Любовь и честь

37

Уже несколько часов я лежал на полу, а мои мучители все не приходили в темницу. Это несколько удивило меня — ведь раньше мне никогда не давали уснуть надолго, это было частью пытки, направленной на то, чтобы сломить мой дух.

Когда я проснулся, было как всегда холодно и темно. Очень хотелось есть, но я даже обрадовался этому — значит, мои внутренние органы не пострадали и я не заболел. Потянувшись, я едва не застонал от боли, прокатившейся по всему телу. Болела каждая косточка, но и это было неплохо, так как я все же чувствовал, что ничего не сломано.

Шли часы, а меня и не кормили, и не пытали, — это означало какую-то перемену в моем положении. Я не сомневался, что обо мне не забыли и не оставили меня умирать голодной смертью, — это казалось мне маловероятным. Более того, я начал опасаться, что моя судьба уже решена, и не ждал от этого ничего хорошего. Мои опасения были бы куда более сильными, если бы я знал, что в этот момент карета палача въезжает во двор тюрьмы.

Карета палача, запряженная четверкой вороных коней, всегда была кошмаром для жителей России. Мрачная черная коробка с закрытыми окнами (после казни трупы увозились на ней же) внушала ужас не только женщинам, испуганно крестившимся при виде этого экипажа. Мальчишки прятались, едва завидев карету на улице. Даже тюремные стражники, которые частенько видели ее в тюрьме, и те отводили глаза, когда палач вынимал из кареты ящики с топорами разного размера и наборы наводящих ужас инструментов, предназначенных для того, чтобы сделать казнь как можно менее милосердной. Сам палач, как я предполагал, был скорее всего законченный садист. Я помнил, с каким наслаждением он волок Пугачева на плаху.

За час до рассвета двое стражников открыли ворота, и карета палача остановилась посреди двора. Стражники с опаской смотрели, как открылась дверца, но вместо огромной фигуры палача из кареты показалась массивная ручища и поманила стражников к себе.

Оба стражника дрожали, как испуганные кролики, но все же подошли неверной походкой.

И тут же нога, обутая в кавалерийский сапог, врезалась в лицо одного из стражников, и тот ничком повалился на камни. Другой стражник просто оцепенел, когда на него свалилось огромное тело палача с перерезанным горлом, а следом за ним из кареты показался… не кто иной, как атаман Волчья Голова. Со звериной ловкостью он схватил один из топоров, лежавших в карете, и метнул его в третьего стражника, спешившего закрыть ворота. Стражник был убит на месте, а два кучера в черном, сидевшие на козлах кареты, сбросили плащи, под которыми оказались волчьи шкуры, наброшенные на плечи.

— Казаки! — в панике закричал часовой на стене. — Казаки!

Дюжина стражников спала у себя в казарме. Услышав крики, они поспешно хватали оружие и выскакивали во двор, прямо под сабли казаков, стоявших у двери и рубивших солдат, словно капусту.

Солдаты в других казармах, услышав крики, похолодели от ужаса, не зная, сколько казаков напало на тюрьму, но зато они хорошо видели порубленных стражников во дворе, поэтому сразу забаррикадировали двери и приготовились к обороне.

Между тем Волчья Голова, не теряя времени даром, вломился в караульное помещение, где двое осоловелых от водки надзирателей даже не пытались сопротивляться. Полоснув одного саблей по шее и заехав эфесом в челюсть другого, Волчья Голова забрал со стола связку ключей.

Я слышал крики и лязг оружия и гадал, что происходит, когда шум стал громче, загрохотал засов на двери моей темницы, и на пороге возник Волчья Голова.

Помню, что я был ошеломлен и напуган, но мой инстинкт приказывал мне драться за свою жизнь. Но куда там было драться! Если я и успел поднять обессиленную руку, то Волчья Голова даже не обратил на это внимания. Он схватил меня за волосы и выволок в коридор, словно ребенок куклу.

Я пытался сопротивляться, но тщетно. Волчья Голова вытащил меня во двор и так ударил о карету, что я едва не лишился чувств. Оба казака к тому времени обрезали постромки лошадей, запряженных в карету, и забросили меня на спину одной из них. Как ни странно, очутившись на лошади, я почувствовал себя немного увереннее и сразу же вцепился пальцами в гриву.

Мы галопом выскочили из ворот тюрьмы и, отъехав шагов на сто, остановились, поджидая Волчью Голову. Но он, казалось, не спешил, стоя посреди тюремного двора и оглядываясь. Солдаты, забаррикадировавшиеся в казармах, молча следили за ним. Увидев прятавшегося за большой бочкой стражника, Волчья Голова в два прыжка оказался рядом с ним, схватил его за ворот мундира и вытащил на середину двора. Швырнув стражника, в котором я сразу признал своего главного мучителя, на каменную брусчатку, которой был вымощен двор, Волчья Голова не спеша расстегнул штаны и долго мочился на него, зная, что все оставшиеся в живых стражники видят это. Потом он застегнулся и заорал:

— Я Волчья Голова! И это мое право — казнить человека, убивавшего моих братьев-казаков!

Хоть он и кричал по-русски, я понял смысл его слов, но мне было все равно — лишь бы вырваться из тюрьмы.

Но Волчья Голова еще не закончил. Он вскочил на коня и, гарцуя на нем по двору, снова заорал:

— И передайте вашей царице, что она просто толстая шлюха с большими сиськами!

Он пришпорил коня, и через несколько мгновений мы вчетвером неслись навстречу солнцу, только что показавшемуся из-за горизонта.

Волчья Голова мчался впереди, а казаки ехали по обе стороны от меня, чтобы пресечь любую попытку к бегству.

Мы неслись через лес, пока лошади совсем не выбились из сил. Тогда Волчья Голова пустил коня шагом, и вскоре мы оказались в чаще леса под заснеженным сводом, где к моему удивлению нас ждали четыре свежих лошади.

Волчья Голова соскочил с коня, его напарники тоже, и я, голый и дрожащий от холода, словно сомнамбула последовал их примеру. Но едва они направились к свежим лошадям, как я развернулся и снова вскочил на спину своей лошади. Они явно ждали чего-то подобного. Меня тут же стащили с лошади и повалили в снег. Волчья Голова, словно гора, навис надо мной и стащил с себя свой волчий шлем, и я, наконец, увидел его лицо.

Это был Горлов.