Любовь срывает маски

9

Хотя все вокруг ей было до боли знакомо, Мэриан чувствовала себя неуютно, словно какая-то неведомая сила швырнула ее в совершенно незнакомый ей, жуткий мир, где господствовали ненависть и насилие. Вся дрожа при воспоминании о безобразной сцене, которая только что разыгралась прямо у нее на глазах, она поняла, что от переполнявших ее чувств задержала дыхание, и теперь шумно выдохнула воздух и разжала стиснутые в кулаки руки. Звук получился достаточно громкий, он эхом отозвался в узком помещении с каменными лестницами. Мэриан застыла.

Очевидно, в холле ее также было отчетливо слышно, так как, к ее ужасу, Гаретт резко обернулся и, грозно нахмурившись, направился прямо к лестничному проему. Он сразу заметил Мэриан, стоявшую в тени лестницы, и его лицо помрачнело еще больше.

— Что вы делаете здесь? Почему прячетесь? — сердито спросил он.

Его тон заставил Мэриан несколько прийти в себя, напомнив о той презренной, унизительной роли, в которой он намеренно использовал ее, вовлекая в свои планы мести.

— Что я делаю? И это спрашиваете вы! Но разве не вы привезли меня сюда, чтобы служить вашим гнусным целям? А теперь вы только лишний раз доказали, что вы и в самом деле настоящий зверь!

Его глаза, словно два серых угля, жгли ее насквозь.

— Как долго вы шпионили здесь за мной?

— Шпионила? И вы еще смеете обвинять меня в таком постыдном деле, в то время как сами играли моей жизнью и жизнью этого раненого бедняги! Вы манипулировали нами, словно мы и не люди вовсе, а ваша собственность! Шпионила! Как будто я специально пыталась выяснить, как ловко вы меня провели, словно последнюю дурочку!

Он смотрел на ее разгневанное лицо и, казалось, не знал, как ему поступить. И хотя он все еще был сердит — Мэриан видела это по его лицу, — в его глазах светилось понимание.

— Не говорите о том, чего не понимаете, Мина, — произнес он сдержанно. — Ни к чему вам влезать в дела, которые вас совершенно не касаются.

Однако его слова только разожгли ее возмущение.

— Я не собиралась подслушивать, но рада, что так произошло! То, как вы используете меня и мои способности лечить людей, — именно мое дело! И теперь, когда я знаю, что вы задумали, я… положу конец вашим гнусным планам!

Мэриан совершенно не представляла себе, как выполнит свою угрозу, но была уверена, что обязательно что-нибудь придумает, чтобы вырвать этого несчастного из рук графа. Она резко развернулась и решительным шагом направилась мимо него вверх по лестнице.

Однако Гаретт остановил ее, почти грубо схватив за руку. Мэриан в тревоге напряглась.

— Без глупостей, Мина. Что вы можете сейчас сделать? Неужели надеетесь, что вам одной удастся тайно, без моего ведома, вытащить раненого мужчину, который находится без сознания, из моего собственного дома? Учтите, что никто из моих слуг ни за что не станет вам помогать. Или, может быть, вы намерены убить его, чтобы таким образом «спасти» от меня? Нет. Кем бы вы ни были, у вас недостанет смелости лишить человека жизни, чтобы спасти его от заслуженного наказания.

Мэриан вцепилась свободной рукой в перила. Она поняла, что он, к сожалению, прав, как бы ни тяжело ей было это признать. Только Гаретт обладал такой непоколебимой самоуверенностью, позволяющей ему использовать других людей и манипулировать ими в своих целях.

Ее вдруг охватил озноб. Дьявол его забери! Он совершенно четко обрисовал все ее скудные возможности. Гневные, обидные слова уже готовы были сорваться с ее губ, но она сдержалась, стараясь побороть в себе чувство бессильной ярости. Как бы она ни презирала его за то, что он сделал, но он был прав. Как обычно, именно он держал в руках вожжи. И все же она отказывалась добровольно участвовать в его планах мести. Тем более что, возможно, ее отец уже был, так или иначе, вовлечен в них. Она больше не желает иметь ничего общего ни с ним самим, ни с его ненавистью к Питни Тарле или одержимостью Фолкхэм-хаузом.

Она уйдет отсюда. Немедленно. Это был третий выход, тот самый, который он не упомянул.

Мэриан молча начала спускаться по лестнице, не поднимая глаз на графа. Он медленно разжал руку, и девушка, не останавливаясь, так же молча направилась к выходу. Ее взгляд был прикован к тяжелым дубовым дверям, словно это было ее единственное спасение.

Она уйдет и никогда больше сюда не вернется. Возможно, она даже уедет из Лидгейта. Она найдет способ выяснить все о роли графа в аресте и смерти отца, будучи вдали от Фолкхэм-хауза. И если только он замешан в этом злодействе, она заставит его дорого за это заплатить. Позже. Не сейчас, пока впечатление от его разговора с сэром Питни еще свежо в ее памяти и так нестерпима мысль, что ее обвели вокруг пальца.

Мэриан слышала тяжелые шаги за своей спиной, но продолжала идти к дверям не останавливаясь.

— Мина, вы не можете уйти сейчас! Этот человек умрет без вашей помощи!

Она на мгновение замерла, моля Бога дать ей силы не обращать внимания на его слова и едва различимые тревожные нотки в его голосе, от которых у нее защемило сердце.

Видя, что она продолжает хранить молчание, Гаретт попытался снова уговорить ее:

— И если он умрет, его последние часы будут мучительны. Вы можете хотя бы облегчить его страдания.

Теперь Мэриан понимала, он пытается сыграть на ее сострадании и доброте. И мысль о том, что он рассчитывает с такой легкостью и дальше манипулировать ею, вонзилась прямо в сердце острой иглой. Она резко повернулась к графу со смешанным выражением страдания и презрения на лице.

— А если он выживет, вы будете пытать его. Уж лучше пусть он умрет от ран! Эта боль не сравнима с теми муками, на которые вы обрекли его! И я не собираюсь оставаться, чтобы наблюдать все это!

На этот раз Мэриан, кажется, удалось поразить его. Граф вздрогнул и в полном изумлении уставился на нее. А затем, когда до него наконец дошло, что она имеет в виду, вновь сердито нахмурился.

— Да за какое же чудовище вы меня принимаете? Пытать его? Вы что же, всерьез полагаете, что я стану вгонять ему под ногти иглы, пока он не откроет мне правду? Мой Бог! Я видел на войне слишком много отрубленных и изуродованных конечностей, чтобы иметь желание наблюдать, как мучают человека по моему собственному приказу!

Она с беспокойством наблюдала за сменой выражения на лице графа. Откровенный ужас, отразившийся в его глазах, заставил ее почти ему поверить. Но она уже была научена горьким опытом, чтобы доверять ему.

— Вы же сами сказали сэру Питни, что найдете способ заставить раненого все открыть вам. Я не так наивна, чтобы не понять, что вы имели в виду!

— Но я вовсе не имел в виду, что собираюсь пытать или мучить его каким бы то ни было образом, если именно об этом вы подумали. Клянусь честью, я вовсе не такой дьявол, каким вы хотите меня изобразить.

Глядя на него в этот самый момент, она с трудом могла в это поверить. Яростный, горящий взгляд делал его похожим на самого владыку ада. Он сделал по направлению к ней несколько шагов, и девушка почти инстинктивно попятилась.

— Я не верю вам! Что же еще вы могли иметь в виду? — почти выкрикнула Мэриан со страхом.

— Да только то, что я собирался держать его здесь как арестанта до тех пор, пока он не скажет мне все, что я хочу узнать. Человека, чья преданность куплена за деньги, обычно бывает достаточно подержать некоторое время в подземелье, чтобы он решился предать своего хозяина. Это самый разумный и надежный способ.

Она недоверчиво смотрела на Гаретта, пытаясь прочитать на его лице, не смеется ли он над ней.

— Вы просто хотели задержать его?

— Если он выживет, это все, что я собирался с ним сделать.

«Если выживет…»

— Но даже просто помещать человека в подземелье… когда он едва не умер, — жестоко! — запинаясь пробормотала она, не желая сдаваться.

— Этот человек пытался поджечь мои поля. В огне могли погибнуть люди, которые в этом случае страдали бы гораздо сильнее, чем этот человек в темнице, — сердито произнес граф. — Ваша жалость, Мина, в данном случае неуместна, этот человек, так или иначе, преступник.

Мэриан чувствовала смятение. Говорил ли граф правду? Действительно ли он собирался всего лишь заточить этого человека в темницу? Если так, она не может уйти сейчас, так как раненый непременно умрет, если она бросит его. Правда, бедняга вполне способен умереть и в том случае, если она останется, но тогда она сможет, по крайней мере, уменьшить его страдания в самом конце. И все же она сомневалась, может ли доверять графу.

Словно прочитав ее мысли, Гаретт подошел ближе.

— Клянусь честью, я не собираюсь применять к этому человеку никаких диких пыток или усиливать его физические страдания. Если хотите, можете оставаться вместе с ним, чтобы удостовериться, что я говорю правду. Клянусь вам, в этом вы можете довериться моей чести.

Казалось, его слова звучат вполне искренне, но Мэриан испытала непонятную боль.

— Довериться вашей чести? В устах бесчестного человека честь — пустой звук, довериться ей — все равно что защищаться бумажным мечом!

Она видела, как побелело его лицо, он едва сдерживался, чтобы не наброситься на нее.

— Если бы вы были мужчиной, то за эти слова я вызвал бы вас на дуэль завтра же на рассвете!

У Мэриан все похолодело внутри, но забирать назад свое оскорбление она не стала и продолжала с вызовом смотреть на него.

Глаза Гаретта недобро сверкнули.

— Мне нет нужды доказывать цыганке свою честность. Все мое прошлое и мои дела сами говорят за себя. То же можно сказать и о вас. Вы лгали мне… вы пробрались тайком в мой сад… вы подслушивали мои личные разговоры… так где же ваша честь?

— Я всего лишь пыталась защищаться…

— От кого? Я не знаю даже этого. Я ничего не знаю о вас и о вашем прошлом, так как и вы сами, и жители Лидгейта уходите от моих вопросов!

Мэриан невольно побледнела. Сколько еще она сможет скрывать от него свое прошлое? Если он узнает… Но если она сейчас сбежит и бросит раненого, не подогреет ли ее отсутствие у графа еще больший интерес все разузнать о ней? Если он начнет более настойчиво задавать вопросы, то она окажется на грани разоблачения, а может даже, и в беде. И все же ей было невыносимо думать, что она служит целям графа, пусть даже этот неизвестный и заслуживает того, чтобы его посадили за решетку. Так что же ей делать? Мэриан закрыла глаза, пытаясь найти верное решение.

Словно чувствуя ее колебания, граф добавил:

— Почему вам так трудно принять то, что я собираюсь сделать с этим человеком? Уверяю вас, что как цыганку вас бы наказали более сурово за подобное преступление.

При этом новом напоминании о той роли, которую она вынуждена играть, Мэриан быстро открыла глаза. Избегая его пристального взгляда, она осторожно ответила:

— Если вы помните, милорд, я выросла в семье благородного человека. Меня воспитали на принципах чести, пусть даже моя кровь и не так чиста.

— В таком случае вспомните эти принципы и сделайте то, что лучше для вашего пациента. Сейчас страдает только ваша гордость. Но этот человек умрет без вашей помощи. Поверьте мне, гордость — ничто по сравнению с жизнью человека.

На этот раз она прямо встретила его пронизывающий взгляд.

— Если гордость так ничтожна, как вы говорите, почему бы вам самому не отбросить ее и не забыть все планы мести? Ведь только ваша гордость пострадала, когда ваш дядя отобрал у вас земли и титул. Разве вы плохо жили все эти годы во Франции, пока длилось изгнание? Почему бы не забыть прошлое? У вас теперь есть все, что вы хотите! Так зачем же вновь заставлять страдать других людей?

По мере того как она говорила, ей показалось, что его глаза превращаются в два кусочка льда, таким холодным и чужим стал вдруг его взгляд. Он с силой сжал челюсти, так что на скулах заиграли желваки.

— Вы ничего не знаете, совсем ничего!

Одно мгновение, и выражение его лица вновь изменилось — вместо холодного и чужого оно стало почти яростным. Мэриан видела, как напряглись мышцы его шеи и плеч, когда он выдавил сквозь стиснутые зубы:

— Я хочу, чтобы вы остались и ухаживали за этим человеком. Вы знаете, чего я хочу от вас, и в ваших силах сделать это. И еще я знаю, что, по крайней мере, ваша тетушка не откажется от тех денег, которые я предложу ей за ваши услуги!

Если когда-то на этом лице и могло появляться мягкое, нежное выражение, сейчас от него не осталось и следа. Глядя на суровые, застывшие черты, Мэриан невольно подумала, уж не приснился ли ей прошлый вечер и нежность его поцелуев. Когда он заговорил, его голос звучал непреклонно и жестко:

— Но учтите, независимо от вашего выбора, я не собираюсь менять своих планов в отношении этого человека. Вы можете уйти или остаться. Решение за вами.

Бросив ей в лицо эти слова, он развернулся на каблуках и решительно направился к лестнице, ни разу не обернувшись, предоставив Мэриан самой сделать непростой выбор.

Гаретт, нахмурившись, смотрел на пляшущие языки пламени в камине, затем перевел взгляд на человека, который вот уже несколько часов находился без сознания в маленькой, совершенно неподходящей для этого изящно украшенной спальне, ранее явно принадлежащей женщине. Раненый был все еще жив, но Гаретт сомневался, что ему удастся выжить.

Затем его взгляд перебрался на другую фигуру, сидящую с закрытыми глазами в кресле с жесткой спинкой. В конце концов его цыганская принцесса осталась. Да и то сказать, думал Гаретт, какой выбор он ей оставил? Он знал, что был весьма убедителен. Однако мысль об этом сейчас не доставляла ему радости.

Глядя на происходящее ее глазами, он вдруг начинал ощущать себя чудовищем. «Проклятье!» — выругался он громко. Да кто она такая, эта цыганская девчонка без имени и без единого пенни в кармане, чтобы читать ему лекции о чести и долге? Один Бог знает, что ей самой и ее хитрой тетке пришлось делать последние годы, чтобы выжить в этом жестоком мире.

Невольно его взгляд вновь вернулся к девушке, заснувшей в кресле. Ее голова склонилась на грудь, и волосы, выбившиеся из пучка, густой волной рассыпались по плечам. Спускаясь по груди, прикрытой тонкой, отделанной кружевом сорочкой и дальше по корсажу, они каскадом падали на юбку цвета небесной лазури.

Гаретт невольно любовался этой прелестной картиной. Девушка сидела поджав под себя ноги, словно невинное дитя. Однако эти полные губы принадлежали отнюдь не ребенку, так же как и стройные изящные икры, которыми он мог сейчас любоваться благодаря чуть задравшейся юбке. От такой картины и монах не смог бы отвести глаз. Неудивительно, что он был взбешен ее обвинениями в свой адрес. Ему было нестерпимо думать, что такое очаровательное, изящное создание видит в нем какого-то зверя.

Гаретт решительно отвел взгляд, в ярости, что позволил себе поддаться колдовским чарам и попасться в плен к женщине. И как только могло случиться, что он позволил этой красавице влиять на свои решения, или, по крайней мере, на свою внутреннюю неколебимую уверенность в своих действиях? Что бы она ни думала о нем, это не имеет никакого значения! Никто другой никогда бы не осмелился упрекать его за то, что он захватил в плен человека, который намеревался нанести неоспоримый вред ему и его арендаторам.

Так же как никому бы не пришло в голову критиковать его за желание отомстить Тарле. Брови Гаретта сошлись на переносице, когда он вспомнил, как Мина убеждала его отказаться от своих планов мщения. Если бы только она знала… Но откуда она могла узнать? Он и сам всего лишь подозревал и не мог доказать, что именно Тарле предал его родителей «круглоголовым».

Мысли графа вернулись далеко в прошлое, к тем страшным дням, полным боли и отчаяния. Ужасная новость застигла его во Франции. Лишь спустя много дней он смог смириться с мыслью, что никогда больше не увидит доброе лицо матери, не обменяется остроумными шутками со своим отцом. Самым мучительным оказалось то, что он не знал, что же на самом деле произошло. Кто убил их? Мучились ли они перед смертью или избежали страданий в свой последний час? Смятение, вызванное в его душе известием о смерти родителей, было так велико, что он был почти рад тяжелым условиям и лишениям, которые ему пришлось вынести во Франции. Бесконечные заботы о хлебе насущном, по крайней мере, хоть ненадолго отвлекали его от тяжелых дум и воспоминаний.

А жизнь и в самом деле была несладка. Без семьи, без денег, он был вынужден браться за любую работу, которую ему предлагали не слишком щедрые французы. Дружба с королем здесь не могла помочь, так как король сам отчаянно нуждался и в конце концов был вынужден покинуть Францию. И Гаретт, которому тогда исполнилось всего тринадцать, чтобы выжить, соглашался на самую грязную и изнурительную, а подчас почти непосильную работу, которую французы считали самой подходящей для нищего бездомного мальчишки-англичанина. И все это время Гаретт думал о дяде. Поскольку Тарле упорно не отвечал на его письма, Гаретт заподозрил, а затем все более укреплялся в своих подозрениях, что именно он и предал его родителей.

Вместе с этими подозрениями пришла и осторожность. Особенно после того случая, когда какой-то человек, приехавший из Англии, упорно разыскивал Гаретта с явным намерением убить. Тогда его предупредили и спасли друзья. Но с этого дня Гаретт перестал пользоваться своим титулом и именем, подозревая, что именно дядя хочет избавиться от него. Он затерялся среди группы таких же, как он, изгнанников — еще один бездомный мальчишка на улицах Парижа — в ожидании того времени, когда он сможет постоять за себя. Все эти годы в его груди все сильнее разгоралось пламя ненависти и жажды мщения, сводящее его с ума.

А затем, когда Гаретт стал достаточно взрослым, чтобы участвовать в сражениях, герцог Йоркский позволил ему служить в своей наемной армии… Сейчас ему больше всего хотелось забыть эти годы. Пожалуй, только его неутихающая ненависть к Тарле помогла ему выдержать все эти жестокие, кровавые битвы, в которых люди сражались не за любовь и не за родину, а за деньги — всегда только за деньги! Каждый раз при виде любого насилия он задавался одним и тем же вопросом — что именно сделали с его родителями благодаря предательству Тарле? Сколько мук пришлось пережить им из-за этого негодяя? И тогда он заставил себя научиться владеть разными видами оружия, а свое искусство фехтования довел до совершенства, и все только для того, чтобы когда-нибудь, когда придет время, пронзить шпагой грудь мерзавца-дядюшки.

И что же теперь? Иногда, в самые горькие минуты, ему хотелось послать к дьяволу всякую осторожность и осмотрительность и убить Тарле. Гаретт мог сделать это достаточно легко, почти без всякого риска. Однако, пройдя через все испытания и рано повзрослев, в свои двадцать три года он был уже вполне зрелым человеком и мог сдерживать свои порывы. Гаретт решил, что смерть — слишком легкое наказание для его дяди. Он хотел, чтобы предательскую, гнусную душонку Тарле увидели все: и не только аристократы, которые и так отворачивали от него нос, едва лишь он потерял титул, но и те, кого Тарле считал своими друзьями, — «круглоголовые», те, кто наделил его властью, и купцы, снабдившие его деньгами для его авантюр. Гаретт хотел видеть Тарле опозоренным, униженным, полностью раздавленным, чтобы у него не осталось никакого другого выхода, только уехать из страны, оказаться в том положении, в котором столько лет находился по его вине сам Гаретт. Да, изгнание было достаточно суровым наказанием для человека, который жаждал власти и могущества.

И все же ему пришлось собрать все свое самообладание, чтобы не наброситься на Тарле и не вонзить в его сердце кинжал, когда этот негодяй с такой наглой самоуверенностью заявился в Фолкхэм-хауз. Лишь присутствие Бесс придало ему сил и помогло сдержаться. Появление сэра Питни всколыхнуло в душе Гаретта всю накопившуюся ненависть, только усилив жажду мести. Но Бесс вызывала в его душе совсем иные чувства.

Тетя Бесс. Он помнил ее смеющейся молоденькой женщиной, которая выговаривала ему за его слишком острый язык. Он втайне боготворил ее и, конечно, не мог предвидеть, что однажды сделает с ним ее муж. Сейчас он был почти уверен, что ей ничего не известно, что Тарле, возможно, погубил ее любимого брата. Гаретт не мог поверить, что она могла продолжать жить с Тарле, если бы узнала о его злодеяниях.

Но как она вообще могла жить с этим человеком? И еще одно. Возможно, она и была счастлива, что носит ребенка. Говорят, ожидание ребенка делает многих женщин счастливыми, но только он что-то не заметил особенного счастья в ее печальных глазах.

Гаретт вновь взглянул на Мину. Интересно, была бы она рада, если бы узнала, что носит ребенка… От него.

Он тихо выругался, кляня себя за испорченность. Похоже, только его цыганская принцесса и может отвлечь его от мыслей о мести. Только она способна повлиять на него оставить свои намерения ради других, более приятных занятий. Ну что ж, он не должен позволять ей манипулировать его чувствами, только и всего.

Словно уловив мрачные мысли графа, Мина пошевелилась и медленно открыла глаза. В первое мгновение она, видимо, не поняла, где находится, и с удивлением оглядела комнату. Затем ее взгляд остановился на Гаретте. Она сразу же нахмурилась и, опустив ноги, выпрямилась на своем жестком кресле.

— Ему не лучше? — поинтересовалась она, протирая глаза.

— Нет, насколько я могу судить, но мне кажется, что и не хуже.

С усталым вздохом Мина встала и подошла к постели. Не думая о том, что стоит спиной к графу, она склонилась над своим пациентом и положила ему руку на лоб, представ перед Гареттом в довольно соблазнительной позе.

Несмотря на все свои мрачные мысли, он улыбнулся, глядя на нее, и когда Мина обернулась, то успела разглядеть мягкую и, как показалось девушке, чуть насмешливую улыбку.

— Чему вы так радуетесь? — сердито спросила она его.

— Ничему такому, что бы вы могли одобрить.

Она недоуменно посмотрела на него, а затем, пожав плечами, принялась проверять повязки на ране. Озабоченное выражение ни на миг не покидало ее лица. Через несколько минут она подняла глаза и прямо посмотрела на Гаретта.

— Милорд, вы знаете, что этот человек может умереть, несмотря на все мои усилия? С тех пор как мы принесли его сюда, он ни разу не пошевелился.

Гаретт медленно кивнул.

— Я знаю. Что ж, тогда мы сможем добавить еще одну смерть на счет Тарле. Раз вы слышали все, что говорилось сегодня утром, то должны знать, что это шпион Тарле нанес смертельный удар человеку, которого они же сами и послали поджечь мои поля.

Мина во все глаза смотрела на графа, и на лице ее читалось, неподдельное изумление. Она совершенно выпустила из головы эту часть разговора…

— Вы понимаете? Именно Тарле тот злодей, на котором лежит ответственность за смерть этого человека, если он умрет, а не на мне и не на моих людях!

Девушка ничего не ответила и, взяв сумку с травами, что лежала у постели, медленно подошла к камину и села там, глядя на огонь.

— Возможно, вы и не виноваты на этот раз, — наконец сказала она. — Но ведь вам неоднократно приходилось убивать прежде, разве нет?

Он долго смотрел на нее тяжелым взглядом, прежде чем ответить:

— Да. Как и всем солдатам на войне.

Несколько мгновений она обдумывала его слова, прикусив нижнюю губу. Затем задала следующий вопрос:

— Значит ли это, что вы убивали, только когда были солдатом?

Гаретт подумал о напавших на него совсем недавно разбойниках, а также о тех людях, которых ему пришлось убрать со своего пути, выполняя сложную и опасную миссию, с которой король отправил его в Испанию.

— В основном.

Мина внезапно побледнела. Ее взгляд невольно опустился на руки, машинально теребившие сумочку с травами, висящую у нее на боку, с которой она никогда не расставалась.

— Почему же вы не убьете вашего дядю, если вы так его ненавидите?

— На это у меня есть свои причины, — жестко отрезал Гаретт, которому совсем не нравилось направление, которое принял их разговор. — Но можете быть спокойны, его время еще придет.

Она метнула на него быстрый осуждающий взгляд, и Гаретт отчаянно пожалел, что не может ей ничего больше рассказать. Он просто не мог вынести, что она смотрит на него словно на безжалостное чудовище.

— Мина, я уважаю законы. Я никогда бы не мог хладнокровно и обдуманно убить кого бы то ни было до тех пор, пока этот «кто-то» не попытается убить меня.

Она продолжала смотреть на него, хотя выражение страха, смешанного с отвращением, на ее лице постепенно сменилось смущением.

— И вы бы никогда не могли убить по другой причине? Защищая кого-нибудь, например… или, может быть, чтобы сохранить то, что, как вы знаете, принадлежит вам по праву?

— Сказать по чести, не знаю, — раздраженно произнес он, недоумевая, с чего она вдруг завела такой странный разговор. Подумав немного, он ответил: — Полагаю, что все зависит от обстоятельств. Стал бы я, например, сражаться за свои земли, если бы какая-нибудь иностранная армия вздумала захватить их? Разумеется, стал бы.

Она чуть наклонилась вперед, и ее глаза впились в лицо графа.

— А что вы скажете, если кто-то другой захотел бы отобрать их? Вроде… сэра Питни. Смогли бы вы убить сэра Питни, чтобы вернуть себе Фолкхэм-хауз… если бы он принадлежал ему?

— Что за странный вопрос! Мне не было нужды убивать кого-либо, чтобы получить назад свое имение, так зачем же задумываться над этим? Что вам за дело, каким образом я вернул его себе?

Девушка явно разволновалась, и удивленный граф тотчас же насторожился.

— Я просто хотела составить правильное представление о вас, — неубедительно соврала она.

Гаретт, несомненно, продолжил бы этот разговор, внезапно заинтересовавший его, но тут раненый солдат громко застонал и заметался по кровати.

В мгновение ока Мина и граф оказались возле него.

— Полегче, приятель, — пробормотал Гаретт, когда раненый вдруг принялся срывать с себя покрывало. Мина вновь попыталась уложить его и успокоить. В этот момент он медленно открыл глаза и мутным, лихорадочным взглядом уставился на них.

Сначала он, видимо, никого не различал и лишь все пытался подняться с кровати, однако Мина и граф силой уложили его обратно.

— Тише, лежите спокойно, — уговаривала она. — Иначе ваши раны опять откроются и вам станет хуже.

В первое мгновение мужчина забился в их руках еще сильнее. Однако Мина продолжала ласково, но твердо убеждать его, и, послушный ее спокойному голосу и нежным заботливым рукам, он начал успокаиваться. Когда ей наконец удалось уложить его обратно на подушки, он затих и остановил свой взгляд на девушке. Гаретт заметил, что раненый смотрит на нее с каким-то странным напряженным вниманием. Затем он вдруг затряс головой и пробормотал:

— Нет, нет!

— Что такое? — с тревогой спросила Мина.

Но солдат откинулся на подушки и закрыл руками лицо.

— Этого не может быть! Вы умерли! — вдруг запричитал он.

В первый момент Гаретт просто подумал, что бедняга бредит. Он бросил на Мину быстрый вопросительный взгляд, но она лишь недоуменно пожала плечами, показывая, что не понимает, в чем дело. Она продолжала расправлять сбитые им простыни и покрывало, не придав его словам никакого значения.

— Не разговаривайте, — пыталась успокоить она его, — вам сейчас нельзя напрягаться.

Солдат отнял руки от лица и с напряжением уставился на нее, его голубые глаза горели лихорадочным огнем.

— Я знаю, что вы умерли, — прошептал он.

— Да нет же, — ответила она мягко и взяла его за руку. — Разве вы не чувствуете тепло моих рук? Вот видите, я совершенно живая, из плоти и крови.

Он с силой мотнул головой и закашлялся.

— Нет, нет! Я знаю! Но все равно, это к лучшему. Так и должно быть.

— Тише, помолчите, — постаралась остановить его Мэриан.

— Должно быть, вы стали ангелом, — продолжал солдат, впиваясь в нее своим горящим взглядом. Затем с трудом кивнул. — Это хорошо. Раз я умираю, это хорошо, что рядом со мной будет ангел.

— Вы не умираете, — попыталась уверить она солдата.

Тот скептически взглянул на нее. Затем лицо его смягчилось, и он устремил на нее тоскующий взгляд.

— Вы ангел. Это правильно, так и должно быть. Я всегда знал, что вы хорошая девушка.

«Кажется, солдат уверен, что знает Мину, — удивился Гаретт, глядя на них с подозрением. — Вот только интересно, за кого он ее принимает?»

Раненый вновь попытался подняться с постели.

— Никогда я не верил тем дурным вещам, которые говорил о вас сэр Питни. Чем вы занимались, и все такое… Все ложь. И о вашей матери тоже… все грязная ложь. Старый развратник. — Он застонал, затем откинулся на подушки и, задыхаясь, добавил: — Он всегда хотел обладать ею, хотя она и была цыганкой.

В самом начале, когда солдат только начал говорить, Гаретт слушал невнимательно, но стоило ему упомянуть мать и произнести слово «цыганка», как он тут же насторожился. И теперь он уже не был уверен, что это всего лишь бред. Когда же, бросив быстрый взгляд на Мину, он внезапно обнаружил, как та побледнела, то почувствовал, что у него кровь застыла в жилах. Солдат знал ее! Девушка невольно подняла глаза на Гаретта, и в ее растерянном взгляде он различил страх. В то же мгновение она отвела глаза.

Солдат опять закашлялся.

— Наверное, это даже хорошо, что именно вас послали ко мне… встречать… Ваш отец… — он замолчал и вновь зашелся в кашле.

У Мины дрожали руки. Гаретт заметил это, когда она принялась вновь поправлять простыни.

— Вы сами не знаете, что говорите, — пробормотала она, и в ее голосе явственно почувствовалось смятение. — Вы, верно, приняли меня за кого-то другого. А теперь лежите тихо, иначе вы навредите сами себе.

Но солдат, казалось, ее совсем не слышал. Его взгляд, полный боли, был устремлен на нее, и он продолжал:

— Можно понять, почему Тарле так хотелось заполучить вас или вашу мать. А вы хорошая девушка… даже если вы и умерли.

Он снова застонал и заметался по подушке, когда Мина принялась проверять его повязки.

— Я вовсе не умерла! — сердито воскликнула она и закусила губу, увидев кровь, просочившуюся сквозь белую материю, которой были перевязаны его раны. — Вот видите, что вы натворили по собственной глупости! Вам снова будет хуже! Лежите спокойно и позвольте мне дать вам лекарство, которое поможет вам заснуть.

Желая услышать, что еще скажет солдат, Гаретт попытался было остановить ее, но, увидев окровавленную повязку, замер на месте. Она была права в одном. Этому человеку необходим покой, так как было ясно, что в противном случае он только еще больше навредит себе. Поэтому Гаретту ничего другого не оставалось, как мрачно наблюдать за Миной, которая пыталась напоить раненого травяной настойкой, той самой, которую она давала ему раньше, чтобы он спал.

Глядя, как Мина удобнее устраивает своего пациента, граф обдумывал внезапно возникшие подозрения, которые сейчас грызли ему сердце. Невольно ему на память пришли слова Тарле, сказанные только сегодня днем: «Любую женщину можно купить». А затем ему припомнились все ее странные вопросы, все ее попытки выяснить, кого он смог бы убить или убил. Почему она вдруг стала задавать так много вопросов?

Он воззрился на Мину, которая в этот момент дрожащими руками меняла раненому повязки. Да, теперь он больше не сомневался. Солдат ее знает. Так же как и Тарле. Но откуда Тарле мог знать мать Мины, какую-то цыганку? Ведь Тарле уже много лет не жил в Фолкхэм-хаузе к тому времени, когда, По словам Мины, они приехали в Лидгейт. И все же солдат явно имел в виду, что Тарле был близко знаком с матерью Мины. Он даже намекнул, что Тарле и Мина… Одна мысль об этом причинила ему нестерпимую боль. У Гаретта мучительно сжалось сердце.

Солдат упомянул какие-то ее неблаговидные дела. Но вот только действовала она ради Тарле или против него? Как бы хотелось Гаретту задать солдату кое-какие вопросы, прежде чем Мина усыпила его. Необъяснимая ярость и горечь разъедали ему душу. Ну почему раненый заговорил именно о том, о чем Гаретт вообще ничего не хотел слышать?

К сожалению, теперь он не мог относиться к словам солдата как к бреду. Среди полной бессмыслицы об ангелах раненый сказал достаточно много правды. И было видно, что Мине очень хотелось, чтобы он замолчал. Гаретт должен узнать правду. Если только у нее имеются какие-то связи с Тарле, она может оказаться гораздо более опасной, чем он мог даже вообразить вначале. Готовя ловушку для своего дяди, Гаретт не мог допустить, чтобы она сообщала Тарле о каждом его шаге.

Он с такой силой сжал кулаки, что ногти больно впились в ладони, несколько приведя его в чувство. Он внимательно изучал ее лицо, и хотя она не могла не почувствовать на себе его взгляд, девушка не подняла на него глаз. Он понимал, что она что-то скрывает и боится, что раненый может раскрыть ее тайну. Но какую? Чего она так боится? Он должен все выяснить!

Во что бы то ни стало он выяснит, кто она такая. И на этот раз он добьется своего. Теперь-то он заставит свою хитрую, скрытную цыганочку сказать ему правду!