Любовь срывает маски

21

Солнце уже стояло в зените, когда путешественники наконец остановились перед лондонским домом Гаретта. Мэриан молча взирала на это величественное строение, напоминающее о могуществе и власти, которыми обладал Гаретт, граф Фолкхэм, с тех пор, как получил назад свои владения. Теперь он держал в своих руках ее жизнь и будущее. Не в силах унять невольного сердцебиения, девушка обернулась к нему, наблюдая за тем, как он слезает с коня. Несмотря на прошедшую ночь, полную любви и нежности, она все еще не знала точно, как же он намерен с ней поступить.

Не была ли эта ночь всего лишь плодом ее воображения? Вместе с утром пришли заботы, и тревожные предчувствия грядущих несчастий сковали их сердца ледяными оковами. Они проснулись на рассвете, удрученные и подавленные, молча оделись и так же молча тронулись в свой унылый, безрадостный путь. Все утро Гаретт избегал встречаться с ней взглядом, однако в ее душе все же затеплилась крохотная надежда после быстрого поцелуя, когда он на несколько мгновений прижался к ее губам перед тем, как покинуть комнату.

Но сейчас мрачные мысли полностью завладели их помыслами. Этой ночью Мэриан бесстыдно пыталась использовать его страсть, чтобы помочь Гаретту понять одну простую истину — она значит для него гораздо больше, чем он сам готов себе в этом признаться. И ей показалось, что она добилась некоторого успеха. И все же она надеялась, что эта ночь страсти принесет более ощутимый результат. Она очень рассчитывала завоевать его доверие. Но в этом-то она как раз и не была уверена. Он ни разу не заговорил о том, что собирается делать в Лондоне. И его молчание на протяжении всего долгого утра яснее всяких слов сказало ей, что он все еще ей не доверяет.

Он помог ей спешиться, и его взгляд на мгновение задержался на ее лице, все еще закрытом маской. Затем он проводил ее в дом, где пятнадцать слуг, одетых в богато расшитые ливреи, стояли навытяжку, всем своим видом выражая готовность повиноваться малейшему приказанию хозяина. Их улыбающиеся лица хорошо скрывали волнение и усталость из-за переполоха, поднятого в доме в связи с неожиданным приездом хозяина. И все пятнадцать пар глаз с огромным любопытством уставились на Мэриан, когда она вошла вместе с графом в нижний зал.

Гаретт представил Мэриан как Мину, свою гостью, и больше не сказал о ней ни слова, никак не объяснив, почему его гостья скрывает под маской свое лицо. Мэриан это вначале удивило, но потом она поняла, что это наилучший выход в данной ситуации. Если слуги не будут знать, кто она, то не смогут и проболтаться. Тем более что Гаретт дал им понять, что обсуждать ее присутствие вне дома строжайше запрещено. Все восприняли его приказ как нечто само собой разумеющееся, словно это было в порядке вещей.

Затем, отдав необходимые распоряжения слугам, связанные с их непосредственными обязанностями, Гаретт вместе с Мэриан и Уильямом поднялся в отведенную ей комнату.

— Сегодня вечером меня ждут неотложные дела, — сказал он камердинеру. — Пока меня не будет, проследи, чтобы никто, ни одна живая душа не проникла в дом. Это касается всех без исключения: торговцев ли, друзей или слуг.

— Да, милорд. Я понял, — серьезно ответил Уильям.

— И приготовь все необходимое на тот случай, если нам спешно придется выехать во Францию.

— Во Францию?! — одновременно воскликнули Уильям и Мэриан.

С каменным выражением лица Гаретт взглянул на Уильяма.

— Просто сделай, как я велел, — сурово сказал граф и кивком головы отпустил камердинера.

Когда Уильям вышел, Гаретт, ни слова больше не говоря, повернулся к двери, но Мэриан остановила его, положив руку ему на плечо.

— Но почему? Почему ты собираешься во Францию?

Она почувствовала, как напряглись мышцы под ее рукой. Избегая встречаться с ней взглядом, Гаретт сказал:

— Может быть, нам и не придется ехать. Я пока не знаю. Все зависит от того, что мне удастся сегодня выяснить. Но если дела пойдут не слишком хорошо… — Он нахмурился. — Будет лучше, если ты уедешь из Англии.

Мэриан почувствовала, как внутри ее что-то оборвалось.

— А как же ты? Ты тоже поедешь со мной?

Его тяжелый задумчивый взгляд впился в ее лицо.

— Разумеется. Кто-то ведь должен тебя защищать.

Ей показалось, что она ослышалась. В это трудно было поверить.

— И ты… ты останешься там со мной?

— Да. До тех пор, пока будет небезопасно вернуться. Для нас обоих, — быстро закончил он.

— Но, Гаретт, как же Фолкхэм-хауз? Что будет с твоими землями?

На щеках графа заиграли желваки, но он лишь сдержанно переспросил:

— А что с ними будет?

Его нарочитое равнодушие не могло обмануть Мэриан. Она знала, как сильно он любил свои земли и как стремился вернуть своему поместью былую славу.

— Ты бросаешь их из-за меня? — спросила она, потрясенная этим неожиданным открытием.

Его глаза сверкнули. В эту минуту он почти ненавидел ее за ту власть, которую она имела над ним. Она вдруг почувствовала себя так, словно держит сокола за одну ногу, мешая ему взлететь, а он вырывается, стремясь на волю, хоть и понимает, что не в силах это сделать.

— Я не могу придумать никакого другого способа уберечь тебя от виселицы или тюрьмы, — сказал он с неожиданной холодностью, от чего она сразу почувствовала себя неуютно. — Если ты останешься в Англии, кто-нибудь наверняка тебя узнает. И тогда они придут за тобой.

— Но я не могу позволить тебе…

— Придется! — отрезал он.

Но в следующую минуту он схватил ее за плечи, и ее вопрошающий, молящий взгляд, казалось, проник сквозь все его защитные барьеры.

— Я не вынесу, если тебя заберут, слышишь? — воскликнул он с нотками отчаяния и муки в голосе. — Но и предотвратить этого я не смогу! Поэтому у нас не остается выбора!

— Но ты можешь просто послать со мной Уильяма. Тамара приедет сюда, и мы отправимся во Францию втроем, а ты останешься, и никто не узнает…

— Нет! — Гаретт с силой сжал ее плечи. — Я уже говорил тебе прошлой ночью, я никогда не позволю тебе покинуть меня. И я имел в виду именно это.

— Но такая жертва…

Он прервал ее быстрым, жестким поцелуем, рожденным яростью и любовью. Затем поднял голову и сурово посмотрел на нее.

— Больше ни слова об этом. Я оставлю хороших управляющих заниматься моими поместьями. Возможно, когда-нибудь… — Он замолчал. — Не важно. Возможно, это единственный способ спасти твою жизнь.

Ей очень хотелось сказать ему, как она его любит, осыпать поцелуями, окружить нежностью и добротой, чтобы он не чувствовал себя таким несчастным и чтобы его жертва не казалась ему такой тяжелой. Но при этом какая-то часть ее души мучилась чувством вины за то, что он собирался сделать. Если она скажет ему о своих чувствах, он будет считать себя еще более обязанным принести ради нее эту жертву. Она не имеет права загонять его в эту ловушку.

Если он намерен увезти ее из Англии, он должен решиться на это, только руководствуясь своими чувствами, а не потому, что она любит его. И ведь еще остается надежда, что им и не придется уезжать! Он сам сказал об этом. Что же он намерен предпринять?

— Куда ты идешь? — спросила она с беспокойством.

Внезапно он смутился и отвел взгляд. Мэриан схватила его за руку.

— Гаретт! Что ты задумал?

Он отвел ее руку и, на миг сжав ей пальцы в своей ладони, отпустил.

— Запомни, никто не должен входить сюда, — только и сказал он. Затем резко повернулся и вышел.

Несколько минут она молча стояла, глядя на закрывшуюся за ним дверь полными слез глазами.

— Я люблю тебя, Гаретт, — наконец прошептала она, отчаянно надеясь, что когда-нибудь настанет день, когда она сможет открыто сказать ему об этом.

А затем, чувствуя, как ее сердце разрывается от боли и тревоги за него, свернулась калачиком в большом кресле и стала ждать.

Гаретт нервно расхаживал по фойе перед королевской гостиной и бросал нетерпеливые взгляды на закрытую дверь. Никогда еще он так не нуждался в королевской благосклонности, и никогда раньше он так не боялся, что ему в ней откажут.

Вот что бывает, когда в деле замешана женщина. Первый раз в своей богатой событиями жизни он чувствовал, как замирает от страха его сердце, причем не за него самого. Конечно, от этого страх не стал менее реальным. От одной только мысли о том, что его Мина — леди Мэриан — окажется в руках королевской стражи, кровь застывала в его жилах. Он не представлял, каким образом она сумела так глубоко проникнуть в его душу и так прочно там обосноваться, он знал только, что не в силах расстаться с ней.

Но что хуже всего — он и не хотел ничего иного.

— Его Величество милостиво согласился принять графа Фолкхэма, — объявил секретарь, распахивая перед Гареттом дверь королевских покоев.

Гаретт выпрямился, чувствуя, как бешено бьется сердце. Такого с ним, пожалуй, еще никогда не было. С огромным трудом он постарался придать себе беспечный вид не обремененного заботами человека. Ему пришлось напомнить себе, что это всего лишь одна из многих проведенных им встреч-поединков, когда он с блеском получал информацию, не выдав ни единым взглядом как своего интереса, так и того, что ему вообще что-либо известно о предмете, о котором шла речь. Все было как всегда, за исключением одного — на этот раз его противником был сам король. Спокойным, ровным шагом Гаретт направился следом за слугой.

Карл стоял возле окна, наблюдая за тем, как его очередная любовница гуляет в саду вместе со своей любимой собачкой. Но едва Гаретт вошел, как король повернулся к нему с широкой, приветливой улыбкой.

— Ваше Величество! — произнес Гаретт с почтительным поклоном.

— Итак, вы намерены отказаться от своего затворничества, друг мой?

Гаретт непонимающе смотрел на короля. Тот усмехнулся.

— А я все думал, отчего это Фолкхэм-хауз имеет для вас такую притягательную силу, что вы даже случайно не соизволили почтить нас своим обществом. Но затем Хэмпден сообщил нам, что вы заперлись в этом старом поместье от мира вместе со своей новой любовницей. Это, конечно, все объясняет.

Гаретт никак не рассчитывал на такое начало беседы, и озабоченная морщинка на мгновение прорезала его лоб.

— И что еще Хэмпден сообщил вам о моей любовнице?

Карл, видимо, был весьма доволен, что ему удалось привести в замешательство своего друга, известного своей невозмутимостью.

— Что это весьма экстравагантная штучка — цыганка или что-то в этом роде — и что у нее очень бойкий язычок. И еще он сообщил, что она необычайно прелестна.

Гаретт едва слышал эту последнюю фразу. Итак, Хэмпден ничего не сообщил королю о его подозрениях насчет Мины. Спасибо и за это.

— Хэмпдену следовало бы пока держать при себе свои наблюдения, — заметил Гаретт, легко принимая на себя ту легкомысленную роль, которую Хэмпден непреднамеренно навязал ему.

— Ну же, Фолкхэм, вы должны привести ее ко двору. Позвольте нам взглянуть на это сокровище. Или вы здесь как раз для этого?

Гаретт прямо встретил вопросительный взгляд короля.

— Нет, Ваше Величество. На этот раз я приехал просить вас о милости.

— О милости?

— Это касается человека, который нас обоих очень интересует.

Карл вернулся к окну и, нахмурившись, спросил:

— Ваш дядя?

— Да.

Выражение сильного беспокойства исказило черты короля.

— Не знаю, что еще я могу сделать для вас в этом деле. Вы и сами хорошо постарались. Его репутация полностью погублена, он весь в долгах, к тому же он потерял почти всех своих могущественных друзей. Никто сейчас не осмелится помогать ему, зная, как он обошелся с вами.

Мрачная улыбка Гаретта показала, что он полностью согласен с королем.

— Остается еще его возможное участие в покушении на вашу жизнь.

— Да. И в самом деле, — согласился Карл, чуть прищурив глаза, в которых вспыхнул живейший интерес.

Гаретт изо всех сил старался не выдать своего волнения.

— Вам до сих пор не удалось добиться признания у вашего лекаря? Не упоминал ли он в связи с этим моего дядю?

Карл вздохнул, затем покачал головой.

— Нет, к сожалению. Он продолжает настаивать на своей невиновности. Но они пока еще не начали пытать его… мне претит применять эти варварские методы к столь ученому человеку.

Сейчас для Гаретта главным было не выдать того огромного облегчения, которое охватило его при словах короля. Итак, отец Мэриан еще жив и, очевидно, пока не сильно пострадал. До тех пор пока он не услышал этого от самого короля, он не мог быть ни в чем уверен.

— Но вы до сих пор убеждены в его виновности?

Король в раздражении махнул рукой.

— Не знаю. У меня всегда было ощущение, что он говорит правду. И все же все остальные уверены в том, что он виновен. Ведь яд был в его лекарстве. А по его собственному признанию, порошки все время оставались с ним с того момента, как его дочь отдала их в его руки.

— Дочь? — переспросил Гаретт, изображая удивление.

— Да, у него была дочь, которая и готовила для него все лекарства.

— И что говорит эта дочь?

Король презрительно поморщился.

— Она оказалась гораздо глупее, чем я мог предположить, когда впервые увидел ее. Известие об аресте отца так ее напугало, что она бросилась в Темзу и утопилась.

— И в самом деле дурочка, — пробормотал Гаретт, вновь пытаясь не выдать своего облегчения. Благодарение Господу, никто пока не заподозрил, что Мэриан жива. — Но раз она готовила лекарства, не думаете ли вы, что именно она могла положить туда яд?

— Полагаю, это возможно… хотя и очень странно. Сэр Генри настаивает, что она приготовила порошки и сразу же отдала ему. А после этого лекарства ни разу не покидали его рук. Но что ему стоило бы солгать, сказать, что он где-то оставил лекарства без присмотра, или даже попытаться свалить вину на дочь, раз она умерла. Однако он этого не делает. Он производит впечатление человека, совершенно искренне сбитого с толку. Конечно, я могу предположить, что она могла положить яд в лекарство по своей собственной инициативе. А затем покончила с собой, когда поняла, что все открылось. Кто знает? Но я как-то не могу поверить, что эта девушка сама задумала отравить меня. Во всем этом нет никакого смысла.

— Все это действительно очень сомнительно, — согласился Гаретт со спокойствием, которого на самом деле не испытывал. Интересно, что бы сказал король, если бы узнал правду о леди Мэриан.

— Однако вернемся к вашей просьбе, — заметил Карл, проницательно взглянув на Гаретта. — О какой милости вы хотели меня просить?

Гаретт встретил взгляд короля с самым невинным видом, какой только был в его арсенале.

— Я бы хотел сам поговорить с заключенным, Ваше Величество.

— Зачем? — с искренним изумлением спросил король.

— Вспомните, Ваше Величество, какую миссию я выполнял для вас в недалеком прошлом. Обычно мне всегда удавалось добыть нужную информацию у людей, и часто против их воли.

Лицо короля затуманилось.

— Это правда. Я всегда восхищался вашими методами.

— Уверяю вас, Ваше Величество, при этом я никогда не переходил грани и не совершал ничего предосудительного.

Карл несколько мгновений пристально изучал его лицо, потом заметил:

— Да, полагаю, что так. Думаю, вам достаточно взглянуть на человека этим своим безжалостным, как удар кинжала, взглядом.

Чуть заметная улыбка скользнула по губам Гаретта.

— Так если вы позволите мне допросить сэра Генри, возможно, я смогу вытянуть из него признание.

— Или сведения о том, что ваш дядя был его сообщником, — сухо закончил король, чуть приподняв бровь.

— Да, именно так.

Карл некоторое время внимательно смотрел на Гаретта, задумчиво потирая подбородок.

— Полагаю, что если кто-то и может это сделать, то только вы, — произнес он наконец, словно разговаривая сам с собой.

Стараясь придать своему лицу выражение безразличия, Гаретт с волнением ждал ответа короля. После довольно продолжительной паузы король наконец сказал:

— Ну что ж, думаю, вреда от этого не будет.

— Благодарю вас, Ваше Величество, — ответил Гаретт с глубоким поклоном, стараясь не выдать своего облегчения.

Затем, храня вежливое молчание, он дождался, пока король вызвал своего секретаря и передал ему распоряжение сопроводить графа Фолкхэма в Тауэр для встречи с заключенным. Вместе со стражей, прибывшей для сопровождения, Гаретт покинул покои короля, думая о том, сколько пройдет времени, когда он снова сможет увидеть Карла.

Однако изменить что-либо он уже был не в силах, а потому, отбросив эти грустные мысли, поспешил вместе со стражниками из Уайтхолла, затем по улицам Лондона к Тауэру, полностью сосредоточившись на том, что волновало его сейчас в первую очередь, — на предстоящем разговоре с сэром Генри. Но когда он подошел вплотную к своей цели — внушительного вида башням, где томились заключенные, — его охватил тот же леденящий душу страх, который он испытал в тот день, когда обнаружил, кем на самом деле является Мина.

И когда он шел по холодным, сырым, узким коридорам Тауэра, этот страх продолжал разъедать ему душу. Он не мог думать ни о чем, кроме одного — любой ценой он должен спасти Мину от подобной участи. Рыкание и рев диких животных наполняли собой все узкое пространство, эхом отражаясь от каменных стен. В эти годы в Тауэре все еще содержались медведи, львы и множество других экзотических созданий, привезенных в Англию со всего света из колоний. Эти жуткие звуки окончательно укрепили в Гаретте принятое им решение. Не важно, что он найдет здесь, не важно, что она совершила, он никогда не допустит, чтобы его цыганскую принцессу, нежную, пылкую Мину, заточили в темницу.

Тем временем они подошли к камере сэра Генри. Тюремный надзиратель открыл дверь, и Гаретт вошел, отметив, что здесь было, по крайней мере, просторно и довольно чисто. Затем его взгляд остановился на заключенном, который в этот миг стоял, повернувшись к Гаретту спиной, и смотрел в окно.

Видимо, раньше этот человек был хорошо сложен, но сейчас он так сильно исхудал, что одежда свободно висела на его тощем теле. И хотя у него были совершенно седые волосы, ни годы, ни несчастья не согнули его. Он держался прямо и гордо, как и подобает дворянину при любых обстоятельствах.

Гаретт кивнул надзирателю и стражникам, и те вышли из камеры, прикрыв за собой дверь. С глухим скрежетом в замке повернулся ключ.

— Сэр Генри? — окликнул заключенного Гаретт.

Мужчина повернулся, и Гаретт едва сдержался, чтобы не выдать своих чувств, ибо хотя сэр Генри был мужчиной — и при этом весьма пожилым, — глаза его, чудные карие глаза, были как две капли воды похожи на глаза его дочери.

И эти глаза были сейчас полны так хорошо знакомой Гаретту подозрительной, почти враждебной настороженности.

— Итак, они решили сменить моего мучителя, не так ли? — с горечью произнес сэр Генри. — И на этот раз послали молодого сильного воина. Не значит ли это, что пришло время перейти к более решительным мерам воздействия на меня?

Гаретт все еще никак не мог оправиться от потрясения, которое испытал, встретившись лицом к лицу с человеком, так похожим на его возлюбленную.

— Нет, — ответил он, продолжая в упор разглядывать заключенного.

Такой краткий ответ, казалось, вывел сэра Генри из себя. Он вспылил:

— Но могу я, по крайней мере, узнать имя моего нового мучителя?

Гаретт колебался лишь мгновение, прежде чем ответить:

— Гаретт Лайон.

Сэр Генри нахмурился, видимо, пытаясь вспомнить, где он мог слышать это имя раньше.

— Граф Фолкхэм, — добавил Гаретт.

Быстрый, пронзительный взгляд сэра Генри впился в лицо Гаретта.

— Племянник Питни, — пробормотал он, — вот оно что. До меня дошли какие-то слухи о вас от моих тюремщиков. Говорят, вы стали основной причиной его краха.

— Это так.

— Что ж, тем лучше. Я всегда ненавидел этого никчемного негодяя.

Гаретт промолчал, обдумывая это заявление.

— И теперь вы получили мой дом, не так ли? — прямо, с открытым вызовом спросил сэр Генри.

Гаретт прищурился, сжав челюсти.

— Вообще-то это всегда был мой дом. Ведь я законный наследник. Это поместье никто не имел права продавать.

Сэр Генри безразлично пожал плечами.

— Возможно. Но все думали, что вас убили. А мертвые, как известно, не могут считаться законными владельцами. В любом случае сейчас это уже не имеет значения. Если бы каким-либо чудесным образом была доказана моя невиновность, я бы с удовольствием передал вам это поместье, так как предпочитаю свой тихий дом в Лондоне. Фолкхэм-хауз был нужен мне, главным образом когда были живы мои жена и дочь. Они так любили его. — Он на мгновение замолчал, и его черты исказились от душевной муки. Затем он опять заговорил, но уже медленнее: — Это было основное наследство моей дочери. Но с ее смертью у меня не осталось никаких причин бороться за него.

Гаретт подошел к сэру Генри и, взяв за руку, постарался отвести как можно дальше от двери, насколько позволяло пространство камеры. Устремив на него прямой, открытый взгляд, он тихо сказал:

— Возможно, я здесь именно для того, чтобы сообщить вам, что ваша дочь жива.

Лицо сэра Генри осталось непроницаемым, но в глазах всего на одно короткое мгновение вспыхнула надежда.

— Что это, новая изощренная пытка, милорд? — прошипел он сквозь стиснутые зубы. — Хотите поманить меня надеждой, а затем вновь разбить мне сердце, погрузив в пучину отчаяния? Если так, то ничего у вас не выйдет. Я знаю, что она умерла. Мне сказали это на следующий же день после моего ареста.

— Но сказали ли они вам, как именно она умерла? Утопившись в Темзе. А теперь скажите, неужели вы ни разу не усомнились в том, что Мина могла поступить так глупо и покончить с собой? Разве это на нее похоже?

Сэр Генри покачал головой.

— Я знал, я знал, я не мог сам этому поверить. Мина никогда бы… — Он оборвал себя, когда до него дошел смысл слов Гаретта. Он схватил его за руку, с неожиданной силой до боли сжав ему пальцы. — Откуда вы узнали уменьшительное имя моей дочери?

— Так зовет ее Тамара, — пояснил Гаретт и с внезапным острым сочувствием взглянул на отца своей возлюбленной. — Это уменьшительное от ее второго имени, Люмина. Ваша жена, цыганка, дала ей имя своего народа. И оно очень ей подходит. Со своими золотыми волосами и нежной улыбкой ваша дочь действительно излучает свет, она сама как солнечный лучик.

Сэр Генри внезапно сильно побледнел. Он вырвал руку из руки Гаретта и, чуть пошатнувшись и закрыв глаза, сел на узкую жесткую кровать. Некоторое время он потрясенно молчал. Затем открыл глаза и устремил на Гаретта недоверчивый, полный боли и надежды взгляд.

— Так моя дочь… она действительно жива?

— Да. Историю о том, как она утопилась, распространила Тамара, сестра вашей жены, чтобы спасти Мину от преследования королевской гвардии. Она же помогла ей убежать из Лондона в своей кибитке.

Сэр Генри молча переварил это известие, затем пытливо взглянул на Гаретта. Его голос заметно дрожал, когда он задал следующий вопрос:

— А как вам стало об этом известно?

Теперь Гаретт вплотную подошел к самой трудной части разговора.

— Она вернулась в Лидгейт, и я задержал ее, — произнес он холодно, намеренно не упоминая о том, сколько времени прошло до того момента, когда он узнал, кто она такая на самом деле.

Сэр Генри тяжело опустил голову на руки и закрыл ладонями лицо.

— Значит, она теперь также пленница короля? — в отчаянии прошептал он.

— Нет.

— Она не арестована? — быстро спросил сэр Генри, подняв голову. — Не в Тауэре, как я?

Именно сейчас Гаретту понадобилась вся его твердость, чтобы не выдать свои истинные чувства.

— Пока нет. Король до сих пор думает, что она мертва. И сейчас ее жизнь и ее свобода — в ваших руках. В вашей власти отнять их у нее или вернуть. Я сделаю так, чтобы она беспрепятственно смогла уехать во Францию, и я позабочусь, чтобы у нее с собой было достаточное количество денег, если только вы скажете мне всю правду о покушении на жизнь короля. Скажите мне, кто ваши сообщники, и я отпущу вашу дочь на волю. Даю вам свое слово дворянина, что она никак не пострадает.

Сэр Генри напрягся, на его лице отразилась такая мука, что Гаретт невольно почувствовал острые угрызения совести. Вопреки всякому здравому смыслу, ему хотелось взять за руки этого измученного человека и заверить его, что в любом случае он никогда не допустит, чтобы его дочери был причинен хоть какой-нибудь вред. Но в то же самое время он знал, что это был его последний шанс узнать правду. Невзирая на свои истинные чувства и желания, Гаретт решил использовать единственное, что могло заставить этого измученного старого рыцаря открыть свою тайну, — его любовь к дочери.

— Она… ей не причинили вреда? — спросил он, чуть запинаясь.

И вновь чувство вины пронзило Гаретта, но на этот раз причина была совсем иная.

— Нет. У нее было все необходимое, и с ней обращались с полным уважением, соответствующим ее положению. — Произнеся это не моргнув глазом, Гаретт мысленно обратился к Богу с мольбой простить еще одну бесстыдную ложь.

Сэр Генри испустил долгий тяжелый вздох.

— Значит, она невредима, — сказал он, обращаясь скорее к самому себе.

Гаретт придвинулся ближе к старому дворянину.

— И она останется невредимой, если вы скажете мне правду. Кто планировал покушение на Его Величество? Кто приготовил яд? Мой дядя?

Сэр Генри встал, хотя было видно, что он едва держится на ногах, и встретил пронзительный, жесткий взгляд Гаретта прямым, полным гордого достоинства взглядом.

— Вы, милорд, низкий и подлый негодяй, достойный всяческого порицания. Я хорошо знал вашего отца. Он бы сгорел от стыда, если бы увидел, что его сын использует столь недостойные благородного человека методы.

Слова старого дворянина нанесли Гаретту удар в самое сердце, ибо он знал, что это правда. И хотя он мог бы оправдаться тем, что вынужден поступить так ради Мины, ведь, не зная всей правды, ему будет трудно защитить ее, он не мог не признаться себе, что частично его стремление узнать правду было продиктовано чисто эгоистическими целями. Он хотел сейчас и навсегда увериться, что может доверять ей.

Но внезапно недостойная игра, которую он затеял с отцом Мины, показалась ему самому отвратительной. Более того, он вдруг понял всю бессмысленность своей затеи. Не важно, что он сможет или не сможет обнаружить, он все равно никогда до конца не поверит, что Мина могла участвовать в заговоре против короля вместе с его дядей — даже если сэр Генри сейчас скажет ему, что именно она приготовила и дала ему яд. Ее невинность, ее доброе сердце — все свидетельствовало против этого. Ведь она и в самом деле стала для него тем солнечным лучиком, который осветил тьму его души. Как мог он сомневаться в чистоте этого света?

И в этот момент Гаретт понял, что любит ее, понял, что никогда не сможет поверить в ее вину.

Но сэр Генри, казалось, не замечал, какая борьба происходит сейчас в душе Гаретта.

— Милорд, вы предложили мне сделку, — сказал он с мрачной решимостью. — И какой бы недостойной я ни считал ее, я был бы благодарен Богу, если бы мог предложить вам что-либо взамен, чтобы спасти мою дочь. Но вместо этого я могу лишь умолять вас найти хоть немного милосердия и сострадания в вашем холодном сердце. Потому что даже ради спасения ее жизни я не могу сказать, кто замыслил покушение на жизнь короля, ибо я не знаю этого. Могу лишь повторить, что это не я.

Эти простые, искренние слова наполнили сердце Гаретта еще большим чувством вины. Он резко отвернулся, чтобы скрыть выражение своего лица. Как он мог даже сомневаться в ее невиновности! Как мог он оказаться таким слепцом и не понять, что ее чистая любовь, которую она так искренне предлагала ему, могла родиться лишь в невинном сердце. Если бы он прислушался к зову своего собственного сердца! Тогда, возможно, эта простая истина скорее открылась ему, и он избавил бы их обоих от стольких ненужных мук.

— Милорд? — окликнул его сэр Генри, обеспокоенный столь продолжительным молчанием. — Что… что вы намерены теперь делать?

Гаретт опустил голову, затем повернулся и, подняв глаза, взглянул в лицо человека, чью дочь бесконечно любил.

— Все, что смогу, для того чтобы доказать вашу невиновность, разумеется. И Мины тоже.

Сэр Генри на мгновение растерялся. Затем плотно сжал губы, выказывая явное недоверие и подозрительность к словам Гаретта.

— Откуда вдруг такая забота о нашей невиновности?

И Гаретт ответил единственное, о чем только и мог сейчас думать:

— Просто я люблю вашу дочь, сэр.

Свершилось! Правда вырвалась наружу, теперь о его любви может узнать весь свет, и Гаретта совершенно не волновало мнение света по этому поводу.

Но, очевидно, у сэра Генри сложилось на этот счет несколько иное мнение. Выражение изумления на его лице вскоре уступило место подозрительности. А затем оно сменилось выражением, которое очень напомнило Гаретту его отца, когда тот уличал его в каких-либо недопустимых проделках. Сэр Генри стоял перед ним в угрожающей позе, сложив на груди руки, сжав челюсти и прищурив один глаз.

— Так сколько времени вы держали мою дочь у себя в качестве пленницы? — сурово спросил он.

Первый раз с тех пор, как он был ребенком, Гаретт почувствовал настоящий стыд. Он нисколько не сожалел о том, что сделал, но также не мог не понять, как отнесется к этому отец Мины. Гаретт судорожно втянул в себя воздух, не зная, что ему ответить разгневанному отцу своей любимой. Конечно, он мог солгать, но было очевидно, что сэр Генри узнает правду, если, конечно, Гаретту удастся в конце концов доказать его невиновность и он выйдет на свободу. В то же время правда вызовет множество других, совершенно ненужных сейчас проблем. Поэтому он решил ответить, как можно более осторожно подбирая слова.

— Так сколько? — грозно повторил свой вопрос разгневанный отец.

— Достаточно для того, чтобы узнать ее, — коротко ответил он.

Но и этого было достаточно, чтобы сэр Генри утвердился в своих наихудших подозрениях. Его руки сами собой сжались в кулаки.

— Так, значит, она была пленницей в вашем доме все эти долгие недели? — угрожающе продолжал допытываться он.

— Нет. Я узнал, кто она такая, совсем недавно. — По крайней мере в этом утверждении каждое слово было правдой. Хотя в этом контексте явно вводило в заблуждение.

Лицо сэра Генри несколько разгладилось.

— С ней все это время была ее тетя, — поторопился добавить Гаретт, надеясь этим успокоить старика.

Сэр Генри все еще колебался, верить ли ему полностью Гаретту или нет.

— Если только вы каким-либо образом обидели ее или… или…

— Она вполне счастлива и прекрасно себя чувствует, уверяю вас.

Сэр Генри фыркнул.

— Это мы еще посмотрим. И если только я обнаружу, что вы скомпрометировали ее, то немедленно потребую у вас удовлетворения!

Внезапно Гаретт возмутился, что с ним обращаются как с зеленым юнцом. В его груди начал закипать гнев. Он шагнул к сэру Генри, расправив плечи и гордо вскинув голову.

— Я люблю вашу дочь, сэр. И клянусь честью, я сам не желаю, чтобы она страдала по какой бы то ни было причине.

Какое-то время сэр Генри, видимо, взвешивал сказанное. Затем он кивнул:

— Что ж, допустим. Есть ли у вас какой-либо план уберечь ее от ареста за преступление, к которому она не имеет никакого отношения?

Гаретт едва не вздохнул с облегчением, обрадованный, что столь трудный для него допрос об отношениях с Миной наконец закончился.

— Нет, — поспешил он ответить. — Пока нет. Мы должны найти истинных виновников покушения и узнать, каким образом им удалось подстроить так, что вся вина легла на вас. Мина предположила, что это мог сделать мой дядя, чтобы вновь вернуть себе Фолкхэм-хауз.

— Что ж, это возможно, — произнес задумчиво сэр Генри, отвлекшись наконец от опасной для Гаретта темы и всерьез задумываясь над тем, как восстановить свое доброе имя и снять с себя ложное обвинение. — Сэр Питни продавал поместье за гроши, потому что остро нуждался в тот момент в деньгах. Позже, когда я уже приобрел его и поселился там с семьей, он, очевидно, решил свои денежные затруднения и захотел выкупить его обратно. Однако я не собирался продавать ему Фолкхэм-хауз.

— И тогда, возможно, он решил убрать вас с дороги, обвинив в предательстве и измене.

Сэр Генри медленно прошелся по камере, заложив руки за спину.

— Это как раз в его стиле. Когда он пытался заставить меня продать ему поместье, то распустил грязные сплетни о моей жене и дочери, надеясь таким образом испортить мои отношения с соседями.

Все это Мина уже ему говорила. С горьким чувством раскаяния Гаретт вдруг понял, что означали те странные слова солдата о Питни и Мэриан, так насторожившие его в свое время. И как он мог полагать, что Мина могла быть хоть как-то связана с его гнусным дядюшкой? Неудивительно, что поначалу она не хотела ему доверять.

Но он непременно загладит свою вину перед ней и добьется ее доверия. Он найдет того негодяя, который стоит за покушением на короля, и не важно, сколько времени и сил на это потребуется. И тогда остаток жизни он полностью посвятит своей возлюбленной.

Подумав еще немного, он спросил:

— Если мы предположим, что Питни Тарле и впрямь стоит за этим преступлением, то давайте подумаем, каким образом все это было проделано. Что нам известно о самих лекарствах? Как я знаю, вы утверждаете, что с того самого момента, когда получили их из рук Мины, они постоянно находились при вас. Но тогда каким образом яд мог попасть в них?

Сэр Генри покачал головой.

— Этого я не могу сказать. Все бесконечные часы, которые я провел здесь, я раздумывал над этим. Насколько я могу доверять своей памяти, эти порошки все время были при мне.

— Вы держите лекарства в пузырьках?

— Нет. Я страшно неуклюж. Я разбил несчетное множество склянок за свою жизнь, поэтому считаю более целесообразным держать все свои препараты в специальных мешочках, что-то вроде кисета.

Гаретт некоторое время обдумывал это заявление.

— И вы уверены, что мешочки с порошками находились при вас все это время?

— Могу в этом поклясться. Каждый раз, когда я должен был отправляться ко двору, Мина вставала рано, чтобы приготовить необходимые лекарства, и наполняла два или три пустых мешочка. Затем я завязывал их в свой пояс, где они и находились все то время, пока я был в пути, и позже, до того момента, когда надо было их использовать.

Два слова вызвали в душе Гаретта смутное ощущение тревоги. Пустые мешочки. Неожиданно в его памяти вспыхнула яркая картинка, короткая сценка из детства, как однажды он зло подшутил над своим дядей, которого терпеть не мог уже тогда. Однажды вечером, во время обеда, он натер изнутри мылом дядину кружку для эля. После того как эль был разлит и сэр Питни отпил большой глоток, его едва не хватил удар от этого отвратительного вкуса. Потом Гаретту пришлось просить прощения у дяди, настоявшего на том, чтобы мальчик получил суровое наказание за свою злую шутку. Но с тех пор дядя очень хорошо усвоил одну вещь: отнюдь не значит, что кружка пуста, если она выглядит таковой. И он всегда тщательно проверял пустую посуду.

Внезапно у Гаретта пересохло во рту, и он устремил пронзительный взгляд на продолжающего расхаживать по камере сэра Генри.

— А что кисеты, которые вы использовали? Они были какие-то специальные или обычные? Вы покупали их или же их изготовили в вашем доме?

Сэр Генри бросил на Гаретта чуть удивленный взгляд.

— Для короля я всегда использовал одни и те же. Мина специально сшила их из белого плотного шелка и вышила. А в чем дело?

Белый шелк! Гаретт нахмурился.

— Если бы кто-нибудь чуть присыпал изнутри такой кисет белым порошком, например мышьяком, можно ли предположить, что вы или Мина не заметили бы этого, когда насыпали свое лекарство? — пробормотал он как бы в раздумье.

Сэр Генри внезапно остановился, и его глаза возбужденно блеснули.

— Да, — сказал он тихо. Затем уже громче повторил: — Да! Это всегда происходило рано утром. Когда Мина наполняла их, в комнате было темно и она зажигала свечи. И что более важно, эти мешочки после того, как их стирали, лежали пустыми в течение нескольких дней! Любой мог войти в дом и насыпать в них яд. Я часто ухожу с визитами к своим пациентам, и в доме могут оставаться мои молодые коллеги и ученики. Кто угодно запросто мог бы…

— Да даже и без этого все можно было сделать достаточно легко, — перебил его Гаретт со все возрастающим возбуждением. — Кого-нибудь из слуг могли подкупить, или кто-то специально проник в дом без вашего ведома.

— Да-да. Вы правы! — воскликнул сэр Генри с выражением ужаса на лице. — Как легко, оказывается, можно втянуть человека в преступление!

Гаретт кивнул. И так трудно найти истинного преступника. Но, наверное, кто-нибудь мог заметить чужака, входящего в комнату сэра Генри или Мины. Что, если кто-то из слуг был подкуплен…

— Что вы собираетесь предпринять? — прервал его размышления сэр Генри.

Гаретт бессознательно положил руку на эфес шпаги.

— Не хватает многих звеньев, чтобы сложить всю мозаику. Мне нужно еще немного времени, чтобы кое-что выяснить. Но, возможно, я смогу использовать то, что уже знаю, чтобы убедить короля больше не мучить вас допросами, пока я сам во всем не разберусь и не найду ответы на свои собственные вопросы.

— Все это, конечно, хорошо, но пока вы ищете врагов короля, что будет с моей дочерью? — с тревогой спросил сэр Генри.

Лицо Гаретта мгновенно смягчилось, едва он только подумал о Мине. Она будет принадлежать ему, отныне и навеки. А затем он вспомнил, что она по-прежнему считает своего отца убитым. Глубокая морщина пролегла между его нахмуренными бровями. Когда она узнает, как много он скрывал от нее, она не станет лучше к нему относиться. Это уж точно.

Встревоженный голос сэра Генри вновь прервал его невеселые мысли.

— Что будет с моей дочерью, милорд?

Гаретт мгновенно стряхнул озабоченное выражение со своего лица. Возможно, она и рассердится, но он сумеет ее уговорить простить его. Он просто должен добиться этого.

— Могу вас заверить, что она будет в безопасности, сэр. Даю вам в этом свое честное слово. А когда все закончится, надеюсь, с вашего благословения, я возьму ее в жены.

И уж на этот раз никаких возражений он не потерпит!