Любовь срывает маски

13

— Где же твоя прекрасная пленница? — спросил Хэмпден, когда они с Гареттом стояли у входа в Фолкхэм-хауз. — Разве она не хочет со мной проститься?

— Мины не было сегодня всю ночь, ее позвали к жене одного моего арендатора, которая должна была родить, — небрежно отвечал Гаретт. Его неимоверно раздражала насмешливая улыбка, не сходившая с лица его друга.

Грум подвел к Хэмпдену его гнедого жеребца, и маркиз ласково похлопал коня по шее.

— Позвали к жене арендатора? Какое у тебя мягкое сердце! Но так жаль, что ее здесь нет. Я мечтал о том, чтобы сорвать с ее губ прощальный поцелуй!

Только огромным усилием воли смог Гаретт сохранить на своем лице невозмутимое выражение.

— Тогда слава Богу, что ее здесь нет. По крайней мере мне не пришлось бы спасать ее от твоих дурных манер.

Хэмпден выразительно фыркнул, показывая Гаретту, что он думает на самом деле по этому поводу.

— Дурные манеры! Вот еще! Да вовсе не мои манеры так беспокоят тебя, и ты сам об этом отлично знаешь. Просто тебе невыносима мысль, что она привлекает меня, а я — ее.

— Ну, тебя привлекают почти все хорошенькие женщины, которые оказываются на твоем пути, — отвечал Гаретт с мрачным сарказмом.

Хэмпден только усмехнулся.

— Возможно. Но твоя прелестная голубка и в самом деле чрезвычайно заинтриговала меня!

Гаретт понимал, что старый друг просто дразнит его. И все же ему стоило большого труда сдержаться и не отправить его немедленно в Лондон, дав хорошего пинка пониже спины.

Хэмпден, видимо, правильно истолковал мрачное молчание Фолкхэма.

— Ну подумай сам, как же я мог не заинтересоваться женщиной, способной вызвать в тебе такую ярость… и так завладеть твоими помыслами. Ведь до сих пор ты был занят только своими планами мщения, чтобы всерьез увлечься какой-либо женщиной.

Видимо, Гаретт уже был сыт по горло ехидными замечаниями друга. Не в силах сдерживать далее свое раздражение, он резко ответил:

— Если ты намерен дожидаться от меня объяснений по поводу моих поступков и желаний, то можешь сейчас же убираться в Лондон. Насколько серьезен мой интерес к Мине — не твоего ума дело, черт тебя возьми!

Однако, увидев широкую ухмылку Хэмпдена, Гаретт понял, что своими словами лишь подтвердил, насколько прав его друг, и чуть насмешливо улыбнулся.

— А кроме того, если ты думаешь, что, вызвав мою ревность, заставишь меня помучиться, то глубоко в этом заблуждаешься.

— Почему же? — с живым интересом спросил Хэмпден.

— По двум причинам. Во-первых, я знаю, что ты флиртовал с ней только из-за того, что хотел задеть меня, а вовсе не потому, что и в самом деле она так уж тебе нравится.

Хэмпден внезапно стал совершенно серьезен.

— И какая же вторая причина? — спросил он.

Глаза Гаретта внимательно изучали лицо его друга. Увидев на нем лишь выражение неподдельного интереса, он решился открыть правду.

— Как бы меня ни раздражали твои попытки привлечь к себе ее внимание, это ничто по сравнению с теми муками, которые я испытываю, живя с ней под одной крышей, встречаясь каждый день и не имея возможности дотронуться до нее хотя бы пальцем.

Хэмпден вздохнул, затем покачал головой.

— Ты дурень, что не сделал ее своей в тот же момент, когда она привлекла твое внимание. Что же касается твоей первой причины… ты неправильно истолковал мои чувства, Гаретт. Если бы я думал, что у меня есть хоть один шанс увести ее у тебя, можешь быть уверен, я бы его не упустил.

— Раньше ты никогда не отбивал у меня женщин.

Хэмпден пожал плечами.

— Верно. И возможно, никогда не буду делать этого впредь. Конечно, до тех пор, пока ты не решишь вернуть Мине ее сердце. Тогда, дорогой друг, уж не обессудь, я с большим удовольствием вмешаюсь, чтобы утешить ее.

Его слова привели Гаретта в совершенное замешательство. Он отвернулся с каменным выражением лица.

— Ты допускаешь, что у Мины есть сердце и что она предлагала мне его? — Он покачал головой.

Хэмпден ничего не ответил. Он вскочил в седло, подобрал поводья и лишь затем внимательно взглянул на друга. При этом его обычно смеющиеся зеленые глаза были совершенно серьезны.

— У нее есть сердце — сердце женщины, в этом можешь быть уверен. Если бы ты не доискивался с таким рвением до обстоятельств ее «темного тайного прошлого», ты бы это уже давно понял. А что до того, чтобы предложить его тебе… Что ж, поживем — увидим. Только учти, если ты будешь продолжать преследовать ее своими домыслами, то вряд ли этого дождешься. И это будет невосполнимая потеря для тебя, Фолкхэм. — Он чуть улыбнулся. — Но не думай, что я откажусь поднять то, что ты потеряешь!

И не говоря больше ни слова, Хэмпден развернул коня и поскакал прочь, ни разу даже не оглянувшись.

Глядя вслед уезжающему другу, Фолкхэм ощутил странное облегчение. Заявление, что попытки Хэмпдена заставить его ревновать не возымели никакого действия, было не совсем верным или, скорее, полностью не соответствовало действительности. Заигрывания Хэмпдена с Миной вонзались в его сердце, словно кинжальные удары, и в основном потому, что она отвечала ему с веселой и беззаботной игривостью.

На протяжении всех четырех дней, что провел здесь Хэмпден, Мина парировала каждую остроту маркиза дерзким остроумным ответом, что доставляло удовольствие Хэмпдену и больно задевало Гаретта. Графу совсем не нравилось то, как они постоянно подшучивают друг над другом. Он пытался уговорить себя, что все это абсолютно невинно и неопасно. Что касается Хэмпдена, тут он мог быть более или менее спокоен, но вот Мина… Конечно, Хэмпден просто дразнил его. Несмотря на все свои заявления, маркиз был верным другом, и он сразу догадался, что Гаретту неприятны его заигрывания с девушкой.

Однако в отношении Мины Гаретт не был так уж уверен. С Хэмпденом она становилась совсем иной — веселой, живой, остроумной. Казалось, она на время забыла все свои заботы. Ее кипучая энергия иногда передавалась и Гаретту. Но он прекрасно понимал, что она мгновенно потухнет, если рядом не будет Хэмпдена, и это задевало его больше всего. Он страстно желал быть единственным человеком, способным вызвать этот удивительный блеск в ее глазах.

Гаретт повернул к дому, злясь на себя за то, что позволил ей так глубоко проникнуть в душу и мысли. Конечно, он отчаянно хотел ее. Это было легко понять. И святой не устоял бы перед этим прелестным лицом, божественной фигурой и отважным, дерзким нравом. А он был далеко не святым. Но он не должен позволять ей затрагивать его чувства, иначе она тут же этим воспользуется. Она была цыганкой, напомнил он себе, и скорее всего у нее была какая-то связь с самым большим негодяем на свете — с его дядей.

Внезапно он вспомнил, как вчера она стояла здесь рядом с Хэмпденом, с распущенными волосами, которые шевелил легкий ветерок, и объясняла ему разницу между поганкой и съедобным грибом, которые нашла в лесу. В этот момент у нее было такое же одухотворенное выражение лица, как и у его домашних учителей, когда те что-нибудь ему объясняли. В тот момент ему особенно нелепой показалась мысль, что ее могли специально подослать к нему, чтобы шпионить.

С внезапной решимостью Гаретт развернулся и направился в конюшню. Он пытался не думать, кто она такая, и не гадать о ее прошлом. Он достаточно долго играл с ней в эту игру и ничего не добился. Что ж, пришло время изменить тактику. Его резкие вопросы и натиск не устрашили ее. Его холодность и отстраненная манера держаться ничуть ее не задели, как он рассчитывал, и не заставили ее броситься к нему в объятия с покаянием.

Вместо этого он едва не толкнул ее в объятия Хэмпдена.

Нет уж, хватит, решил Гаретт, седлая Цербера. Раньше она отвечала на его поцелуи. Так будет и впредь. Он соблазнит ее и каким-нибудь образом выманит у нее признание в том, кто она такая.

Гаретт насмешливо улыбнулся сам себе, выезжая на дорогу, которая вела к дому фермера, где сейчас должна была находиться Мина. Он собирается выманить у нее все ее секреты, соблазнив ее? Какой абсурд! Если быть честным, он должен признаться хотя бы самому себе, что не может прикоснуться к ней с тем, чтобы не потерять головы, куда уж ему задавать ей каверзные вопросы и расставлять ловушки, заставляя ее открыть ему что-нибудь существенное.

Нет, думал он, пришпоривая лошадь, он должен признаться, что хочет соблазнить ее по одной-единственной и самой главной причине — он страстно, безумно хочет ее. И этой причины более чем достаточно.

Он заставил лошадь бежать еще быстрее, так как внезапно почувствовал острое желание увидеть ее прямо сейчас, когда Хэмпден уехал, оставив их снова одних. Подъезжая к дому фермера, Гаретт услышал негромкий плач новорожденного.

Хорошо, подумал он, скоро она освободится и сможет вернуться с ним домой.

Гаретт спешился и посмотрел на человека, стоящего в тени деревьев. Это был один из его воинов, стороживший Мину по его приказу.

— Слышу, младенец уже появился на свет, — сказал граф.

— Да, — последовал краткий ответ. Как и другие, этот стражник был немногословен.

Гаретт встал рядом с ним, наблюдая за входом в небольшой аккуратный домик.

— И давно это произошло? — снова спросил Гаретт. Мина ушла из Фолкхэм-хауза накануне вечером, сразу после обеда.

— Не более часа тому назад.

Значит, она только что закончила. Наверное, очень устала. Гаретт продолжал молча наблюдать за входом в дом.

Прошло совсем немного времени, и из дома вышла Мина. Она остановилась на пороге и с усталым вздохом отбросила с лица несколько выбившихся из-под косынки прядей. Медленно потерев усталые, затекшие руки и плечи, чтобы размять их, Мина взглянула на своего охранника, а затем увидела Гаретта.

Он улыбнулся ей, и Мэриан подошла к нему.

— С ребенком все в порядке? — мягко спросил он.

Она кивнула, внезапно опустив плечи.

— Да. Только, как всякий мужчина, он оказался слишком упрямым, даже в этот самый важный для себя день. Мне пришлось как следует повозиться, чтобы выманить его из утробы.

— А как его мать?

На ее лице мелькнуло еле заметное удивление.

— Можно сказать, что Мэгги чувствует себя неплохо, если учитывать все обстоятельства.

— Это хорошо. Ее муж — хороший человек. Она будет нужна ему в добром здравии, чтобы ухаживать за детьми, когда он работает в поле.

— Мне почему-то представляется, милорд, — сказала она сухо, — что он может положиться на свою жену также и в других, не менее важных, делах. Верите вы или нет, но некоторым мужчинам жены нужны не только для того, чтобы рожать и растить им детей.

Гаретт мягко усмехнулся.

— Верно. Поскольку это их второй ребенок менее чем за два года, то, полагаю, муж Мэгги не собирается слишком медлить и вскоре найдет для нее… весьма важные занятия.

Возмущенная его бесстыдными намеками, Мина обдала его яростным взглядом, но при этом отчаянно вспыхнула. Она гордо вздернула подбородок и отвернулась, словно желая сказать, что отвечать на подобные безнравственные заявления — ниже ее достоинства.

Он снова усмехнулся. Мина сделала вид, что не заметила этого, однако не смогла удержаться от улыбки, и уголки ее губ чуть дрогнули.

В эту минуту из дома вышел фермер, жена которого только что подарила ему мальчика, и Мина переключила все свое внимание на него. А тот был настолько взволнован, что даже не заметил Гаретта, стоящего в тени дерева возле ограды.

— Я уже иду, — сказала Мина и направилась к дому.

— Нет, нет, мисс, — мягко запротестовал он. — Вам уже пора бы и отдохнуть, вы и так натрудились сегодня. А к нам пришла сестра Мэгги. Теперь она позаботится о моей жене, ведь все самое трудное вы уже сделали. — Он схватил руки Мины и принялся горячо их пожимать. — Такой красивый крепкий малыш, и все только благодаря вам, мы так вам благодарны. Ваша матушка гордилась бы вами, если бы дожила до этого дня.

Взгляд Гаретта мгновенно впился в лицо Мины. Она вновь слегка покраснела и, не отнимая рук, едва качнула головой в сторону графа. Фермер уловил ее знак. В следующее мгновение он повернулся и увидел Гаретта.

Он тут же залился краской, увидев графа, стоящего поодаль под деревом. Он отпустил руки Мины и принялся растерянно вытирать ладони о свои грубые полотняные штаны.

— Я, пожалуй, лучше пойду к Мэгги, — пробормотал он, в то время как его лицо стало почти пунцовым. Он быстро повернулся и вошел в дом. При этом бедняга так спешил скрыться с глаз хозяина, что, споткнувшись о порог, едва не упал.

Повисло долгое молчание, Мина стояла, не поднимая глаза на Гаретта. Спустя какое-то время она повернулась, чтобы идти обратно в дом.

— Я лучше сама посмотрю за Мэгги, — пробормотала она.

— Нет, — властно заявил Гаретт, оттолкнувшись от ствола. — Вы очень устали. Это любому заметно. Вам следует вернуться вместе со мной в поместье.

— Но я не…

— Вы же слышали, что сказал этот человек. Сегодня вы им больше не нужны. — Гаретт направился в ее сторону.

Она, прищурившись, смотрела на него, пытаясь понять, что же он думает по поводу того, что сказал фермер. Поняв, что Гаретт заметил ее взгляд, она быстро отвела глаза.

— Если вы опять собираетесь задавать свои вопросы, — сказала она с некоторым вызовом, — то можете начать прямо сейчас.

Гаретт чуть качнул головой в сторону охранника, который стоял у ограды и с интересом ловил каждое слово. Мина тяжело вздохнула и позволила ему отвести ее к его лошади. Так же молча он подсадил ее в седло и сам сел сзади.

Он подобрал поводья, чувствуя, как напряглось тело девушки, и понял, что она пытается отодвинуться от него.

— Итак? — спросила Мэриан, когда они отъехали уже достаточно далеко.

Хотя с ее стороны было довольно смело первой начать этот неприятный разговор, но нотка волнения, прозвучавшая в ее голосе, выдала ее страх. Что ж, это уже хорошо, подумал он с холодным удовлетворением. Кажется, пришло время ей понять, насколько серьезно он настроен, стараясь выяснить все о ней и о ее прошлом.

— Не кажется ли вам странным, что все здешние жители знают вашу благословенную матушку? — начал он.

Несколько мгновений она хранила молчание.

— Нет, совсем не кажется. Мы, цыгане, подобны мышам. Рано или поздно, но мы проберемся в любой амбар.

Гаретт наклонился так, что его губы едва не касались ее уха.

— Проберетесь — это верное слово, Мина. А теперь скажи-ка мне точно, когда вы и ваша мать впервые «пробрались» в Лидгейт. Из того, что вы говорили мне, я понял, что вы с тетей прибыли сюда уже после того, как умерли ваши родители.

Мина резко отклонила голову в сторону от его горячих губ. Она молчала, но он видел, как ее руки крепче вцепились в луку седла.

— Ваш постоянный отказ открыть мне то, что я хочу от вас услышать, начинает меня раздражать.

Ее спина напряглась, как натянутая тетива, и она холодно произнесла:

— Мне все это тоже начинает надоедать!

— До сих пор я старался, чтобы все это касалось только вас и меня… и еще вашей тети. Думаю, пришло время обратиться за помощью к добрым жителям Лидгейта.

— Для… чего? — с запинкой спросила Мина, и ее плечи чуть поникли.

— Мне совершенно ясно, что люди знают гораздо больше, чем пытаются мне показать. Однако сомневаюсь, что они будут продолжать скрывать правду, когда граф Фолкхэм, человек, от которого они так или иначе зависят, постарается на них надавить.

Мина через плечо бросила взгляд на его лицо, хранящее каменное выражение, и в ее темных глазах промелькнула тень беспокойства.

— Зачем вовлекать сюда жителей Лидгейта? Они не знают ничего, что бы вам пригодилось. Неужели вы думаете, они бы вас не предупредили, если бы знали обо мне что-либо подозрительное?

Он сдержал коня, выпустил поводья и обнял Мэриан за плечи.

— Да, думаю, что не сказали бы. Я видел, как они относятся к вам, Мина. Они так благодарны за то, что вы столь самоотверженно и искусно лечите их, что намеренно ни за что бы не причинили вреда.

Мина молча просунула ладони под его руки и резким сильным движением скинула их со своих плеч. Затем в одно мгновение она соскользнула на землю и быстрым, решительным шагом направилась в сторону поместья. Гаретт медленно поехал вслед за ней, задумчиво глядя, как она шагает по дороге. Казалось, все ее тело дрожит от едва сдерживаемых эмоций.

— Если они ничего не знают, — вновь заговорил Гаретт, поравнявшись с ней и придерживая коня, чтобы тот шел вровень с ней, — почему вы так боитесь, что я обращусь к ним?

— Я не боюсь этого! — дерзко заявила она, упрямо вздернув подбородок. — Просто мне кажется, что я уже достаточно хорошо знаю вас, милорд. Вы будете спрашивать их снова и снова, задавая вопросы, на которые они не знают ответа. И когда они не скажут вам того, что вы хотите от них услышать, вы начнете мучить их своими расспросами до тех пор, пока кто-нибудь, наконец, не скажет именно то, что вы хотите услышать, лишь бы потрафить разгневанному графу просто для того, чтобы прекратить ваши бесконечные вопросы. Кто знает, что может наболтать человек, охваченный страхом.

Четкая, ясная логика ее аргументов разозлили Гаретта еще сильнее.

— А что, как вы полагаете, я хочу услышать? — зловеще спросил он.

Мина остановилась, скрестив на груди руки, и уставилась на него горящим от гнева и боли взглядом.

— По-моему, это совершенно очевидно! Что я на самом деле та презренная, хитрая цыганка, какой вы хотите меня видеть! — Теперь она почти кричала. Обильные, горючие слеза потекли по ее бледным щекам. — Если бы ваши… ваши чертовы подозрения подтвердились, вы бы смогли наконец с полным основанием заявить, что никто в этом мире не достоин доверия. И тогда вы сможете с чистой совестью строить свои гнусные планы, изобретая всевозможные муки для вашего дяди, и больше не беспокоиться о том, что ваше предположение — только предположение — ошибочно!

Мина вновь резко отвернулась и низко опустила голову, чтобы скрыть предательские слезы. Затем она чуть не бегом бросилась от него прочь.

Гаретт соскочил с лошади и в несколько шагов нагнал ее. Схватив за руку, он резко дернул ее, развернув к себе лицом. Что-то сжалось у него внутри, когда он увидел ее покрасневшие глаза и мокрые щеки.

— Неужели вы действительно думаете, что я стремлюсь получить подтверждение своей правоты? — воскликнул он вне себя от ярости. — Могу вас заверить, что нет! Единственное, что я действительно хочу, — забыться в ваших сладостных объятиях! Но и этого я не могу! Не могу поступить так, не узнав всей правды! Во мне нет безусловного доверия к кому бы то ни было!

— Я знаю, — тихо прошептала она, глотая вновь хлынувшие слезы. — И хотя я теперь знаю причину, я все равно не в состоянии вынести этого. — Она подняла к нему умоляющий взгляд. — Почему бы вам просто не освободить меня, Гаретт? Если хотите, можете отправить с нами Уильяма, он проводит нас прямо до побережья. Мы уедем из Англии — это именно то, что с самого начала хотела сделать моя тетя. Вы никогда о нас больше не услышите и сможете свести свои счеты с вашим дядей, не боясь, что я каким-то образом предам вас и помогу ему.

Гаретт поднял руку и, коснувшись ее щеки, осторожно стер слезы, пытаясь в то же время проглотить комок, застрявший в горле.

— Но именно этого-то я как раз и не могу допустить, моя милая, — с трудом выдавил он из себя. Очень медленно он провел согнутым указательным пальцем по ее щеке вниз, затем по шее до того места, где волосы, выбившись из-под косынки, падали на шарф, закрывающий вырез ее платья… и резко отдернул руку.

Внезапно он застонал и, обхватив ее за талию, порывистым движением с силой прижал к своему напрягшемуся от ярости или страсти телу.

Она попыталась вывернуться из его объятий. Когда у нее ничего не получилось, Мэриан изо всех сил уперлась руками в его грудь, стараясь оттолкнуть его, но он лишь сильнее прижал ее к себе, и его губы с жадностью припали к ее губам.

Одной рукой он скользнул по ее спине вниз и прижал к себе так крепко, что она смогла почувствовать, как он возбужден. Мина охнула, и тогда он еще сильнее впился в ее рот, проникая языком вглубь. С этого мгновения у нее пропало всякое желание сопротивляться, и очень скоро ее руки словно сами собой двинулись вверх, пока она не обняла его за шею.

И только тогда он оторвался от ее губ и принялся покрывать легкими нежными поцелуями ее лицо, осушая соленые слезы с ее щек.

Мина затрясла головой.

— Вы… вы не можете… просто вот так все исправить поцелуями… — шептала она, задыхаясь.

Он чуть отстранился и, подняв руку, нежно провел по ее щеке, а затем намотал локон ее темно-золотых волос себе на палец.

— Это так. Но когда я целую тебя, я могу забыть обо всем этом.

— А я не могу, — сказала Мина, и еще одна горячая слеза покатилась по ее щеке, упав ему на палец.

— Боже мой, только не плачь больше, милая моя! — При виде ее слез у него сжималось сердце. Он слизнул слезу со своего пальца, пристально глядя ей в глаза. — Я смогу так же легко выпить твою печаль, и всем твоим неприятностям придет конец, только скажи мне то, что я хочу узнать.

Она с силой покачала головой.

— С этого момента-то все мои неприятности только и начнутся.

Он погрузил руки в ее волосы, прижимая ее голову к своей груди.

— Нет, ты просто недооцениваешь мое желание обладать тобой. У меня есть власть и деньги, чтобы дать тебе все, что ты захочешь, — свой собственный дом, наряды, украшения и золота столько, что ты сможешь обеспечить себя на всю свою жизнь. А страх, что заставляет тебя хранить молчание… Поверь, я в состоянии защитить тебя от любого, кого ты боишься… особенно от Тарле. Только доверься мне.

Мина отшатнулась, в ее золотистых глазах появилось выражение боли и отчаяния, словно у раненого зверя.

— Довериться вам? Да вы единственный, кого я действительно боюсь! — Эти слова, казалось, вырвались из самой глубины ее сердца.

А затем с рыданиями она оттолкнула его и, подобрав юбки, побежала по дороге по направлению к поместью.

Он было бросился за ней, но затем остановился. Ее последние слова как молоточками стучали в его мозгу. Она боится его! Он знал, она не любит знатных вельмож и не одобряет его одержимости местью. И еще раньше он понял, что она готова на все, лишь бы сохранить свою тайну. Но чтобы бояться его?!. Этого он и вообразить себе не мог. До настоящего момента.

Постепенно его недоверие переросло в гнев, а затем в бешеную ярость. Он ни разу не причинил ей настоящего вреда. Да, он удерживает ее здесь в плену, но в шелковых тенетах. Она спит на мягкой кровати, на чистых простынях, ест лучшую пищу, которую, возможно, никогда раньше и не пробовала. И все же она панически боится его прикосновений, словно он какой-то уродливый монстр. Но почему? Только ли потому, что он — дворянин? Или же в ее прошлом была еще какая-то тайна, которая теперь заставляла ее шарахаться от него?

Он так крепко сжал кулаки, что ногти больно впились в ладони. Она боится его? Эта цыганочка, которая всю жизнь бегала от солдат и констеблей, теперь боится его — единственного человека, который никогда и ничем не обидел и не оскорбил ее, разве только признался, что безумно желает ее.

Хорошо. Возможно, пришло время дать ей настоящий повод его бояться!

— Чума вас всех забери! — кричал Питни Тарле ростовщику, который с каменным выражением лица сидел возле восточного лакового столика. Куда бы ни упал взгляд сэра Питни, он тут же натыкался на сокровища, которыми была заставлена эта тесная комната. Вид такого несметного богатства разъярил его еще больше, и он изо всех сил ударил кулаком по драгоценному столику.

— Как смеешь ты отказывать мне в моем деле? Как ты посмел… ты… еретик!

Ростовщик продолжал сохранять невозмутимость, но его глаза холодно блеснули, когда он встретился с яростным взглядом сэра Питни.

— Больше я не одалживаю денег христианам, — непреклонно заявил он, передернув плечами. — То они говорят, что ростовщичество — это грех, а через минуту, глядишь, уже пришли за деньгами.

Питни насмешливо улыбнулся.

— Это паписты ненавидят ростовщичество, а не добрые англичане. Я ненавижу папистов и все то, во что они верят, поэтому тебе нечего бояться меня на этот счет.

Старик скрестил руки на груди.

— Для меня вы все одинаковы. Христианские собаки. Я больше не намерен иметь с ними дела.

Питни набросился на него и, схватив за отвороты сюртука, поднял со стула.

— Ты же одалживал мне раньше деньги и сейчас сделаешь то же самое. Ты каждый Божий день одалживаешь деньги христианам, старик. Не смей отрицать этого! Я знаю, по крайней мере, трех «христианских собак», которым ты постоянно ссужаешь деньги.

В черных глазах старого еврея не мелькнуло даже тени страха.

— Я ссужаю деньги тем, кому хочу. А вам я не хочу давать денег.

С проклятием Питни опустил несговорчивого старика на стул и, резко повернувшись, принялся мерить шагами комнату. Он раздумывал, какую еще тактику применить. Метод угроз явно не сработал. А деньги ему, к сожалению, надо было достать во что бы то ни стало. От наследства, которое он получил, когда отобрал земли и поместья у Гаретта, почти ничего не осталось. Питни истратил большую часть на бесплодные попытки друзей восстановить свое влияние в новом правительстве. Остальное ушло на столь же неудачные попытки убрать с дороги своего дорогого племянничка. Впрочем, он до сих пор не оставил своего намерения.

Его красивое, холеное лицо исказилось смертельной ненавистью. Если бы только он мог избавиться от Гаретта. Тогда он снова получил бы в свое полное распоряжение владения Фолкхэмов и, несомненно, снова бы стал в чести у ростовщиков. Он, нахмурившись, посмотрел на старого еврея. Тот был пятым, к кому он обратился с подобной просьбой. Никто не хотел ссужать ему деньги — еврей ли, христианин ли, все равно.

— Но почему? — громко спросил он, буравя старика взглядом, словно хотел пригвоздить его к стулу, на котором тот так удобно расположился. — Почему ты не хочешь одолжить мне денег?

Никто еще не дал прямого ответа на этот вопрос, но старик вдруг улыбнулся.

— Да просто это слишком большой риск. Не думаю, что я когда-нибудь вновь увидел бы свои деньги.

Сэра Питни просто затрясло от ярости, от столь вопиющей, наглой дерзости.

— Но я всегда платил тебе прежде. И ты неплохо нажился с моих денег, негодяй!

— Так то было прежде! — самонадеянно бросил тот.

Питни наклонился над столом и, упершись обоими кулаками в изящную лаковую столешницу, заглянул ростовщику прямо в лицо.

— Я друг сына Кромвеля. Я знаком с половиной торговцев в этом городе, и любой из них подтвердит мою надежность в делах.

— Неужели? Тогда где же они, все эти ваши замечательные друзья? Никто не хочет иметь с вами дела, так как все знают, как вы получили свои деньги. Никто не любит воров — даже одетых в дорогие одежды!

Ледяной страх сковал сердце Тарле. Что именно слышал о нем этот человек? До сих пор сэр Питни был чрезвычайно осторожен и тщательно устранял малейшие следы своих наиболее отвратительных деяний и намерений. Он позаботился о том, чтобы на этом свете не осталось никого, кому он не мог бы полностью доверять, чтобы поведать о его участии в некоторых делишках. Даже с делом Гаретта он был крайне осторожен. Он сжег все письма племянника к нему. Он раззвонил на весь свет о пышных похоронах прямого наследника графов Фолкхэм, похоронив тело несчастного мальчика-слуги вместо Гаретта. А когда Гаретт все же вернулся, делал вид, что сам больше всех удивлен этому обстоятельству. Он был уверен, что тех, кто выполнял для него кое-какие поручения в связи с этим делом, уже давно нет в живых. И вот теперь оказалось, что все его усилия были напрасными.

Потеряв всякий контроль над собой, сэр Питни обошел столик и, вновь схватив старика за лацканы одной рукой, сунул ему под нос свой увесистый кулак, сверкнув при этом дорогим перстнем.

— Что ты хочешь сказать, называя меня вором?

— Я просто знаю, что вы вор. И всякий теперь знает. Вы были бы удивлены, узнав, как быстро слухи распространяются по нашему славному городку. А кто раньше всех может их услышать, если не я, связанный как с торговцами и лавочниками, так и со знатными господами? Все знают о вас, сэр Питни. — Старик явно бросал ему вызов, его глаза зажглись ненавистью и злобой. — Прежде, когда вы сотнями отправляли моих соплеменников, евреев, на костер по обвинению в ереси и колдовстве, никто не смел перечить вам, особенно такой человек, как я, обремененный семьей, которую надо было кормить. Но теперь… теперь даже ваши друзья знают, что вы предали своего собственного племянника. И они знают, что он этого просто так не оставит. Поэтому сейчас никто вас больше не боится. Включая и меня.

Питни изо всех сил ударил старика по лицу, но тот лишь поморщился от боли и схватился за разбитую скулу. Затем он осуждающе продолжил, прямо глядя на своего обидчика:

— Вы можете бить меня, если хотите, у меня ведь нет сил ответить вам. Но только, кроме тяжелых кулаков, у вас больше не осталось никакой силы. Ваша власть кончилась. И ваш племянник предвидел это. И скорее я умру от побоев, чем дам вам хотя бы пенни.

— Черт вас всех забери! — в ярости крикнул сэр Питни и, развернувшись на каблуках, выбежал из комнаты.

По лестнице он спускался с большим трудом, держась за перила. Колени у него дрожали, ноги подкашивались. Теперь больше, чем когда-либо раньше, он ощущал угрозу, исходящую от своего племянника. До сих пор Питни по-настоящему не принимал его в расчет. Действительно, король рьяно защищал права Гаретта, что смертельно напугало Питни, однако он был уверен, что смог вернуть себе расположение двора и сохранить репутацию в глазах наиболее могущественных друзей. Как бы ни было ему тошно пресмыкаться перед королем, которого он презирал, он пошел на это в надежде сгладить впечатление о себе, которое наверняка возникло у Его Величества после всего того, что наговорил ему Гаретт.

Однако слухи, поползшие с появлением Гаретта, оказалось не так просто задушить. Те, кто вернулся из изгнания, рассказывали о страданиях и лишениях Гаретта. Этот напыщенный повеса Хэмпден без зазрения совести объявил Питни во всеуслышание негодяем и злодеем. А в довершение всего торговцы, наслушавшись всех этих ужасных историй, отказались иметь какие бы то ни было дела с Питни.

Он знал, что Гаретт не может ничего доказать. Но ему и не надо было ничего доказывать, за него все сделали сплетни. Но если Гаретт когда-либо заподозрит, кто убил его родителей…

Питни яростно сжал зубы, охваченный отчаянной решимостью. Гаретта необходимо каким-то образом обезвредить. Или же стереть с лица земли.