Любовное кружево

Глава 10

Читая отклики прессы на последнюю премьеру в «Ковент-Гарден», Оливия, несмотря на очевидный успех, все-таки была поражена тем вниманием, которое было уделено ее персоне. Одна статья в популярной британской газете была прямо озаглавлена: «Успешное возвращение блестящей молодой балерины» — и содержала всю историю ее карьеры вплоть до злополучной автокатастрофы. В ней, в частности, говорилось:

«…В тот момент, когда о ней заговорили как об одной из стремительно восходящих звезд балета, произошла трагедия — автомобильная катастрофа, в результате которой здоровье мисс Элейн было подорвано так, что никто не надеялся, что она сможет свободно ходить, — не говоря уж о том, чтобы танцевать. Казалось, она потеряна для сцены навсегда, хотя ведущие ортопеды страны и Европы, консультировавшие ее, оставляли небольшую надежду на благополучный исход.

Но только когда она обратилась к молодому блестящему специалисту с Уимпол-стрит мистеру Гиффорду Хардингу, эта надежда стала реальностью, что и подтвердилось вчерашним возвращением юной балерины на большую сцену».

Далее расхваливалось ее выступление и она сама оценивалась как совершенство в своем роде.

В колонках светской хроники неоднократно упоминалось имя мисс Элейн. За завтраком, который по настоянию миссис Морнингтон ей подали в постель, Оливия ответила еще на три телефонных звонка — из «Санди нэшнл» и двух журналов — с просьбой об интервью.

Она чувствовала себя слишком счастливой и возбужденной, чтобы проводить время в бездействии. Задолго до ленча она встала, сделала разминку и как раз одевалась, когда произошло самое удивительное.

Пришла Дэнверс, горничная миссис Морнингтон, и сообщила, что звонит мистер До… или Ду… какой-то и хочет говорить с Оливией. После приказа провести весь день в постели и приступить к репетициям не раньше чем завтра в десять утра Оливия совсем не ожидала услышать его сегодня.

Но еще больше она была удивлена, когда, проговорив в трубку: «Оливия Элейн слушает, доброе утро», — получила в ответ:

— Мне необходимо поговорить с вами. Не смогли бы вы приехать ко мне домой в половине пятого? Мы выпьем чаю и кое о чем побеседуем.

Это прозвучало скорее как приказ, нежели приглашение, а потому Оливия смогла только вымолвить:

— Да, благодарю вас, мистер Дуброски.

— Хорошо, — сказал он и повесил трубку.

Оливия продолжала сидеть, глядя на телефонный аппарат, когда в комнату вошла пожилая дама. Девушка объяснила ей ситуацию, добавив, что просто «остолбенела от испуга».

— Дорогая моя, — воскликнула миссис Морнингтон, — неужели ты испугалась этого бесчувственного коротышки?

— Этот «бесчувственный коротышка» — я даже не представляю, что бы он сделал, услышав, как ты его называешь! — Бог, в руках которого нити множества судеб, — ответила Оливия. — Если бы ему не пришло в голову дать мне возможность проявить себя, не знаю, появился ли бы у меня шанс сделать это самостоятельно. Трое наших самых выдающихся танцовщиц жутко разругались с ним и продолжают выступать только потому, что не закончился срок контракта. Я не настроена ссориться; пока что я собираюсь в точности выполнять все его указания. — Это решение сформировалось у Оливии еще после первого знакомства с Дуброски. — Мне следует сотрудничать с ним, и я преклоняюсь перед ним. Он, так же как и я, считает балет величайшим из искусств. И он абсолютно безжалостен. Поэтому я нервничаю. Чего он от меня хочет?

— У меня сложилось впечатление, что Гиффорду он не понравился, — заметила миссис Морнингтон, — а Гифф не тот человек, который относится к людям с предубеждением. Что он собой представляет на самом деле? Я имею в виду — вне работы? Почему он приглашает тебя на чай в свою квартиру? Если ему нужно с тобой поговорить — почему не сделать это в театре?

На мгновение Оливия замерла, потом громко расхохоталась.

— Дорогая моя! Ты ничего не понимаешь! Уверяю тебя, чего бы он ни хотел от меня, покушением на целомудрие здесь и не пахнет!

— Ты весьма привлекательная молодая женщина, дорогая, — без обиняков парировала миссис Морнингтон. — А вчерашняя премьера показала, что у него ярко выраженные собственнические наклонности.

— Не о чем беспокоиться, тетушка Кэр, — твердо заявила Оливия, покачав головой. — Даже если бы я была прекрасна, как Венера Милосская, и столь же соблазнительна, как… ну, как Марлен Дитрих, последним человеком на земле, кто смог бы это оценить, был бы уважаемый маэстро. Я могу поспорить на что угодно, что он видит во мне всего лишь куклу, которую можно научить правильно реагировать на веревочки, за которые он дергает. — Оливия сама не ожидала от себя такой резкости. В этот момент она полагала, что подобное определение не лишено оснований. Но ей и в голову не могло прийти, что скоро оно обернется зловещей правдой.

Обстановка комнаты, в которой Дуброски принимал свою гостью, удивительно не соответствовала репутации ее владельца — ортодоксального приверженца классики.

Вся мебель была выполнена в абсолютно модернистском духе. На совершенно белых стенах огромной комнаты висели две знаменитые работы Пикассо. Когда слуга, открывший Оливии дверь, объявил о ее приходе, Дуброски стоял посередине. Он оставался в таком положении, пока Оливия, испытывая волнение, несравнимое даже с выходом под лучи софитов, пересекала это гигантское пространство. Лишь когда она прошла примерно половину своего пути, казавшегося бесконечным, Дуброски двинулся навстречу гостье, радушно разведя руки в стороны в приветственном жесте.

И когда она оказалась в этих объятиях, непривычная улыбка озарила его обычно хмурое лицо.

Потом, словно увидев ее впервые, Дуброски воскликнул своим высоким, довольно тонким голосом:

— Ах, это Оливия Элейн! Проходите же, присаживайтесь! Поведайте мне, как вы себя чувствуете после вашей вчерашней триумфальной маленькой премьеры?

Подавив внезапно напавший смех, девушка проследовала к дивану, на который он указал, и, подчиняясь слабому мановению его маленькой ручки, уселась в углу. Дуброски устроился в другом.

Возникла короткая пауза. Оливия, чувствуя на себе пристальный взгляд, вновь занервничала.

— Ну хорошо, — нарушил молчание Дуброски. — Я попросил вас прийти, потому что хочу поговорить с вами вне стен театра. Все это имеет для вас большое значение. Хочу, чтобы вы взглянули на вещи объективно, посмотрели в лицо фактам, имеющим к вам непосредственное отношение.

Оливия поняла, что хозяин дома ожидает от нее реплики типа: «Я вас не понимаю» — или по крайней мере желания узнать, к чему он клонит; в этот же момент девушка сообразила, что, если она отреагирует подобным образом, Дуброски будет иметь полное основание считать ее дурочкой. Это своего рода тест на сообразительность. У Оливии не было ни малейшего желания позволить ему усомниться в уровне ее интеллекта.

— Иными словами, — спокойно проговорила девушка, — вы хотите, чтобы я сама задалась вопросом, насколько далеко простираются мои профессиональные амбиции и способна ли я развить тот успех, которого по счастливой случайности достигла вчерашней премьерой? — Тот успел только кивнуть, но Оливия продолжила: — Мистер Дуброски! До автокатастрофы я очень много и напряженно работала. Могу сказать, что настоящее удовольствие от жизни я получала лишь тогда, когда выступала или репетировала. Когда мне показалось, что я больше никогда не смогу танцевать, я поняла, что жизнь для меня кончилась. Возвращение было для меня подобно распахнувшимся вратам рая.

— Дитя мое! Если вы думаете, что будете теперь танцевать среди ангелов, — это иллюзия, и она очень скоро развеется, — со смехом заметил балетмейстер. — В этом раю идет война, и причины ее — зависть и ревность! Вы очень скоро в этом убедитесь. Но мы отвлеклись. Я хотел поговорить не об этом. Вы по-прежнему уверены, что самое главное в жизни для вас — это танец?

— Да, и сейчас — более, чем когда-либо.

— И вы готовы посвятить себя этому — целиком и полностью?

— О да!

Глядя в ее сияющие глаза, Дуброски внезапно ощутил радостную дрожь — подобную той, какую испытывает художник, нанося первые мазки на чистый холст, уже видя внутренним взором картину, которая должна стать шедевром.

— Теперь выслушайте меня, — проговорил он, чуть наклонясь вперед. — Я внимательно наблюдал за вами и считаю, что вы способны сделать то, что, возможно, недоступно иным. Я проверил многих других, которые считали себя более достойными, но для своего балета остановил свой выбор на вас и хочу надеяться, что не ошибся. Вы хорошо работаете, но мне надо посмотреть, можете ли вы работать еще лучше, чтобы убедиться окончательно, что в вас есть все качества, необходимые для настоящей балерины. Если вы думаете, что уже сложились как балерина, — вы, как говорится, сильно преувеличиваете. Вы должны смириться с мыслью о необходимости подниматься к вершине постепенно, шаг за шагом, не исключая возможности оступиться, и должны неустанно работать, работать, не щадя себя.

— Я все это знаю, — почувствовав новый прилив энергии, ответила девушка, спокойно встретив его фанатично горящий взгляд.

— И вы должны подчинить все — буквально все в своей жизни — вашему Искусству, неустанно совершенствуя его.

— Именно этого я и хочу! — горячо воскликнула Оливия.

— Именно это я и хотел от вас услышать, — удовлетворенно произнес Дуброски. — И теперь хочу сказать вам: если мои надежды на вас оправдаются, в один прекрасный день скажут: Оливия Элейн — это та, которая может сотворить чудо.

Прежде чем Оливия собралась что-либо ответить, дверь комнаты распахнулась, и слуга вкатил тележку с приборами и всем необходимым для чая.

Оливия еще ни разу в своей жизни не встречала столь великолепной и богатой чайной церемонии; казалось, здесь есть все, о чем она когда-либо слышала и чего тщательно старалась избегать, — просто слюнки текли от всех этих взбитых сливок, хрустящего миндаля, шоколадных пирожных и прочего.

— Но вы же ничего не едите! — протестующе воскликнул Дуброски, заметив, как Оливия воздержалась от второго пирожного. Сам он принялся уже за четвертое. Она подумала: каким же образом — если все это не было приготовлено специально для гостьи — ему удается сохранять свою тощую фигуру?

— Я уже выпила невероятное количество этого прекрасного чая, — заметила Оливия, — и съела так много всего, что просто растолстею!

— Видит Бог, — отозвался Дуброски, — а на меня ничего не действует! Кстати, чай для меня — самое главное. Обычно я не обедаю — терпеть не могу есть в спешке — и поздно ужинаю. Серж очень расстроится или решит, что я заболел, если я не оценю его искусство. Не уверен, найдется ли в Европе повар лучше, чем он.

Было совершенно неожиданно и забавно обнаружить в этой грозной личности столь человеческие черты (и, в частности, прожорливость), напоминающие школьника. Но параллельно, отдавая должное трудам Сержа, Дуброски рассказывал о вещах, более интересных для Оливии, — о том времени, когда сам был танцором, и о людях, с которыми встречался, — преимущественно из мира балета.

Оливия зачарованно слушала поток воспоминаний. А когда Дуброски стал рассказывать о различных балетах — о «Лебедином озере», «Жизели», «Спящей красавице» и прочих, которые она никогда не видела, — и сопоставлять трактовки великих балерин со своими собственными теориями — пришла уже в полное восхищение.

Но внезапно Дуброски остановился.

— Теперь я должен с вами попрощаться, — резко произнес он. — Завтра начинаются репетиции. На следующей неделе вы снова танцуете Кошку-принцессу. Не ждите новых ролей; главное — тренировки и еще раз тренировки. Думайте над новыми идеями. Возможно, они окажутся ошибочными — это не важно. Голова должна работать так же хорошо, как ноги.

Он проводил ее в холл и сам открыл дверь, нетерпеливо отмахнувшись от прислуги, бросившейся на помощь. Прощаясь, он задержал ее руку в своей и проговорил:

— До свидания, Оливия. У вас есть талант и ум — постарайтесь как следует их использовать, и мы увидим, что из этого получится.

Дверь захлопнулась у нее за спиной. Направляясь к лифту, Оливия чувствовала себя словно школьница, выдержавшая экзамен и заслужившая сдержанную, едва ли не вынужденную похвалу грозного учителя.

Иван Дуброски в задумчивости вернулся в свой кабинет. Устроившись на том же диване, он осмыслял то новое чувство волнения, которое поднималось в нем. В течение многих лет его переполняли ошеломляющие амбиции, связанные с желанием найти среди множества танцовщиц такую, которая могла бы вырасти в великую балерину, использовать ее потенциал и создать из нее артистку, которая могла бы сотворить чудо, невиданное во всей истории существования балета. И это было бы его создание, его открытие.

Мадам когда-то сказала Оливии: «Он настолько фанатичен, что я иногда думаю: в своем ли он уме; порой я чувствую себя с ним просто неуютно».

Если бы леди Мадлен, как женщина, обладающая развитой интуицией, могла сейчас прочитать мысли балетмейстера, ей бы стало более чем неуютно. Говоря, что у Оливии есть талант, он сознавал, что явно преуменьшает: эта девушка, обладающая почти такой же энергией и желанием работать, как у него самого, явилась для Дуброски волнующим открытием. Он уже не раз испытывал разочарование, обнаружив, что очередная протеже — по его меркам — слишком ленива и позволяет себе отвлекаться от основной работы на посторонние дела; кроме того, рано или поздно в их жизни появлялись мужчины. Эта же девушка не была влюблена ни во что, кроме своего Искусства. Так и должно быть всегда.

Если бы Оливия не знала заранее, каким жестоким наставником может быть Иван Дуброски, она бы уже давно полностью пала духом.

Каждый день по нескольку часов она репетировала, готовясь к второму спектаклю. Абсолютно измотанная, она возвращалась домой и думала — ну неужели она настолько тупа, как это могло показаться во время общения с балетмейстером.

— НЕТ, НЕТ! Я уже говорил вам — не так!..

На самом деле Дуброски ничего не говорил — просто в очередной раз менял свое представление о том, чего же хочет от нее добиться. Стефен Мэлфорд, ее партнер, имевший полное право считать, что являет собой не пустое место, уже возненавидел балетмейстера и даже не пытался скрыть свои чувства; после одной из вспыхнувших ссор он просто ушел со сцены и отказался от роли. Только благодаря мольбам Оливии и ее внутреннему такту, с которым она успокаивала бушующее море страстей, удалось убедить его не бросать ее в новый круг поистине ужасных мучений — начинать все заново с новым принцем.

— Вы слишком нежны для этих джунглей, дорогая, — говорил Мэлфорд. — Ни в коем случае не дайте им возможности разорвать вас на части. Вам следует знать, что они просто жаждут это сделать. Эта Линтон, например, если бы могла, с удовольствием перегрызла вам горло.

Оливия знала, что Лидия Линтон, одна из ведущих звезд труппы, чьи выступления критика всегда находила непогрешимыми, терпеть ее не может. Они вместе учились, и симпатичная рыжеволосая Лидия всегда возмущалась, когда в «любимчиках мадам», по ее мнению, оказывались другие девочки. Оливия же, на свою беду, была абсолютно чужда того, что называется профессиональной завистью, и искренне радовалась достижениям других. Ей никогда даже не приходило в голову, что успехи коллег были бы гораздо менее впечатляющими, если бы жестокий случай не отшвырнул ее саму на время от сцены.

Но, оказавшись здесь вновь, она никогда не забывала, благодаря кому это произошло. И с радостью ждала, когда наступит вечер пятницы, в которую Гиффорд пригласил ее с миссис Морнингтон на званый ужин. Встретившись с доктором в своей грим-уборной после премьеры, Оливия поняла, насколько же она скучает без него.

Его деловитость и сдержанность во время ее последнего визита на Уимпол-стрит поначалу расстроили Оливию, но потом она напомнила себе, что Гиффорд по профессии принадлежит к одной из самых нужных в мире категорий людей, а потому не может себе позволить тратить рабочее время на пустую болтовню.

В течение нескольких последующих недель, когда Гиффорд неоднократно уклонялся от приглашений посетить их дом, Оливия, даже полностью погруженная в свои дела, не раз задумывалась: не вычеркнул ли доктор Хардинг ее из своей памяти, как множество других своих бывших пациентов, каких бы успехов они потом ни добивались. А ей так хотелось поведать ему, на что она способна теперь, после его лечения! Не раз она уже была почти готова сама позвонить ему, но все время останавливала себя, уверенная, что он слишком занят, чтобы интересоваться ею. В последний раз это желание возникло, когда Иван Дуброски пригласил ее на главную роль в свой новый балет. Было бы большой несправедливостью, думала Оливия, лишить Гиффорда возможности увидеть окончательный результат его трудов, но — тут Оливия почувствовала неожиданный укол самолюбия — он ведь мог и отказаться, сославшись на занятость.

Поэтому ей было приятно, когда миссис Морнингтон сказала, что позвонила Гиффорду и тот принял предложение составить ей компанию.

Оливия была убеждена, что его присутствие на спектакле придаст ей ту же уверенность в себе, что была и в клинике, и в доме для выздоравливающих. Она не сомневалась, что в присутствии человека, от которого так много зависело в ее судьбе, все должно пройти благополучно.

Хотя первое представление «Очарования» имело оглушительный успех, его продюсер и постановщик, казалось, не был уверен, что артисты в состоянии повторить этот триумф. Боясь, что придется работать всю субботу, все с чувством огромного облегчения узнали, что наставник неожиданно должен лететь в Париж и вернется только в понедельник вечером. Полноценные репетиции состоятся во вторник и среду, а в четверг — второй спектакль.

Тем не менее приказ был один — точить когти, иными словами — не прекращать репетировать индивидуально. Стефен буквально кипел от ярости и только благодаря легкому толчку Оливии удержался от язвительных комментариев по поводу того, что, однажды разрушив «великую работу» маэстро, они только спасутся от дальнейшего погружения в трясину.

Когда они уже покинули театр, партнер Оливии все еще полыхал гневом. Такого, как сейчас, не было и не могло быть при «сэре Джимми»! Он хотел как лучше, а что получилось? О чем «они» только думали, приглашая на место человека, который своими руками создал современный английский балет, Ивана Дуброски?

— С вами-то все в порядке, — добавил он довольно язвительно. — Вы для него — свет в окошке, открытие века, а все потому, что он вообразил, будто сам нашел вас, — словно у вас ничего не было за плечами до того момента, как он вас увидел.

Возвращаясь домой в такси, Оливия настроилась максимально использовать возникшую передышку для отдыха. Теперь она просто с нетерпением ждала пятницы. Как приятно будет побеседовать с таким здравомыслящим и доброжелательным человеком, как Гиффорд Хардинг!

Гиффорд пришел на десять минут раньше назначенного своим гостьям времени. Толпы людей вваливались в двери отеля, растекаясь в двух направлениях: одни шли в ресторан, другие — в американский бар.

Но ни в половину седьмого, ни через десять минут те, кого он ждал, не появились.

Столик он заказал заранее и теперь думал, не стоит ли пойти в зал, чтобы предупредить, что его гости задерживаются, но в этот момент крутящаяся дверь выпустила из своей ниши Оливию.

Минутой раньше он еще порадовался за себя, что абсолютно не волнуется. Но при виде этой тоненькой, изящной фигурки, которая остановилась, оглядываясь, сердце ухнуло и часто забилось.

Она была в длинном платье из шелковистой розовой материи с высоким воротником по последней моде и длинными рукавами. Коротко остриженные темные локоны, обрамляющие милое лицо, и огромные золотисто-карие глаза придавали Оливии вид бесконечно юной и в то же время исключительно серьезной молодой женщины.

Направляясь к ней, Гиффорду пришлось пропустить большую группу людей, покидающих отель. Он видел, как взволнованно оглядывается девушка, не находя его глазами, и поспешил подойти.

— Ой! — воскликнула она, просветлев лицом. — А я уж думала, вдруг вы ждете нас у подъезда. По крайней мере, так считала миссис Морнингтон. Прошу прощения за опоздание, но у нас дома возникла небольшая проблема…

— Ничего страшного, я надеюсь? А где миссис Морнингтон?

— Мне очень жаль, но, боюсь, она не сможет прийти. Нет-нет, с ней все в порядке. Неприятность случилась с бедняжкой Дэнверс: она упала с лестницы! Похоже, она полезла достать какой-то ящик с верхней полки шкафа, потеряла равновесие и упала, сильно повредив колено. Тетушка послала за нашим домашним доктором, который сказал, что Дэнверс, которая по весу отнюдь не цыпленок, еще и ударилась головой, но все кости целы. Как бы то ни было, он прописал постельный режим. Миссис Морнингтон, несмотря на ее бурные протесты, отказалась оставлять ее дома одну. Я пыталась вам позвонить, — добавила Оливия, — но никто не отвечал.

— Моя домоправительница тоже получила выходной. Но вы же не хотите сказать, что собирались бросить меня ужинать в гордом одиночестве?

— Нет, я просто хотела сообщить, что могу опоздать, к тому же движение на улицах сейчас просто ужасное.

— Ничего страшного. Вы здесь, и мисс Дэнверс пострадала явно не смертельно. — Гиффорд почувствовал прилив бодрости, какого давно уже не испытывал. Она была рядом, и все глупости относительно того, что он сможет обойтись без нее, моментально улетучились.

Спустя несколько минут они устроились за своим столиком и заказали аперитив. Слегка сведя брови, Гиффорд посмотрел на свою спутницу:

— У вас сейчас много работы?

— Просто жуть!

— А вам удается отдыхать? — продолжил он, заметив темные круги у нее под глазами, хотя Оливия, собираясь на ужин, тщательно старалась скрыть макияжем предательские знаки усталости.

— Я рано ложусь спать, — ответила она. — У нас были очень напряженные репетиции…

— Вы готовите что-то новенькое?

— Нет-нет. Просто на следующей неделе мы повторяем «Очарование», как вы знаете, и мистер Дуброски хочет внести кое-какие изменения.

— Зачем? По-моему, это совершенство!

— Ах, он стремится к сверхсовершенству! Не думаю, что он когда-нибудь остановится. Впрочем, я уверена, — добавила она торопливо, — если нашему искусству не отдаваться целиком и полностью, то лучше не заниматься им вовсе.

— Хм… Похоже, у этого человека замашки рабовладельца!

— Он не жалеет себя и терпеть не может прохладного отношения к работе у других. Он действительно шлифует каждое наше движение, каждый жест…

Каждый раз, когда подступала усталость, постоянные требования Дуброски «повторить снова», напоминания о том, что она способна на большее, — в целом справедливые, — вызывали у Оливии приступы депрессии. В присутствии балетмейстера энергия его личности еще давала возможность выполнять его приказания; но стоило оказаться вдали от него, как сейчас, и определение «рабовладелец» оказывалось совсем не таким уж далеким от истины.

— Понимаете, я должна быть ему бесконечно благодарна, — честно призналась Оливия, — что он проявил интерес к моему танцу и позволил так быстро вернуться на большую сцену.

Ее фраза только укрепила неприязнь Гиффорда к этому человеку.

— Мне казалось, что вы совсем неплохо танцевали задолго до того, как встретились с ним, — заметил доктор. — Хотя я читал недавно его интервью, где он называет вас своим открытием. Я с этим абсолютно не согласен. Вы способны достичь всего, что хотите, и без помощи этого маленького тирана, изматывающего вас донельзя.

— Он же выбрал меня танцевать в его балете, — рассмеялась Оливия. — Но главный архитектор моего успеха — вы, — добавила она просто.

Архитектор того здания, в котором она скроется от него навсегда. Строитель темницы, краеугольный камень в основание которой он заложил сам в тот момент, когда впервые взглянул в трагические глаза этой беспомощной девушки, подавая упавшую трость. Нет сомнений — именно тогда он и влюбился. Несмотря на то, что всегда самым решительным образом утверждал: любовь с первого взгляда — настоящая любовь, а не простое физическое влечение — практически не существует.

Сейчас, глядя на нее, чувствуя ее всеми фибрами своей души, Гиффорд понимал, что готов пожертвовать всем, лишь бы оградить ее от малейших неприятностей.

— Это правда, — повторила Оливия, неверно истолковав его молчание. — Как я говорила Дуброски, вы тот, благодаря которому все это стало возможным.

Гиффорд не был настроен развивать эту тему, но не удержался от одного-единственного вопроса:

— И, несмотря на всю вашу тяжелую работу, вы по-прежнему уверены, что танец — это самое главное в вашей жизни?

Если в подсознании Оливии и мелькнула какая-то тень сомнения, то даже она осталась незамеченной. Время для этого еще не наступило.

Они говорили и никак не могли наговориться, находя все новые темы. Впервые после своего возвращения на сцену оказавшись вне своего довольно замкнутого балетного мира, Оливия почувствовала, что не просто скучала по доктору; вернулось то особое чувство симпатии, которое возникло в дни ее болезни и выздоровления. Искусство танца и ее стремление достичь в нем совершенства никогда не могли преодолеть ее страстной любви к книгам, которые доставляли ей подлинное интеллектуальное наслаждение. Она любила читать с детства; было бы величайшей несправедливостью думать, что все ее мысли сосредоточены только на гибкости суставов и идеальной растяжке.

Они весело смеялись над неподражаемым Дживсом, когда в дверях зала появилась группа из пяти-шести человек, встреченная буквально на пороге метрдотелем в той подчеркнуто любезной манере, которая обычно приберегается для самых уважаемых и солидных завсегдатаев. Прибывшие были препровождены к специально зарезервированному большому столу у окна, неподалеку от столика, который занимали Оливия и Гиффорд. Парочка не обратила внимания на высокую, изысканно одетую красотку, возглавлявшую всю эту компанию, над которой просто витал дух вседозволенности, присущий публике так называемого высшего света.

Указав своим спутникам, где кому сидеть, хозяйка тоже уселась, беззаботно оглядываясь по сторонам, пока официант почтительно расправлял на спинке кресла ее величественный палантин из шкуры снежного барса. Оглядевшись, она уже собралась заговорить со своим соседом по столу, когда официант, подававший кофе на соседний столик, отошел и прямо перед ней оказался Гиффорд. Лишь через секунду она обратила внимание, что он не один.

Никогда не отличавшаяся замедленностью реакции, Афина Зонопулос мгновенно оценила тот факт, что двое за соседним столиком настолько поглощены друг другом, что вряд ли замечают происходящее вокруг.

Зеленые миндалевидные глаза Афины сузились. Сознание того, что Гиффорд, уже неоднократно имевший возможность заметить ее, был настолько увлечен своей дамой, что просто ничего не видел вокруг себя, привело Афину в неописуемую ярость. После той их случайной встречи Гиффорд ни разу не позвонил. Он ведь собирался поблагодарить ее, но нелицеприятная правда заключалась в том, что он просто-напросто забыл об этом.

Наутро после той встречи Афина прочла репортажи о феноменальном успехе юной балерины; в одном из абзацев она наткнулась на упоминание о том, какую роль сыграл консультант с Уимпол-стрит в ее возвращении на сцену.

Была ли между ними любовь? Мистер Хардинг отказался комментировать этот вопрос, мисс Элейн ответила отрицательно.

Теперь Афина своими глазами видела, что темноволосая спутница доктора Хардинга, которой тот был столь увлечен, — не кто иная, как его бывшая пациентка.

Снова и снова она бросала взгляды в их сторону. Когда Гиффорд сдержал свое обещание и приехал к ней на бокал вина на Белгрейв-сквер, он отказался от дальнейших встреч под тем предлогом, что в эти дни все его светское общение под угрозой, планы могут измениться в любую минуту. А тут он сумел освободиться на целый вечер!

Афина пыталась сосредоточиться на своих гостях, но взгляд то и дело возвращался к соседнему столику. Когда-нибудь он же должен посмотреть в ее сторону! Она едва отдавала себе отчет, сколь откровенно выглядит ее любопытство; наконец Аларик Роскоу, ее давний и ближайший приятель, сидевший рядом, мягко спросил:

— Тина, тебя очень интересуют наши соседи?

— Я просто случайно знакома с одним из них, — откликнулась женщина, едва взглянув на своего соседа. — Это Гиффорд Хардинг. Он лечил моего отца в прошлом году; благодаря ему папа сейчас способен жить так, как он хочет.

— Я его знаю, — рассмеялся Роскоу. — Вот почему ты не испытываешь особой нежности к этому представительному терапевту — или он хирург? Я думал, ты им увлечена. Ведь в прошлом году вы часто встречались?

— Это не тот мужчина, который нужен настоящей леди, — передернула плечами Афина. — Он по уши погружен в свою работу, и вообще…

Она постаралась придать своему голосу максимально индифферентный тон, но Роскоу не купился на это. Он слишком хорошо знал Афину и был уверен, что она в расстроенных чувствах. Поймав его взгляд, Афина произнесла:

— Интересно, кто эта девушка?

— Дорогая, неужели ты ее не узнала? Если бы я был газетным хроникером, я бы уже землю рыл носом вокруг этого столика, выясняя, не пахнет ли тут любовью.

— Почему? — требовательно поинтересовалась Афина.

— Да неужели ты не узнаешь его спутницу? Об этой замечательной молодой балерине во всех газетах пишут. Ее зовут Оливия Элейн, если ты забыла. Твой друг доктор, пожалуй, всерьез увлечен своей бывшей пациенткой, — негромко проговорил Аларик. — Бедняга. Как ему не повезло!

— Что ты имеешь в виду? — вспыхнула Афина.

Роскоу долгим оценивающим взглядом окинул доктора и равнодушно произнес:

— Это не твой тип, дорогая. Боюсь, ты зря тратила время… — Он давно уже приучил себя без ревности относиться к ее «маленьким интрижкам», хотя в данном случае позволил себе удивиться. И ему была вполне понятна досада этой женщины, не привыкшей к тому, чтобы воздыхатели бросали ее. — Похоже, они вполне довольны друг другом, — добавил Роскоу. — Очень жаль, что это знакомство оборвется из-за столь многообещающей карьеры… Его могут попросить выйти вон. Полагаю, ее мысли и сердце целиком заняты работой, и вряд ли там найдется местечко для него. Во всяком случае, когда морковка славы висит так близко…

В этот момент Гиффорд поднял голову — и тут же встретился взглядом с Афиной.

— Эй, привет! — весело крикнула она.

Он слегка улыбнулся и помахал рукой. С кем-нибудь другим на этом бы все и закончилось, но Афина имела на этот счет свое мнение. Она повелительно кивнула и решительным тоном громко произнесла:

— Подойди сюда на минутку! Я хочу познакомить тебя с моим старым другом! — На Оливию она даже не взглянула, начисто игнорируя тот факт, что Гиффорд был не один. Никто не мог соперничать с мисс Зонопулос по части дурных манер, когда она этого хотела. К сожалению, Гиффорд не был способен в этом смысле соревноваться с ней; подавшись вперед к Оливии, он пробормотал извинения и встал.

Оливия старалась не смотреть в ту сторону; она и так знала, что Гиффорд стоит рядом с Афиной. Целый год она провела вдали от всех светских мероприятий, да и вообще, ее круг был страшно далек от круга Афины; поэтому она не имела ни малейшего понятия, что собой представляет очаровательная знакомая доктора Хардинга.

— Я хочу представить тебе моего старинного друга, — светским тоном сообщила Афина. — Аларик Роскоу. Аларик, ты незнаком с мистером Хардингом?

— Нет, но я много слышал о вас. Здравствуйте, доктор.

Обмениваясь рукопожатиями, Гиффорд не мог не обратить внимания на искорку удивления в обманчиво расслабленном взгляде мужчины.

— Кстати, — продолжил Роскоу, — моя тетушка часто вспоминает вас как голубоглазого юношу. Она вас обожает. Берегитесь, дорогой доктор, хотя ей и за семьдесят, — ее страсть к вам проснулась, когда вы вылечили ее артрит и она снова стала способна кататься на лошади.

— Правда? — только и мог вымолвить Хардинг.

— Аларик, дорогой, неужели твоя тетушка Гризл могла огорчить Гиффорда? — воскликнула Афина. — Это было бы чересчур!

— Если ваша тетя — леди Гризл Мелтон, я рад о ней слышать, — проговорил доктор. — Надеюсь, она в добром здравии. Она просто прелестна.

Леди Гризельда Мелтон на самом деле была грозной пожилой леди и бесстрашной наездницей. Повредив колено, она лишилась своего любимого занятия, и Гиффорд ее вылечил, получив кучу благодарностей и массу удовольствия от общения с изысканно-светской старой девой.

— Дело в том, что она приказала мне разыскать вас, — пояснил Роскоу. — Сейчас она уехала к себе в поместье. И я полагаю, что она хочет заманить вас туда.

Слушая Аларика, Афина поняла, откуда он знает о ее несостоявшемся романе с Гиффордом. Она всегда недолюбливала леди Гризл. «Вот старая сучка-сплетница!» — воскликнула она про себя, а вслух заметила:

— Твоей тетушке очень повезет, если ей удастся заполучить его! Этот человек — самая неуловимая личность, если, конечно, его не окружают подлинные знаменитости. Думаю, с одной из таких знаменитостей он как раз сегодня ужинает, — кивнула Афина в сторону Оливии.

— Как бы то ни было, — заговорил Роскоу, избавив Гиффорда от необходимости отвечать, — я обещал тетушке вас найти. Если найдете время — приглашаю вас на ленч. Я вам позвоню.

— Спасибо. Мне пора к моей гостье, — отозвался Хардинг. — Передавайте мой горячий привет вашей тетушке, мистер Роскоу. Пока, Афина! — Гиффорд улыбнулся всем на прощанье и направился к своему столу.

Афина потемневшими глазами следила, как он вернулся к своей спутнице. Потом обернулась к Аларику и требовательно спросила:

— Почему ты не говорил мне, что твоя тетя знакома с мистером Хардингом?

— Мне это просто не приходило в голову, — парировал Роскоу. — И вообще, дорогая, ты могла бы познакомить нас более тактично.

— Что ты хочешь сказать? Я действительно хотела вас познакомить!

— Дорогая моя, — пробормотал Аларик, — я не собираюсь устраивать сцен ревности, ты же знаешь. Более того, я нахожу, что доктор — весьма достойный человек.

— Я действительно не понимаю, к чему ты клонишь, — холодно повторила Афина.

— Неужели? Ведь это такая старая игра, дорогая! Ты в нее очень часто играешь, только я не желаю быть в нее втянутым. Я вполне удовлетворен ролью старого близкого друга. Этого мистеру Хардингу никогда не достичь. И ни одному из твоих очередных мужчин. Поэтому, радость моя, не трать время попусту. Неужели ты до сих пор не поняла? Если мужчина никоим образом не показывает, что хотел бы возобновить отношения, даже если его тащат в постель, — бессмысленно давать звонок к второму акту: спектакль окончен. А сейчас — не лучше ли тебе обратить внимание на своих гостей?

— А тебе не лучше ли заняться своим делом? — Афина, когда сердилась, могла быть очень вульгарной.

— Именно этим я и занимаюсь, — спокойно ответил Роскоу.

— Простите меня, пожалуйста, но я тут был бессилен, — извинялся за соседним столом Гиффорд.

— А кто это милое создание? — полюбопытствовала Оливия. — Я, наверное, должна ее знать?

— Ее зовут Афина Зонопулос, — ответил доктор. — Помните, когда мы встретились в Ментоне, я собирался к одному моему пациенту?

— Да-да, — кивнула Оливия, подумав: «А пациент ли это был?» Если так, то между ними должны были сохраниться просто дружеские отношения. При чем здесь тогда такая спокойная манера собственницы, продемонстрированная этой красавицей?

Гиффорд посчитал тему не заслуживающей внимания и закруглился на этом. Вскоре принесли кофе. Но теплый дружеский тон их беседы, за которой время неслось незаметно, несколько увял. Заметив, что спутница замолчала, Гиффорд произнес:

— Вы, должно быть, устали, а впереди у вас — трудная неделя. Пожалуй, пора мне проводить вас домой.

— Это был… прекрасный вечер, — сказала Оливия. — Но мне действительно не стоит так надолго оставлять миссис Морнингтон одну.

Так оборвался «прекрасный вечер». Но в завершение произошло еще одно событие.

Хотя Афина делала вид, что полностью увлечена беседой со своими гостями, в тот момент, когда пара проходила мимо, она повернула голову и громко произнесла:

— Гифф, ты не можешь уйти, не познакомив меня с… мисс Элейн, если я не ошибаюсь?

Оливия, которая шла чуть впереди, почувствовала внезапное желание ускорить шаг и избежать этого знакомства, которое почему-то показалось ей неприятным. Но Хардинг не смог проигнорировать просьбу и окликнул ее по имени:

— Оливия, позвольте представить вам мисс Зонопулос.

— Добрый вечер! — Дружелюбный тон Афины контрастировал с ее холодным внимательным взглядом. — Я много слышала о вас и вашем прекрасном искусстве. Об этом все сейчас говорят. Как замечательно, должно быть, оказаться на вершине — одним прыжком! Хотя, наверное, вы привыкли взлетать вверх, — добавила она с улыбкой. — Меня всегда удивляло, как таким, как вы, удается так высоко прыгать!

Отметив игривость, с которой была произнесена явная колкость (причем не лучшего вкуса), Оливия пробормотала:

— Я сама не взлетаю. За это вы должны были бы благодарить моего партнера.

— Ну ладно. Во всяком случае, позвольте мне поздравить вас с вашим успехом. Вы, наверное, очень рады, что можете снова танцевать. Согласитесь, ваш спутник — просто волшебник в своем деле.

— Да, я бесконечно благодарна мистеру Хардингу, — согласилась Оливия.

— Попросите его, чтобы он как-нибудь привел вас ко мне в гости, — предложила Афина. — Я совсем не похожа на голодного льва или львицу. Мне действительно очень интересно узнать побольше о вашем прекрасном балете — так сказать, заглянуть за занавес. Кстати, вы незнакомы с мистером Роскоу? Это тоже один из моих давних друзей.

— Нет, не думаю, что мы когда-либо встречались, — ответила девушка.

— Это моя беда, — произнес Аларик, вставая. При взгляде на Оливию улыбка Роскоу утратила свой обычный сардонический оттенок. Он оценивающе оглядел спутницу Гиффорда, но Оливия внезапно почувствовала дружелюбие в этом взгляде и прониклась симпатией к этому человеку. Одновременно она размышляла, откуда ей может быть знакомо это имя.

— Вам обязательно уходить? — продолжила Афина. — Не хотите ли вы оба присоединиться к нам? Мы как раз собираемся в «Ориентал» — там будет очень весело!

— Не сегодня, — твердо ответил Гиффорд. — Мисс Элейн устала. Я должен доставить ее домой.

— Ну, значит, в следующий раз. Надеюсь, скоро. Очень приятно было с вами познакомиться. До свидания.

Гиффорд, нахмурившись, шел вслед за Оливией к выходу из ресторана. Он был не единственным, кто с негодованием отметил смесь покровительства, фальши и холодного высокомерия в манере поведения Афины. Все это не укрылось и от Оливии, которая почувствовала под мягкими лапками острые когти и внезапно поняла — так же, как во время первой встречи Гиффорда с Иваном Дуброски, — что они с этой девицей — люди разных миров. «Что за тон! — воскликнула она про себя. — В честь чего это она думает, что ее деньги и ее… прочие достоинства дают ей право покровительствовать мне?»

А может, Афина надеялась таким образом продемонстрировать свои права на Гиффорда? Оливия с негодованием отвергла эту идею. Когда они добрались до квартиры, Гиффорд поднялся с ней на несколько минут, узнал, что с Дэнверс к завтрашнему утру будет все в порядке, немного поболтал с миссис Морнингтон и откланялся, пожелав им обеим спокойной ночи.

Подавая на прощанье руку, Оливия сказала:

— Еще раз большое спасибо за этот замечательный вечер!

— Вам спасибо! — Пальцы Гиффорда на мгновение сжали ее ладонь. Он еще раз коротко бросил: «Спокойной ночи» — и вышел из квартиры.

Оказавшись спустя некоторое время у себя в комнате и готовясь ко сну, Оливия все еще думала об Афине, и в особенности о том, насколько та имела право столь откровенно заявлять свои притязания на Гиффорда. Не найдя для себя четкого ответа, Оливия со странным удовлетворением вспомнила, что отзывался он об Афине всегда довольно холодно. Оливии была неприятна сама мысль, что Гиффорд мог увлечься этой сексуальной красоткой. Неужели перед ней не может устоять ни один мужчина?

«В общем, у нее нет никакого права покровительствовать мне!» — решила Оливия, которая лишь временами бывала кроткой как овечка. Несмотря на всю красоту и богатство мисс Зонопулос, они все-таки принадлежат разным мирам, и, как настоящая артистка, Оливия была абсолютно убеждена, что ее собственный мир — гораздо важнее. «И пусть даже она давно знакома с Гиффордом, он — мой друг, и ей не помешать этому! — решила Оливия, невольно подумав не без улыбки: — Господи, неужели я становлюсь собственницей!»

Отбросив эту идею, Оливия вряд ли догадывалась, что в это время предмет ее размышлений, докурив перед сном последнюю трубку, твердо определил свою роль в ее жизни: быть рядом с ней всегда, когда ей это нужно, и защищать от возможных напастей всеми доступными ему силами и средствами.

Старая поговорка о том, что полбуханки лучше, чем ничего, мелькнула в памяти, и губы Гиффорда дрогнули в горькой усмешке. Обречь себя на вечное одиночество, смириться с мыслью о том, что самое сокровенное желание — недостижимо, было нелегко даже для такого волевого и умеющего владеть собой человека, как доктор Хардинг. Он был почти уверен, что при желании мог бы обратить ее благодарность за все, что он для нее сделал, в более глубокое чувство, но не собирался делать ни малейших попыток в этом направлении. Таков уж был характер Гиффорда.

Благодаря ему она вернулась к своему искусству, которое любила со всей страстью, на какую была способна. Но счастлива ли она?

«О Боже! Может ли кто-нибудь быть счастлив в этой жизни? — вздохнул Гиффорд. — Надо довольствоваться тем, что дает Бог, и быть благодарным за это».