Любовник ее высочества

19

Далеко за полночь Великая Мадемуазель высунулась в открытое окно своей спальни и глубоко вдохнула, надеясь почувствовать прохладу от Сены, тихо текущей внизу. Но воздух был влажный и застоялый, как на чердаке. Разочарованная, она вытянулась на каменном подоконнике, но он тоже был теплым.

Внезапно до нее донеслось еле слышное звяканье металла о металл, грохот дерева по камню, скрип кожаных ремней и монотонный стук копыт по мостовой. Она понимала, что эти звуки означают скорую беду. Дрожь пронзила ее от корней волос до кончиков пальцев.

Она быстро погасила обе свечи в комнате и ощупью добралась до окна. С начала осады наружные стены Тюильри были не освещены, и отсутствие света мешало видеть берега Сены. Ее глаза, с трудом привыкая к темноте, разглядели процессию, осторожно продвигающуюся вдоль дальнего берега реки.

Армия. Но чья? Она должна это узнать. Префонтейну можно было верить, но посылать за ним сейчас означало привлечь к себе пристальное внимание. Она подумала, не разбудить ли Фескье, ведь Фронтеньяк не знает никого из Фронды. Больше никого нет. Впрочем…

Луиза поспешила в соседние покои, прошла мимо спящих на кушетке женщин и осторожно присела возле одной из них. Первое, что она сделала, – закрыла ей рот рукой, и Корбей открыла глаза с выражением испуга. Луиза требовательно прошептала:

– Пойдемте со мной, и ни звука. Вы мне нужны.

Корбей подчинилась.

Вернувшись в спальню, Луиза подвела Корбей к окну.

– Вы хотели мне помочь. Это ваш шанс.

Несмотря на умение прятать свои истинные чувства, Луиза не смогла скрыть дрожь в голосе.

– Слушайте. Они идут. Если это наши полки, мы спасены. Но если это войска Тюренна, нельзя терять ни минуты. Мы должны известить Конде, предостеречь его.

Корбей вглядывалась в нестройную колонну, которая, шурша, двигалась вдоль набережной. Голос ее был тих, но решителен:

– Это должен быть монсеньор принц. Посмотрите внимательнее. Они двигаются к Шарантону. Если бы это были войска Тюренна, они обязательно бы столкнулись с нашим лагерем. Тогда был бы бой – или, по меньшей мере, тревога.

– Пожалуй… И Тюренн никогда не атакует ночью. – Луиза, успокоившись, обессиленно упала в кресло, нервно обмахиваясь веером из страусовых перьев. Слова Корбей подтвердили ее собственные надежды, но остатки сомнений все еще тревожили ее. Она недоумевала – почему ее не известили о передвижении. Монсеньор принц должен был послать ей сообщение.

Как она может предотвратить катастрофу, если ей ничего не известно?

Луиза разглядывала молчаливую женщину у окна, ее мучили сомнения. Не делает ли она серьезной ошибки, втягивая в это Корбей? Нет, не делает, – решила она. Луиза наблюдала за ней последнее время, и инстинкт говорил ей, что этой молодой женщины можно не опасаться, она не похожа на интриганку. И сейчас самое подходящее время, чтобы использовать ее. Хотя их конфликт из-за Филиппа внес в их отношения мучительный разлад, жена Филиппа больше всех подходила для поставленной задачи. А это сейчас самое важное.

Принцесса заговорила так небрежно, как если бы обсуждала жару:

– Если Конде снялся с места, Тюренн закроет город.

Тогда все, что они могут сделать, только ждать, а это она ненавидела больше всего на свете.

Корбей помолчала, а потом сказала то, что думала и Луиза:

– Битва начнется завтра утром.

– Да, завтра.

Печаль и ликование переплелись в душе Луизы. Завтра. В этом слове теперь была вся ее надежда, завтра могло быть самым великим днем ее жизни.

На мгновение силуэт Корбей попал в луч света: поза строгая, как у римской статуи, стройная фигура, пряди темных волос, обрамляющие точеное лицо и мягкой волной падающие на плечи.

Корбей прошла через темную комнату в гардеробную, на ощупь нашла кремень и зажгла свечу. Тени, рожденные тусклым светом, превратили комнату в подобие мрачной могилы, слабый свет казался зловещим, угрожающим. Корбей поставила свечу возле Луизы и вернулась на свое место.

Луиза сохраняла на лице равнодушное выражение. Жена Филиппа осторожно взяла у нее из рук веер и стала обмахивать их обоих. Веер шелестел, распространяя острый, особый запах духов Луизы, но дело было уже не в жаре, а в вопросе – выживут ли они.

– Вы боитесь? – спросила Корбей. Это было скорее утверждение, чем вопрос.

Обычно Луиза предпочитала избегать прямого ответа на такие бесхитростные вопросы. Но эта ночь была так темна, что она позволила себе роскошь быть честной.

– Боюсь? Это все лишь обостряет – каждый звук и каждое ощущение. Я люблю это. – Она следила за движениями тонких рук Корбей. Веер двигался из стороны в сторону, принося запах лилий, исходивший от Энни. Жена Филиппа всегда так искусно демонстрировала свою скромность и не была откровенной ни с кем. Но Луиза не доверяла этой видимой невинности. Она знала, что под внешним холодным спокойствием Корбей таится пламя.

Она окинула взглядом грудь Корбей и спустилась ниже, к животу. Злоба и боль обиды охватили ее. Ни одну женщину она так не ненавидела в эту минуту. Почему у нее будет… ребенок, которого никогда не будет у Луизы. А она о нем так мечтала.

Зависть сжала ее сердце, и она почувствовала горечь во рту. Но прочь эти мысли. Ее ждут величие и слава. Эта ночь так значительна, что сейчас не место унынию и сожалениям.

Утро может принести победу и радость, но, быть может, и смерть. Она закрыла глаза, вновь слыша шум толпы в Орлеане, дыхание людей, хрупкое, колеблющееся равновесие между опасностью и удачей, обострявшее каждое ощущение. Она вздрогнула, переполненная чувством восторга при воспоминании о своем триумфе в Орлеане. Она схватила изящную руку Корбей и хрипло проговорила:

– Может быть, вы уже жалеете, что решили нам помогать? Тогда как быть с сетованьем солдат, которые тронули ваше сердце и заставили вас присоединиться к нам? Уж не хотите ли вы все забыть?

– Нет, я верна Фронде. У меня нет любви ни к регентше, ни к Мазарини. Но я не могу забыть о цене, которую, может быть, придется платить завтра. И я не перестаю удивляться каждому, кто и в самом деле может желать такого развития событий. Какая тогда разница?

Ответ Луизы звучал жестко:

– Разница есть. Мы должны верить в победу, бороться за нее до последнего. Иначе мы потеряем Францию. Не завтра, не через месяц, возможно, даже не через год, но если день победы Мазарини придет, то платой будет потеря самостоятельности Франции и наших надежд на воцарение короля Людовика. – Она выпрямилась. – Вы не боитесь, что Мазарини отправит Людовика прямиком на тот свет? О, конечно, не сам. Королева так увлечена этим человеком, что ничего не заподозрит, если Людовик XIV заболеет и умрет.

Корбей в ужасе отшатнулась.

– Яд? Он не посмеет.

Луиза покачала головой.

– Это будет не первый случай в истории Франции, когда ее король неожиданно умирает от обычной болезни. – Ее следующие слова вырвались непроизвольно: – Завтра мы освободим Францию от Мазарини и его испанской суки. Тогда я обвенчаюсь с Людовиком. – Она устремила напряженный взгляд на Корбей. – Его мать сама сказала это, когда я впервые увидела новорожденного короля, своего кузена. Тогда мы вдвоем взойдем на трон, и никто не сможет отнять его у меня. Я буду королевой, и династия Бурбонов снова будет править Францией. – Ее слова колоколом звенели в душном, жарком воздухе. – Я рождена для завтрашнего утра. Меня не возьмет пуля, не заденет стрела. Бог защитит меня, и трон Франции будет великим призом.

Широко раскрыв глаза, Корбей прошептала:

– Боже, спаси Францию.

Принцесса оперлась на каменный подоконник, устремив взор на звезды, мерцающие сквозь висящий над Парижем туман.

– Он спасет, и я буду его орудием.

Филипп наблюдал за игрой в кости на столе при желтом свете фонаря. Кто-то спал перед боем, кто-то пил и хвастался любовными похождениями. Кто-то просто сидел в стороне, уставившись на пламя лагерных костров, тускло горевших в дымке жаркой летней ночи.

Филипп сел к игрокам. Он любил эту игру.

Было нечто притягательное в элементе случайности, прихотливой смене удачи и невезения в ходе игры. Когда он выигрывал, то выигрывал много и уходил из-за стола с набитым кошельком, уверенный, что госпожа Удача была сегодня за него. Если он проигрывал, то утешал себя тем, что судьба посылает кому-то смерть на поле боя, а он до сих пор цел и невредим.

Под тентом офицерской палатки было душно, несмотря на то что вход был открыт и туда проникал свежий ночной воздух. Тусклый свет фонаря над столом освещал несколько походных коек у стенок, где в беспокойном сне лежали несколько офицеров.

Филипп встряхнул кубики и бросил их на стол.

– Семь. Я выиграл. – Он смел несколько золотых монет со стола.

Старый Жютте, командир королевских гвардейцев, поднял бровь.

– Разве вы не знаете, Корбей, как опасно выигрывать в ночь перед сражением у своего командира? Хотя я только чуть выше вас по званию, у меня будет возможность весьма неприятно отомстить за проигрыш. – Легкая улыбка смягчила шутливую угрозу.

Филипп, зевнув, опустился на походный стул.

– Сир, я знаю, что вы настоящий игрок. Один из тех, кто проигрывает с достоинством. Я готов продолжить игру, если вы пожелаете.

Жютте встал и отошел в сторону.

– Я сегодня уже проиграл достаточно. Думаю, пора остановиться. – Он прошел между двумя койками и замолчал, глядя на светлеющий восток. – Через пару часов рассветет. – Он подозвал к себе Филиппа и доверительно прошептал ему на ухо: – Ваш отец вечером спрашивал о вас. Почему бы вам не пойти сейчас и не поговорить с ним? В его палатке пока еще горит свет. Я уверен, он будет рад поговорить с вами перед завтрашним днем.

Филипп сжался. Меньше всего он хотел бы сейчас, перед битвой, ублажать своего отца. Он по горло сыт его поучениями.

– Я ценю вашу заботу, сир, но уж лучше продолжу игру.

– Что за молодежь пошла? – вздохнул Жютте. – Почему вы не хотите тратить время на ваших старых отцов? Я тоже ничего не слышал о Жорже уже почти неделю.

Филипп посмотрел на палатку маршала, стоящую в конце поля.

– Мы с отцом редко разговариваем друг с другом.

Жютте покачал головой и грустно улыбнулся.

– Вот так же и мы с Жоржем. – Он таинственно понизил голос: – На обеде был кардинал Мазарини. Он тоже интересовался вами.

Все мысли об отце тут же вылетели из головы Филиппа. Он постарался сохранить равнодушный тон:

– В самом деле? Зачем бы кардиналу интересоваться мной?

Жютте пожал плечами:

– Кто знает? Он спрашивал меня, как вы служите. Я ответил, что вы один из самых надежных моих помощников и к тому же прекрасный стратег, я это всегда вам говорил.

– И что?

– Ничего. Он перевел разговор на другое. Вашему отцу, похоже, не понравились эти расспросы, но он промолчал.

Предупрежден – значит, вооружен. Во всяком случае, Филипп надеялся, что это так. Для него не было тайной, что его отец обязан своим положением кардиналу. Отвратительно, что высокое звание маршала Франции отец получил не за боевые заслуги, а как любимчик Мазарини.

Итак, Мазарини спрашивал о нем, и отца это заметно встревожило. Какая кошка пробежала между ними? Неужели секретная служба кардинала нацелилась на маршала? Или, еще хуже, стало известно о прошлой связи Филиппа с принцессой? Если так, никакие подвиги на поле битвы не спасут его карьеру от краха.

Филипп протянул руку Жютте:

– Спасибо, что рассказали мне.

– Сейчас трудные времена. – Жютте помрачнел. – Никогда не знаешь, с кем говоришь – с другом или с врагом. – Он тепло обнял Филиппа. – Почему вы не хотите поговорить с отцом? Ночь – самое подходящее время, чтобы разрешить ваши разногласия. Особенно перед лицом завтрашней битвы.

Филипп заставил себя чуть улыбнуться, но взгляд его остался холодным и жестким.

– Когда люди хотят покончить с разногласиями, они делают это не в ночь перед сражением. Мы могли бы спокойно поговорить дома, перед сном и в безопасности.

Жютте усмехнулся.

– Верно. – Он потрепал Филиппа по спине. – Спокойной ночи, мой мальчик. Желаю тебе пожить подольше и почаще проводить время, выигрывая у меня деньги.

Лукавая улыбка скользнула по лицу Филиппа.

– И я желаю вам пожить подольше, горюя о проигрыше.

Когда Филипп вернулся в офицерскую палатку, за игральным столом остался только один человек. Клод Вернье допивал остатки вина из кружки, которую держал в руке.

– Я боялся, что наш старик никогда не уйдет. – Он нахмурился. – Если бы я мог, я никогда бы не пил столько перед сражением. Я уже выпил целую пинту, чтобы успокоить нервы. – Он поднял вверх бутылку, демонстрируя, что она пуста. – Но с тех пор, как мы начали убивать своих соотечественников, мне нужно две бутылки, чтобы успокоиться.

Филипп вырвал у него из рук бутылку и прошипел:

– Замолчи, Клод. Не время и не место вести такие разговоры.

– Черт побери! Я только говорю то, что все думают, и вы это знаете! – Клод, задев за походный стул, опрокинул его. – Мы призваны защищать трон от иностранцев, но не воевать против французов, присягавших Бурбонам! – Он вытащил саблю из ножен и начал рассматривать лезвие, тускло блестевшее при свете фонаря. – Эта сталь пронзала испанцев и не раз была обагрена кровью проклятых англичан. Но не кровью моих друзей, родственников, приятелей по игре, товарищей по охоте. – Он пошатнулся и показал на палатку кардинала. – И ради чего? Кто заставляет нас воевать? Наша королева – испанка, дочь нашего врага! Она не любит Францию. Она любит только честолюбивого итальянского подонка, который ублажает ее своим… – Он выразительно показал на застежку штанов, но Филипп резко прервал его:

– Закрой свою пасть, пока нас всех не повесили, как изменников.

Филипп выхватил из его рук саблю, толкнул Клода на свободную койку и настороженно осмотрелся. Большинство спящих в палатке скорее всего проснулись, слыша пьяные вопли Клода, но никто не шелохнулся. Хотя Клод и вправду говорил о том, что они чувствовали, каждый понимал, что глупо и опасно высказывать вслух подобные мысли.

Обязанность солдат – выполнять приказ и сражаться.

Внезапно запах пота и вина в палатке показался Филиппу невыносимым. Он вышел в жаркое, душное безветрие ночи. Скорее бы закончилась ночь и началось сражение. Тогда каждый будет решать один, самый простой, вопрос: убить или быть убитым. Некогда будет думать, за что сражаться и с кем.

Долг, верность клятве, достойная смерть… или победа. Но выбора нет.

Или есть?

Он посмотрел на раскинувшийся внизу спящий, как огромный неповоротливый великан, Париж. Лагерь Конде, освещенный заревом костров, был виден недалеко от Сен-Клу. Его войска должны были двигаться навстречу Тюренну.

Филипп увидел несколько слабых огоньков в городе, и в его воображении ярко вспыхнул образ его жены, ее каштановые волосы, разметавшиеся по подушке. Где она сейчас?

Он представил запах ее тела, жар своих рук, ласкающих шелк ее волос, слияние их тел в порыве страсти, момент экстаза и торжества.

Он смотрел на Париж, разыскивая неясный силуэт Тюильри. Что ждет Анна-Мария от этой ночи, думает ли, что завтра может стать вдовой?

Филипп печально усмехнулся. Может быть, она об этом даже молит бога. Женщины странные, непредсказуемые создания.

Неожиданно близко раздался голос его помощника, и Филипп чуть не подпрыгнул.

– Клод наконец угомонился, сир. Я двинул бы его бутылкой по голове и отобрал ее, если бы знал, что он начнет болтать все эти глупости при офицерах. Что, если бы сюда занесло Жютте? – Этьен Гранвиль вытер носовым платком вспотевшую шею.

– Я думал, все спят.

– Спали немногие.

Филипп нахмурился. Он неплохо относился к Гранвилю, но тот всегда задавал слишком много вопросов. Может быть, у него был такой характер, но все же Филиппа это настораживало. Сейчас нельзя было говорить открыто. Он поискал повод, чтобы поскорее закончить разговор, не вызывая у Этьена подозрений. Недалеко от них, в палатке маршала, все еще горел фонарь. Филипп коротко кивнул.

– Прошу извинить, но я еще должен поговорить с отцом.

Филипп вовсе не собирался идти к отцу. Он пошел в этом направлении только для того, чтобы избавиться от Гранвиля. Но одинокий силуэт, темнеющий на натянутом брезенте палатки, так и приглашал войти.

– Кто здесь? – Отец резко обернулся. Увидев вошедшего, он приветствовал Филиппа. – Я не ожидал увидеть вас.

– И все-таки это я.

Филипп вошел внутрь и застыл от удивления. В дублете из дамаска и полотняных штанах маршал де Харкурт, надев очки, изучал лежащую на столе перед ним толстую книгу.

– Библия? – пробормотал Филипп. – Не знал, что вы ее читаете.

Маршал снял очки и, положив их на стол, потер переносицу.

– Вы многого не знаете обо мне, Филипп. – Он улыбнулся, указав на свободный стул. – Рад вас видеть, мой мальчик. Садитесь.

Филипп дернулся при слове «мальчик», но повиновался. Он был захвачен врасплох необычной мягкостью отца. Возможно, мысль о предстоящем бое смягчила маршала.

Он поставил на стол два серебряных кубка и налил в каждый щедрую порцию крепкого коньяка.

– Вы всегда нагло хотели быть всезнайкой, Филипп. Наверное, это одна из причин, почему я не любил вас. – Он поставил один кубок перед сыном. – Но вы мой сын, моя кровь. Давайте не будем ссориться сегодня ночью. Я знаю, вы будете сражаться достойно, не считаясь с тем, на чьей стороне будет бог. Это все, о чем может отец просить сына и маршал – офицера. – Он поднял бокал и провозгласил тост: – За победу… какой бы она ни была.

Филипп поднял кубок, салютуя, и одним глотком проглотил обжигающую жидкость.

Его привела сюда надежда на примирение. Но он только еще раз уверился в твердой и жесткой отстраненности маршала. Филипп всегда знал, что отец не любит его, но сказанные слова разбили вдребезги остатки иллюзий.

Маршал поднял кубок и наклонился к нему, наслаждаясь ароматом янтарной жидкости.

– Этот коньяк стоил мне столько же, сколько хороший жеребец. Он старше нас обоих, вместе взятых, а вы пьете его, как обычное дешевое вино.

Филипп не смог удержать язвительную улыбку. Как всегда, он разозлил отца.

Но лицо маршала осталось спокойным. Он осведомился:

– А как ваша супружеская жизнь, Филипп? Я уверен, вы одобряете мой выбор супруги для вас. Насколько я знаю, вы читаете Библию не только для себя, но и для супруги. Достойное занятие в брачную ночь. – Гаденькая усмешка исказила его черты.

Лицо Филиппа окаменело. Ему удалось сдержать гнев, но щеки предательски запылали. Сам отец прополз через замочную скважину в спальню новобрачных или послал своих шпионов? Потом он вспомнил, что за пологом кровати было темно, и возблагодарил провидение за сохранение интимности хотя бы в минуты высшей близости.

Он выдавил вежливую улыбку.

– Уверяю вас, сир, это была последняя ночь, которую я и моя жена провели в вашем доме. – Он налил себе коньяк и одним глотком выпил его.

Покраснев, маршал отодвинул графин в сторону.

– Как всегда, Филипп, я получаю от вас непочтительность и неблагодарность. У вас бы просто не было дома, если бы не мое вмешательство. Мезон де Корбей – не слишком большой дом, но вполне приличный для младшего сына. И хотя она неловка и простовата, Анна-Мария вполне подходит вам. Ее приданое вернуло ее в дом, который ей когда-то принадлежал. Она должна быть мне за это благодарной.

– Что вы имеете в виду? – удивился Филипп. – Это звучит так, будто дом когда-то был ее собственностью, а потом что-то произошло.

В глазах маршала промелькнуло смущение, и Филипп понял, что попал в точку.

Значит, действительно.

– Значит, дом действительно был ее. Титул был передан женщине по праву, но без имущества. – Он откровенно удивился. – А почему вы не оставили это поместье себе? – Краткая вспышка злобы в глазах отца сказала Филиппу, что он задел за больное, но он совершенно не представлял, что могло стоять между жадностью отца и титулом герцога, который он мечтал когда-то получить. Несомненно, что-то ужасное, но что?

Филипп попытался прояснить тайну.

– Или хотя бы почему Генрих не потребовал это поместье? Он всегда был таким… уступчивым? – Филипп иронически смотрел на отца, не отводя взгляда. – Почему он не мог потребовать судебного разбирательства? Он, должно быть, слишком долго собирался, и вы решили отдать дом мне. Теперь я понимаю, почему вы затеяли эту свадьбу. Это решило все ваши вопросы.

Маршал молчал и потягивал коньяк, но Филипп видел, что в нем клокочет ярость.

– Может быть, вы заплатили цену, большую, чем стоимость нескольких хороших жеребцов, чтобы отыскать Анну-Марию и деньги, которые придут вместе с ней?

Если Анна-Мария знает что-нибудь об этой истории, она может думать, что Филипп с самого начала был посвящен в планы маршала. Может быть, это источник ее злобы? Если это так, она будет всю жизнь мстить своему мужу за то, что он украл ее законное наследство. Неудивительно, что она избегает его и унижает.

– Что знает моя жена? Она захочет возвратить себе то, что было ее имуществом по праву или вы использовали ее в своих целях, как и меня?

Маршал тяжело вздохнул:

– Вы слишком много выпили и говорите оскорбительные слова. Уходите из моей палатки и отправляйтесь спать.

Филипп холодно улыбнулся:

– Вам почти удалось выполнить ваш план, отец, но вы не учли одного. Сейчас я владелец Мезон де Корбей. Титул и приданое дают мне независимость. И я никогда не вступлю с вами в заговор. Вы не получите ни одной монеты из приданого и ни клочка земли поместья. Клянусь в этом.

– Вы всегда так уверены в себе, мой сын? – Маршал повертел в руке кубок. – Вы можете клясться чем хотите, Филипп, а я пойду своим путем.

Филипп коротко кивнул.

– Возможно, завтрашняя битва лишит вас этого шанса.

– Возможно, завтра мы оба потеряем все шансы. Мы ведь воюем под одним знаменем. Если мы оба умрем, значит, бог был на стороне наших вдов. – Маршал хрипло рассмеялся и поднял кубок в прощальном приветствии.