Любовное кружево

Глава 13

Угнетенное состояние, с которым Оливия безуспешно боролась последнее время, прошло. Она наконец-то хорошо выспалась и даже проснулась раньше обычного. Открыв глаза, она почти сразу с облегчением вспомнила, что сегодня репетиции не будет. Можно спокойно обдумать собственные идеи относительно интерпретации некоторых моментов своей партии в этом гала-представлении. Потом придется обсудить эти идеи с Дуброски, а он, конечно, скорее всего с ней не согласится. Может, он даже по-своему и прав, думала Оливия, как гений, признанный в своем кругу, но, в конце концов, у нее тоже есть определенное право не во всем соглашаться с ним.

Если бы только он позволил ей быть самой собой. Если…

Внезапно зазвонивший телефон, стоящий рядом с кроватью, заставил ее вздрогнуть. Сейчас у нее не было никакого желания ни с кем разговаривать. Пожалев, что не отключила аппарат, после некоторого колебания Оливия все-таки сняла трубку:

— Алло!

— Доброе утро! Только не говорите, что я разбудил вас. Если так, я вполне понимаю вашу суровость.

— Гиффорд! — Оливия просветлела лицом. — Нет, вы меня не разбудили, хотя, признаюсь, я еще в постели.

— Это хорошо. Постарайтесь оставаться там как можно дольше. Вам нужно как следует отдохнуть, — одобрительно отозвался доктор.

— Нет, я себя прекрасно чувствую! И вчерашний ужин был очень мил. Я получила истинное наслаждение. Я даже думала черкануть вам благодарственную открыточку, потому что боялась по телефону не застать вас.

— У меня случайно оказалось свободное время после полудня, поэтому я и решил вам позвонить, — пояснил Гиффорд. — Я подумал, не затруднит ли вас с миссис Морнингтон угостить меня чашечкой чаю — скажем, примерно в половине пятого?

— Если бы тетушка была дома, не сомневаюсь, она была бы рада вас видеть. Но она вернется только к вечеру. Но и мне очень приятно, поэтому милости прошу!

— Замечательно! Конечно, если у вас нет более интересных планов.

— Договорились. В половине пятого.

— Благодарю вас. До встречи.

Положив трубку и ощущая, как от одного звука ее голоса заколотилось сердце, Гиффорд скривился. «Ну где же моя сила воли? Почему я не могу забыть о ней?» Вчера вечером он не стал ее провожать, потому что просто боялся потерять голову, оказавшись с нею рядом в темноте такси. Сейчас он надеялся, что сумел взять себя в руки.

Оливия обрадовалась его звонку. Она, конечно, немного расстроилась, когда Гиффорд посадил ее в машину одну, и подумала, что, наверное, утомила его своими страхами.

Направляясь в ванную, Оливия впервые за многие дни чувствовала себя счастливой. Пока еще она не поняла, что причиной душевной бодрости была просто уверенность, что она скоро увидит Гиффорда; но уже точно знала, что его присутствие дает ей ощущение полной безопасности и уверенности, которых ей больше всего на свете и не хватало. Ей до сих пор не приходило в голову задуматься, почему даже простое воспоминание об этом человеке создавало такой душевный комфорт. Но она еще поразмыслит над этим.

Как только она кончила одеваться, телефон зазвонил вновь. Напевая себе под нос веселый мотивчик, Оливия сняла трубку.

Но улыбка погасла, как только она услышала первую фразу.

— Оливия, это вы? — Довольно резкая интонация и иностранный акцент, всегда более заметный по телефону, не оставляли сомнений, что звонит Иван Дуброски.

— Да, это я. Доброе утро.

— Мне нужно с вами поговорить, — заявил балетмейстер. — Могу ли я подъехать к вам сегодня примерно в три часа?

«Неужели нельзя хотя бы на один день оставить меня в покое?» — с новым приступом раздражения подумала Оливия. Краткая пауза прервалась нетерпеливым «Алло! Алло!» в трубке.

— Да-да, я слушаю.

— В три часа, договорились?

— Это очень важно? — сдержанно поинтересовалась девушка.

— Да. Я кое-что хочу с вами обсудить.

— Очень хорошо. Но на половину пятого у меня назначена встреча, которую я… боюсь, что не смогу отменить.

— Думаю, я не отниму у вас так много времени. Вы будете дома?

— Хорошо, приезжайте, — согласилась она.

— Вы сегодня утром не повторяли те сцены?

— Нет.

— Думаю, у меня для вас есть некоторые новости.

— Правда? Ну, значит, увидимся в три часа. До свидания.

Бросив трубку, Оливия с поджатыми губами повернулась к туалетному столику. Поглядев на свое отражение в зеркале, она укоризненно покачала головой.

Действительно, глупо расстраиваться из-за того, что «Иван Грозный» решил навестить ее. Просто этот телефонный звонок полностью испортил то давно не испытываемое чувство свободы, о котором не могло быть и речи в присутствии Дуброски. И еще глупее сердиться теперь на его холодную манеру обращения: ведь она сама в свое время позволила ему так себя вести, беспрекословно подчиняясь его требованиям.

Но зачем ему потребовалось так срочно с ней увидеться? «Если он еще раз потребует что-нибудь изменить, я закричу!» — решила Оливия.

Неужели он, на самом деле, не мог дождаться завтрашней репетиции?!

Как бы то ни было, Оливия твердо решила избавиться от своего наставника до чая. Что бы ни было у него на уме, он вынужден будет закруглиться к указанному сроку, и ей ничто не помешает насладиться обществом Гиффорда. С того момента, когда Дуброски объявил о своем решении отдать ведущую партию в гала-спектакле Оливии, он ежедневно по поводу и без повода начал дергать ее своими указаниями; это все больше раздражало Оливию. Все эти настойчивые напоминания балетмейстера о том, что он на нее надеется, что она не имеет права допустить ни малейшей помарки, что она должна помнить, благодаря кому она оказалась на этом месте, действовали на ее психику просто угнетающе. Он хотел, чтобы она была лишь послушной глиной в его руках.

И артистка в душе все чаще оказывалась просто усталой девочкой, отчаянно пытающейся воплотить в жизнь идею Ивана Дуброски. На что, как начинал настойчиво нашептывать Оливии внутренний голос, балетмейстер не имел никакого права.

Поэтому, когда Иван возник на пороге ее комнаты, девушка лишь коротко вздохнула.

— Случилась какая-нибудь неприятность? — слегка нахмурив брови, спросила она.

— Не знаю. Сам бы хотел понять. Садитесь, пожалуйста.

Оливия села в кресло, на которое указал Дуброски, не без любопытства ожидая, что за этим последует. Усевшись напротив, гость продолжил:

— У меня возникли планы, которыми я хочу с вами поделиться. Но широко обсуждать их еще не время.

— Я понимаю, мистер Дуброски. Обещаю, что все останется между нами.

Собеседник одобрительно кивнул:

— В Париже я общался с одним очень значительным человеком. Я рассказал ему о вас, и он очень заинтересовался. Он будет на премьере в Оперном театре, и, поверьте, понравиться ему гораздо важнее, чем всей королевской фамилии. — Дуброски подался вперед; его глаза сверкали, как всегда, когда он загорался какой-нибудь идеей. — Оливия! Для вас открываются гигантские перспективы! Для меня тоже. Если удастся то, что я задумал, — а я в этом уверен, — через три месяца я покидаю Лондон.

— Покидаете «Ковент-Гарден»?! — в изумлении воскликнула девушка.

— Да, — еще раз кивнул Дуброски. — Я потребую расторжения контракта. Я создаю собственную балетную труппу. Сначала — гастроли по Европе, потом — по всему миру. Теперь вы понимаете, насколько важно, чтобы ничто не помешало вашей карьере?

— Но, мистер Дуброски, — заметила Оливия, — а как же мой контракт? Он же действует до конца следующего сезона… А потом — что будет с американским турне?

— Я с этим разберусь, — отмахнулся балетмейстер. — Вы будете в моей труппе, которую я назову «Мировой балет», — и весь мир увидит, что я ему преподнесу!

Оливия молчала, не в силах найти слов.

— Но для этого необходимо, чтобы вы понравились этому великому человеку, — продолжил Дуброски. — Так же, как и я, он страстно влюблен в балет — в великое Искусство Танца. Не сомневаюсь, что вы ему понравитесь. Он очень неглупый человек.

Итак, за нее уже все решили и теперь ждут благодарности!

Прежде чем смогла совладать со своими эмоциями, Оливия выпалила:

— Но я не могу разорвать контракт! Я очень польщена, что вы так верите в меня, но совсем не уверена, что хочу покинуть Англию на неопределенное время! Видите ли…

— Вы с ума сошли? — не дал договорить ей Дуброски. — Да конечно же вам необходимо уехать из Англии. Что вас тут держит?

— Патриотизм, — спокойно ответила она. — Если я действительно могу сделать что-нибудь достойное, я хочу делать это в Королевском балете.

— А почему? Не потому ли, что у вас появились другие интересы? Послушайте меня, — сверкнул глазами Иван. — Вчера вечером я видел вас в «Ла Рояль». Вы были с этим вашим доктором. Я постоянно встречаю вас в его обществе. Может быть, он — истинная причина того, что вы так внезапно утратили профессиональные амбиции?

— Я не утратила никаких амбиций, — проговорила Оливия, чувствуя, как вспыхнули ее щеки. — А мистер Хардинг… Он не имеет никакого отношения… — Она хотела сказать: «К моему желанию остаться в Англии», но вдруг поняла, что это не совсем так. Запнувшись, она продолжила иначе: — Мистер Хардинг — не единственный мой друг, а кроме того, у меня есть определенные обязательства перед миссис Морнингтон, которая в течение многих лет заменяет мне мать.

— Фи! Очень слабое оправдание. Вы влюблены в этого мужчину…

— Глупости! — взорвалась Оливия.

— Послушайте меня, — взял себя в руки Дуброски, раздосадованный неожиданным отношением к его великому плану. С мягкой настойчивостью он поинтересовался: — Вы любите ваше искусство?

— Да, конечно, но…

— Тогда поверьте мне: настоящий артист должен быть однолюбом. Позже, если захотите, заведете себе любовников, но сейчас ни в коем случае нельзя распыляться. Поверьте, хотя бы из чувства благодарности ко мне; ведь вы говорили, что…

— О да, конечно, я вам всегда буду безмерно благодарна!

— В таком случае забудьте этого Хардинга! Перестаньте встречаться с ним!

— Мистер Дуброски, — твердо проговорила Оливия. — Вы все себе совершенно неправильно представляете. Мне не нужны «любовники». Вы прекрасно знаете, что если бы не мистер Хардинг — я бы никогда не смогла вернуться на сцену. Он мой друг. Я просто не могу с ним не встречаться!

— Вы можете и должны перестать тратить на него свое время. И вы так сделаете. Я приказываю.

Затаившееся было возмущение — с какой стати он считает себя вправе командовать ею?! — вспыхнуло с новой силой. Обладая покладистым характером, Оливия при случае могла постоять за себя. Вот и сейчас, вскинув голову, она бесстрашно взглянула ему прямо в глаза:

— Нет.

— Вы…

— Мистер Дуброски! Я очень благодарна вам за все, что вы для меня сделали. Вы были невероятно добры, — произнося последние слова, Оливия не могла не почувствовать собственного иронического тона, — но вы не имеете никакого права вмешиваться в мою личную жизнь. Доктор Хардинг — мой друг, и никакого иного смысла, — Оливия вновь ощутила, как заполыхали ее щеки, — я в это слово не вкладываю.

— Ба! Если он еще не стал вашим любовником, это не значит, что…

— Как вы смеете! — вскочила девушка. — Я не желаю вас слушать!

Хотя женщины и не играли никакой роли в жизни Дуброски, он неплохо разбирался — или считал, что разбирается, — в женской психологии. Ему случалось оказываться и в более сложных ситуациях, чем сейчас. Иван понял, что пошел по неверному пути, и решил отступить.

— Очень хорошо, — спокойно произнес он. — Признаю свою ошибку. Но поймите меня правильно: я действую в ваших же интересах. Вы безусловно правы: я не имею права вмешиваться в вашу личную жизнь. Но ответьте мне на один вопрос. Вы не влюбились в этого доктора?

Оливия с поджатыми губами молча покачала головой.

— Но вы к нему очень хорошо относитесь?

— Конечно. Поймите! Если бы не Гиффорд Хардинг, вы бы обо мне никогда не узнали.

— И вы думаете, что его удовлетворит роль только вашего друга?

— Я знаю, что он… что он не думает обо мне в другом смысле.

— Оливия, вы очень наивны! — Голос балетмейстера стал тверже. — Как говорится, со стороны виднее. Вчера вечером я наблюдал за вами. Пока вы оглядывались по сторонам, доктор Хардинг смотрел на вас так, как может смотреть мужчина только на любимую женщину.

Оливия широко раскрытыми глазами уставилась на собеседника.

— Задумайтесь, честно ли вы себя ведете по отношению к нему.

— Я вас не понимаю, — с запинкой произнесла Оливия.

— Честно ли обнадеживать влюбленного человека, если вы не испытываете по отношению к нему никаких ответных чувств?

— Вы ошибаетесь!

— Я видел, — настаивал Дуброски. — Я все понял. Поверьте мне, он будет страдать. Он уже сейчас страдает. Мы больше не будем об этом говорить, но вы должны подумать о своем будущем. Дитя мое, у вас великий талант! Этим нельзя пренебрегать. Я не позволю вам! Вы — восходящая звезда балета. Хорошенько обдумайте то, что я вам предлагаю, и помните: фортуна второй раз может не улыбнуться! И будьте честны перед собой и перед этим несчастным, который отнюдь не заслуживает вместо благодарности мук безответной любви!

— Уверена, что вы ошибаетесь, — снова с грустью в голосе проговорила Оливия. — И мне очень жаль, что вы считаете меня неблагодарной.

— Я не говорил о благодарности. Впрочем, сейчас мы должны думать только о премьере. Могу я надеяться, что вы покажете все, на что способны?

— Безусловно.

— В таком случае — до свидания. До завтра. Нет, провожать меня не надо. — С подчеркнутой доброжелательностью Дуброски легонько потрепал ее по плечу и быстро вышел из комнаты.

Оливия вряд ли обратила внимание на снисходительно предложенную оливковую ветвь. Потрясение, которое она испытала в разговоре с Дуброски, напрочь выбило ее из колеи. Она осталась сидеть в кресле, бессмысленно глядя перед собой. Только когда вошла Дэнверс и сообщила, что звонил мистер Хардинг и просил прощения, что задержится на полчаса, Оливия вспомнила о другом госте. И лишь в этот момент полностью осознала, о чем же говорил Дуброски.

«Будьте честны перед собой и перед этим несчастным, который отнюдь не заслуживает от вас в качестве благодарности мук безответной любви!»

Этого не может быть! Дуброски все это просто выдумал! Конечно же Гиффорд совсем не влюблен в нее, так же как и она…

Оливия, безотчетно меряющая шагами комнату, вдруг остановилась как вкопанная. От новой мысли, внезапно пришедшей в голову, заколотилось сердце и перехватило дыхание. Если то, что сказал балетмейстер, правда — вся ее жизнь может пойти совершенно по-другому! Но это неправда. Этого не может быть!

«Если бы это могло быть правдой! — вспыхнула и тут же погасла мысль. — Ох, почему же этот ужасный маленький человечек решил сообщить мне обо всем? — Рассудок, который она изо всех сил старалась не потерять, подсказал ответ. — Потому что он ревнует к моим дружеским отношениям с Гиффордом, потому что уверен: вся моя жизнь должна быть подчинена его собственным планам, а в этих планах нет места человеческим эмоциям. Как женщина я для него не существую. Для него существует только мое искусство. Он убедил себя, что нашел балерину своей мечты, которую искал многие годы, и намерен сохранить ее при себе».

«Позже, если захотите, заведете себе любовников, но сейчас в вашей жизни не должно быть места для подобных отвлечений».

Какой страшный цинизм! Какая ненависть! А ведь совсем недавно она и сама бы согласилась с этим утверждением; она сама была уверена, что ее жизнь, полностью подчиненная одной цели, напрочь исключает возможность влюбиться, как простая девчонка. Она всегда хотела только одного — танцевать. И это все, что ей сейчас нужно… Все ли?

«Не будь такой дурой», — одернула себя Оливия. Предположим, своим поведением она действительно заставляет Гиффорда страдать. Сумеет ли она найти благовидный предлог отказаться от встреч с ним, сумеет ли хотя бы постепенно забыть, какое значение он уже имеет в ее жизни?

«Иван просто сошел с ума. Этому должен быть положен конец, — решительно произнесла про себя девушка. — Я не верю Дуброски. Мне просто все это показалось, потому что я переутомилась и истрепала все нервы».

Никогда в жизни она не чувствовала себя столь разбитой, столь неуверенной в себе, столь одинокой. В следующий момент в ней словно что-то сломалось, и Оливия бросилась ничком на диван, заливаясь слезами. Дуброски она уже просто ненавидела. Ненавидела потому, что он вознамерился лишить ее единственной опоры в жизни и добился своего. И как теперь, после всего, что наговорил этот человек, — не важно, сочинил он это или нет, — ей общаться с Гиффордом? В обрывках подобных, не оформленных толком мыслей Оливия выплакивала свою душу — душу, в которую она сама старалась не заглядывать, ибо боялась обнаружить, что же таится там на самом деле.

Звука открывшейся двери она не услышала. Гиффорд, сказавший Дэнверс, что о нем можно не докладывать, возник на пороге комнаты и в первый момент подумал, что в ней никого нет. Сдавленные звуки, донесшиеся с дивана, заставили его повернуть голову и увидеть распростертую на нем фигуру.

В следующее мгновение он уже оказался рядом и, забыв обо всем, подхватил Оливию на руки:

— Милая, что случилось? Не плачь, солнышко мое, дорогая моя! Кто посмел тебя обидеть?

Она судорожно прильнула к его груди и сквозь слезы взглянула ему в глаза. Словно ослепительная вспышка позволила ей увидеть то, что следовало увидеть давным-давно. Оливия поняла: пока она в его объятиях — ничто в этом внезапно изменившемся мире не имеет никакого значения.

Солоноватый привкус слез был в их первом долгом поцелуе; но как же естественно и жадно встретились их губы!