Любовник ее высочества

25

Какой-то настойчивый стук вернул Энни в мир живых. Вновь и вновь он гулко отдавался в ее сознании. Металлический. Упорный. Раздражающий.

Энни глубоко вздохнула и пошевелилась. Ей было жарко. Очень жарко. Почему она никак не может сбросить тяжелое покрывало? Оно так давит.

Стук прекратился.

Поморгав, она открыла глаза и увидела незнакомый белый потолок и какие-то странные бледно-зеленые стены, отражающие свет.

Она никогда здесь не была. Комната с ее спартанской обстановкой, странные растения – все выглядело чужим. Даже свет был другой, непривычно яркий.

Где она? Она еле-еле может двигаться. Укрыта всего лишь простыней, а не тяжелым одеялом, как ей казалось. Какая-то часть ее сознания как бы предупреждала, что не нужно задавать вопросы. Нужно спать. Сон – это безопасность. Убежище. Но зачем ей прятаться? Другая часть, более решительная, требовала собраться, говорила о том, что произошло нечто очень важное. Что-то ужасное. Ах да, битва.

И что-то еще…

Филипп. Должно быть, это связано с Филиппом. Мысль о нем вызвала ужас. Он убит? Что с ним?

Она попыталась сесть в постели, но попытка вызвала вспышку дикой боли в правой руке, от ладони до плеча. Энни поднесла руку поближе к глазам, чтобы взглянуть, в чем дело. Ее пронзила дрожь. Кисть была искромсана. Она смотрела на нее, словно на чужую. Пальцы скрючились внутрь, к глубокой почерневшей впадине в центре распухшей ладони. Перевернув ладонь, Энни обнаружила такую же темную рану и с обратной стороны. Она попыталась разогнуть пальцы, но это принесло ей лишь боль.

От жалости к себе ей захотелось свернуться клубочком, но, когда она попробовала пошевелиться, в груди что-то болезненно дрогнуло. Левой рукой она дергала ленты своей ночной сорочки до тех пор, пока не развязала.

Взглянув вниз, Энни задохнулась от ужаса. Покрытый коркой запекшейся крови, между грудями виднелся шрам, и тело было исковеркано уродливой вмятиной.

Боясь смотреть дальше, чтобы не обнаружить еще что-нибудь, она, скомкав ткань, прикрыла ею грудь.

Из-за раскрытой двери донесся голос Сюзанны:

– Хвала небесам! Ее милость очнулась! А я уж боялась, что мы опять вас потеряли. – Ее голос стал жестче. – Насчет руки не беспокойтесь, ваша милость. У хозяина есть особый бальзам, который сделает шрамы почти незаметными. А массаж вернет подвижность вашим пальцам.

Разговор о муже заставил Энни забыть о своих ранах.

– Мой муж… битва. С ним все в порядке?

Прежде чем Сюзанна успела ответить, звук поспешных шагов послышался в коридоре, и раздался встревоженный голос Жака:

– Сюзанна? Что случилось? Мы с Мари услышали из кухни, как ты вопишь, но не могли разобрать, что. – Внезапно он остановился в дверях и расплылся в широкой улыбке. – Хвала всевышнему! Госпожа наконец-то вернулась к нам. – Они с Сюзанной обменялись многозначительными взглядами, после чего он кивнул и поклонился. – Я немедленно доложу хозяину. – С этими словами он удалился.

Сюзанна успокаивающе улыбнулась.

– Его милость в битве был контужен и пришел в себя с сильнейшей головной болью, но сейчас уже все в порядке.

– А что случилось со мной?

Сюзанна нервно взглянула на запертую дверь в углу спальни.

– Хозяин сказал, что вы были серьезно ранены в Бастилии.

– Как? – Речь текла так же медленно, как возвращались воспоминания. – Я помню, как уезжала из Люксембургского дворца, и ничего больше. В голове у меня совершенная путаница.

– Может быть, оно и к лучшему. – Сюзанна занялась супом. – Вам лучше тратить силы на то, чтобы поесть, а не на то, чтобы задавать вопросы. – Она поднесла ложку с аппетитно пахнущей жидкостью к губам Энни. – Попробуйте немного бульона.

Энни, может быть, и подводила память, но не наблюдательность. Она была уверена, что Сюзанна что-то скрывает. Отвернувшись от ложки, Энни сказала:

– Я буду есть только тогда, когда ты расскажешь, что произошло. Всю правду.

Глаза Сюзанны переместились с ложки на закрытую дверь в углу и затем снова на свою госпожу.

– Вы сами не знаете, о чем просите, ваша милость. Правда может оказаться для вас болезненной, а вы и так уже достаточно настрадались.

Страх сжал желудок Энни.

– И все-таки я хочу все знать. Где мы находимся? Как я была ранена?

– Мы в домике хозяина около Савойи. На побережье.

– Савойя! Средиземноморье? Так далеко… Но как? Почему?

Домоправительница неловко заерзала.

– Мы приехали сюда в повозке, останавливаясь лишь по необходимости. Поездка заняла две недели, и за это время вы ни разу не пришли в себя.

Энни была в полном замешательстве. С чего бы Филипп отважился на такое путешествие, если она так больна? Что побудило его к такому решению?

– Начни с самого начала и расскажи мне все, что знаешь.

После долгой, тягостной паузы Сюзанна со вздохом смирилась.

– Ну хорошо, ваша милость. Раз уж вы так настаиваете. Я надеялась отложить этот разговор, пока вы не окрепнете. – Она отставила в сторону суп. – Фрейлина Великой Мадемуазель рассказала мне о том, что произошло. Слушайте…

В дверях появился Жак.

– Простите, ваша милость, нельзя ли мне перекинуться парой слов с Сюзанной?

Энни кивнула.

Голова Энни разрывалась от вопросов, на которые она еще не получила ответа, но она была чересчур утомлена, чтобы продолжать разговор. Кивнув, она закрыла глаза и слушала, как удаляются шаги Сюзанны и она шепчется в коридоре с мужем.

Однако этот дом явно не предназначался для того, чтобы в нем секретничать. Голоса слуг, отражаясь от мраморных стен, сквозь открытую дверь доходили до Энни, было слышно каждое слово.

Сюзанна шепотом спросила:

– Где же хозяин? Я была уверена, что он придет, как только она очнется.

Жак сердито ответил:

– Нет. Он даже не поднял глаза. Прервав чтение, поблагодарил меня за сообщение, а потом спросил, знает ли она… ты понимаешь, о чем речь.

– Тсс. Говори потише. Она может услышать.

Энни открыла глаза, когда Сюзанна вновь появилась в комнате.

– А где мой муж?

Сюзанна заколебалась.

– Его милость погружен в свои книги. Он отрывается лишь на верховые прогулки по утрам.

– Он не придет, чтобы увидеться со мной?

Сюзанна удрученно покачала головой.

– Но почему? – Голос Энни стал просительным. – Скажи мне правду, Сюзанна. Довольно уже мне все лгали.

После долгого молчания Сюзанна решилась.

– Я не знаю. Он поначалу так беспокоился о состоянии вашей милости, был так нежен. А потом… – Она насупилась.

– Ну что потом? Только правду.

– Он так горевал по поводу младенца, ваша милость. Внутри его как будто что-то сломалось. А вы были так близки к смерти. Я думаю, если бы он потерял и вас, он бы сошел с ума.

– Какого младенца?

– А вы не помните? На шестой день нашего путешествия у вашей милости был выкидыш.

Энни села прямо. Вот он – тайный кошмар, который скрывался в ее памяти. Разрозненные осколки воспоминаний встали на свои места с убийственной точностью. Вся правда неожиданно предстала перед ней. Она вспомнила, как узнала, что ждет ребенка. Она словно вновь оказалась в карете, которая приближалась к полю боя, слышала насмешку в голосе принцессы, чувствовала потрясение от неожиданной новости и стыд от своего полного невежества, унижение от того, что она узнала об этом от любовницы мужа. Она все вспомнила, вплоть до того момента, как она стояла на бруствере и, обернувшись, увидела летящую стрелу.

Стрелу, попавшую в нее.

– Нет! – Энни закрыла лицо руками. Ах, если бы она не колебалась, теряя драгоценные мгновения на бесполезные уговоры. Если бы она осталась под стеной. Если бы…

Душу охватила мучительная боль. Ее нерожденное дитя… Она потеряла его почти сразу, как узнала о его существовании. Вот та правда, которой она так добивалась, но она не принесла ей ни облегчения, ни очищения – один только пепел в душе.

Филипп даже не знал про то, что он был отцом, а когда узнал, – было слишком поздно. И, как бы он ее ни обидел, такую боль она ему причинить не хотела.

Сюзанна покачала головой, взгляд был как бы обращен в прошлое.

– Я не думаю, что хозяин смог бы пережить еще и потерю вас. Вы были настолько близки к смерти, и столького он уже лишился. Он просто… замкнулся в себе. – Она вздохнула: – Примерно через час после возвращения он взял вожжи у Жака. И потом несколько дней без сна и отдыха гнал повозку, не говоря ни с кем и ни разу не оглянувшись. – Ее взгляд стал сосредоточенным. – Когда мы наконец приехали сюда, его милость заперся в кабинете, где и остается почти все время, выходя только на утренние прогулки верхом. – Она бросила взгляд в угол комнаты. – Я надеялась, что он, может быть, выйдет, когда ваша милость очнется, но…

Энни проследила глазами за взглядом Сюзанны и увидела закрытую дверь, отделяющую ее от Филиппа. Ничего удивительного, что он закрылся от нее. Она лишила его всего – ребенка, дома, карьеры, – разрушила все его планы. Приступ раскаяния, холодного, выворачивающего душу, сковал ее.

Из-за двери в углу вновь послышался монотонный стук.

Филипп отложил деревянный молоток и смахнул осколки с каменного надгробия. Почти закончено.

Не способный сосредоточиться, чтобы прочитать подряд хотя бы несколько фраз, он принялся за это дело, как за бездумное занятие. Но теперь, когда ему оставалось выбить всего несколько букв, понял, что он не в силах был закончить задуманное.

Анна-Мария потеряла так же много, как и он. Нет, больше – она была изувечена. И их дитя было жестоко исторгнуто из ее тела, а не из его. Они потеряли свой дом, но Мезон де Корбей по праву принадлежал ей, а не ему. Филипп заставил себя продолжить работу.

Бегство спасло больше чем жизнь Анны-Марии. Оно спасло то, что еще оставалось от его души. Он никогда бы не смог снова поднять руку против невинных женщин и детей.

Ужасный вопрос терзал его мозг: не это ли истинная причина того, что погиб его собственный ребенок? Божественная кара за его участие в смерти невинных младенцев?

Неизбежно настигающее возмездие.

Филипп смотрел мимо полок, уставленных книгами и рукописями, которые больше не приносили ему успокоения. Его взгляд притягивала закрытая дверь, которая соединяла библиотеку со спальней, где лежала Анна-Мария. Он запер на засов тяжелую, окованную металлом дверь, но это ничего не могло изменить. Они оба в западне, его когда-то мирное убежище стало тюрьмой для них обоих.

Филипп взял инструменты, чтобы выбить последние оставшиеся буквы на мраморной доске. Закончив, он начисто вытер поверхность белого мрамора размером с книгу и понес его к двери позади стола. За ней было его самое потайное убежище, старинная римская баня и окружающий ее сад, полностью отделенные от остальной части дома.

Он отпер дверь и широкими шагами прошел сквозь сыроватое закрытое помещение, слабое эхо его шагов терялось в туманной дымке, поднимающейся от нагретого весенним теплом бассейна. По мраморной дорожке он прошел мимо центрального пруда и вышел на солнечный свет, потом пересек узкую полоску фруктовых деревьев, растущих вдоль низенькой стенки, откуда открывался вид на плещущееся внизу море.

Филипп опустился на колени перед статуэткой ребенка, стоящей среди цветов. Раньше, в тех редких случаях, когда он выбирался сюда, его всегда притягивало беспредельное умиротворение, написанное на этом маленьком личике. Теперь он с трудом мог просто взглянуть на него. Взяв в одну руку плиту с надписью, он отодвинул в сторону цветы и расчистил клочок земли у подножия статуи.

Поверх высохшей земли Филипп поместил надгробье. Светлый, не тронутый еще погодой мрамор смотрелся вызывающе и неуместно рядом с древней статуей и старыми, осыпавшимися стенами.

Со временем плита потускнеет, свежий мрамор поблекнет и сольется с окружающим. Если бы так же было и с зияющей в душе Филиппа пустотой! Он тихо прочитал молитву, потом встал, повернувшись спиной к надписи, которую он вырезал: