Любовь срывает маски

10

Обрабатывая открывшиеся раны под неусыпным оком графа, который, казалось, готов был прожечь ее своим взглядом, Мэриан на чем свет стоит мысленно ругала себя за свою беспросветную глупость. Ну надо же было так попасться. Ведь она слышала, что раненый солдат был шпионом Тарле, и не подумала, что он вполне может ее узнать.

Ну почему ей так не везет! Как глупо получилось! Ведь когда сэр Питни пытался заставить ее отца продать ему Фолкхэм-хауз, его люди шныряли здесь повсюду, распространяя лживые, подлые слухи, что ее мать — ведьма. Любому из людей, работавших на сэра Питни, за последние несколько лет, без сомнения, многое было известно о ее матери, особенно после гнусных интриг самого Тарле.

Каким-то образом он выведал, что Дантела — цыганка, и принялся рассказывать об этом направо и налево. Мэриан живо вспомнила, какое волнение и шум вызвали эти россказни среди жителей Лидгейта. Однако сэр Питни вскоре обнаружил, что окрестные жители не стали от этого хуже относиться к ее родителям, которых все уважали и любили, а, напротив, возненавидели его самого еще сильнее. Они припомнили ему, что за тот короткий срок, что сэр Питни жил здесь как владелец поместья и земель Фолкхэмов, он проявил себя как грубый, безжалостный человек. Он совершенно не заботился об интересах своих арендаторов, стремясь обобрать их до последней нитки. Поэтому, когда он появился здесь со своими нелепыми обвинениями в адрес Дантелы, жители Лидгейта и окрестных деревень горой встали за семью Винчелси.

И вот теперь Мэриан с горечью думала, что спустя два года после того, как он начал распространять свою ложь, Тарле наконец был очень близок к своей цели — окончательно погубить жизнь последнего члена ненавистного ему семейства. Слова солдата не могли не вызвать множества вопросов у графа о том, кто же она такая. У нее было одно весьма слабое утешение, что солдат не успел назвать ее настоящее имя.

Внезапно ее прошиб холодный пот. Что мог подумать Гаретт, услышав заявление раненого о том, что она умерла? Стоит только ему догадаться, что…

Она вся дрожала, перевязывая открывшиеся раны солдата. «О Господи, ну зачем ты позволил графу так много услышать?» — думала она в отчаянии. Почему он не мог прийти в себя, когда Гаретта не было в комнате? Но что толку сожалеть сейчас о случившемся. У нее тревожно забилось сердце, когда она поймала на себе пронзительный, изучающий взгляд графа. Она боялась поднять глаза и встретиться с ним взглядом.

В последней отчаянной надежде избежать его расспросов она подхватила с пола грязные бинты, которые только что сменила, и направилась к двери.

Резкий окрик Гаретта остановил ее.

— Бросьте их.

— Но я должна замочить…

— Потом, — отрезал он. — Сейчас вы пойдете со мной. Нам необходимо поговорить.

Она могла бы отказаться, настоять на том, что ей необходимо оставаться возле раненого. Но это значило бы просто продлить ее мучения. Если Гаретт желает поговорить, он найдет способ добиться того, чего хочет. Пусть уж он допросит ее, и дело с концом.

Тем не менее, когда Гаретт ввел ее в свой кабинет, девушка никак не могла унять бешено стучащее сердце. «Что я могу рассказать Гаретту о своей семье так, чтобы не слишком врать и не сказать чересчур много?» — мучительно думала она, когда граф сопровождал ее до кресла. Он указал на него вежливым жестом, предложив сесть.

Однако девушка продолжала стоять, не желая давать ему каких-либо новых преимуществ. В конце концов, и так все козыри были у него в руках.

И он, без сомнения, отлично понимал это. Его потемневший, сердитый взгляд, словно пронзающий ее насквозь, вызывал у Мэриан неприятные ощущения внутри, она чувствовала, как кружится голова и подкашиваются ноги.

— Вы надеялись, видимо, что он вообще не проснется? — жестко спросил граф, застав ее врасплох таким странным, на ее взгляд, вопросом.

— О чем это вы? — Ее удивление было очевидным и совершенно искренним.

— Я имею в виду солдата. Если бы он умер, ваш маленький секрет умер бы вместе с ним, не так ли?

«О каком еще маленьком секрете он толкует?» — в смятении подумала девушка, не вполне понимая, что именно мог почерпнуть граф из слов солдата. Властный тон и непреклонное выражение лица Гаретта настолько лишили ее мужества, что она едва не выдала себя, однако вовремя спохватилась.

Именно таким повелительным тоном с ней всегда разговаривал отец, когда пытался вынудить ее признаться в каком-либо проступке, не будучи до конца уверенным, что она его совершила. Она пристально вгляделась в хмурое лицо графа, отчаянно пытаясь не дать себя запугать. Она напомнила себе, что уже давно не ребенок, чтобы так трусить.

— Какой секрет вы имеете в виду? — с невинным видом повторила она вслух свой мысленный вопрос.

Ее слова вызвали явное неудовольствие графа, о чем красноречиво свидетельствовала его выдвинутая вперед нижняя челюсть.

— Он вас знает. Так же как и Тарле вас знает. Вы, несомненно, понимаете, какие выводы я должен из этого сделать?

И снова неопределенность вопроса едва не заставила ее произнести роковые слова признания. Ну нет, она не такая простофиля, как он думает.

— Вы можете делать любые выводы, какие пожелаете, милорд, но только ваши измышления могут быть далеки от действительности.

Ее ответ окончательно вывел графа из себя.

— Черт возьми, Мина, вы прекрасно понимаете, что я имею в виду! Откуда, скажите, этот шпион Тарле так хорошо вас знает? И даже знает ваших родителей? И главное, откуда сам Тарле так близко знает вас?

Как ни было ей страшно, Мина постаралась, чтобы ее ответ прозвучал как можно беспечнее:

— Если бы мне было это известно, я бы обязательно вам сказала. Но я просто не представляю, откуда он меня знает, поэтому и не могу вам ничего ответить.

В бессильном гневе Гаретт провел пальцами по волосам и нахмурился.

— Вы, верно, считаете себя очень умной, не так ли? — процедил он сквозь зубы. — Только вы ведь сейчас имеете дело не с одним из ваших пациентов. Это раненый солдат может успокоиться и послушно замолчать, когда вы мурлыкаете над ним свои сладкие песенки, но меня-то вам не удастся так легко убаюкать и успокоить. Я требую прямого ответа! Вы работаете на Тарле? Это он послал вас сюда, чтобы закончить то, что начали нанятые им бандиты?

Мина изумленно смотрела на него. Неужели он действительно так думает? Однако не догадка же о том, кто она такая на самом деле, вызвала этот яростный взгляд. Святые небеса, этот безумец и в самом деле считает, что она могла…

Эта мысль мгновенно вытеснила всякий страх из ее души, его место заняло холодное негодование. Как смеет он думать, что она работает на его дядю только потому, что кто-то в полубреду упомянул ее имя в связи с сэром Питни! При этом совершенно не важно, что она однажды спасла его жизнь! Не важно, что она позволила ему целовать себя! И у него хватает нахальства и самонадеянности считать…

— Отвечайте мне! — почти выкрикнул граф.

Ну что ж, с нее довольно! Она дерзко выпрямилась и сжала руки в кулаки, ее карие глаза сверкали от ярости, словно расплавленное золото.

— Я могла бы уже десять раз убить вас, милорд, если бы имела такое намерение. Я могла бы налить снотворного зелья в ваше вино, погрузив вас в вечный сон, или насыпать горчицы и чеснока в вашу рану, чтобы вы умоляли меня прекратить дикую боль, но я ничего этого не сделала. И не собираюсь впредь. Вспомните о той ночи, когда я лечила вашу рану. Неужели вы не заметили, как я старалась унять вашу боль, потому что чувствовала ее как свою собственную!

Мина заметила, как он сжал челюсти с такой силой, что на его щеке задергалась мышца.

— Вы спасли меня той ночью просто потому, что были вынуждены сделать это. Если бы вы меня убили, то поплатились за это собственной свободой, а то и головой, так как стали бы первой, на кого пало подозрение.

В том, что он говорил, здравый смысл, конечно, был, и все же она никак не могла поверить, что он всерьез может обвинять ее в подобном злодействе.

— И после того, как вы… после того, как мы… Как вы могли даже подумать, что я могу попытаться убить вас, да еще ради такого гнусного негодяя, как сэр Питни?

Его глаза безжалостно блеснули.

— Так, значит, вы все-таки знаете Тарле?

У Мэриан сердце оборвалось. Весь ее праведный гнев мгновенно улетучился, уступив место страху. Зачем она вообще упомянула сэра Питни? Ведь теперь подозрения Гаретта только усилятся.

Она почувствовала себя подобно Одиссею, пытающемуся провести свой корабль между Сциллой и Харибдой. С одной стороны, она не могла отрицать слов, сказанных раненым солдатом, с другой — не смела сказать правду, так же как и позволить Гаретту упорствовать в своем заблуждении и думать, что она подослана его дядей. Но что же она могла сказать ему, чтобы усыпить его подозрения? Могла ли простая цыганка, которую она пыталась изображать из себя, знать сэра Питни? Это казалось маловероятным… и все же…

— Я жду вашего ответа, — напомнил Гаретт, и в его вкрадчивом тоне зазвенела сталь. Он шагнул к ней.

Внезапная уверенность Мины в том, что он найдет способ заставить ее отвечать, если она сейчас же что-нибудь ему не скажет, заставила ее почти с силой выпалить:

— Да, я… я знаю его!

Серые глаза Гаретта холодно блеснули.

— Каким образом вы его знаете? Откуда?

Что ей теперь говорить? Мэриан лихорадочно пыталась придумать какую-нибудь полуправду, что-нибудь такое, что звучало бы достаточно убедительно, но не позволило бы графу догадаться, кто она такая. Однако, как назло, в голову ничего не приходило.

— Может быть, вы были его любовницей?

Потрясенная, Мэриан в полном изумлении уставилась на него.

— Ничего омерзительнее я еще никогда не слышала! Он же старый, как… как сэр Генри, а я уже говорила вам, что не была его любовницей. Почему вы постоянно думаете обо мне такие… мерзкие вещи?

— Цыганки очень часто имеют покровителя, Мина. А старый покровитель ничем не хуже молодого, если не лучше, так как обычно у него больше денег и он бывает более щедр к молодым красоткам.

— Последний раз говорю вам: у меня никогда не было покровителя! И если бы я стала выбирать кого-нибудь на эту роль, то, уж конечно, не вашего дядю!

— Почему же нет? — настаивал Гаретт. — У него есть… или, по крайней мере, был громкий титул. И он все еще очень богат. Почему бы вам не выбрать его? Скажите мне, он друг вам или враг?

— Уж по крайней мере он мне не друг, — совершенно искренне сказала Мина.

— Почему же?

Мэриан в полном отчаянии топнула своей изящной ножкой.

— Вы хуже констебля со своими дурацкими вопросами!

Она резко повернулась к нему спиной. К нему и к его чертовым подозрениям! Ну что она могла еще сказать, чтобы не выдать себя?

— Ответьте мне, Мина!

Она колебалась, упорно глядя вниз на такой знакомый рисунок на ковре, словно стремилась прочитать там ответ на мучивший ее вопрос — что сказать ему? Но в голову не приходило ничего, кроме правды. Она обреченно вздохнула.

— Сэр Питни знал моего отца. И мою мать.

— И что из этого следует?

Она вновь обернулась лицом к графу.

— Он знал достаточно много о мамином происхождении и ее… ее связях с моим отцом, чтобы погубить его.

— И он сделал это? — Лицо Гаретта выражало непреклонную решимость выяснить все до конца.

Она упрямо вздернула подбородок, так как ей в голову пришла спасительная мысль.

— Больше я ничего вам не скажу, иначе вы догадаетесь, кто он. Я не хочу этого, потому что иначе это бросит тень на его имя.

— Однако, по вашему собственному признанию, семья вашего отца отказалась принять вас, они никогда вас не знали и не хотели знать, — упрямо наседал он.

Гаретт подошел совсем близко, возвышаясь над ней словно башня. Когда же она попыталась отойти назад, он схватил ее за запястья, удерживая на месте, словно нашалившего ребенка.

— Почему же вы защищаете семью, которая вас не признает?

Внезапно у нее защипало глаза, и одна слезинка скатилась по щеке. Все это было слишком трудно и противно для нее. Она ненавидела роль, которую ей приходилось сейчас играть. Ей было нестерпимо больно от того, что она не могла, не смела прокричать всему миру, что ее отец — самый замечательный, добрый и достойный человек на свете. Но она не отважилась сказать правду, так как расплатой за откровенность могла стать жизнь ее и Тамары. Поэтому она продолжала хранить молчание.

Однако ее единственная слеза, казалось, затронула какие-то глубоко скрытые человеческие струнки в его душе. Он не мог отвести взгляда от ее глаз, полных непролитыми слезами. Тихо выругавшись про себя, он выпустил ее запястья и, обхватив за талию, притянул к себе сердитым, нетерпеливым жестом.

Успокоенная немного тем, что, по всей видимости, допрос с пристрастием закончен, она позволила ему обнять себя. При этом ее голова как бы случайно прижалась к его плечу, и сдерживаемые до сих пор слезы неудержимым потоком хлынули из глаз, промочив его тонкую льняную сорочку.

— Черт вас возьми, Мина, — пробормотал он, зарывшись лицом в ее густые золотистые волосы и крепче прижимая к себе, — вы самая худшая из всех цыганок — лгунишка, которая пробралась прямо в мою душу, чтобы мучить меня, когда я меньше всего был готов к этому.

— Я никогда не причиню вам зла, — прошептала она с горечью. — Почему вам так необходимо подозревать меня во всяких мерзостях?

Низкий, глухой стон вырвался из его горла, пронзив ее неожиданной болью. Он резко отпустил девушку и, повернувшись к ней спиной, быстрым шагом подошел к камину. Некоторое время он молчал, вглядываясь в огонь, — суровый темный силуэт на фоне дрожащих языков пламени. Когда он заговорил, его голос звучал глухо:

— Потому, что ты пришла ко мне, окутанная темным плащом и ложью. Потому, что в тебе течет цыганская кровь. — Он замолчал. Она видела, как напряжены его плечи. — И еще потому, что ты знаешь моего проклятого дядю.

— Но вовсе не так, как вы думаете! — попыталась она возразить.

Но он не обратил никакого внимания на ее слова и, обернувшись, устремил на нее беспокойный, горящий взгляд, полный горькой муки.

— И еще потому, что ты — первая женщина, которая тронула мое сердце, с тех пор как моя мать была убита десять лет назад. И это беспокоит меня гораздо больше, чем все остальное.

Мина растерялась. Она не знала, что ответить, от этого неожиданного признания ей стало вдруг трудно дышать. Она вовсе не стремилась тронуть его сердце. И не было у нее намерения покорить или соблазнить его, тем более что она не могла даже просто доверять ему.

Так почему же ей так хочется сейчас подойти к нему, утешить, провести рукой по спутанным темным волосам? Почему выражение его лица — смесь осуждения и страстного желания — вызывает в ее душе такое пьянящее, волнующее чувство, смешанное с мучительно-сладким ожиданием?

— Что же мне делать с тобой, моя милая? — спросил он с болью и нежностью одновременно, прерывая ее мысли. Взглянув поверх ее головы в ту сторону, где находилась дверь в комнату, в которой лежал раненый солдат, он сжал кулаки и добавил с неожиданной неистовой решимостью: — Если ты работаешь на Тарле, я не могу позволить тебе уйти.

Прошло несколько мгновений, прежде чем она набралась мужества, чтобы задать ему вопрос:

— Что вы хотите этим сказать?

— До тех пор пока ты не скажешь мне правду — кто ты и почему я должен тебе верить, что твои намерения невинны, — ты будешь находиться там, где я смогу, по крайней мере, не спускать с тебя глаз.

— Но как… каким образом вы собираетесь не спускать с меня глаз? — спросила она, полная самых дурных предчувствий.

Он продолжал сверлить дверь таким взглядом, словно собирался проделать в ней дырку.

— Ты будешь моей… ну, скажем… моей гостьей здесь, в этом доме, до тех пор, пока не скажешь всей правды о себе и своем прошлом. Это будет длиться до тех пор, пока ты не сможешь доказать, что Тарле не посылал тебя шпионить за мной, вмешиваться в мои дела и выискивать слабые стороны, чтобы потом вернее нанести свой очередной удар.

Побледнев как полотно, Мина во все глаза смотрела на него. Наконец она покачала головой, все еще отказываясь верить. Но ее недоверие мгновенно сменилось яростью, когда он перевел на нее взгляд и она смогла прочитать непреклонную решимость в его холодных серых глазах.

— Гостьей? Гостьей?! — едва не задохнувшись, вскричала она, давая волю своему горячему темпераменту. — Вы ведь хотите сказать — пленницей, не так ли? Вы хотите арестовать меня и бросить в темницу, как этого солдата? Может, вы безумны? Вы не посмеете так поступить с… — она замолчала, едва не произнеся слова «леди».

— С цыганкой? — закончил он за нее, насмешливо прищурившись.

Мина опустила голову, досадуя на себя, что опять едва не проболталась. Гаретт быстро подошел к ней и, взяв за подбородок, заставил поднять голову и посмотреть ему в глаза.

— Все, что от тебя требуется, Мина, это сказать правду. И не сочинять больше своих сказок, так как я с точностью могу определить, когда именно ты лжешь, как в том случае, когда ты рассказывала мне небылицы про свое изуродованное оспой лицо. Я хорошо различаю даже твою полуправду, так что, если хочешь провести меня, тебе придется придумать что-нибудь получше. Ты должна сказать мне все, иначе, клянусь, я буду держать тебя здесь до тех пор, пока ты этого не сделаешь!

— Вы… вы дьявол, вы… не смеете, — шипела она, пытаясь оторвать его руки от своего лица.

— Вы далеко не первая, кто говорит мне об этом, — холодно произнес он. — Но вы единственная, кто безнаказанно солгал мне, а я при этом даже позволил вам уйти. Теперь я намерен исправить свою ошибку. Я хочу услышать правду. Прямо сейчас!

— Но я и так сказала всю правду, которую готова открыть вам на сегодняшний день! — с жаром воскликнула она. — Если я выложу вам полную правду, милорд, это может стоить мне очень дорого, поэтому я не стану рисковать.

Несколько долгих мгновений он смотрел на нее, и девушка видела, что ее отказ, явно оскорбив его, только еще больше разжег гнев, и так уже полыхающий в его глазах.

— Так вы не скажете мне! — почти прорычал он. Казалось, он не мог в это поверить.

— Не больше, чем я вам уже сказала. Ничего, кроме того, что я никогда не была и не собиралась быть шпионкой, или любовницей, или еще кем-нибудь для сэра Питни. В этом вы можете поверить моему слову.

Граф стиснул зубы.

— Не думаю, что смогу вам поверить. Видите ли, в последний раз, когда я доверился одному человеку, тот украл мой титул, мои земли и… — Его глаза потемнели, от них повеяло зимним холодом. — И все, чем я дорожил в этой жизни. Боюсь, я окончательно потерял способность доверять людям.

В отчаянии Мэриан попыталась найти другой ход.

— Если вы станете удерживать меня здесь, моя тетя сообщит об этом констеблю.

С ледяной улыбкой граф отпустил ее подбородок.

— Констебль хорошо знал меня еще задолго до того, как вы первый раз появились в Лидгейте. Он не станет прислушиваться к словам какой-то цыганки, если та вздумает обвинять графа Фолкхэма.

У нее упало сердце, но она все равно недоверчиво покачала головой.

— Я не могу поверить в то, что вы станете держать меня здесь помимо моей воли. Каким же низким человеком надо быть, чтобы так поступить!

Улыбка сбежала с его губ.

— Таким, которому надоело выслушивать постоянную ложь. Ну же, Мина, почему бы вам не сказать мне правду? Если вы боитесь Тарле, будьте уверены, я смогу защитить вас от него. В любом случае вам необходим защитник. А я охотно стал бы вашим защитником и покровителем, вне зависимости от того, что вы мне поведаете. Даже если вы скажете мне, что Тарле использовал сведения о вашем отце, чтобы принудить вас служить ему, или что-нибудь столь же омерзительное, клянусь, я забуду об этом. Если только вы скажете мне правду. Я должен знать все.

Какое-то мгновение она смотрела на него, испытывая громадное искушение все ему выложить. Ей так необходимо было довериться кому-то, почувствовать чью-то поддержку. Но только не графа Фолкхэма! Даже если ее подозрения по его поводу окажутся безосновательны, даже если он не принимал участия в аресте и оговоре ее отца, все равно он оставался человеком короля. Он ни за что не предоставит убежище женщине, предположительно замешанной в заговоре против своего короля, как бы страстно он ни желал ее.

— Мне нечего сказать вам, — чуть слышно прошептала она, понурившись.

Он пристально, с глубоким волнением вглядывался в нее, ловя малейшую смену эмоций на ее лице, однако, когда она ответила отказом, его глаза внезапно потухли, словно последняя надежда покинула их. Очень медленно он поднял руку и коснулся ее щеки. Затем его лицо вновь окаменело, и он опустил руку.

— Что ж, надеюсь, время развяжет вам язык. Так или иначе, нас с вами ждет долгая зима вдвоем.