Магия крови. Розмарин и рута

Глава четвертая

Меня вырвало трижды, перед тем как я смогла выйти из ванной. Я ополоснула лицо водой и вернулась в спальню, на ходу непослушными руками включив автоответчик на воспроизведение. Времени принимать душ не было, да я и сомневалась, что справлюсь с кранами, не ошпарив себя. Даже одеться было выше моих сил. Второй раз слова Розы звучали ничуть не лучше, она умоляла меня взять трубку, ответить ей, сделать что-нибудь — что угодно, — чтобы спасти ее. Когда был последний звонок? Дуб и ясень, когда он звонил?

Я натягивала пальто под аккомпанемент криков Розы, когда до меня дошло: она получила, что хотела. Разумеется, я отвернулась от фэйри, я отказалась, когда она предложила восстановить мою лицензию… но сейчас я снова в деле, и я останусь в деле, пока не получу нужные ответы.

Роза была моим худшим другом и лучшим врагом, и она никогда на самом деле не знала меня, потому что даже под конец она не поняла, что я бы сделала это и без проклятия. Все, что ей надо было, — это сказать, насколько высоки ставки. Она была моим другом. Я бы все сделала.

Реальность ситуации еще не до конца уложилась в моей голове, когда я возобновила охранные чары и пошла по бетонной дорожке к гаражу. Роза не может быть мертва. Это же холодная, безжалостно рациональная графиня Золотой Зелени, это женщина, которая орала на Сильвестра, пока он не посвятил меня в рыцари, это чистокровная донья ши, предполагается, что она будет жить вечно. Как подобает созданиям вроде нее.

Никогда не задумываешься о смерти применительно к себе или своим друзьям, пока она не подходит слишком близко, чтобы ее можно было игнорировать. Когда был последний звонок? Я была уже дома? Если бы я не была такой эгоистичной дрянью, если бы я прослушала сообщения раньше, могла бы я спасти ее?

Моя машина завелась легко, несмотря на затяжной декабрьский холод. Отчасти именно поэтому я люблю старые «фольксвагены-жуки»: они постоянно ломаются, запчасти не достать, бензина жрут много, но они всегда заводятся, когда тебе надо. Я выехала из гаража, не обратив внимания на движение, и чуть не столкнулась с группой подростков, оккупировавших отцовский «лексус». Мы обменялись ругательствами через узкую полоску асфальта, перед тем как разъехаться в противоположных направлениях — они в центр, я в южную часть города, где располагаются дорогие жилые районы Сан-Франциско.

Большинство чистокровок в возрасте Розы постоянно живут в Летних Землях, вместо того чтобы сталкиваться с ежедневными стрессами жизни смертных. Даже Сильвестр, самый «человеческий» чистокровка из всех, кого я знаю, постоянно живет по ту сторону холма. Роза же была упряма. Сан-Франциско строили на ее глазах, она наблюдала, как из портового городишка вырастает процветающий мегаполис. За это время каким-то образом он стал для нее домом, и она просто отказывалась уезжать.

Однажды я спросила ее об этом. «Я предпочитаю Сан-Франциско, — сказала она. — Здесь другая жизнь. Когда живешь так долго, как я, начинаешь ценить новые способы обмана».

Не помню, как я доехала до ее дома. Когда я пытаюсь вспомнить эту поездку, все, о чем я могу думать, — это только о том, что я, должно быть, ехала с закрытыми глазами, полому что я молилась изо всех сил. Фэйри не особенно верят в богов, но я все равно молилась — молилась, чтобы мои уши подвели меня, чтобы это оказался какой-нибудь жестокий розыгрыш Розы или чтобы хотя бы на этот раз вселенная увидела, что совершила ошибку, и вернула все на место.

Окрестности становились все более респектабельными, дома приобретали элегантность и пряничность. Выбор Розы места жительства не был уникален для чистокровок, живущих по эту сторону холмов. Они предпочитают не только владеть банковскими счетами, но и благодаря веку электроники до немыслимой степени расширять горизонты магического мошенничества. Золото фэйри можно использовать не только для фокусов на вечеринках, оно отлично работает и на бирже, где деньги в любом случае иллюзия. Единственные чистокровки, живущие бедно, — это те, чья магия слишком слаба или чья мораль слишком высока, чтобы заниматься такими делами.

У Розы никогда не было подобных проблем. К несчастью для меня, это не работает с подменышами. Поддержание иллюзий настолько сильных и длительных убьет меня, даже если предположить, что я сумею их навести. Так что чистокровки питаются телятиной и лунным светом в шоколаде, а я — эксперт по макаронам с сыром.

Ну ладно. Паста в любом случае вкуснее.

Полицейские автомобили выстроились в ряд перед домом Розы, сигнальные огни кружились в нескончаемом танце красно-синих вспышек, разрушая иллюзию богатой нетронутой безмятежности. Эти огни лишили возможности притвориться, что все идеально или что это сказочный Сан-Франциско, о котором поется в поп-песнях, — они были слишком реальны. Зеваки бросали нервные взгляды на полицейские машины. Человечество всегда отличалось чутьем к подобным событиям. Но в чем была виновата Роза? В том, что она умерла?

Я нашла место для парковки в конце квартала, вклинившись между журналистским микроавтобусом и старым «студебекером». Крыло моей машины оставило вмятину на микроавтобусе, отчего я получила удовольствие. Они никогда не определят по повреждениям, что их зацепила именно моя и без того помятая машина, и они это заслужили. Им не следовало нестись вдогонку за сиренами, словно стервятники, слетающиеся к мертвому животному.

Собственная манера прятаться за тривиальные заботы, когда я испугана, всегда меня удивляла. Все, что надо, — это дойти до стадии, когда от страха я ничего не вижу перед собой и внезапно становится важным только срок годности молока. Думаю, это мой способ самозащиты.

Прогулка к дому Розы заняла двадцать минут. Я останавливалась, чтобы прочитать флаеры, наклеенные на телеграфные столбы, и понаблюдать за кошками, сидящими на подоконниках, — в общем, пыталась хоть чуть-чуть оттянуть дело. Я не хотела идти туда, куда шла, но мои желания были неважны; все равно слишком быстро, и я уже смотрю на элегантный дом, служивший резиденцией графини Розы Зимний Вечер последние сорок лет. Я не хотела входить. Это не станет реальностью, пока я не войду внутрь: это не факт, а лишь вероятный поворот сюжета, словно кошка, запертая в коробке. Если я развернусь и направлюсь домой, я могу подождать, пока Роза не позвонит, чтобы позлорадствовать над моим легковерием. Мы будем смеяться и смеяться… если я не войду. Полиция выключит сирены и вернется в центр. Я забуду, что она связала меня узами; я забуду удушающий запах роз и зловоние горящей рябины.

Я забуду, что это моя вина.

Я поднялась по ступенькам к двери. Около звонка стоял полицейский с папкой в руках. Я остановилась. Он явно проверял входящих и выходящих — логичное занятие у дверей частного комплекса, где только что кого-то убили, но несколько затруднительное для меня. Распрямив плечи, я достала смятый чек из кармана, предъявив его, когда полицейский повернулся ко мне.

— Дама Червей напекла кренделей в летний погожий денек[3],— пробормотала я, думая в его адрес: я имею право здесь находиться. Аромат меди и скошенной травы закружился вокруг меня, и глаза полицейского затянула поволока. Я опустила чек. — Полагаю, все в порядке?

— Да, мэм, — ответил он, улыбаясь, и жестом пригласил меня войти. — Четвертый этаж.

— Ясно.

Не знаю, кого, по его мнению, он пропускает на место преступления, но мне наплевать.

В холле, элегантном, но без нарочитого шика, лежал ковер, серый цвет которого подчеркивал кремовые стены и темный тик декоративных столиков. Конечно, здесь все было со вкусом, — думаю, на здешнюю ежемесячную аренду я могла бы питаться год. Я пересмотрела оценку в сторону полугода, когда двери лифта открылись, обнаружив пятерых офицеров и лифтера.

Полицейские заполнили холл, я проскользнула мимо них, кивнув лифтеру со словами: «Четвертый этаж». Он кивнул мне в ответ, нажал кнопку, и двери закрылись. Лифт тронулся так мягко, что я почти не почувствовала. Я напряглась. Терпеть не могу, когда мне не ясно, в каком направлении я двигаюсь.

Я не бывала в доме Розы с 1987 года. Судя по тому, что я видела, он не изменился ни на каплю, излучая элегантность и то ощущение безвременья, которые могут купить только деньги. Постоянство — одно из преимуществ очень-очень богатых. Ничто не поменяется, пока ты этого не захочешь.

Лифтер нервно взглянул на меня. Я попыталась изобразить улыбку. Первое убийство всегда самое сложное. Но не то чтобы потом становилось легче. Мы остановились на четвертом этаже, и я вышла, позволив лифтеру вернуться на первый этаж.

Повсюду кишели полицейские, суетясь взад-вперед и переговариваясь едва слышным шепотом, который используют только полицейские и дети. Между этими двумя категориями больше сходства, чем можно подумать, начиная с того, хочешь ты или не хочешь, чтобы они поджидали тебя в темном переулке с оружием. Я работала с полицией и некоторым даже симпатизировала, но это не значит, что они нравятся мне как класс. Власть выводит на поверхность худшее почти во всех.

Двери в холле были заперты, за исключением двери Розы, приоткрытой достаточно широко, чтобы полиция могла входить-выходить, но при этом любопытствующие, ухитрившиеся миновать охрану, не видели, что в квартире. Я притормозила перед дверью, сделав глубокий вдох. Вот он последний шанс развернуться и уйти.

Распахнуть дверь было почти невозможно. Войти внутрь оказалось затруднительно. Но легче не стало.

Прямо за дверью стоял офицер. Я взмахнула чеком, не успел он повернуться ко мне, и запела:

— Дама Червей напекла кренделей в летний погожий денек.

Офицер застыл, его лицо обрело такое же слегка недоуменное выражение, как у его коллеги. Мой лоб пронзило приступом боли, я слишком напрягалась, подступала мигрень. Я постаралась проигнорировать это, опустила рецепт и спросила:

— Я могу пройти?

— Да, проходите, — ответил он, сохраняя ошеломленный вид, когда я прошмыгнула мимо него.

Апартаменты были декорированы всеми цветами розового, от густого оттенка на грани красного до бледного, почти белого. Ее кровь, должно быть, хорошо сочеталась с интерьером, по крайней мере пока не начала засыхать уродливым оттенком коричневого. Я не видела тело, но заметила кровь, несколько капель запачкали ковер рядом с дверью. Было ощущение, что половину комнаты уже запаковали в пластиковые пакеты с аккуратными подписями, а то, что осталось, смотрелось маленьким и кричащим в искусственном свете. Убийство срывает все иллюзии долой, не важно, насколько тщательно они были созданы.

Повсюду толпились полицейские, кружившие, словно муравьи, собирая улики и изучая следы крови. Я взглянула на пакеты, проходя по комнате и проверяя, не попались ли им на глаза свидетельства подлинной природы Розы, Мне не стоило беспокоиться. Роза была стара и осторожна, и они не нашли ничего, что показало бы, что она не просто богатая бизнес-леди по имени Роуз Уинтерс, которую почему-то убили.

Почти против воли я приближалась к телу, тяжесть связующих уз Розы сильно давила на грудь. Я показывала свой еще больше помявшийся чек каждому полицейскому, мимо которого проходила. Никто из них не попытался помешать мне подойти к телу — или к тому, что изображало его. Раз полиция устроилась тут так серьезно, ночные призраки наверняка давно уже здесь побывали и ушли. Мне придется довольствоваться тем, что они оставили.

Плоть фэйри не разлагается. Это разумно, фэйри не стареют, так с чего бы их телам гнить? Но это означает, что с трупами надо что-то делать, и тут к делу приступают ночные призраки. Они появляются, когда мы умираем, забирают наших мертвецов себе на стол и оставляют копии. Их игрушки делают все то, что положено трупу. Из них течет кровь, они воняют и разлагаются — совершенные копии, которые многое говорят об их создателях. Действительно, есть одна вещь, которая отличает манекены ночных призраков от наших настоящих мертвецов, — они человечны. У них закругленные уши, нормальные глаза, кожа белая, или темная, или загорелая, а не голубая или зеленая. В них нет ничего, что может нас выдать.

Ночные призраки питаются нашими мертвецами и оставляют симпатичные подделки вместо них в смертном мире. Не знаю, когда мы заключили с ними эту сделку, но она не нарушается, и, несмотря на свою отвратительность, она целесообразна.

Знание, что я имею дело не с настоящим телом Розы, не облегчало дело. Ночные призраки копируют то, что видят.

Копия распростерлась на кушетке, уставившись открытыми глазами в потолок. Я боролась с желанием развернуться и убежать, испытывая извращенную радость, что завтрак уже покинул мой желудок. Часть меня оставалась способной восхищаться тщательностью, с которой ночные призраки работают над своими творениями. Каждый дюйм ее человеческой маскировки был безупречно воспроизведен, вплоть до очевидных подробностей гибели.

Я встала на колени возле тела, анализируя и запоминая окружающие предметы. На светлом, до белизны, ковре были кровавые следы ног — но это неизбежно, негде было ступить, чтобы не вляпаться в кровь. Некоторые полицейские надели бахилы, и, если убийцы не были глупцами, они поступили так же. Ни один из отпечатков, которые я видела, не имел отличительных признаков, по которым я смогла бы выделить его из массы. Если орудие убийства бросили здесь, полиция подобрала его и запаковала еще до моего прихода. Работая частным детективом, я временами жалела, что не сотрудничаю непосредственно с копами, — моя работа была бы намного легче, если бы у меня был доступ ко всем уликам. К сожалению, я терпеть не могу вид крови и не в состоянии работать по утрам, так что карьера в полиции мне не светит.

Я встряхнулась, осознав, куда меня завели мысли. Нет, это всего одно дело, речь идет о необходимости, а не о моем будущем. Я оставила эту жизнь. Я не вернусь.

Был один способ отвлечься от излишних размышлений о полицейских процедурах и о многом другом, помимо того, почему я не хочу снова этим заниматься. Успокоив нервы, я сосредоточила внимание на том, что осталось от Розы.

Ее банный халат был белым, когда она его надела. Теперь он стал коричневато-красным, за исключением пары мест на рукавах. В теле вмещается удивительное количество крови. Были видны две пулевые раны, одна в плече, другая в животе, но они не могли убить ее. Ей было бы адски больно, но она выжила бы.

Вероятно, она умерла, когда ей перерезали горло.

Ее руки лежали вдоль тела, но нога и бедра были скручены — она боролась до последнего. Кто-то удерживал ее, пока ей перерезали горло и потом, пока она не перестала сопротивляться. Значит, убийц было как минимум двое, если не больше. Я должна отдать ей должное: ее не застали врасплох. Ее лицо выражало чистую ярость, почти затмевавшую скрытый страх. Она умерла, сопротивляясь, да, но еще она умерла в приступе злости.

Кровь была не самым плохим. Второй рот под подбородком тоже. Хуже всего были ее закругленные уши и заляпанное кровью лицо, с резкими чертами, проступившими сероватыми венами, в обрамлении черных волос. У Розы Зимний Вечер, которую я знала, было лицо словно лебединая песня умирающего скульптора: заостренные уши, глаза невозможно темно-синего цвета полуночи. В ее волосах, переливавшихся от черного до пурпурного, мелькали оттенки розового, оранжевого и синего, словно полярное сияние. Она была дикой, и ужасной, и странной, одной из донья ши, и никогда, никогда в ней не было ничего человеческого. Смерть даже не позволила ей сохранить подлинное лицо.

С телом тоже что-то было не так. Я наклонилась пониже, чтобы лучше рассмотреть раны, заранее зная, что всего они мне не скажут. Может, бывают судебные эксперты, которые посмотрят на порез от ножа и все вам расскажут о том, кто это сделал, но я не из них. Всему, что мне известно, я научилась опытным путем, и мой опыт подсказывал мне, что что-то не так.

В моем мире есть проблемы двух видов: люди и фэйри. Когда я профессионально занималась частными расследованиями, большую часть человеческих проблем можно было решить с помощью камеры и микрофона в нужном месте, и, когда человеческая проблема заходила в тупик, я возвращала ее людям. Они могут управиться с собственным мусором.

Проблемы фэйри — другое дело. Поскольку я служу Сильвестру, даже теперь мои действия сказываются на нем. Я его рыцарь, и это значит, как плохи ни были бы проблемы фэйри, я обязана идти до конца. Это проблема фэйри. Нравится мне это или нет, но я должна найти решение.

Кое— где кровь на ковре высохла еще не до конца, испачкав мои джинсы на коленях. Я провела пальцем по более влажному пятну, заставляя свежую кровь просачиваться сквозь ткань.

Моя мать — донья ши, а значит, я тоже, пусть и ухудшенный вариант. Есть способы говорить с мертвыми, известные мало кому, кроме нас, — если не говорить, то по меньшей мере понимать. Кровь Розы позволит мне попробовать ее смерть. Тела нет, но кровь помнит. Кровь всегда помнит.

Я поднесла палец к губам.

Магия крови опасна, потому что она минует мозг и идет прямо через нутро. Когда речь идет о ком-то настолько слабом, как я, счастье, если дело не кончится тем, что субъект попытается спрыгнуть с крыши десятиэтажного дома. Из всех потомков Титании только донья ши могут измерить чужую смерть с помощью вкуса крови, остальные, владеющие этой способностью, происходят от Маб и темных троп фэйри. Роза была моей пятой попыткой. И с опытом лучше это не становится.

Мир искривился, и я увидела квартиру сквозь кровавый туман. Полиция и труп отсутствовали, так выглядел мир в глазах Розы прямо перед гибелью. Дезориентировано, но не болезненно, как будто пытаешься идти после трех порций пива. Мысль об отдаче, которая будет похуже похмелья, скользнула по краю моего сознания, но я оттолкнула ее, глубже погружаясь в красноту.

Комната пришла в фокус — чистая, идеальная, не запятнанная следами насилия. Теплая волна удовлетворения разлилась по моему телу. Все было на своих местах.

Особенно ключ.

Оттолкнувшись от пелены воспоминаний Розы, я снова провела пальцами по испачканному кровью ковру. Ключ? Что за ключ? Ее кровь была горькой и сладкой одновременно, и мой взгляд расфокусировался, выводя меня обратно во время перед гибелью Розы.

Дверь распахивается, но это не важно; они опоздали. Я знаю это, когда поворачиваюсь им навстречу с телефоном в руке. Слишком поздно. Октобер знает, и она будет гоняться за ответами, пока не найдет. Они опоздали, опоздали взять ключ, и она найдет то, что оставлено для нее, она положит конец этому притворству…

Воспоминание, которое не было моим, вмешалось в образы, которыми кормила меня кровь:

Я протягиваю ключ маленькой крылатой фигурке — эльф? Откуда этот эльф? — и она принимает дар крови с моей ладони, проводя рукой по неглубокому порезу, который я сделала себе, и улетает, выпрыгивая из моего окна с ключом в руках. И затем я в последний раз звоню Октобер, которая никогда не поймет, которая наконец прекратит это, и дверь распахивается, и я кричу, и потом…

Потом пришла боль.

Путешествовать по воспоминаниям мертвеца всегда неприятно. Что чувствовали они, чувствуешь и ты, и всегда есть риск задержаться слишком надолго. Когда погружаешься в их смерть, это все равно что катиться по американским горкам в ад — если повезет, то вернешься, но рассчитывать на это не стоит. Я вырвалась из ее памяти, после того как прозвучали выстрелы. Ей перерезали горло, и прямо перед тем, как ее сердце остановилось.

Шатаясь, я поднялась на ноги и вышла из квартиры, протиснувшись мимо полицейских. Я дошла до середины холла, и тут мои колени подогнулись. Падая, я уцепилась за край ближайшей декоративной вазы. Меня стошнило, но никакое количество рвоты не могло заглушить этот омерзительный привкус. Ты используешь кровь и платишь цену, и часть ее — память о том, что ты надеялся узнать. Ты должен хранить и беречь знание о том, какова смерть, всю свою жизнь, какой бы долгой она ни была.

Я погружалась в смерти и раньше и выходила из них потрясенной, но непоколебимой. Но Роза… О рябина и ясень, что они сотворили с Розой!

Есть много способов убить фэйри. Большинство вещей, убивающих людей, убивают и нас — мне не доводилось встречать кого-то, за исключении мантикоры, кто мот бы выжить, попав под поезд или потеряв голову. При этом есть способы убить нас, по сравнению с которыми обезглавливание похоже на пикник, и худший из них — это смерть от железа. Это великий уравнитель, способный убить любого. Смерть от железа медленная, болезненная и, как правило, неизбежная.

И эти ублюдки убили ее именно так. Мало того что они вторглись в ее дом и убили ее, они еще и сделали шоу из ее смерти. Что такого она могла натворить, чтобы заслужить это?

Мимо прошел коп, направляясь в квартиру, он пробормотал:

— Салага.

Я, видимо, сталкивалась с ним раньше, и он все еще видел меня в том обличье, в котором хотел видеть. Отлично. Последнее, что мне надо, — это вопросы, почему я стою на коленях рядом с местом убийства, вся в крови и с кружащейся головой. Даже в памяти Розы я не увидела ее убийц. Они как-то умудрились держаться вне ноля зрения либо стерли себя из крови, перед тем как уйти. Не знала, что это возможно, но не могу отвергнуть такую возможность. Эти существа опасны, и это не просто убийство: кто-то воспользовался железом, чтобы прервать жизнь. И не просто жизнь. Чистокровки могли бы посмотреть на дело под другим углом, если бы речь шла о подменыше, назвали бы происшедшее «предосудительным случаем» и пошли дальше… Но Роза была одной из них, она родилась под холмами в те времена, когда огонь для человечества был еще славной новинкой. У чистокровок есть недостатки, но они настороже, когда дело касается своих.

Если я не потороплюсь, будет взрыв.