Любовник ее высочества

34

Часы в зале пробили два. Энни, зевнув, закрыла книгу. Она каждый раз считала после полуночи бой курантов, всякий раз надеясь, что, прежде чем прозвучит новый, она наконец заснет. Но сегодня даже чтение не смогло ее усыпить. Ребенок внутри безостановочно толкался и поворачивался, не давая ей уснуть. Последний, особенно резкий удар, вынудил ее потереть свой ставший громадным живот и шепотом выбраниться.

– Ну погоди же, мой маленький совенок. Как только ты родишься, Сюзанна займется тобой, и я наконец-то смогу ночью как следует выспаться.

Или уснуть вечным сном. При родах многие женщины умирают.

Энни выругала себя за то, что настраивает себя на грустное, и решила думать только о самом хорошем. Ей необходимо забыть обо всем и хоть немного поспать. Пытаясь найти положение поудобнее, Энни обложилась подушками. Через какие-то несколько часов уже рассветет. Если она не вздремнет, то завтра от нее проку не будет. А точнее, уже сегодня.

Может быть, попробовать потушить свет? Она неуклюже перевернулась и высунула руку из-за полога на постели, чтобы дотянуться до щипцов. Она хлопала ими по пламени до тех пор, пока оно не сдалось, и свеча не погасла, оставив ее в темноте.

Но сон не приходил. Ей было слишком жарко. Несмотря на прохладу майской ночи, комната казалась душной. Энни отбросила покрывало и встала с постели, задыхаясь от нехватки воздуха. Святые угодники! Если ребенок будет так же быстро расти оставшиеся два месяца, ей просто не хватит сил на сами роды.

Медленно и неуклюже она двигалась в темноте, пока не добралась до тяжелых занавесей, драпирующих окно, затем, раздвинув их, распахнула форточку. Сад под ней обдувал легкий ветерок, донося отдаленное кваканье лягушек, звон комаров и шелест деревьев. Она подставила лицо ветру и вдохнула свежий аромат гиацинтов, влажной травы и свежевскопанной земли.

Неожиданно она уловила приглушенный хруст колес по засыпанной гравием дорожке. Энни похолодела. Слава богу, что она погасила свет. Может быть, ее не заметили в окне.

Отступив в темноту комнаты, она услышала, как внутри дома кто-то заскрипел ступеньками. Волоски на ее шее встали дыбом, хотя она успокаивала себя, что это, может быть, кто-то из детей рискнул забраться в кладовую. Быстро, насколько могла, она на ощупь добралась до края кровати и стала одеваться. Не успела она завязать ленточки воротника, как услышала шаги и затем настойчивый стук в дверь.

– Ваша милость? Это я, Поль. Простите, что беспокою вашу милость в столь поздний час, но кто-то приехал.

Энни оправила легкую шелковую ткань халата на своем выпирающем животе.

– Входи.

В комнату, шаркая, вошел растрепанный Поль, освещая себе путь свечой и что-то раздраженно бормоча.

– Это просто неприлично, вот что. Ни один уважающий себя человек не позвонит в дверь так поздно ночью, я им так и сказал, да не тут-то было. Им надо видеть вашу милость. Велели больше никого не будить, а не то меня проткнут шпагой. – Он выпрямился. – Если бы она не вошла следом за мной, я бы весь дом поднял на ноги!

Она? Мысли Энни заметались. Кто же, святые небеса, мог разыскивать ее в такой час и зачем? Ей в голову пришло несколько вариантов – и все пугающие.

– Поль, о чем ты говоришь? Кто «она»?

– Простите, ваша милость, но я не смог разглядеть эту даму. На ней капюшон, и лица не видно. – Его седовласая голова поникла. – Если бы я не был полусонным, я никогда не открыл бы дверь. Извините меня, ваша милость. Я…

– Сейчас это не имеет значения. Где она? Ты не видел, сколько с ней охраны?

Он махнул свечой в направлении прихожей.

– Она сейчас ожидает внизу. Охрану отослала в карету. Было довольно темно, но я видел, пожалуй, двоих в карете, и позади еще несколько всадников.

Энни прижала к щекам влажные ладони.

– Слушай внимательно и делай, как я скажу. – Нельзя было терять ни минуты. Она открыла верхний выдвижной ящик комода и вытащила заряженные дуэльные пистолеты, которые она там держала с тех пор, как рассталась с Филиппом. – Пройди по задней лестнице и разбуди Жака и Пьера. Но только тихо! Дай Жаку пистолет. – Она сунула ему пистолет. – А другой я спрячу в халат. Скажи Пьеру, пусть конюхи будут наготове. Пусть они спрячутся возле кареты, чтобы напасть, если понадобится, но чтобы охрана ничего не заметила.

Поль кивнул.

Энни сняла стекло с ближайшей лампы и зажгла ее от свечи Поля.

– Вы с Жаком осторожно пройдите к большому залу и внимательно смотрите, что происходит. Если будет нужна помощь, я закричу. – Она чуть-чуть приоткрыла дверь и вгляделась в пустой зал за ней. Все еще босиком, она шагнула в коридор и показала Полю в сторону задней лестницы. Звук ее шагов скроет его уход.

Она глубоко вздохнула и, подняв лампу, вышла на лестницу. Приблизившись к перилам, она услышала шаги – легкость поступи явно выдавала женщину. Энни могла представить себе единственную женщину, способную путешествовать по ночам в сопровождении отряда. Но это невозможно. Та женщина находится под домашним арестом более чем в тридцати милях отсюда.

Засунув пистолет поглубже в складки халата, она подняла лампу, чтобы взглянуть на фигуру внизу.

Полночная посетительница остановилась и подняла голову. Черты ее лица скрывал капюшон свободного плаща.

Энни не надо было видеть ее лицо, чтобы понять, кто ворвался к ней в дом. Она с достоинством двинулась вниз по ступеням. Проходя мимо портрета, который она сберегла, унеся с чердака, Энни подняла глаза на лицо своей матери и беззвучно прошептала: «Помоги мне, мама. Если ты видишь меня с небес, попроси защитить меня и твоего нерожденного внука». Пока она шла по ступенькам, она овладела собой настолько, что уже могла говорить, не выдавая страха.

– Добрый вечер, ваше высочество, – или, лучше сказать, доброе утро? Чему обязана чести этого… весьма необычного визита?

Облаченные в перчатки руки откинули бархатный капюшон, открывая взгляду золотистые волосы Великой Мадемуазель и ее надменное лицо.

– Я вижу, что теперь, Корбей, вы ведете себя еще более нагло. Я нахожу это в высшей степени неподобающим. – Осмотрев с головы до ног растрепанную хозяйку дома, принцесса один за другим освободила свои пальчики из кожаных перчаток. – Я должна простоять здесь всю ночь? Вы совсем забыли о правилах хорошего тона!

Энни покраснела от гнева. Эта женщина является без приглашения посреди ночи с вооруженной охраной да еще ждет, что ее примут так, словно она заглянула на чашку шоколада. У Энни совершенно не было желания продолжать эту игру. Она выпрямилась, теперь сразу было видно, что она в положении.

– Это не я, ваше высочество, забыла, как мне кажется, правила хорошего тона.

Царственные глаза сузились. – Попридержите свой язычок, Корбей. Когда я появляюсь, вы должны быть благодарны судьбе, что принимаете меня. И позднее время не извиняет того, что вы заставляете меня ждать в прихожей, словно я – какой-то низкородный купец.

Энни уставилась на свою гостью. При дворе каждый знал, что принцесса была изгнана в ее заброшенное владение в Сен-Форже, что ей запретили возвращаться в Париж король и ее собственный отец. Зачем же она приехала сюда? И что теперь делать?

Она не могла пригласить принцессу в гостиную. Открывая без помощи слуг тяжелые двери, она будет вынуждена обнаружить то, что она вооружена. Энни глубоко присела в реверансе.

Им придется оставаться в прихожей, это единственная возможность. Вновь обретя спокойствие, Энни прошла к паре стульев возле небольшого столика.

– Прошу прощения, но поздний час не позволяет мне принять вас как подобает, ваше высочество. И тем не менее попрошу вас присесть.

– Я сяду, но лишь из-за того, что вы, очевидно, не в состоянии долго стоять. – Вглядываясь в распухший живот Энни, принцесса села и жестом позволила Энни к ней присоединиться.

Лампа слегка пошатнулась, когда Энни ставила ее на стол между ними. Озабоченная тем, чтобы пистолет оставался незамеченным, она опустилась в кресло.

Великая Мадемуазель, внешне невозмутимая, откинулась назад.

В комнате установилась тишина, напряженная, как натянутая тетива лука.

Энни заговорила первой:

– Простите, что повторяюсь, но ваше высочество так и не ответили, зачем вы приехали с вооруженной охраной. Неужели для того, чтобы поговорить со мной?

К ее изумлению, Великая Мадемуазель улыбнулась.

– Вы никогда не боялись говорить напрямую самое главное, Корбей. Это ваша главная особенность. – Она старательно разглаживала на колене смятые перчатки. – Возможно, это может показаться странным, но я приехала поговорить с вами о Филиппе.

Услышав имя своего мужа в устах этой женщины, Энни вновь вспыхнула от гнева. Каких бы принцесса ни была королевских кровей, но неужели у нее нет чувства стыда?

Великая Мадемуазель не обратила никакого внимания на открытую враждебность во взгляде Энни.

– Думаю, будет лучше, если мы поговорим наедине. Вы можете отпустить ваших бестолковых слуг, которые притаились за моей спиной. Уверяю вас, Корбей, нет нужды в спасательной команде. – Она кивком головы указала на спрятанную руку Энни. – Это же касается и пистолета.

Пальцы Энни невольно разжались, словно пистолет раскалился докрасна. Она продолжала держать его, вовремя сообразив, что иначе он просто упадет на пол.

Принцесса встала, что вынудило подняться и Энни. Она сунула пистолет в карман халата. Несмотря на все заверения Великой Мадемуазель, все же он не помешает.

– Я пошла на большой риск, явившись сюда, – продолжила Великая Мадемуазель. – Если регентша обнаружит, что я, без ее дозволения, настолько приблизилась к Парижу, я могу никогда больше не увидеть земли Франции. Нельзя терять ни минуты драгоценного времени. Нам надо поговорить, но без посторонних ушей.

Энни решила, что лучше довериться принцессе. Тем более что у нее особо не было выбора. Она предложила пройти в библиотеку, они вошли и закрыли за собой дверь.

Принцесса села.

– Я никогда не забываю долг чести, Корбей. Однажды вы встали между мной и смертью, и это стоило вам самого ценного, что может отдать женщина. – Ее суровые голубые глаза на мгновение смягчились и вновь заледенели. – Может быть, для нас обоих было бы лучше, если бы вы не сделали этого. – Она помолчала, вновь уйдя в себя. – Сегодня я пришла, чтобы отдать долг. Вам нечего бояться.

Энни от лампы зажгла огонь в камине и села напротив Великой Мадемуазель.

– Сейчас мы одни. Никто нас не услышит. – В мерцающем огне на лице принцессы стали заметны глубокие печальные морщины, которых раньше не было.

Царственная гостья откинулась на спинку кресла и сказала устало:

– Корбей, мне всего лишь двадцать пять, но мое солнце закатилось. Даже мой отец теперь против меня. Но у вас еще есть надежда. Потому я и пришла – рассказать всю правду. Может быть, еще не слишком поздно.

Энни с расстановкой произнесла:

– Я до сих пор не пришла в себя от той правды, которую до меня любезно донесли, ранив в самое сердце.

Великая Мадемуазель задумчиво смотрела на огонь.

– Филипп рассказывал мне о том, что произошло в монастыре. Вам в высшей степени не повезло.

Она произнесла его имя с небрежной фамильярностью! Сдерживая обиду, Энни резко бросила:

– Мне следовало догадаться, куда он направился после того, как я его отвергла.

Холодные голубые глаза принцессы были остры, словно кинжалы.

– Лишь по дружбе, да и то после того, как вы ему отказывали неоднократно. И даже сейчас единственное, о чем он просил, – рассказать вам всю правду.

Какая же выдержка у этой женщины! Негодование сожгло остатки лицемерия, которые сестра Жанна вбила в Энни. Она потеряла всякий страх перед принцессой, ее больше не заботили в подобном случае правила хорошего тона, требующие говорить уклончиво и витиевато. Энни жестко произнесла:

– Вы пришли рассказать мне правду? Подтвердить то, что я и так знаю, – что вы с моим мужем сделали нашу клятву перед алтарем пустой насмешкой… притом в нашу брачную ночь! Или то, что он украл у меня права, принадлежащие мне по рождению? – Совершенно забыв о приличиях, она встала и отвернулась, чтобы скрыть слезы, затуманивающие глаза.

Великая Мадемуазель возмущенно вскочила.

– Как вы посмели повернуться ко мне спиной? Женщины куда более значительные, чем вы, бывали наказаны за меньшее.

Слезы Энни мгновенно высохли. Она круто повернулась, чтобы бросить в лицо принцессе безжалостное обвинение:

– А как вы посмели явиться сюда и рассказывать мне, что вы с моим мужем возобновили свою «дружбу», как вы изящно это называете?

Лицо принцессы стало ледяной маской. Никто еще при дворе не говорил столь открыто о таких деликатных вещах; это было просто неприлично. Она метнула на дерзкую Корбей возмущенный испепеляющий взгляд, но тут же поняла, что юная герцогиня перешла грань, за которой действует запугивание. В конце концов, бедняжку никто не воспитывал. И она спасла принцессе жизнь. Достоинство прежде всего, его нужно соблюдать даже перед лицом подобных оскорблений.

Великая Мадемуазель опустилась в кресло, горькие складки у рта разгладились. После минутного молчания она заговорила:

– Филипп любит вас, Корбей, и так сильно, что отверг все мои притязания, несмотря на риск, которому подвергались его карьера и репутация. Он никогда не предавал ваших брачных клятв – во всяком случае, со мной, – она мрачно улыбнулась. – Не скажу, что я не пыталась заставить его сделать это, не далее как прошлой ночью. – Она покачала головой. – Вы полностью отвергли его, и все же он соблюдает верность.

Энни нахмурилась.

– И вы думаете, я поверю этому? Я, возможно, и наивна, но все же не совсем глупа.

Принцесса подалась вперед, горделиво выпрямившись, ее тон стал еще более властным:

– И я не настолько глупа, чтобы считать вас таковой! – Она вцепилась изящными ручками в подлокотники кресла. – Я пошла на значительные хлопоты и издержки, чтобы изучить все обстоятельства убийства ваших родителей. Я лично допросила одного из тех, кто принимал в нем участие. – Она слегка откинулась назад. – Филипп тогда был совсем ребенком. Мои сведения говорят, что он виделся со своим отцом, исключительно повинуясь сыновнему долгу, и крайне редко. Харкурт никогда бы не доверил ему ничего подобного, даже спустя многие годы. Они не любят друг друга.

Энни почувствовала, что в ее броне появляется трещина.

– Так говорит Филипп. Но я никогда не поверю, что он женился на мне, не зная моего происхождения.

Принцесса раздраженно похлопывала перчатками по руке.

– Какая теперь разница? – Ее ноздри презрительно затрепетали. – Какое же вы дитя, Корбей. Большинство девушек уже к пятнадцати годам вырастают из таких романтических понятий о браке.

– Разве так уж по-детски не хотеть, чтобы тебя использовали, чтобы тебе лгали, чтобы тебя предавали?

– Будьте реалисткой. Филипп отчаянно нуждался в деньгах. Когда маршал предложил ему этот брак, сказав, что вы – его дальняя родственница с большим приданым, он, несмотря на все сомнения, согласился. У него и в самом деле не было особого выбора. Вы оба были пешками. Но даже при этом Филипп положил конец нашей дружбе еще до вашей свадьбы. Клянусь бессмертием своей души.

Энни ничего не ответила. Она не знала, что ей говорить, что ей думать.

Великая Мадемуазель кинула обеспокоенный взгляд в окно и начала натягивать перчатки.

– Через какие-нибудь несколько часов уже будет светло. До этого мне надо быть в Сен-Форже, хотя бы ради вас. – Она встала. – Прошлого никому из нас не дано изменить, Корбей. Одно я поняла твердо – женщина моего положения не имеет права на счастье, но у вас есть шанс. Не пренебрегайте им – хотя бы ради своего ребенка. – Она с горечью пробормотала: – Вы, по крайней мере, можете иметь ребенка. За это стоит каждый день падать на колени и благодарить господа.

Энни повернулась спиной к огню. Внезапно она устала, устала гадать, что правда, а что – ловкая хитрость, устала от необходимости ворошить прошлое. И чувствовала себя испуганной – испуганной до смерти мыслью, что рассказанное принцессой может оказаться правдой.

За последние полгода Энни тысячи раз прикидывала, может ли быть, что ее муж каким-то образом невиновен во всем происшедшем. А теперь принцесса – безо всякой для себя выгоды – разыскала ее, чтобы сказать ей именно это. Но если Филипп был невиновен, как он сможет простить ее? Как он сможет когда-либо восстановить ту близость, которая объединила их в те драгоценные памятные ей дни в их домике на берегу?

Энни уцепилась за каминную решетку и, закрыв глаза, прислонилась головой к ее мраморной кромке.

– Уходите, пожалуйста. Оставьте меня одну. – Она слышала, что принцесса пошла к двери и неожиданно остановилась.

Следующие слова Великой Мадемуазель прозвучали вызывающе. Энни открыла глаза.

– Помните об одном, Корбей. – Их глаза встретились. – Как бы сильно ни любил вас Филипп, ни один мужчина не может всю жизнь быть верным воспоминаниям. – Она набросила капюшон своей накидки. – Если вы вновь совершите глупость, отвергнув его, я приму его с распростертыми объятиями. На этот раз ему от меня не убежать. Подумайте об этом, Корбей, когда придете в себя. – Она повернулась к двойным дверям библиотеки и скомандовала: – Откройте двери!

Двери тут же распахнулись, и она торжественно проплыла мимо Жака и Поля, стоявших со смущенно раскрасневшимися лицами.

Три недели спустя пасмурным утром Энни остановилась, выйдя из библиотеки. Она глубоко вздохнула и попыталась выбросить из головы всю унизительность интимного обследования, которому только что подверглась. На это она пошла ради ребенка, и теперь, к счастью, все позади.

Кивком головы она приказала Пьеру открыть дверь.

Когда она вошла в комнату, доктор встал. Он был невысокого роста, но, как большинство медиков, которых она встречала при дворе, преисполнен сознанием собственной значимости, столь же непомерным, сколь и ее огромный живот. Она опустилась в то самое кресло, в котором сидела в ночь, когда Великая Мадемуазель нанесла ей тот достопамятный визит.

– Прошу садиться, сир. – Энни с тех пор плохо спала и вызвала доктора по настоянию Сюзанны. – К каким выводам вы пришли после осмотра?

Откашлявшись, он с какой-то неловкостью огляделся.

– Выводы. Да, конечно. Итак…

Глаза Энни сузились.

– Если нужно, будьте прямолинейны. Я хочу знать правду, какой бы неприятной она ни была для каждого из нас.

Он сложил руки, нервно сведя вместе кончики указательных пальцев.

– Боюсь, новости не слишком благоприятные. – Его лицо омрачилось. – Ребенок слишком велик. Куда больше, чем обычно бывает на его стадии развития.

Внутри ее все сжалось от страха.

– Уверяю вас, сир, я ничего не перепутала, подсчитав время зачатия.

Он поджал губы и кивнул.

– Без одной недели восемь месяцев. – Он поторопился добавить: – Я ни на секунду не сомневаюсь в точности, с которой ваша милость…

Почему он не договаривает? Энни вмешалась:

– Итак, вы считаете, что ребенок необычно большой. Ваши заключения состоят только в этом?

– Я думаю, что лучше отложить этот разговор до приезда его милости. Уверен, что…

И вновь она оборвала его:

– Я ценю вашу заботу, сир, но это не только не необходимо, но и нецелесообразно. – Сделав над собой усилие, она заговорила спокойнее: – Мы с мужем последние несколько месяцев живем совершенно раздельной жизнью. Я сама некогда так решила, и, уверяю вас, вполне в состоянии разобраться со всеми трудностями, о которых вы сообщите.

Явно не привыкший к тому, чтобы вступать в переговоры с женщиной, он уставился на нее и заговорил действительно откровенно:

– Ну хорошо. Я советую вашей милости примириться с господом.

– Что?

– Ваша милость не сможет благополучно разрешиться от бремени. – Он помолчал. – В некоторых случаях мать может быть спасена, если пожертвовать ребенком – хирургическим путем удалив его, но, в данном случае, боюсь, что ребенок уже сейчас слишком велик. И, как бы все ни обернулось, я не позволю себе пойти на такую операцию. Это запрещено Церковью.

Энни задрожала, гоня от себя мысль, что ради спасения ее жизни придется умертвить ее ребенка. Она потрясенно пробормотала:

– Как можно даже думать об этом? – Она вцепилась в ручки кресла. – Должен существовать какой-то способ спасти ребенка. – Она искала в его глазах искру надежды, но увидела лишь покорность судьбе.

– Все в руках божьих, ваша милость. Медицина бессильна помочь вам. – Доктор склонился и вытащил из сундучка, стоящего рядом, тазик, покрытый коркой засохшей крови. – Я, конечно, рекомендовал бы регулярные кровопускания, но они лишь смогут облегчить приступы вредных печальных настроений у вашей милости…

– Уберите это! – Энни с отвращением посмотрела на мерзкие инструменты в его руках. – Я не разрешаю пускать кровь.

Она встала и шагнула к залитому дождем окну, сквозь капли на стекле всматриваясь в яркую, сочную зелень раннего июня. По опыту работы в больнице при монастыре она слишком хорошо знала, насколько опасными могут быть роды. И она еще помнила эти пронзительные вопли – поначалу душераздирающие, почти нечеловеческие, потом постепенно затихающие, и оглушающую тишину, прерываемую лишь торопливым бормотанием молитвы над телами усопших.

Должен же быть какой-то способ спасти ребенка. Где-то в уголке ее памяти что-то промелькнуло, что-то она читала во время своих занятий… Но что? Какая-то известная личность…

Энни повернулась к доктору.

– Юлий Цезарь! Ну конечно! – Он взглянул на нее, словно она вдруг потеряла разум. Но Энни была кем угодно, только не сумасшедшей. – Я читала, что Юлий Цезарь был вырезан из чрева своей матери. Это было более тысячи лет назад. Я уверена, что современная медицина вполне способна…

– Это невозможно. Ни один истинный христианин не позволит себе вмешаться в божественное провидение, – он вытащил из своего чемоданчика маленькую бутылочку, налил несколько капель в серебряный кубок и долил туда приличную порцию крепкого коньяка.

– Ничего удивительного, что перед лицом смерти человек цепляется за любую соломинку, но я не намерен, в угоду вашей милости, поддерживать такую идею. – Он протянул Энни лекарство и мягко добавил: – Для вашей милости мои слова – тяжелый удар. Это поможет укрепить ваши нервы.

– Мне не нужно укреплять нервы. Мне нужен врач, который сможет спасти моего ребенка! – Она взмолилась: – Вы – образованный человек. Вы наверняка читали описание того, как родился Цезарь.

Он поставил лекарство на стол и запихнул инструменты в чемоданчик.

– Я образован, ваша милость, и достаточно, для того, чтобы не верить в подобные байки. Римляне записывали подвиги своих богов, живущих на вершине Олимпа, но, смею сказать, никто из нас не верит в эти россказни, куда более многочисленные, чем мифы о рождении Цезаря. – Он сунул чемоданчик под мышку и поклонился. – А теперь я должен просить разрешения удалиться. Меня в Париже ждут пациенты, которые не только обращаются со мной с должным уважением, но к тому же еще и следуют моим советам.

Энни кивком головы отпустила несносного человечка.

– Конечно. Вы свободны, сир. – Пускай забирает свои тазики, ножи и лекарства обратно в Париж. Она будет счастлива, избавившись от него. Ей надо заняться поисками настоящего лекаря – который, по крайней мере, попытается спасти ее ребенка.