и я. Все в порядке. Я предполагал, что ты позвонишь. И ждал этого звонка. Мы можем быть друзьями, или любовниками, или партнерами в бизнесе, или врагами, или всем, кем ты захочешь быть. Только назови — я выполню твое желание.

— Вот так просто? — Я почувствовала облегчение.

— Вот так просто. На выбор того, кто делает предложение, а ты — именно тот, кто предлагает. Ты устанавливаешь правила. Единственная вещь, на которую я надеюсь, это то, что ты не перестанешь приезжать на Козий ручей. Я обещаю, если ты будешь приезжать и позволишь Хилари гостить у меня, обещаю, что не упомяну о прошлой ночи, пока ты сама не сделаешь этого. И отныне даже не прикоснусь к тебе.

— Правда? Том, могу я полагаться на твое слово? Можем ли мы по-прежнему приезжать… исключительно как друзья?

— Можете. Будем друзьями. Единственное условие — ты избавишь меня от страданий и упреков вроде: „Я не могу вообразить, что со мной случилось подобное". Ни слова об этом. Ты не будешь затрагивать подобные проблемы, а я не трону тебя. До тех пор, пока ты сама не захочешь. Такое положение вещей мне не слишком нравится. Но я буду поступать так, как сказал. Согласна? Ни одного слова упрека?

— Ни одного, — откликнулась я, испытывая головокружение от внезапного облегчения. — Согласна.

Вина унеслась, как облако жалящих москитов. Значит, мне удастся это сделать; я могу иметь Картера в качестве любовника, а Тома — в качестве друга. Ни одним из них не нужно было жертвовать ради другого. Я могла удержать их обоих и сделать так, чтобы все продолжалось, как прежде.

— Хорошо, — сказал Том, — тогда приезжай завтра или послезавтра. У меня есть подарки для тебя и Хилари.

— Господи, а я ничего не приготовила взамен… — начала было я, но остановилась, неожиданно поняв, что мне не следует разговаривать с Томом Дэбни в таком духе. — Спасибо, — произнесла я. — Это ужасно мило с твоей стороны. Но сейчас ни ты, ни я не должны тратить много денег.

— Подарки домашнего производства, — засмеялся он. — Ты увидишь, до какой степени домашнего. Так завтра? Приезжайте к ланчу — так, чтобы мы смогли провести некоторое время в лесу. Это время уроков. Но на будущее, мне кажется, тебе лучше возвращаться домой до темноты.

— Ты еще не знаешь и половины всего, — тоже рассмеялась я. — Правда, не знаешь. Ну ладно, до завтра. Увидимся около полудня.

— До встречи, — ответил Том Дэбни.

На следующий день он ожидал нас на веранде, сидя спиной к перилам и вытянув ноги. Бледное солнце выбивало в его темных волосах красные искорки. День был холодным, но мы укрылись от ветра под защитой дома, поэтому солнце казалось обманчиво-теплым, и Том сидел в лужице света без куртки, а Эрл примостился на его плече и ел что-то похожее на хотдог, держа кушанье в своих умных передних лапках. Он отбросил сосиску, и Том дал ему что-то другое, что енот схватил и начал жадно грызть.

Том улыбнулся нам, прикрывая глаза от солнца, и протянул руку. Хилари взялась за нее так естественно, как будто это была моя рука. Том прижал девочку к себе. Я не могла вымолвить ни слова — во рту было сухо, как в Сахаре.

— Давненько, дружок, — приветствовал Том Хилари. — Давно не виделись. Эрл почти забыл твое имя. Ему пришлось раза два напоминать. И Мисси надулась на тебя.

— Мама была ужасно занята — ходила на приемы, а потом начались дожди, — говорила Хилари, а сама терлась лицом о рубашку Тома. Эрл застрекотал и похлопал девочку по волосам и лицу, а затем устроился у нее на коленях. Хилари обняла енота.

— Ну как же, царица Пэмбертона! — Волчья усмешка Тома стала еще шире, он бросил взгляд на меня. — Мне оказана великая честь — царица появилась в моей смиренной хижине. Что бы я мог предложить ей, как ты думаешь? Такое, что могло бы соперничать со сверкающими салонами города?

— Вы можете повести ее в лес и все там показать, — бесхитростно ответила Хил. Тем не менее я внимательно посмотрела на дочь, а Том громко рассмеялся. Я почувствовала, что начинаю краснеть, и отвернулась.

— Пожалуй, я так и сделаю, — решил Том. — Возьму и тебя. Начиная с сегодняшнего дня я это и буду делать. Но вначале войдите в дом. У меня для вас есть рождественские подарки.

Он поднял Хилари на ноги и, обняв, повел в дом. Я замешкалась на секунду, мое сердце все еще металось в груди, начиная с того момента, когда мы выехали из дому. И мое лицо все еще было пунцовым от слов Тома. „Ты должна прекратить этот идиотизм, — сказала я сама себе, наклоняя голову под низкой притолокой и входя в сумрак большой комнаты. — Ты поступаешь, как девчонка двенадцати лет. Ничего не случится. Вы заключили соглашение. Все пункты оговорены и ясны. Ты сама установила условия. Он выполняет их прекрасно".

Я услышала тихое восклицание Хилари и секунду спустя поняла причину. Огромная рождественская елка стояла рядом с камином. Ее высыхающие иглы издавали чудесный, дикий, приятный запах. Дерево было украшено исключительно дарами леса и воды: яркие красные ягоды, белый мох, сосновые шишки, коробочки семян и огромные блестящие желуди, высушенные Кружева королевы Анны, как именуют иногда дикую морковь, и другие цветы, выбеленные раковины крошечных созданий из реки и ручья, громадные сказочные гирлянды серебристого мха, и в довершение всего на ветвях сверкали крошечные белые свечи. Язычки пламени мерцали в сумраке, как светлячки. Под елью лежало свернутое норковое покрывало, а в его богатых складках были сложены пакеты. Среди них, свернувшись в глубоком гнезде из меха, спала Мисси. Рядом с деревом стояло большое алюминиевое ведро с водой.

— Страховка, — объяснил Том. — Однажды я поджег дерево этими проклятыми свечками. Ну как, дамы? Нравится мое дерево?

— О, оно великолепно, — выдохнула Хилари. Ее голубые глаза затуманились от восхищения. — Это самая красивая елка, какую я когда-либо видела.

По ее голосу я поняла, что сверкающие, оформленные художником елки в Бакхеде и десятки праздничных подарков, полученных в этом году в Пэмбертоне, не имели больше никакой цены. Они просто уже не существовали. И Хил была права. В этом невероятном доме у темного ручья, в самых густых лесах, какие я когда-либо встречала, рождественское дерево было бесподобно, напоминало только чудо, совершенство… Оно вобрало свет зимних лесов и отбросило его, пылая живой дикостью, обратно — в сумрак.

— Да, оно поистине великолепно, — подтвердила я. — Что-то из северных сказок. Дикое волшебное дерево…

— Вот именно, — подхватил Том, — оттуда мы ведем свою традицию. Из северной древности, старой, как время, и даже старее, возможно. И обыкновенное баптистское рождественское дерево на Юге такое же языческое, как и человеческое жертвоприношение. Эта мысль всегда была мне интересна.

Хилари встала на колени, чтобы приласкать Мисси. Вздрогнув, козочка проснулась, бросилась, блея, в объятия девочки и уткнула свои черные резиновые губы в шею Хил.

— Она узнала меня, — проворковала моя дочка, — и не злится.

— Нет. Все простилось. Козы — животные с добрым нравом. Совсем не такие, как о них говорят, — заверил Том. — Если ты хочешь по-настоящему укрепить такое отношение, отведи ее на кухню и дай то блюдо, что стоит на полке. Скретч составил для Мисси новую смесь, и она просто сходит по ней с ума. По крайней мере, на этой неделе.

Хилари унеслась в кухню, а маленькая козочка потопала вслед за ней по широким старым половицам. Ее копытца так блестели и казались такими совершенными, будто только что они были отлиты из металла. Козочка подросла с тех пор, как мы в последний раз были на Козьем ручье. Милая белая мордочка уже находилась на уровне талии Хилари, а в сопрано ее блеяния слышались мягкие и более низкие ноты. Шерсть блестела, как будто ее только что вымыли шампунем.

Том и я молча стояли у ели в свете огня камина. Пламя тихо пофыркивало за экраном, и за этим звуком мне чудились высокие, чистые голоса маленьких мальчиков, поющих что-то нестройное, древнее и красивое. Это была не совсем рождественская музыка, но что-то священное, что пело о древних зимах. Снаружи тихий ручей напоминал голубую сталь под неярким солнцем, воздух, вливавшийся в комнату из-под зашнурованного брезента, был свежим, холодным и диким. Пэмбертон с его гостиными и переполненными буфетными комнатами, с его задыхающимися от транспорта улицами, с душными, увешанными гирляндами и лентами магазинами, казался таким далеким. А усыпанная звездами ночь, молчаливые леса и освещенная костром величественная громада Королевского дуба — такими близкими, что к ним можно было прикоснуться рукой. Несмотря на сухость в горле, я проглотила комок и с интересом взглянула на рождественское дерево, на ручей, на огонь в камине и на два динамика, прикрепленных к потолочным балкам. Но я не посмотрела на Тома.

— Итак, — произнесла я. — Мы снова встретились.

— Да, мы снова встретились.

— Действительно великолепная елка, — продолжала я светский разговор. — Что за необычная идея — использовать дары природы для украшения? Ты это сделал для Хилари?

— Не только. Моим мальчикам всегда это нравилось, — любезно отозвался Том. — Да и мне нравится заниматься украшением рождественского дерева. Я делаю все это в такой же степени для себя, как и для кого-то другого. Бывают годы, когда я единственная персона, кроме Скретча, Риза и иногда Мартина, кто лицезреет подобную красоту. Но я все равно каждый год наряжаю елку.

— На самом деле ты мог бы выиграть за дизайн приз на любом конкурсе рождественских украшений, — продолжала я, чувствуя, как жалко и глупо звучат мои слова, но я не могла сдержаться: что-то неумолимое готовилось ворваться в каждую секунду нашего с Томом молчания.

— Боже упаси, — ответил он.

— О нет, тебе бы удалось, — уверяла я. — Твоя идея украшения такая свежая, интересная и некоммерческая…

Наконец я замолчала, онемев от сознания собственной глупости.

Том пересек комнату, положил руки на мои плечи и слегка встряхнул меня. Волна легкого стыда залила меня так сильно, что я зажмурилась, пытаясь защититься от нее. „Господи Боже, — подумала я. — Эти Дуни прикасались ко мне прошлой ночью, прикасались к каждой клетке моего тела, на моей коже нет и дюйма, который бы не попробовал этот рот".

— Диана, перестань жмуриться и посмотри на меня. Ты похожа на летучую мышь, которую вынесли на дневной свет.

Его голубые глаза были рядом с моими, и я прочла в них веселость. И никакой опасности. Никакого намека. Ничего, кроме веселого удивления.

— Послушай, — сказал он. — Я думал, что мы уже все решили. Я думал, что мы договорились действовать так, будто субботней ночи никогда не было. Это твой выбор, дорогая, не мой. Такое поведение мне кажется величайшей глупостью, и я не вижу в нем никакой необходимости, но… Мы договорились. Поэтому давай так и поступать. Перестань коситься на меня, как будто я собираюсь прыгнуть на тебя, пока ты не видишь. Перестань болтать насчет конкурсов по украшению елок и о моем превосходном рождественском дереве. Тебе это безразлично. Ты просто перепугана, ты боишься, что я буду думать о тебе как о грязной девке из-за того, что мы сделали. Напротив, я думаю, то, что мы сделали, — чертовски чудесно, и ты тоже чертовски чудесна, и я всегда буду так думать. Но я намерен вести себя с тобой так, как будто мы только и делали, что восхищались свежим, интересным и „некоммерческим", как ты говоришь, рождественским деревом. И точка. Так будет всегда, до тех пор, пока ты сама не попросишь меня остановиться. А теперь перестань вести себя как малолетка, и тогда мы займемся делом. Смотри на себя так, как будто ничего не случилось.

Я рассмеялась, а он слегка обнял меня. День внезапно стал сияющим, беззаботным и праздничным, с бесконечной лентой времени, таким, каким и должен был быть день накануне сочельника. Я позвала Хилари из кухни, и мы уселись перед камином в ожидании подарков.

Вдруг Том стал почти застенчивым — я никогда не видела в нем такой неуверенности.

— В свое время я думал, что это интересная затея, но теперь не очень уверен в том, что подарки вам понравятся. Они вовсе не такие уж великолепные…

— Как говорится, важно внимание, а не подарок, — улыбнулась я. — Нам не нужно и мы не хотим что-нибудь великолепное — оно у нас уже было в Атланте.

— Какой он — значения не имеет, важен сам подарок, — практично заметила Хилари. — Скорее, Том. Я не могу больше ждать.

— Ну что ж, я вас предупредил, — пожал плечами Том и ушел в спальню. Через минуту он появился, держа руки за спиной.

— Закройте глаза. Мы повиновались.

— Счастливого Рождества, Диана и Хилари!

Мы открыли глаза. Улыбаясь, Том стоял перед нами и держал два изящных лука и два колчана, наполненных небольшими тонкими стрелами. Даже при первом взгляде я могла определить, что это оружие не современно — оно было сделано в стиле, который мастера перестали применять раньше, чем были написаны и напечатаны книги, описывающие его. Я знала, что Том изготовил луки сам. Они были очень просты и очень красивы.

Но… луки и стрелы? Для меня, для моей десятилетней дочери, нам обеим, городским созданиям — и вдруг такой подарок? Орудия убийства — нам? Я не знала, что сказать.

А Хилари знала.

— О Том, они великолепны, они просто прекрасны! — воскликнула девочка. — Они на самом деле мои? Ты сам сделал их? Ты научишь меня стрелять? Могу я взять лук в школу и показать всем? Ни у кого нет ничего подобного!

— Да, они действительно твои, — ответил Том. Его неуверенная улыбка стала более широкой. — И я сделал их сам. Именно для тебя. И конечно, научу стрелять, прямо с сегодняшнего дня и начнем, если захочешь. Но я бы предпочел, чтобы ты хранила их здесь, Хилари. Это серьезное дело. Не для показов и разговоров. Не знаю детей, кроме тебя, в ком я был бы так же уверен, что они поймут и будут относиться к лукам и стрелам с уважением. Место этих вещей — здесь, в лесу. Ты должна понять лук и стрелять из него только здесь. Он как… тайна, которая нам открыта, тайна, принадлежащая только Козьему ручью. Никто больше не должен быть посвящен в нее. Ну как, о'кей?

— Да, — согласилась девочка, серьезно глядя на мужчину. — Да, я понимаю, что ты имеешь в виду.

Я смотрела на них, освещенных огнем камина и свечей на языческом рождественском дереве. Легкие мурашки побежали у меня по затылку. Я знала, что Хилари понимает, о чем говорит этот человек, понимает и слова, и смысл этих слов. И так же знала, что сама ничего не понимаю. Том посмотрел на меня.

— А тебе нравится твой лук, Диана? — спросил он почти официально. — Они вам очень подойдут. В идеале — вы должны подогнать их по длине своей руки, а я рассчитывал все на глаз. Я могу сделать другой, если этот не по мерке.

— Луки действительно красивы, — медленно произнесла я. — Это превосходная, искусная работа. У тебя, наверно, ушли на нее месяцы. Никогда раньше не видела ничего подобного. Но дело в том, что я полный профан в вопросах, где мне приходится иметь дело с вещами, требующими от меня прицельной стрельбы во что-то и… Короче, я не думаю, что смогла бы кого-нибудь убить.

— Я бы никогда от тебя этого и не потребовал, — заметил Том. — Просто очень приятно уметь стрелять в цель. Ты можешь удивить самое себя. У меня такое чувство, что я смогу научить тебя очень хорошо стрелять. А потом, кто знает, может быть, ты захочешь пойти дальше. Но как бы там ни было, мне хотелось сделать эти луки для вас. Я хотел, чтобы они были вашими. Я воображал, как ты стоишь в моем лесу и держишь лук, мой лук…

— Ну тогда мне они нравятся, и меня привлекает идея научиться стрелять из них, — сказала я, чувствуя прилив нежности к Тому, такой нежности, какую я могла бы почувствовать к маленькому мальчику. Сейчас в нас не было ничего от мужчины и женщины. — Только не огорчайся, когда увидишь, что я не могу попасть ни во что, кроме ручья. И при том условии, если мне не придется кого-нибудь убивать.

— Отвечу „нет" на оба вопроса, — произнес Том и передал луки нам с Хилари.

Лук был легким и приятным на ощупь, как атлас, но я чувствовала в руках его приятную тяжесть, он совершенно подходил к моей ладони. Цвета светлого ясеня, деревянная часть сияла, как хорошая старая мебель. Лук был прост по форме — согнутая деревянная дуга и гладкая упругая тетива, которая была хорошо натянута и издавала приятный звук, когда я дотрагивалась до нее. Сделана тетива была не из пластика или материала, который я видела на теннисных ракетках. Ее концы Том плотно обернул тем же материалом и слегка разлохматил, так что получились симметричные красивые кисти. Лук настолько отличался от сложного, зловещего оружия, виденного мною в багажнике автомобиля Картера в утро охоты в „Королевском дубе", как ласточка отличается от павлина. Но, глядя на гладкую безжалостную дугу и четную линию тетивы, я подумала, что этот лук — такое же смертоносное оружие. Однако подобная мысль не слишком напугала меня, пока я держала в руках живой атлас дерева.

— Он превосходен и великолепно мне подходит, по крайней мере, ощущение от него просто сказочное. Твой подарок просто прекрасен. Что это за дерево?

— Ива, — пояснил Том. — Некоторые думают, что из черемухи или рябины можно изготовить лучшие луки, но мне больше нравится ива. Она была священным деревом богов вод в большинстве культур. Кроме того, в поисках рябины придется добраться до западных плоскогорий, а ива растет по всему болоту Биг Сильвер. Эта ива — с верховьев Козьего ручья, я нашел ее недалеко от его истока. Молодое деревце, обожженное молнией. Прокопченные огнем ивы — самый лучший материал для луков. Но их нечасто находишь на болоте — слишком сыро. Поэтому когда я наткнулся на дерево пять или шесть лет назад, я принес его домой и сохранил. Мне представлялось, что на нем запечатлелись поцелуи всех богов. Было бы почти святотатством не сделать из него луки.

— А их трудно делать? — спросила я. — Они выглядят такими простыми, и в то же время каждый дюйм совершенен. Откуда ты знаешь, где надо сгибать, а когда прекратить и все такое?..

— Я научился этому у отца. А он и мой дядя Клэй научились у деда, который, в свою очередь, научился у своего отца — моего прадеда. А тот постиг эту науку, учась в Гейдельберге. Чтобы получить лицензию на охоту, нужно было пройти очень жесткий официальный курс инструктажа в знании леса, искусстве выживания в нем и в знании оружия. После окончания курса вы были столь же сведущими, как лесничий, в противном случае лицензию вы не получали. Знатоков леса называли „вальдмейстерами", я думаю, и сейчас их так называют. Мне кажется, что это очень хорошая идея — тот, кто не знает леса и не уважает дикую природу, как ее знают и уважают лесничие, не должен приходить в леса с оружием. Я не пускаю в свои владения тех, кто не знаком со всеми правилами.

— Но в Пэмбертоне все занимаются охотой, — возразила я. — Кажется, весь Юг охотится. И сколько из них достаточно осведомлены?

— Примерно один на каждые три миллиона. Я дошел до того, что ненавижу осень и зиму. Кажется, что каждый кровожадный осел, который может поднять ружье или лун, свободно допускается в леса. Мне доставляет огромное облегчение, когда до меня доходят слухи, что некоторые из горе-охотников подстрелили друг другу задницы, а то и что похуже. Тогда я думаю: „Какая-нибудь птица или олень будут еще некоторое время в безопасности"

Я посмотрела на Тома. Мы уже вели подобные разговоры раньше. Он сам был охотником и тем не менее говорил о безопасности оленей и птиц.

— Я — один из трех миллионов, — заявил он, читая мои мысли. — Я тот самый избранный. И не стреляю ни во что без надобности. И не жажду убийства. А кроме того, всегда попадаю в цель. Я стреляю с уважением, даже с любовью. Если вы научитесь у меня, то будете стрелять именно так. Я не хвастаюсь. Мне потребовалось очень много времени, чтобы достичь нынешнего мастерства. И для этого я очень много работал. И у меня были два величайших учителя в мире — мой отец и дядя Клэй. Еще не настало время говорить об убийстве, Энди. Но мы будем разговаривать и на эту тему, к тому времени ты будешь лучше все понимать.

— Я хочу слышать об этом, — сказала Хилари, внезапно подняв глаза на Тома. Она стояла, свободно и изящно держа в руках свой маленький лук. Держала так, как будто бы вес оружия был привычен для нее чуть ли не с самого рождения.

Я неодобрительно посмотрела на дочь, а затем перевела взгляд на Тома. В конце концов, Хилари здесь не для того, чтобы учиться убивать.

— Не сейчас. — Том слегка улыбнулся девочке. — Но скоро. Не думаю, что мне придется много объяснять тебе, Хил. Мне кажется, что твое сердце, кости, мускулы знают гораздо больше, чем знает твой ум.

— А смогла бы я научиться делать такие луки? — спросила Хилари.

— Конечно, если захочешь. Я могу научить тебя делать почти все, что тебе потребуется, чтобы выжить среди дикой природы. Могу научить находить и делать укрытие, ночлег и инструменты, утварь и даже одежду из шкур и волокна растений. Могу научить добывать огонь только при помощи лука, палочки и камня. Могу научить делать ножи и копья, обрабатывать камень, но в южных приречных болотах тебе это никогда не потребуется. Достаточно одного лука. Я могу научить тебя находить воду, но опять-таки это не проблема в Биг Сильвер. Могу научить находить, собирать и готовить растения, которые смогут поддерживать твою жизнь и даже будут довольно приятны на вкус, а также растения, которые исцелят тебя. Научу, как избегать растений, способных убить. Могу научить, как подманивать почти каждое животное, обитающее в Биг Сильвер, как выслеживать его, стрелять, обрабатывать шкуры и готовить мясо. Даже как выделывать шкуры и изготовлять из них укрытие и одежду, а из костей животных — кухонную утварь. В лесах не должно быть никаких отходов. Я могу научить тебя всему, что ты захочешь узнать. Причем обучать буду вас обеих.

— Почему? — Голубые глаза Хилари смотрели на Тома с любопытством.

— Потому что это значит гораздо больше, чем повторные показы „Звездного пути",[75] — ответил Том, протягивая руку, чтобы убрать шелковистые волосы девочки, закрывающие ей глаза. — Потому что это древнее и ценное знание, потому что это истина о людях, животных и лесах. Должны существовать такие люди, которые познают все для того, чтобы истина оставалась живой. Я думал, что, может быть, вы — одни из тех, кому моя идея может понравиться.

— Мне могла бы понравиться, — согласилась Хилари. — Я бы… Я бы хотела узнать все, о чем ты говорил.

— Что ж, узнаешь, — пообещал Том.

Они вместе вышли из темного дома в холодное сияние полуденного солнца. Рука мужчины покоилась на плече девочки, а ее темная головка была поднята к его лицу; они разговаривали. Как и маленькая козочка, Хилари тоже подросла, а я как-то не заметила этого. Шея и руки удлинились, стройные ноги в мешковатых тертых джинсах тоже стали длиннее, и уже начали оформляться талия и бедра, а ее макушка почти достигала плеча Тома. Блестящие волосы мужчины и девочки сверкали на солнце каштановым блеском, она приспособила свои легкие шаги к его быстрой и мягкой походке. Там, под зимним солнцем, их можно было бы принять за отца и дочь. Она походила на Тома Дэбни намного больше, чем на меня или на Криса. Опять в моем паху медленно и вкрадчиво зашевелилось тайное тепло. Я стиснула зубы и стала вспоминать любую раздражающую мысль о Томе и каждую привлекательную черту в поведении Картера. Я не потерплю этот предательский жар! Не потерплю! Ведь я сама установила правила…

У края воды, где земля была чистой, а ручей — мелким и залитым солнцем, как раз на том месте, где — я это помнила — они танцевали вместе в лунном свете, Том установил мишень. Я испытала некоторое потрясение, когда увидела, что это был силуэт оленя, черный на белом квадрате. Олень стоял в профиль, на его плече был изображен большой круг. На земле рядом с мишенью лежали другие, тоже с силуэтами оленей — вид спереди, сзади, под разными углами. На каждой из них были круги. Я остановилась, чувствуя тупой гнев.

— Одну минуту, Том. С нас достаточно разговоров о смертях и убийствах для одного дня. У меня нет возражений против стрельбы в цель, но я не собираюсь стрелять в оленя. И я не позволю Хилари делать подобное.

Он не слишком долго смотрел на меня, а потом сказал:

— Вполне справедливо. У меня есть старая круглая мишень с яблочком. Она в козьем сарае. Ты можешь использовать ее. Однако, я думаю, что Хил имеет право выбирать сама, во что ей стрелять.

Я открыла было рот для новых упреков, но вовремя остановилась. Смысл моих отчаянных попыток всегда состоял в том, чтобы выработать у Хилари привычку принимать самостоятельные решения, по крайней мере в отношении тех вещей, которые были ей по силам. Я не могла все решать за свою дочь.

— Прекрасно, — сдержанно заметила я. — Конечно, пусть Хилари выбирает.

— Я выбираю оленя, — быстро произнесла девочка, искоса глядя на меня. И хотя я понимала, что она выбрала эту мишень только для того, чтобы доставить удовольствие Тому, я кивнула так спокойно, как только могла. И переключила внимание на собственный лук и стрелы. Возможно, нам удастся поговорить обо всем этом с дочкой наедине попозже. Я не хотела, чтобы она просыпалась в поту от кошмаров, пораженная убийством бумажного оленя.

— Ну так вот, по поводу лука и стрел… — начал Том, садясь по-турецки на траву у ручья. Хил, Мисси и Эрл устроились вокруг него. Я тоже села, чтобы послушать. Том взял лук девочки.

— Эта модель называется лук с двойным изгибом. Перед нами первоначальная форма охотничьего лука. У Купидона был такой же. И турки использовали его, а римляне переняли эту форму лука уже у турок. Позже ему на смену пришел английский длинный лук — в рост стрелка, хотя одному только Богу известно почему: более неуклюжего и неточного оружия история, наверно, не знает. Луки с двойным изгибом снова вошли в моду примерно в тридцатые годы нашего века. А потом они уступили место сложным лукам, в которых используется система рычагов, уменьшающих усилия стрелка и увеличивающих силу натяжения тетивы. Такие луки — жестокая вещь. Ручки, прицелы, рамки для стрел и Бог знает что еще — все это закреплено на них. Ты, Энди, видела подобный в „Королевском дубе" тогда, в сентябре. Ими так легко пользоваться, и они так точны при стрельбе, что любой идиот может через некоторое время овладеть этой наукой. В этом-то и проблема. Какой-нибудь дурак, который попадает в мишень на расстоянии пятидесяти ярдов у себя на заднем дворе, стреляя из сложного лука стрелами с широким наконечником, отправляется в леса и подстреливает в живот оленя, а затем не удосуживается пойти по его следу, и олень-подранок погибает через много-много дней, дней очень тяжелых. Стрела не убивает ударной силой, как пуля, животное умирает от потери крови. Если при первом выстреле не поражена жизненно важная точка, то животное умрет от слабости, инфекции, голода, просто от боли и страха. Я не пользуюсь никаким другим оружием, кроме лука с двойным изгибом, причем ручной работы, и не применяю прицельные устройства. И не учу пользоваться ими. Вы будете учиться самому старому и самому трудному способу, какой только есть, но, когда научитесь, вы попадете в животное с первого раза.

— Вы также научитесь стрелять сверху, с деревьев, и снизу, — продолжал Том, — научитесь подкрадываться, выслеживать и бесшумно идти по следу, чтобы подобраться достаточно близко для хорошего выстрела. Лучник должен подходить почти вдвое ближе, чем охотник с ружьем. Когда я закончу ваше обучение, вы сможете выследить крупного самца и свалить его с расстояния в пятьдесят ярдов, если захотите, конечно. Вы будете обучаться стрельбе полевыми стрелами и стрелами для стрельбы по мишени. А затем начнете все сначала со стрелами с широким наконечником. И через год или два вы будете поражать какое угодно животное, начиная с белки и заканчивая оленем, дикой свиньей или крупной рыбой. Вам никогда не потребуется в лесу ружье. Я держу ружье только от змей и незваных гостей. И чтобы избавлять от страданий. Эйтаназия.[76]

— Эти луки были сделаны, как я уже говорил, из прокопченной огнем ивы, — напомнил Том. — Я сделал их без ножа, при помощи куска кремня, нагревал концы на огне, загибал их на камне, натянул тетиву, сделанную из жил оленей, и обернул концы такими же жилами. Я смазывал луки оленьим жиром и протирал много дней подряд, пока не придал им такой вид, какой хотел. Можно сделать лук и за два дня, если возникнет такая необходимость, но большинство доисторических охотников были настоящими мастерами, и им требовались недели, чтобы изготовить оружие, и они делали прекрасные вещи просто ради удовольствия. Я думаю, у них было не так уж много занятий долгими зимними вечерами. Я потратил на каждый из этих луков по три недели и получил удовольствие от каждой минуты работы.

— Должно быть, ты начал их делать даже раньше, чем познакомился со мной, — удивленно заметила Хилари. — Как ты узнал, что мой лук подойдет мне?

— Твой лук я начал делать сразу же после Дня Благодарения, то есть я только-только познакомился с тобой. К тому времени я почти закончил лук для твоей мамы.

— Здорово! — воскликнула Хилари.

— Вот именно, здорово! — усмехнулся Том. — Ну что ж, мисс Хил, вот тебе шесть слов, которые ты возненавидишь за ближайшие несколько недель: стойка, натягивай, закрепляй, целься, отпускай, следи. Повтори их, а затем подойди сюда, и я покажу тебе, что они означают.

Все время после полудня моя дочь и Том Дэбни практиковались в стрельбе по мишени.

Том поставил девочку приблизительно в двадцати ярдах от щита с изображением оленя, встал позади Хил и показал ей правильную стойку для стрельбы из лука. На запястье ее руки он прикрепил кожаный предохранитель, защищающий от удара стрелы, а на голову девочке надел свою кепку „Атланта Брейвз" от солнца. Через час Хилари поражала силуэт оленя в середину крестца. Через три часа она попала прямо в центр черного пятна на его груди. Девочка стреляла не с дальнего расстояния, но не смогла повторить этот точный выстрел. Правда следующая стрела попала не слишком далеко от центра круга.

Хилари стояла, высокая, прямая и стройная, сама похожая на стрелу, ее чистый серьезный профиль был спокоен, спина слегка прогнута, левая рука вытянута и неподвижна, правая оттянута назад настолько, что концы пальцев, удерживающие оперение стрелы, слегка касались ее круглого подбородка. Естественно, как будто она делала это всю жизнь, Хилари задержалась с натянутой тетивой, как мне показалось, на невозможно долгое время, когда Том скомандовал ей это сделать, а лук не дрожал и не прыгал в ее руках. По тихой команде наставника она выпустила стрелу, и та полетела, как натренированная птица, чтобы остановиться на плече оленя. Но Хил все еще стояла неподвижно.

Внезапно дочка показалась мне молодым языческим божеством, сосредоточенным, бесстрастным и полностью отдалившимся от меня. Дыхание остановилось в моей груди. Мне хотелось вырвать этот лук, схватить дочь и бежать. Только когда Хил увидела, что попала в оленя, она опустила оружие, сняла кепку, откинула шелковистые волосы с глаз и с улыбкой взглянула сначала на Тома, а затем — на меня.

— Вызывает приятные ощущения, — заметила девочка. — Такое чувство, будто я уже знала, как это надо делать.

— Ты именно так и выглядела, — улыбнулся ей Том. Это была, подумалось мне, довольно странная улыбка, мимолетная, понимающая и очень гордая.

— Никогда не видел никого — ребенка, взрослого, мужчину или женщину, неважно, — кто бы сделал то, что сделала ты с первого же раза. Ты выглядела как молодой Ипполит. Конечно, я должен был бы сказать: „как Диана", но в этом вопросе твоя мама имеет преимущество. Месяца через два ты будешь стрелять лучше, чем стрелял я, когда был вдвое старше тебя. Мне бы очень хотелось, чтобы мой отец мог увидеть тебя. Может быть, дядя Клэй сможет… когда-нибудь. Оба они говорили мне, что редкие женщины стреляют из луков, подобных этому, лучше любого мужчины.

— Ты видела, мама? — Хилари вновь стала маленькой девочкой, порозовевшей от гордости и удовольствия. Лесная богиня-ребенок исчезла. Я наконец-то вздохнула с облегчением.

— Видела. Здорово! — ответила я. — Это действительно нечто. Мне не сделать ничего подобного и за миллион лет.

— Давай посмотрим, что у тебя получится, мам, — воскликнула Хилари. — Попробуй, теперь твоя очередь. Посмотрим, как ты постараешься и побьешь мой рекорд!

Однако явное, простое нежелание продемонстрировать свое неумение вынудило меня сказать:

— Не сегодня, малыш. Уже становится поздно, солнце садится. Как-нибудь в следующий приезд я обязательно попробую.

Я почувствовала, что сержусь на Хилари, на Тома, на себя саму, а когда девочка запротестовала и Том поддержал ее, то я резко оборвала дочку:

— Пойди в дом и вымой руки и лицо. Тому я заявила:

— В конце концов именно ты решил, что мне следует быть дома до наступления темноты.

Только после этих слов, вспомнив, кто предложил условия, я ужасно покраснела до корней волос. Том рассмеялся.

Когда Хилари ушла, он сказал:

— Не слишком дави на нее по поводу стрельбы из лука, Диана. Она прирожденный лучник, притом лучший из тех, кого я видел за свою жизнь. И, если она не слишком щепетильна в использовании животных в качестве мишени, будет просто несправедливо заставить ее чувствовать мир иначе. Она — не снятая с тебя копия. Ее страхи могут очень отличаться от твоих, и это нормально.

Сам факт его проницательности и таящейся за ней симпатии разозлил меня еще больше. Я подождала, пока не убедилась, что Хилари нас не слышит, села на верхнюю ступеньку, освещенную холодным розовым закатом, и спокойно посмотрела на Тома. Мне было очень холодно без куртки, но я не хотела признаваться в этом. Том же стоял так непринужденно на поднимающемся вечернем ветру, как животное, покрытое густым мехом, стоял, засунув руки в карманы и слегка покачиваясь в мягких старых мокасинах. Глаза сверкали голубым огнем под темным крылом волос.

— Мне по-настоящему не нравится, что Хил учится убивать, — заявила я. — На самом деле я считаю это варварством. Ей только десять лет, что бы ты ни говорил, и я — ее мать, и мне думается, что уроки охоты должны прекратиться немедленно.

Он немного покачался молча, а затем сказал:

— Ей нужно знать, как позаботиться о себе, Энди.

— Ради Бога, Том, когда ей пригодится умение подстрелить кого-то при помощи лука и стрел? — раздраженно возразила я.

— Нет, я неправильно объяснил. Мне следовало бы сказать, что ей нужно самой заботиться о себе. Самой. Человеку необходимы уважение к себе, легкость и комфорт даже наедине с самим собой. Если хочешь, чувство почтения к собственной личности. Не думаю, что она этим обладает; как она может испытывать подобные чувства после того, что позволял себе ее отец? Послушай, Диана, все дело в опыте. Опыт дает чувство уверенности и отшлифовывает до совершенства все другие побочные ощущения. Сознание того, что ты обладаешь огромными возможностями и можешь в любой момент сконцентрироваться по собственной воле, беспредельно расширяет границы бытия. А леса — наилучшее место на свете, где все это можно познать. Леса позволяют обратиться ко всем, даже скрытым, духовным ресурсам. Нет ничего, что даже отдаленно походило бы на дикую природу в этом отношении.

— Ты превратил бы Хил в странное существо, если бы я позволила тебе действовать по собственному желанию.

— Нет, хотя мне хотелось бы вернуть девочку в естественное, дикое состояние. Ты, ее отец, город… все вы вытравили из нее при помощи цивилизации скрытую в ней силу. В Хил достаточно цивилизации, хватит на всю жизнь. Но ей нужна ее естественная сторона. И тебе, Диана, тоже, если подумать. Как ты можешь управлять своей естественной дикой частью, если ты ее не познала? Как ты можешь использовать ее, если не признаешь ее существования? Но она есть. Есть в Хилари и в тебе. Во всех нас. Я хотел бы, чтобы девочка познала свою естественную сторону и научилась не бояться ее. Ты познала свою, но все еще напугана ею до смерти.

Меня вновь залил жар, несмотря на пронизывающий ветер, на теле и лице выступил холодный пот. Я снова ощутила танцующее пламя костра, его руки и его рот на моей голой коже.

— Я полагаю, что ты пользуешься всеми своими… возможностями и ресурсами, — сердито заявила я. — В отличие от большинства из нас, простых смертных, которые обладают прискорбной наклонностью тратить силы и время по пустякам и дурачиться. Неужели ты никогда не… лежишь просто в постели, не ешь чипсы и не читаешь какую-нибудь дребедень? Ты что, никогда не смотришь Вэнну Уайт и не решаешь кроссворд из телепрограммы? О нет, ты полностью посвятил себя людям, ты чувствителен и честен, ты принимаешь участие в делах человечества каждую минуту своего существования!

— Только не Вэнну Уайт! — Лицо Тома было серьезно, волчьи черты отточены тенями, в голосе звучала задумчивость. — Однако я действительно полеживаю в кровати, пью бурбон и приветствую эротические мечты о невысоких хрупких греческих леди в чем мать родила. И я читаю Генри Миллера[77] и от этого возбуждаюсь, а по ящику я смотрю все, что могу найти с участием Джемми Ли Кертис, потому что у нее самые большие груди, какие я только видел, за исключением твоих.

— Том… — вскрикнула я, ужасно, до слепоты покраснев и чувствуя жар во всем теле.

— Разве я прикоснулся к ним? — спросил он. — А? Но я никогда не говорил, что не буду смотреть на них. Ты что, вносишь дополнение в наш договор? Ты требуешь слишком многого, моя дорогая.

Я уставилась на него в безмолвной ярости, а он в ответ бесстрастно воззрился на меня, а затем, подвигав вверх-вниз бровями, осведомился:

— Хочешь купить утку?

Я начала беспомощно и отчаянно хохотать и смеялась до тех пор, пока мы не выехали с разбитой колеи, ведущей на Козий ручей, и направили „тойоту" к западу по темнеющей дороге на Пэмбертон.

В рождественское утро Картер подарил Хилари полный официальный костюм для верховой езды. Все, начиная с сапог и галстука и заканчивая брюками галифе, курткой, хлыстом и котелком „дерби".

— Это для экзамена по выездке, но нам, наверно, придется положить книгу тебе на голову, чтобы помешать вырасти из этого наряда. Пойди, надень его, малыш, мне хочется посмотреть, как ты будешь выглядеть, когда тебя наградят голубой лентой победителя.

Хилари быстро отправилась к себе в комнату и вернулась в костюме. Она выглядела значительно старше своих лет, более тонкой и стройной и почему-то богатой. Официальные черный и белый цвета подходили к ее глазам и волосам цвета воронова крыла, а нежный розовый румянец, которым солнце окрасило ее щеки за целый день, проведенный в лесу, был просто восхитителен. Я невольно улыбнулась — почему-то я никак не могла привыкнуть к красоте своей дочери.

— Ты наверняка выиграешь хотя бы приз за самый красивый костюм, если не за что другое, — сказала я.

— Ты само совершенство, — заявил Картер. В его глазах появилось влажное мерцание. Это странным образом поразило меня в самое сердце.

Хилари обняла Картера. Она ходила в наряде наездницы все утро, но моя „материнская антенна" очень быстро сообщила мне, что подарок девочке не особенно понравился. Когда Хил переоделась перед нашим отъездом на рождественский обед к Тиш и Чарли, она объяснила, что не хочет испачкать костюм. Картер тоже понял, что подарок не пришелся по вкусу.

— Ты хотела бы получить что-нибудь другое, дорогая? — спросил он.

— Нет, прекрасный подарок, он мне очень нравится, — сказала она и поцеловала Картера в щеку.

Больше он ничего не говорил. Но я знала, что это его обеспокоило и немного обидело. Вечером, когда я укладывала Хилари спать, я заметила:

— Разве тебе не нравится твой костюм, Хил? Картер потратил много времени и денег, чтобы купить его.

— Костюм прекрасен, — промямлила девочка, пряча лицо в подушку. — Только мне, наверно, больше нравятся мой лук и стрелы.

— Хил, это вовсе не значит, что ты не останешься верна Тому, если тебе придутся по душе подарки Картера, — заявила я, обеспокоенная таким поведением дочери. — Между ними нет соревнования. Тебе могут нравиться и Картер и Том вместе с их подарками, понимаешь? Картер для тебя — почти как отец, а Том — другой, он… друг, но друг особенный…

— Я бы хотела, чтобы было наоборот, — голос девочки был приглушен подушкой.

— Возможно, — очень твердо заявила я. — Но этого не будет. Ты не должна думать, что что-то изменится. Такие мысли приведут к тому, что ты начнешь еще больше мучить себя.

— Ты могла бы изменить все, если бы захотела, — отозвалась Хилари так тихо, что я почти не расслышала.

Я смотрела на ее темную голову, а раздражение и непонятный страх стучали в висках.

— Да, но я не намерена этого делать, поэтому приучи себя к нынешнему положению вещей, — наконец произнесла я, потушила настольную лампу и закрыла за собой дверь. В ту минуту мне показалось, что дочь проговорила: „Вот именно, что намерена". Я уже было захотела вернуться и сделать ей замечание, но затем все-таки передумала.

Головная боль, трепавшая мой затылок и виски, как злобный терьер, целый день и вечер, наконец схватила меня своими стальными челюстями. Я вернулась в гостиную в поисках аспирина и покоя. У Тиш и Чарли не было ни того, ни другого.

День Рождества был серым и мягким, таким, каким никогда не должен быть, но часто бывает зимний праздник на Юге. Неспокойный ветер, пахнущий сыростью и болотной гнилью, сквозил в щели и налетал порывами на окна в столовой Колтеров. Что-то от ветра перешло, казалось, и в людей. Дочери Тиш — Кейти и Энсли — были дома, но создавалось впечатление, что им здесь невероятно скучно. Они тяжело вздыхали по поводу задержки с обедом и уносились в свои комнаты, чтобы позвонить далеким подругам.

Чарли приготовил старомодные предобеденные напитки, и они оказались слишком крепкими, а мы выпили их слишком много. Тиш сильно обожгла руку чугунной сковородой, и мне пришлось заканчивать приготовление обеда, косясь сквозь туман от бурбона, застилавший глаза, в старые, заляпанные жиром поваренные книги и потрепанные вырезки рецептов.

К тому времени, когда я наконец подала обед на стол, Кейти и Энсли стали какими-то отчужденными и подчеркнуто вежливыми, а Хилари — бледной и сердитой от голода. Тиш, Чарли и Картер опьянели и завывали рождественские гимны, а я была суровой из-за головной боли и раздражения, которое вызывали у меня мои друзья.

Когда в конце концов я привезла Хилари домой, уложила ее в постель и добралась до гостиной, освещенной огнем камина и елочными свечками, я почувствовала, что теплый ветер все еще бродит в моих венах. Кожа моя покалывала и чесалась, а вид Картера, расслабленно растянувшегося на диване, снявшего галстук и ботинки, улыбавшегося мне с любовью, вызывал желание заскрежетать зубами. Я понимала, что Картер хотел заняться любовью, это было ясно из того, как он смотрел на меня весь вечер, из его многочисленных, будто случайных прикосновений. Между нами не было близости с ночи перед приемом у Пэт Дэбни. По всем признакам Сегодняшняя ночь — рождественская ночь любви, щедрости и торжеств — должна была бы стать ночью, когда я вернулась бы к нему и полностью завершила бы полосу отчуждения.

Но я не хотела. Ветер, головная боль, похмелье, раздражение и что-то еще — какая-то тоска по прохладе, чистой темноте и резкому запаху зимнего леса, которую я не хотела замечать или понимать, — распространялась по моей крови, как вирус. Я подобрала юбки красивого темно-зеленого бархатного платья, которое подарил мне Картер, села на подушку у камина, в отдалении от своего друга. Я пыталась улыбнуться ему, но боль и упрямство перекосили улыбку.

— Иди сюда, ко мне, и дай мне очень медленно снять с тебя это платье, — сказал Картер, протягивая ко мне руки. — Главная причина, по которой я подарил его тебе, — именно чтобы я мог сделать это.

— Картер, я не могу, не сегодня. Я чувствую себя так, будто мой череп вот-вот расколется пополам, как грецкий орех, — ответила я.

Он помолчал секунду, а затем расхохотался. Это был его прежний смех, глубокий и теплый.

— Это что, наше первое „не-сегодня-милый-у-меня-головная-боль"? — усмехнулся Картер.

— Но у меня действительно болит голова. Просто убийственно. Билет действителен на следующий раз? До завтра?

Он поднялся с дивана, подошел ко мне и поцеловал в лоб.

— Конечно. Я благодарен за то, что мы настолько близки и ты чувствуешь, что можешь спокойно сказать, когда не желаешь секса. Сегодня тебе пришлось вытерпеть присутствие слишком многих ослов. Да, билет действителен на следующий раз.

Уходя, Картер продолжал улыбаться. Я затушила камин, выключила огни на елке, легла в постель и расплакалась. Я не знала почему. Или о ком.

День Рождества пришелся на среду. Долгие праздничные дни тащились под теплым, расслабляющим мелким дождем. Хилари просила поехать на Козий ручей, но я знала, что у Тома гостили его сыновья, во всяком случае, он планировал, что они приедут. Я предложила Хилари подождать.

— Праздники — время для семьи, — говорила я, наверно, уже в десятый раз за субботу. — Почему бы нам не предложить Картеру отвезти нас в музей в Уэйкроссе?

— Я не хочу ехать в Уэйкросс. Я хочу поехать на Козий ручей. Том — такая же семья, как и Картер. — Хилари бросила косой взгляд в мою сторону, хорошо понимая, что дразнит меня.

— Ну что ж, тебе придется потерпеть, — заявила я, решив не повышать на дочь голоса. — У Тома гостят его мальчики, и у него нет времени, чтобы развлекать чужих детей.

Я не хотела обидеть Хил, но увидела, как ее голубые глаза наполнились слезами.

— Я ему не чужая, — проговорила она, проглатывая комок в горле.

— Конечно, нет, дорогая, но ты и не его ребенок. Подожди до понедельника — и мы поедем к Тому.

После этого разговора Хилари сидела в своей комнате, смотрела телевизор, а я занялась разборкой шкафов. Обе мы были как-то непонятно, чуть-чуть несчастны. Когда Картер позвонил, чтобы сообщить, в котором часу он заедет за мной, чтобы отправиться на коктейль к Лейдлоу, я внезапно почувствовала, что не смогу поехать еще на одну вечеринку. Я просто была неспособна вынимать чулки-паутинку, сверкающие туфли, еще раз накладывать вечерний макияж, целовать еще одну щеку и подставлять свою для поцелуя, выпить еще один слишком сладкий коктейль или опять есть слишком обильную закуску. Я не могла провести очередной четырехчасовой вечер улыбаясь, а у меня уже были приглашения на дюжину небольших вечеринок или одно чудовищное приглашение на все ближайшее будущее. Мысль об этом вызывала у меня слабость в коленях от усталости.

— Это приглашение написано кровью, и мы должны непременно идти туда? — спросила я Картера. — Или они твои самые давние клиенты? Мне кажется, я сяду и завою, как волк, при виде очередной куриной печенки и водяного каштана, завернутого в бекон.

— Лейдлоу вообще не мои клиенты. Клиф Лейдлоу настолько консервативен, что считает Джорджа Буша Львом Троцким. Он пытается уже несколько лет выставить кандидатуру Джесса Хелмса на пост президента. В тот день, когда он узнал, что я голосовал за Уолтера Мондейла, он передал ведение своих дел в Атланту фирме Гамильтона и Крейна. Что, правда хочешь пропустить такой вечер?

— Искренне этого желаю. Пожалуйста! А ты в самом деле голосовал за Мондейла?

— Хотя я и республиканец, но всему есть предел. Мы останемся дома и будем есть красные бобы с рисом, и я получу плату по отложенному билету.

И мы осуществили и то и другое. После обеда, который приготовил Картер, пока я лежала на диване перед камином и слушала записи из старого альбома, сохранившиеся еще с Эмори, мы уложили Хилари, выпили бренди и, когда дочка уснула, разделись, бросив одежду в кучу около дивана, и занялись любовью, от которой я отказалась в рождественскую ночь. На сей раз все было очень плохо.

Мы начали медленно и нежно, как и всегда бывало — нежная любовь, которая так убаюкивала и успокаивала меня. Любовь, которая исцеляла мою темную сердцевину. Но затем, приближаясь к концу, Картер ускорил темп — такого никогда не было, — он проникал более глубоко и грубо, он выкрикивал слова, которые я никогда не ожидала услышать от него, и кончил во мне с такой неистовой силой, что моя голова резко дернулась, и я громко расплакалась от испуга и боли. Картер лежал на мне неподвижно около двух минут, а я повернула голову в сторону, уткнулась в диванную подушку и пыталась остановить глупые слезы слабости, страха и утраты. Но мне это не удавалось — слезы лились в ухо и мочили волосы. Значит, я была не права. Значит, это не была нежная любовь, о которой я думала, что она пронесет меня на своих крыльях спокойно и ровно через всю жизнь. Видимо, за подобную любовь придется платить.

Картер сам был поражен. Он плакал и прижимал меня, и гладил мои волосы, и без конца просил прощения. В конце концов я положила руку на его рот и ухитрилась улыбнуться.

— Любой, кто подслушивал бы у замочной скважины, подумал бы, что ты выпорол меня плеткой-девятихвосткой.

— Примерно так я и поступил. Именно таким жестоким я был. Я знаю, через что ты прошла со своим мужем, я знаю, чего ты боялась все эти годы, и тем не менее я, можно сказать, изнасиловал тебя. Принудил… Энди, клянусь перед Богом, я не знаю, что такое вселилось в меня.

— Забудь, Картер, — проговорила я, огорченная его страданиями. — Если незначительный излишек страсти — это самое худшее, через что нам когда-либо придется пройти, то мы с тобой счастливые люди. Я слишком сильно отреагировала. Это я должна извиниться перед тобой. Все произошло так внезапно и… Именно в этом причина, поверь.

— Могу представить себе. Я обошелся с тобой, как со шлюхой. Ты, наверно, подумала, что я все это время был тайным садистом, наподобие жестокого подонка Колхауна. Я обещаю тебе, что такого никогда впредь не случится. Ты не создана для излишеств подобного рода.

Я вспомнила ночь холода, звезд и огня костра, смеющуюся, кричащую любовь на постели из меха под первобытным деревом, бесстыдную наготу и невозможность сдерживать свои чувства. Мне казалось, что я снова расплачусь — на сей раз о двойной потере, и я затолкнула воспоминания так глубоко, как только могла. У меня были свои планы, и дикой природе с танцующим пламенем костра не оставалось в них места. Я изгоню ее окончательно. Я сумею сделать это и сделаю.

Назавтра Картер должен был лететь в Атланту на два дня для получения каких-то письменных показаний. Он завел разговор об отмене или изменении расписания вечеринок, но я не позволила ему сделать это.

— Меня тошнит до смерти от вечеров, и никто не будет ждать, что я приду без тебя, — уверяла я. — И мне нужно провести некоторое время наедине с Хил. Поезжай, а мы будем ожидать кануна Нового года. Разлука будет полезна нам обоим.

— Она не будет полезна мне, — заявил Картер несчастным голосом. — С каждым днем я все больше и больше хочу провести остаток жизни с тобой. И мне кажется, что в последнее время я совершал самые ужасные поступки, которые могут только отпугнуть тебя. Мне не хочется оставлять тебя с тенью этой убийственной ночи, которая висит над нами.

— Убийственной ночи не было, — сказала я, подталкивая Картера к двери. — Это пустяк, зеро, нуль. Отправляйся и заработай немного денег. Мне никогда не приходило в голову подцепить нищего.

Даже в шутку я не могла заставить себя произнести вместо „подцепить" слова „выйти замуж".