Ласковый обманщик

Глава 28

— Давай поговорим о твоем разговоре с Нельсоном.

— Нельсоном? — переспросила Саманта неопределенно. Ее мысли были заняты близнецами. Кейн увез их тотчас после завтрака, будто боялся, что мальчики слишком привяжутся к Саманте.

— Ну, мужик в баре. Ты его помнишь? Ты встретилась с ним, когда выставила себя напоказ перед всем Нью-Йорком практически в голом виде.

Саманта расхохоталась.

— Ах да. Тот самый Нельсон. Майк, а как ты думаешь, мне хватит квалификации стать «девушкой по вызову» с оплатой не ниже пятисот долларов за ночь?

Майк хрюкнул в ответ. Затем проговорил:

— Так ты собираешься рассказать мне, что же Нельсон написал на том клочке бумаги, который передал тебе? Конечно, я могу поступить так же, как ты, и перерыть все твои вещи, но я выше этого.

Забрав его грязную тарелку, Саманта чмокнула Майка в кончик носа.

— Значит, так и не удалось тебе найти?

Майк смущенно отвел глаза, затем встал из-за стола и пошел за ней на кухню.

— Саманта, — позвал он, — что ты задумала?

— На листке было написано имя Уолден и телефонный номер.

Теперь она избегала глядеть на него, старательно загружая грязную посуду в моечную машину. Он развернул ее к себе и обнял за плечи.

— И что же ты сделала с этим именем и телефонным номером?

— Я позвонила по этому номеру. Кажется, мистер Уолден адвокат. Мы договорились о встрече у него сегодня в три часа дня.

— Так ты что, планировала идти одна? Может, ты намеревалась сказать мне, что собираешься пойти за кое-какими покупками, а сама ускользнула бы на эту встречу?!

— Майк! Не думай, что я хотела втайне от тебя встречаться с кем-то вроде Дока. Этот человек адвокат. Он довольно молод. Во всяком случае, моложе всех, кто что-то знает о Макси. Так что он не может быть замешан в том, что произошло в 1928 году. Мистеру Уолдену всего пятьдесят пять.

— И откуда же ты это знаешь?

— Я? Ну, я поинтересовалась у его секретарши. Я сказала ей, что спутала его с парнем лет 26, высоким блондином, с которым познакомилась в баре. Она ответила, что это точно ошибка, так как мистеру Уолдену пятьдесят пять, он женат, имеет четверых взрослых детей, он среднего роста и седой, и к тому же пузатый. Если ему правда столько лет, то что он может знать о моей бабушке? Как ты думаешь, он оформлял для нее какие-то юридические бумаги или же действительно что-то о ней знает?

— Мне кажется, что есть только один путь узнать, не так ли? Одевайся, и мы поедем к нему.

— Майк, тебе вовсе ни к чему ехать со мной. Я могу с ним встретиться, вернуться и все тебе рассказать.

Он был одновременно и взбешен, и растроган тем, что она пыталась оберегать его. В свое время Майк расставил все точки над «i», заявив, что не желает, чтобы Саманта продолжала совать свой нос в эту историю, которая привела к побегу ее бабушки из семьи. И вот теперь она продолжает расследование, но старается это от него скрыть.

Он нежно поцеловал ее:

— Дорогая, ты знаешь, что уже третий час? А если ты еще планируешь переодеваться и все такое…

Саманта уже бежала к ванной.

В три пятнадцать Саманту и Майка проводила в кабинет мистера Уолдена худая, стеснительная с виду секретарша. Пока Саманта на несколько минут отлучилась в дамскую комнату, чтобы поправить прическу, Майк, глядя на симпатичную секретаршу томными глазами, успел у нее многое выведать. В частности, что адвокат специализируется по уголовному праву, защищает в основном людей, которые обвиняются в самых грязных делах, и умудряется делать так, чтобы они не схватили срок. Секретарша мило заикалась, когда рассказывала, какие известные лица из уголовного мира иногда посещают этот офис. И мистера Уолдена, подчеркнула она, вовсе не мучает чувство вины за то, что благодаря его гениальной защите самые страшные люди остаются на свободе.

— Связи с уголовным миром, — по дороге в кабинет говорил Майк. — Не случайно его знает Нельсон… Что с тобой?

Саманту просто взбесило то, каким способом Майк вытянул все эти сведения из ничего не подозревающей секретарши.

— Со мной абсолютно ни-че-го не случилось, — произнесла она ледяным тоном. — Почему это со мной что-то должно случиться? Если ты заглядываешь в вырез чьей-то блузки, это вовсе не означает, что со мной что-то случилось!..

Примирительно улыбаясь, Майк взял ее руку в свою.

— У нее пара очень симпатичных гру…

— Если в твоем вкусе тощие коровы! — сквозь зубы прошипела Самнита, вырвала руку и пошла впереди.

Когда они вошли в кабинет Уолдена, Саманта еще кипела, а Майк еле сдерживался, чтобы не расхохотаться. Мистер Уолден, точно такой, как его описали, бросил насмешливый взгляд на парочку, устраивающуюся в креслах, и коротко заявил:

— Я не берусь за бракоразводные процессы.

Рассмеявшись, Майк потянулся к руке Саманты, которая лежала на подлокотнике, но та ее отдернула.

— Нет, нет, мы пришли сюда по другому делу. Ваше имя мы узнали от Джубели Джонсона через посредника.

Веселое выражение лица Уолдена мгновенно изменилось.

— А, да, Джубели. Надеюсь, у него все в порядке и в семье его все живы-здоровы.

Именно тогда Саманта и увидела левую руку Уолдена. Когда она вошли в кабинет, то была так рассержена на Майка, что не успела даже толком взглянуть на адвоката и не обратила ни на что внимания, кроме того, что он с виду был такой милый и приятный человек, вылитый Санта-Клаус, не хватало только белой бороды и красной шубы. Такой, мелькнуло у нее в голове, точно не может знать ничего, что связано с Макси.

Но теперь она не могла оторвать взгляда от его руки, которая была татуирована от запястья до кончиков безымянного пальца и мизинца. Ногти на этих пальцах были покрыты черной эмалью и отполированы.

— Однорукий, — прошептала Саманта, потому что с первого взгляда казалось, что полруки отсутствовало. — Однорукий, — повторила она громче, перебив разговор мужчин.

Уолден улыбнулся, вышел из-за стола и протянул ей свою руку, ладонью вниз. Саманта взяла ее, разглядывая. Потом отпустила и посмотрела ему в лицо.

— Кто ты такой и что ты знаешь о Макси?

Уолден добродушно хохотнул — тоже совсем как Санта-Клаус.

— Когда я родился, меня окрестили Джозефом Элмером Грунвальдом-третьим. Так как моего отца звали Джо, то меня стали звать Элмером. Уродливое имя. Трудно достичь чего-либо в этом мире с таким именем, так как большая часть твоей жизни уходит на то, чтобы выслушивать шутки о герое-полицейском Элмере Фадде. Из-за имени я возненавидел полицейских и много размышлял о моем деде — гангстере.

— Это Однорукий? — спросил Майк.

— Да, — ответил Уолден. — Однорукий Джо мой дед. Моему отцу исполнилось девять, когда Однорукий был убит, и он всю жизнь боготворил его. Вместо того чтобы признаться, что его папаша был не кем иным, как наемным убийцей, он создавал из него героя. И я в детстве постоянно слышал, насколько велик был Однорукий. — Он немного помедлил. — Когда Однорукий погиб, семье передали какую-то сумму денег, однако моя бабушка израсходовала их за полгода.

Уолден поднял свою левую руку и начал ее рассматривать.

— Когда мне было шестнадцать, я впервые напился, а когда очнулся, обнаружил, что ходил в салон татуировки и сделал вот это со своей рукой в память о деде. Отрезвев, я, естественно, захотел избавиться от татуировки, но отец сказал, что это предзнаменование.

Саманта и Майк поглядели на него с недоумением. Уолден тихо засмеялся.

— У моего отца была богатая фантазия. Он женился, когда еще был совсем мальчишкой, вскоре должен был родиться я, так что у него не было времени посещать школу. Когда он увидал мою руку, то заявил, что это моя судьба — стать адвокатом и защищать таких людей, как мой дед. Не представляю, как шестнадцатилетний парень с жуткого похмелья, а еще с татуировкой на руке, мог ассоциироваться у моего отца с адвокатом, но вся эта затея мне понравилась. Я поступил в юридическую школу, мечтая о том, как посвящу свою жизнь спасению оклеветанных, а в результате защищаю отбросы общества.

Выражение его лица явно входило в противоречие с теми словами, которые он произносил. На вид он был крайне доволен собой.

— Зачем? — спросила Саманта.

— Деньги, моя дорогая. Эти подонки совершают свои злодеяния, потому что они приносят им кучу денег, а я их защищаю — и это сделало меня богатым человеком. Мои родители прозябали в двухкомнатной квартире с пятью детьми. У меня же целый верхний этаж дома на Пятой авеню, да еще и усадьба в Вестчестере. Я послал четырех своих дочерей учиться в лучшие школы, а моя жена заказывает себе одежду в Париже.

Он улыбнулся наивности молодых симпатичных людей, сидящих перед ним. Оба, конечно же, думали — их мысли легко можно было прочитать по лицам, — что никогда не променяют свою душу на деньги. Однако, судя по тому, как они были одеты и как вели себя, ни он, ни она никогда не сталкивались с голодом и холодом, их никогда не вышвыривали посреди ночи на улицу, потому что они задолжали за квартиру. Его дочери были похожи на эту симпатичную Саманту: нежные, ухоженные, не знающие кошмарных воспоминаний нищеты. Сам того не подозревая, мусор, который он защищал, делал полезное дело — помогал чему-то чистому и хорошему.

— Когда мне исполнился двадцать один год, я стал называться О. Уолден — это имя я использовал в юридической школе. Такое имя помогало мне знакомиться с блондиночками на теннисных кортах, а позже я рассказывал бездельникам, которых защищал, что «о» в моих инициалах означает «Однорукий», так что и это помогло мне.

— Помогло, так как они слыхали о тех трех миллионах Однорукого? — вставил Майк, на что Уолден улыбнулся.

— Вы провели расследование, не так ли?

Майк рассказал ему о биографии, которую он пишет, о Макси, которая приходится Саманте бабкой.

— А вы можете что-нибудь рассказать нам о ней? — поинтересовался он.

— Ничего, — ответил Уолден. Его глаза прямо смотрели в глаза Майка и ни разу не моргнули.

«Умелый лжец, с большим опытом», — подумал Майк. И продолжал засыпать его вопросами:

— Не знаете даже названия приюта, где она находится? И понятия не имеете, кто оплачивает за нее все счета?

После этих слов Уолден откинул голову и расхохотался.

— А, поймали меня, так? Да, я знаю, где Макси, но я за нее не плачу. Если вы хотите узнать об этом, то спросите ее, откуда поступают деньги.

— Она притворяется, будто она некая Эбби, и не признается, что она на самом деле Макси.

— А, ну это вполне понятно. Вероятно, она опасается за эту вот девушку. Боится, что Док с ней что-нибудь сделает, а если не он, так еще кто-то. В определенных кругах еще живет легенда о деньгах Однорукого. Вы, конечно, знаете, что Эбби — это ее настоящее имя? Нет?! Ну как же: Мэри Эбигейл Декстер. Когда она подписывала контракт с Джубели, чтобы петь в клубе, то поставила вместо подписи свои инициалы; но М.Э.Д. звучит как «сумасшедшая», вот она и поставила М.А.Кс. А бухгалтер Джубели, явно нуждающийся в очках, подумал, что написано МАКСИ. Так это имя и привилось.

Майк пристально поглядел на Уолдена: тот явно утаивал что-то от них и не собирался расставаться со своими секретами.

— Кто-то залез в мой дом и пытался убить Саманту…

Уолден даже бровью не повел, услышав об этом. Ведь он ежедневно сталкивался с убийствами, смертью и насилием.

— И что же? Удалось схватить преступника?

— Нет, — с усилием ответил Майк. — У вас есть идеи по поводу того, кто бы это мог быть? Из тех, кого вы знаете?

На это Уолден опять улыбнулся.

— Это мог быть любой из тысячи людей, которых я знаю. Среди них нет ни одного, кто бы не смог залезть в окно и совершить покушение на жизнь красивой девушки. Все, что вам нужно, так это назвать место и время покушения, и я смогу вам рассказать, кто это был.

Саманта уже открыла рот, чтобы начать говорить, но Майк ее опередил.

— Февраль 1975 года. Место — Луисвилл, штат Кентукки, — выпалил он, не глядя на Саманту. Она в недоумении смотрела на него — ведь это были дата и место смерти ее матери.

— Мне нужно идти, Майк, — тихо сказала Саманта, но он даже не шевельнулся и продолжал пристально смотреть на Уолдена.

Тот резко нажал кнопку на селекторе и велел секретарше принести все материалы, связанные с местом и временем, о которых сообщил Майк.

— Все данные, которыми я располагаю, в компьютере, так что подождем совсем чуть-чуть, — проговорил он, и в комнате повисла тишина.

Пять долгих минут ожидания Уолден сидел в своем кресле, рассматривая свалившихся на него посетителей и пытаясь понять, что же движет ими, кроме работы над упомянутой биографией. Он размышлял над тем, знают ли они до конца, какой грязной тварью в действительности является Док, или считают его симпатичным старикашкой, который уже давно поборол в себе дьявола и имеет право, спокойно дожить свой век.

Когда секретарша положила на стол толстое «дело», Уолден склонился над ним.

— Так, я отлично помню это чудовище. Его отправили в газовую камеру лет десять тому назад, и мало кто этого места больше заслуживал. Я был его защитником, но, к моему счастью, это дело невозможно было выиграть. Вечером перед казнью он попросил меня прийти к нему в камеру, чтобы рассказать мне все о своей жизни. Мне бы очень хотелось сказать вам, что его мучили угрызения совести, но на самом деле он просто хотел, чтобы я записал его рассказ для телевизионной передачи или кинофильма. Он мечтал о славе Аль Капоне.

Уолден быстро листал страницы.

— Я не собирался ему говорить, что лучше умру, чем сделаю из него народного героя, однако все, что он рассказал, я записал, на случай, если кого-то из моих подзащитных будут обвинять в преступлениях, которые совершил он.

Наконец Уолден отыскал нужную страницу. Водя пальцем по тексту, он бормотал:

— 1975. А, вот… Мать честная, в этом году он был очень занят. Четверо… нет, пятеро погибли от его рук, и все жертвы — члены мафии. Хотя, постойте, вот…

Бросив взгляд на Майка, он продолжал:

— Луисвилл, штат Кентукки. Февраль. Грязное, очень грязное дело. Боже праведный! Я и забыл о нем… Он разыскивал деньги Однорукого. Наверное, его кто-то нанял для этого, но он не сказал, была это его инициатива или он выполнял заказ. Вероятно, хотел доказать мне, что он был достаточно умен, чтобы убивать людей по собственному плану, а не только по чьим-то указаниям.

— Что же он натворил? — тихо спросил Майк.

— Он убил женщину. Сказал, что получил наводку, будто кто-то в ее семье знает о деньгах Однорукого, отправился в Луисвилл, похитил женщину, пытал ее, чтобы она рассказала. Так… Он прижимал ее к раскаленной батарее, но, поняв, что. она ничего не знает, выволок на улицу и задавил машиной. Он рассказал, как женщина умоляла его не причинять зла ее маленькой дочке. После того как он убил женщину, он еще несколько недель пробыл в этом городе, встречался с девочкой, задавал ей кучу вопросов, чтобы выяснить, не знает ли она или ее отец об этих деньгах. Затем пришел к выводу, что они ничего не знают, и убрался из города.

Уолден посмотрел на Майка и Саманту. Еще минуту назад они выглядели бодро, у них был здоровый румянец, но сейчас они казались бледными и измученными. Он увидел, как Майк ласково взял Саманту за руку, а она судорожно вцепилась в подлокотник кресла — и лишь тогда понял, что та женщина скорее всего была матерью Саманты.

— Я… Я очень… — начал он и замолчал. Уолден, человек, который никогда не лез за словом в карман, впервые не знал, что сказать.

Майк встал.

— Мистер Уолден, большое вам спасибо за помощь. Я думаю, нам пора.

— Послушайте, я прошу прощения, что рассказал вам этот случай. Я не хотел…

И опять он не знал, что сказать, и только молча смотрел, как эти двое покидают его кабинет.

— С тобой все в порядке? — спросил Майк, когда они уже вышли на улицу. Саманта кивнула.

— Нормально… Нет, правда, Майк, со мной все нормально. Но, знаешь, я бы сейчас немного прошлась… Одна. Так что встретимся позднее.

— Ты уверена?

— Абсолютно. — Он продолжал выжидающе смотреть на нее, но она в подтверждение своих слов улыбнулась и сжала его руку.

— Майк, это произошло много-много лет назад. Я уже пережила смерть матери, и в общем-то не имеет большого значения, как именно она погибла. Смерть есть смерть, наступила ли она от несчастного случая или это было убийство. Теперь я просто хочу побыть одна. Может, схожу в церковь…

Она еще раз улыбнулась и повернулась, чтобы уйти.

Майк поймал ее за руку и повернул к себе лицом. Надо признаться, она была неплохой актрисой, и если бы он не знал, что ей только что пришлось услышать, то никогда бы не сказал, что она страдает. Но Майк теперь видел ее насквозь. Она хотела остаться одна именно потому, что страдала. Большая часть ее жизни прошла в печали и отчаянии, которые она привыкла таить в себе, ни с кем не делясь.

— Ты пойдешь со мной.

— Нет, я… — Саманта пыталась освободиться, но он держал ее крепко.

Мимо проезжало такси. Громко свистнув, Майк остановил его, открыл дверцу и запихнул в машину Саманту. Она попыталась с ним заговорить, но он велел ей молчать. Потом, когда они уже подъезжали к дому, взял Саманту за подбородок и повернул лицом к свету. Ее, кожа была бледной и скользкой на ощупь, дыхание — неровным.

Такси остановилось, Майк заплатил, выскочил, вытащил Саманту, подхватил ее на руки, взбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, и влетел в дом.

Они еле успели добежать до туалета, как Саманту начало рвать. Он поддерживал ее своими большими руками за лоб и за талию, пока ее буквально выворачивало наизнанку. Когда желудок стал совсем пустым, но она все еще сгибалась над унитазом, содрогаясь в конвульсивных спазмах, Майк подошел к раковине, намочил холодной водой полотенце, прижал к ее лбу, затем спустил воду в унитазе и накрыл его крышкой.

Ему пришлось помочь Саманте подняться с пола, чтобы она присела.

— Мне стало лучше, — шептала она. — Со мной все хорошо.

— Какого черта все хорошо! — Он быстро вышел, принес апельсиновый сок и заставил ее выпить. — И это тоже. — Он протянул ей мятные таблетки, а когда она протестующе завертела головой, сжал ее подбородок и засунул таблетки в рот.

Потом снова намочил полотенце, выжал и положил ей на лоб. Лоб был горячий. Что нужно делать в такой ситуации, думал Майк. Что нужно делать, чтобы пережить такой страшный удар, какой получила сейчас Саманта? Он пытался, представить, что испытывал бы он, если бы узнал, что грязный негодяй пытал и убил его мать — только потому, что решил, будто ей известно о каких-то деньгах.

— Когда ты была ребенком, — начал Майк, осторожно обтирая ее пылающее лицо холодным полотенцем, — и ты болела, кто за тобой ухаживал?

— Мама, — прошептала Саманта.

— А после? — Он опустил полотенце в ожидании ответа, но она молча отвела взгляд. Потом сделала попытку подняться.

— Я пойду. Я хотела бы теперь прилечь.

— Лечь в постель? Одной?

— Майк, пожалуйста. Я правда не хочу…

Он уже собрался возмутиться. Неужели она подумала, что он способен требовать от нее секса в такой момент? Но тут же вспомнил ее рассказ, как она спешила домой к мужу, узнав, что отец умирает, — ей хотелось, чтобы он ее обнял. Майк начал ласково гладить ее по щеке. Бедная девочка. Муж подвел ее тогда, его не оказалось рядом; а еще раньше, когда умерла ее мать, точно так же подвел ее отец, в котором она так нуждалась. Пожалуй, настало время, чтобы мужчина не подводил ее.

— Сэм, я тебя не брошу одну. Может, твой отец нарочно предоставил тебя самой себе, чтобы ты быстрее стала взрослой, но я тебя не брошу. — Майк взял ее на руки и, укачивая, как ребенка, вынес из ванной.

— Поставь меня, — сопротивляясь, потребовала Саманта.

— Я не позволю тебе остаться наедине с собой. — Остановившись на мгновение в коридоре, он заглянул ей в глаза. — Можешь считать меня диктатором, тираном… кем угодно, но сегодня ты не останешься одна. На сей раз ты не будешь переживать смерть близкого человека в одиночестве. — Она снова попыталась отпихнуть его, но он прижал ее к себе еще крепче. — У тебя силенок не хватит оказывать мне сопротивление.

Он зашагал не в свою спальню, как она ожидала, а к двери, выходящей в сад. По пути захватил плед с дивана. В саду опустился в кресло, держа Саманту у себя на коленях и прижав ее голову к своему плечу.

— Расскажи мне о своей маме… — попросил он.

Уткнувшись в его теплое, мускулистое плечо, она покачала головой. Сейчас ей больше всего не хотелось вспоминать о своей матери, думать о том, как ее прижимают к раскаленному радиатору, а она умоляет не трогать ее девочку.

— Какой был ее любимый цвет?

Он подождал ответа, но, когда понял, что она отвечать не будет, продолжал:

— Любимый цвет моей мамы — синий. Она считает что это цвет спокойствия, а имея столько детей, ей больше всего в жизни хочется мира и спокойствия.

Саманта сидела тихо, пока он закутывал ее в плед. Светило солнце, в воздухе струилось ласковое, душистое тепло, но ее тело было как ледышка. Осторожно отведя с виска ее влажные волосы, Майк еще крепче обнял Саманту, пытаясь согреть. Сам не зная почему, он решил во что бы то ни стало заставить ее заговорить.

— Мама тебе пела? — Саманта не отвечала. — Я тебе никогда не говорил, что моя прабабка была известной оперной певицей? Ее звали Ля Рейна. Никогда не слышала такого имени?

Она покачала головой.

— Мой отец сохранил несколько пластинок, которые она записала. Очень приличный голос, даже я так считаю. Меня, правда, поражает, что всем остальным членам нашей семьи медведь на ухо наступил. Как это несправедливо, правда?

Саманта все еще не произнесла ни слова. Он гладил ей спину и все так же крепко прижимал ее к себе. И она вдруг подумала о том, о чем старалась никогда не думать: что после смерти матери никто ее не держал на руках. Отец тогда три года безвылазно провел в затемненной комнате. Чаще всего он не затруднял себя даже тем, чтобы побриться или переодеть пижаму, а ел ровно столько, чтобы не умереть с голоду. Саманта тогда делала все, чтобы как-то поддержать его, но самым главным для нее было не показать отцу собственные страдания. Она не могла допустить, чтобы он увидел ее печаль, увидел, как она одинока, как ей не хватает его, как она скучает по маме…

— Желтый, — наконец прошептала Саманта. — Мама любила желтый цвет.

Проходили часы, а Майк все сидел, обняв Саманту, и слушал, как она рассказывает ему о своей матери, о том, что мать значила для нее. Вспоминая слова Саманты о том, что она и ее отец после смерти Эллисон Эллиот стали похожи на часы, у которых кончился завод, он почувствовал в ее рассказе какие-то новые нотки: она стала винить себя в смерти мамы. Он теперь понимал, что на уровне подсознания Саманта искренне считала, что вина за смерть мамы лежит на ней. Более того, она думала, что и отец винит ее в этом. Почему же еще Дейв ее изолировал, не хотел взглянуть на своего единственного ребенка, не общался с ней, не заботился?.. «Чертов эгоист!» — выругался про себя Майк. Он лишь лелеял собственную печаль и не задумывался о том, что переживает его дочь.

Майк вспомнил своего брата: Кейн безумно тосковал после смерти жены, он был совершенно выбит из колеи, но продолжал делать все, что в его силах, ради мальчиков, которые просыпались среди ночи, плакали и звали маму.

А Саманта не плакала, ни тогда, ни сейчас. Она была бледна, ее бил озноб, от слабости она даже не могла шевелить руками, но глаза ее были сухи. Возложив на себя запрет плакать, она так наказала себя за смерть матери и за страдания отца.

— А маленькая я была просто ужас какой-то! — говорила между тем Саманта. — Эгоистка, требовательная, и хотела, чтобы все всегда было по-моему. Один раз мама купила мне пару замечательных вельветовых ботиночек, а я была такая противная, что не хотела их даже примерить. Я хотела красные кожаные…

— И что сделала твоя мама?

— Она сказала, что не поедет обратно в такую даль, чтобы купить мне другие ботиночки. Сказала, что не собирается вырастить какую-то примадонну и что мне нужно брать, что дают.

— Ну и получила ты свои красные ботиночки? — мягко спросил Майк, которому вовсе не нравилась вся эта история. Это уже была третья история из серии, где она выступала в роли ребенка-дьявола, а не обычного немного избалованного дитяти.

— Да, конечно. На следующий день я сказала матери, какие замечательные у нее волосы и какие голубые глаза. И как я рада, что она не выглядит такой старой, как мамы моих подруг, которые все без исключения толстые и страшные. Она улыбнулась и спросила, что я имею в виду. Ну а я ответила, что все вспоминаю одно платье на витрине магазина «Стивард», которое бы так хорошо на ней сидело.

— И она тебя вновь отвезла в город?

— Она заявила, что такая тонкая лесть и такая выдумка ради того, чтобы добиться желаемого — достойны вознаграждения. Однако предупредила меня, что если в витрине магазина не окажется такого платья, то я пожалею о затеянном.

— Надеюсь, платье оказалось не выдумкой?

— Я прямо вспотела, пока мы ехали в город. Вдруг на витрине магазина окажутся лишь мужские вещи! Но «Стивард» не подвел меня. Мама купила платье, а я получила свои ботиночки. — Саманта немного помолчала. — Ее похоронили в этом платье…

Майк продолжал обнимать ее, гладить по голове, выслушивать одну историю за другой, но с каждым новым самообвинением Саманты он сжимал губы все жестче. Блэр предложила ей подлечиться. Лечиться от чего? Как? Чтобы какой-то врач твердил и твердил ей, что она не причастна к смерти своей матери, к депрессии отца?! Нужно было нечто гораздо большее, чем какие-то слова, чтобы Саманта поверила, что в случившемся нет ее вины.

Среди всего остального у нее промелькнул рассказ и о том, как ее отец привел для знакомства Ричарда Симса. Майку стоило задать лишь несколько вопросов, чтобы убедиться: она вышла замуж за Ричарда в основном потому, что этого желал ее отец. А почему бы и нет? Она ведь посвятила отцу свою жизнь, от двенадцати до двадцати трех лет, чтобы как-то компенсировать ту боль, которую, как она считала, принесла ему. Так почему бы не выйти замуж, если это доставит ему радость.

Адвокат ее отца сказал, что Саманта забросила личную жизнь и все время отдавала своему отцу, пытаясь вывести его из состояния депрессии. И настолько замкнулась в себе, что адвокат решил, будто она стала жертвой сексуального нападения отца. Однако ему не хотелось быть замешанным в этом деле, так что он даже и не стремился докопаться до истины.

Да, подумал Майк, с тех пор, как она потеряла мать, — а та была ее лучшим другом, — с тех самых пор, с двенадцати лет, ей не к кому было обратиться в горе и печали. Однако она делала все, чтобы быть хорошей девочкой, чтобы вернуть себе отцовскую любовь. Поэтому было вполне объяснимо, что она вышла замуж за того, за кого хотел ее отец. Может, она считала, что тогда он ее вновь полюбит…

И когда ее семейная жизнь не состоялась, ей опять-таки не к кому было обратиться. Не могла же она позвонить отцу и сказать, что муж, которого он ей выбрал, использует ее как вьючное животное. А ведь это Дейв Эллиот, как выяснил Майк, вложил необходимые деньги, чтобы Ричард стал компаньоном в той компании, где он работал. С самого детства Сэм росла изолированной от мира. Она так и не научилась заводить себе знакомства, у нее не было друзей, которым она могла бы излить душу.

Вспоминая о первом месяце, который Саманта провела в его доме, он теперь окончательно понял, почему она находилась в состоянии депрессии, почему старалась запереться в своей комнате и не выходить из нее. Ей хотелось замкнуться в комнате отца, думал Майк. Ей нужен был отец, пока он был живой, но когда он умер… Почему она все еще продолжала искать его во всем?..

Его все больше мучил вопрос, чем же ей помочь. Что сделать, чтобы доказать, что она не виновата ни в смерти матери, ни в добровольном затворничестве отца? Майк слышал, что депрессивное состояние — это не что иное, как гнев, направленный внутрь себя. Что же ему предпринять, чтобы направить этот гнев вовне? Он даже хотел, чтобы она начала бить посуду, ругать отца за то, что тот ее бросил, проклинать мужа за то, что испортил ей жизнь. Он мечтал, чтобы она просто заревела.

Майк решительно встал и понес Саманту в дом. Она подумала, что он собирается отнести ее в кровать, и надеялась, что так оно и будет, потому что силы покинули ее. Но вместо этого он направился к выходу на улицу.

— Куда же мы идем? — устало спросила Саманта.

— Я везу тебя к твоей бабушке. Мне кажется, пора положить конец всей этой головоломке. Наступило время ответов.