Магия лета

Глава 23

«Все, что я умею делать, — это сражаться на войне, любить женщин и выигрывать в карточной игре».

Хок направил Эбонита прямо на изгородь пастбища. Жеребец птицей перелетел ее и красиво приземлился с другой стороны.

Здесь был один из красивейших уголков Десборо-Холла, с детства любимый Хоком: затененная старыми деревьями излучина реки Уз. Мальчишкой он несчетное число раз взбирался на нижнюю ветку дуба (ныне мертвую и хрупкую), чтобы повисеть на руках и потом свалиться в воду. В те дни Беатриса следовала за ним по пятам, с визгом плюхаясь в воду следом за ним. Однажды, не выждав паузы, она чуть не утопила его, упав прямо на голову. А где был тогда Невил? Странно, подумал Хок, прошло не так уж много времени со дня смерти брата, а его лицо уже подернулось в памяти дымкой.

Хок вздохнул. Их мало что связывало и в детстве, и в юности. Невил сходил с ума по лошадям и целыми днями пропадал на конюшне, наблюдая за тренировками, обучаясь искусству оценки скаковых жеребцов, запоминая клички лидеров, их родословную, заучивая наизусть дистанции и время, показанное на них победителями. Что ж, он был прав.

Хок наклонился за плоским камешком и пустил его поперек реки длинными скачками. Он думал о том, как странно повернулась его жизнь.

Поскольку, как младшему сыну, военная карьера была предопределена ему традицией, он принял свою судьбу и постарался добиться успеха в ремесле, которому посвятил жизнь. Он любил лошадей, любил запах конюшни и зрелище бега чистокровной лошади, но раз Десборо-Холл не отходил к нему, он выбросил из головы и сердца все, что было связано с коневодством. Невил должен был продол жить фамильную традицию, и Хок оставил Невилу все безоговорочно и безраздельно.

И вот все изменилось. Два года он и в мыслях не держал возвращения к ремеслу коневода, но что, если это было возможно? Он мог научиться… Фрэнсис же училась!

Кстати, о Фрэнсис. Нужно было решить, как вести себя с ней и какую роль уготовить ей в будущем.

Но как он мог не видеть ее под жалким маскарадным костюмом? Неужели человек способен быть настолько слеп? И как ему могло прийти в голову, что у Александра Килбра-кена может быть дочь-дурнушка?

«Мне никогда и ни с кем не было так хорошо в постели!»

Хок почувствовал, что напрягается — при одной только мысли о жене! — и скривился в раздраженной гримасе. Он постарался думать о другом, но только дальше углубился в воспоминания: нежная, податливая плоть Фрэнсис, ее наслаждение, растущее по мере его ласк…

— Она меня с ума сведет! — с горечью поведал он Эбониту. — Нужно поскорее вернуться в Лондон. Пусть отец, если ему угодно, развлекает невестку, выслушивает ее издевательские шуточки и закрывает глаза на ее выходки.

«А племенной завод Десборо… что делать с ним?»

Хок пустил еще несколько камешков, вытер пыльные ладони о брюки и решительно выбросил из головы и Десборо-Холл, и Фрэнсис.

— Где его светлость, Белвис? — спросила Фрэнсис, входя в тренерскую (она обожала эту уютную комнату, насквозь пропахшую льняным семенем и кожей упряжи).

— Его светлость что-то говорил о деловой поездке в Йорк. Фрэнсис помолчала, переваривая новость.

— Сегодня ожидаются еще два клиента с кобылами. — Белвис усмехнулся, довольный. — Оба прибудут после обеда, ближе к вечеру. Один из них, лорд Бергли, сделал заказ на Эбонита. Его светлости об этом известно, и я думаю, он не задержится в Йорке.

— Что ж, — сказала Фрэнсис, заставив себя улыбнуться как можно приветливее, — меня ждет столько работы, что рассиживаться некогда. В августе нам предстоит путешествие в Ньюмаркет, и к тому моменту бумаги на Летуна Дэви и Гордость Кланси должны быть выправлены.

— По моему мнению, Тамерлана тоже стоит внести в число претендентов. А что касается бумаг, его светлость Невил хранил их в кабинете управляющего. Мистер Карутерс должен знать, где именно.

Фрэнсис помедлила у восточного выгона, чтобы полюбоваться тем, как Тулли отрабатывает аллюр Летуна Дэви. У жеребца была мощная холка, широкая грудь и длинные сильные ноги. В нем чувствовалось упорство, зреющая воля к победе. После долгих тренировок Летун Дэви сбросил лишний вес и теперь выглядел обтекаемым, как скользящая по травинке капля. В своенравных бросках его головы и коротких нетерпеливых всхрапах ясно выражалось желание вырваться на свободу и унестись летящей стрелой.

Фрэнсис улыбнулась с нежностью, разглядывая яркую белую звездочку на лбу жеребца. Это был исключительный скакун, редкой масти — прирожденный победитель, чемпион, созданный для скакового мира, и вопрос всеобщего признания был всего лишь вопросом времени.

— У тебя будет твой шанс, — прошептала Фрэнсис. Тулли поднял голову, заметил ее и дружески помахал.

Она помахала в ответ и повернула к дому,

Все послеобеденное время она провела в кабинете управляющего, роясь в подшивках родословных и сопроводительных документах. К тому моменту как удалось обнаружить бумаги на Летуна Дэви, Фрэнсис пропылилась и взмокла. Хок так и не вернулся. Приближалось время ужина, но она направилась не наверх переодеваться, а в тренерскую: показать Белвису находку.

— Уж не вернулась ли ты к роли бессловесной мышки, моя дорогая Фрэнсис? — спросил маркиз, озирая задумчивое лицо невестки.

Ему недоставало яростной пикировки между ней и сыном. Они были одни за столом. Маркус снова ужинал у Мел-черов, что уже становилось привычным для всех и каждого.

— Вовсе нет, милорд, — ответила Фрэнсис, улыбаясь и качая головой. — Просто мне нужно о многом подумать. Не хотите ли еще немного тушеной свинины?

— Благодарю, но я уже нафаршировал себя телячьей печенкой. Меня весь день мучает вопрос: какого дьявола понадобилось Хоку в Йорке? Поехал промотать часть наследства, как по-твоему?

— Не несите чуши! — отрезала Фрэнсис и тотчас раскаялась в своей грубости. — Ради Бога, милорд, простите! Только вы и сами знаете, что Хок не способен поступить так опрометчиво. Он…

— Он что, дорогая моя?

— Он все, что угодно, только не мот.

— Когда это ты успела так хорошо разобраться в достоинствах и недостатках моего сына?

Фрэнсис опустила взгляд на шарики брюссельской капусты в ее тарелке. Они похожи на крупные «козьи орешки», подумала она с отвращением. Нужно будет распорядиться, чтобы больше эту гадость к столу не подавали.

— Вы правы, милорд, я не настолько знаю вашего сына. Мне кажется, он скоро покинет Десборо-Холл ради Лондона.

— А что будет с племенным заводом и скаковыми конюшнями?

— Понятия не имею. Он не исповедуется мне.

— Догадываюсь, дорогая. Зато он чуть что повышает на тебя голос или подначивает до тех пор, пока у тебя не зачешутся руки влепить ему пощечину.

Фрэнсис улыбнулась, но глаза ее остались серьезными.

«Все это верно, милорд, но он также сводит меня с ума, лишает воли, заставляет забыться, и тогда мне хочется раствориться в нем, выпить его до дна…»

— Почему ты решила, что Хок скоро уедет?

— Потому что… потому что я ему не нравлюсь.

— Мне кажется, он сбежал сегодня на целый день, потому что не знает, как быть дальше. Видишь ли, дорогая моя, мужчины — весьма трепетные создания.

— А вы, милорд, повышали голос на жену?

— Очень редко. Она была так хорошо воспитана, что даже не помышляла о поступках, из ряда вон выходящих. Она была дочерью герцога и рано прониклась ощущением собственного величия.

— Я хотела вовсе не выходить замуж, — призналась Фрэнсис. — Весь мой опыт общения с мужчинами заключался в общении с отцом. Поймите меня правильно, я обожала его,

Но я видела, что он правит в «Килбракене» безраздельно. что его слово — закон, а бедная София вы-

Нуждена совершенствовать талант дипломата, чтобы как-то справляться с ним.

— Дорогая моя, большинство женщин находится в точно таком же положении!

— Милорд, жизнь слишком коротка для постоянного притворства. Искренность могла бы сэкономить людям время.

— Так твоя мачеха несчастлива?

— Нет, конечно, нет! Она и отец счастливы в браке. Мне даже кажется, что его припадки гнева — источник гордости для Софии. Она находит их признаком мужественности. — Фрэнсис вдруг улыбнулась свекру. — Знаете, милорд, не много найдется женщин, равных моей мачехе в дипломатии. Отец беснуется, ревет раненым медведем, слуги прячутся по углам, а она только повторяет безмятежно: «Да, дорогой. Конечно, дорогой. Все будет, как ты скажешь», — и поступает по-своему.

— Насколько я понял, она очень умная женщина.

— Да уж, в отличие от меня.

Маркиз открыл рот для ответа, но заметил Отиса, вплывшего в комнату в сопровождении лакея.

— Не пора ли нам перейти в гостиную, дорогая? Мне кажется, твой аппетит оставляет желать лучшего.

— Я же не лошадь, чтобы всегда есть с одинаковым аппетитом.

— Молодые кобылки тоже не отказываются от добавочной нормы овса, — поддразнил маркиз.

В гостиной он прошел к камину и остановился рядом, глядя на пламя.

— Итак, Фрэнсис, ты не считаешь себя умной женщиной.

— Вы никогда ничего не забываете, милорд, не так ли? Ни единое слово, ни единое замечание не ускользает от вашего острого ума и тотчас подвергается анализу. Вы точь-в-точь как ваш драгоценный отпрыск!

— Насколько мне известно, позавчера ты слишком много выпила за карточной игрой, Фрэнсис.

Та невольно схватилась за щеки, предательски запылавшие в ответ на замечание маркиза.

— И мой сын не преминул воспользоваться таким удачным стечением обстоятельств. Хотелось бы мне знать,

Не сам ли он все это и подстроил.

— Я надеюсь, он скоро отсюда уберется!

К возмущению Фрэнсис, маркиз засмеялся очень похоже на Хока, и его зеленые глаза сверкнули ласковой насмешкой.

— Я не умею пить помногу!

— Что тебя так мучает весь сегодняшний вечер? — вдруг спросил маркиз, так круто меняя разговор, что Фрэнсис растерялась.

Она сидела, играя бахромой кашемировой шали и размышляя о том, что сказать свекру, а о чем умолчать. Ей пришло в голову, что дело настолько важное требует прежде всего внимания Хока. Кроме того, было несколько не столь значительных поводов для уныния, и она выбрала один из них.

— Я скучаю по отцу, милорд.

— По нему и его припадкам гнева?

— Да. Я тоже умела с ним справиться, но совсем иначе, чем София. На крик я отвечала криком. Он был мне прекрасным отцом.

— Надеюсь, ты теперь способна постоять за себя.

— Не всегда, — сухо ответила Фрэнсис.

Она хотела что-то добавить, но в холле послышались звучные шаги. Она узнала их.

— Добрый вечер, мой мальчик! — сказал маркиз с самым простодушным видом, когда сын появился в дверях гостиной.

Хок был все еще в верховой одежде, пыльные ботфорты потеряли всякий блеск. У него был необычно угрюмый вид. Он кивнул маркизу и повернулся к Фрэнсис.

— Прошу извинить мой вид.

— Не хотите ли поужинать, милорд? — спросила она очень официальным тоном.

— Благодарю, но я слишком устал. Желаю вам обоим доброй ночи.

С этими словами Хок вышел, предоставив Фрэнсис смотреть ему вслед. Он даже не дал ей времени попросить несколько минут для разговора! Бесчувственный болван! Неужели он ездил в Йорк к женщине? Фрэнсис вскочила, раздраженно кутаясь в шаль, и адресовала маркизу натянутую улыбку.

— Я тоже устала, милорд. Утром я буду выглядеть как обычно.

Но вышла она с гордо вскинутой головой и воинственно расправленными плечами, и маркиз бла-

Годушно подумал: «У детей, кажется, дело все больше идет на лад». Он вызвал Отиса и выразил желание выпить бренди.

Фрэнсис приняла продолжительную ванну и кротко вытерпела положенные сто движений щеткой по волосам. Отпустив горничную, она устроилась в постели и принялась ждать. Хок приходил каждую ночь, чего ради было ему изменять этой привычке? Так прошел час.

«Я должна радоваться тому, что он в конце концов оставил меня в покое. Но что, если что-то случилось? Если он хотел переговорить со мной, но не стал этого делать в присутствии отца? Мне самой нужно столько сказать ему… но он, должно быть, устал и уже спит».

Некоторое время Фрэнсис ворочалась в постели, спорила сама с собой, приходила к решениям и тут же их меняла. Наконец, когда старинные часы в коридоре гулко пробили полночь, она выскользнула из постели, накянула халат и пошла к внутренней двери. Подняла руку, чтобы постучать. Опустила. Если Хок спал, будить его не стоило, но если нет., она бесшумно отворила дверь и вошла.

В камине догорал огонь — единственный источник света. Кровать, на которую сразу упал взгляд Фрэнсис, была пуста. Сдвинув брови, она сделала несколько шагов вдоль стены, к камину, куда было придвинуто глубокое кресло.

Как она и предполагала, в нем сидел ее муж. Фрэнсис замерла, изумленная и смущенная. Хок сидел, опершись головой на руку, устремив взгляд на горящий огонь. Он был совершенно обнажен. Ни разу до сих пор (за исключением той первой встречи на озере Лох-Ломонд) ей не приходилось так откровенно разглядывать его. Пламя камина вызолотило его кожу, а лицо казалось величественным и таинственным. Хок искушал своим видом!

Фрэнсис показалось, что он похудел. Во всяком случае, вот так, в позе полного покоя, с вытянутыми к камину ногами, он выглядел более худощавым. В тишине, нарушаемой только слабым потрескиванием огня, раздался негромкий вздох. Хок переложил ноги с одной на другую.

На сей раз его естество мирно покоилось под островком очень черных волос. «Просто удивительно, — подумала Фрэнсис, — с какой скоростью может меняться эта часть мужского тела».

Она испытала сильнейшую вспышку желания. Теперь она знала, как называется то, что с ней происходит. Он научил ее. Бездумно, как завороженная, она протянула руку. Это движение выдало Хоку ее присутствие.

— Это ты, Фрэнсис, — констатировал он, не поворачивая головы.

Он держался так, словно не замечал собственной наготы.

— Да, это я, — глупо подтвердила она.

— Что тебе нужно?

— Мне нужно поговорить с вами, милорд. Я ожидала вас, но вы, как видно, решили не делать этого.

— Да, — ответил Хок с отсутствующим видом, — я так решил.

На самом же деле он боялся Фрэнсис, увидеть ее лицо и тело — значило вновь поколебать его принципы!

— И о чем же ты хочешь со мной поговорить? Фрэнсис подошла ближе, остановившись между креслом и камином, и опустилась на колени. Подол одежды распустился вокруг ее ног белым цветком. Проклятие, ему хотелось раскрыть лепестки этого цветка, коснуться ее, ласкать… он еще помнил особенный вкус ее кожи!..

— Итак? — сказал он, чтобы не молчать.

Фрэнсис почудилось отчуждение в глубоком голосе мужа. Она приготовилась к тому, что ее новость будет принята равнодушно, даже враждебно.

— Сегодня я разыскала сопроводительные бумаги лошадей. Белвис сказал, что без документов лошадь не допускают к скачкам…

— И ты решила, что скачки можно устроить сегодня же у меня в спальне, раз бумаги нашлись? — Хок издал ехидный смешок. — Ты забываешься, жена. Я даже не решил еще, поедут лошади в Ньюмаркет или будут проданы виконту Чалмерсу.

— Пожалуйста, милорд! — взмолилась Фрэнсис, не позволяя насмешке вывести ее из терпения. — Выслушайте меня! Это займет немного времени, но дело важное.

Хок кивнул со вздохом легкой досады. Фрэнсис, не дрогнув, встретила его взгляд.

— Я показала бумаги Белвису, он их просмотрел 300 и сказал, что нашел ошибку в одной из дат. Он пере-

Читал все несколько раз и долго потирал подбородок — вы знаете, он это делает, когда озадачен. Вам ведь известно, милорд, что Белвис знает наизусть родословную всех скаковых лошадей с сотворения мира?

— Короче, Фрэнсис!

— В бумагах написано, что Летун Дэви родился от Пандоры, кобылы, принадлежавшей лорду Белсону. Однако Белвис утверждает, что Пандоры уже не было в живых в том году, который указан как год рождения Летуна Дэви.

— Что? — переспросил Хок, стряхивая мнимое оцепенение.

— Я сказала, что Пандора, от которой…

— Я слышал, слышал. Скорее всего это просто канцелярская описка.

— Белвис рассказывал, что в день прибытия Летуна Дэви в Десборо-Холл он, как всегда, зашел к вашему брату за сопроводительными бумагами, чтобы просмотреть их на предмет наследственных дефектов и болезней. Однако Невил отказался дать их ему под каким-то предлогом… и бумаги на других жеребят тоже. Белвис так и не видел бумаг до сегодняшнего дня.

— Да, это странно, но так ли важно, как тебе кажется?

— Белвис считает, что важно, и даже очень. Он сильно встревожен, милорд.

Фрэнсис вдруг сообразила, что их деловой разговор происходит в необычно интимной обстановке, что она полуодета, а муж и вовсе раздет догола. Она смутилась и поскорее отвернулась к камину.

— Я поговорю на эту тему с Белвисом.

Хок поднялся из кресла и потянулся. Фрэнсис пыталась, пыталась не смотреть — и, конечно же, это было невозможно. Она облизнула губы, и он заметил это.

— Я иду в постель, Фрэнсис. Хочешь присоединиться ко мне?

— Разве вы не устали сегодня, милорд? — спросила она холодно, возмущенная этим ленивым, уверенным тоном.

— Допустим, устал, ну и что? Необходимость зачать наследника по-прежнему лежит на моих плечах.

На секунду Фрэнсис испытала боль обиды, боль такой силы, что лишилась дара речи.

— А когда ваша задача будет выполнена, вы, надеюсь, вернетесь в Лондон? — огрызнулась она.

— Вернусь, раз мое присутствие здесь не особенно тебя устраивает.

Увидев жену в своей спальне, Хок пообещал себе дать ей урок, поставить на место, но теперь, после своих насмешливых слов, он с беспомощной злостью понял, что желает ее. Он стоял перед ней голым, и скрыть возбуждение не было Никакой возможности. Почему, ну почему она была такой соблазнительной?

— Зачем ты пришла, Фрэнсис? Заманить меня в постель?

— Я хотела просто поговорить с вами! — крикнула она, вскакивая на ноги. — А теперь, раз наш разговор окончен, я ухожу!

— Слишком поздно, дорогая, — сказал Хок, притягивая ее к себе. — Если птица сама влетает в клетку, у нее есть шанс вылететь, только пока открыта дверца. Ты упустила свой шанс. — Он взял ее лицо в ладони и наклонился к губам, заметив:

— Каким облегчением будет хоть ненадолго лишить твой сварливый язык возможности болтать.

— Я не свар…

Язык Хока скользнул в ее рот. Она ощутила его вкус и подумала, как в тумане, что нет ничего слаще. Она не сразу заметила, что приподнимается на цыпочках и тянется к нему. Глаза она закрыла, но чувствовала всем телом, как движутся руки мужа, расстегивая и стягивая с ее плеч халат и сорочку. Она и не думала протестовать. Он был рядом наконец, очень близко. Сегодня она ждала этого и потому с готовностью прижалась, стараясь лучше почувствовать нетерпеливое, твердое подталкивание возле живота.

— Ты был прав, — сказала она, отстраняясь, голосом низким и как будто чужим, — я пришла заманить тебя в постель, соблазнить тебя. Вчера ночью ты оставил меня одну.

Она прижалась снова. Ладони легли на ягодицы и подняли ее.

— Я оставил тебя одну вчера, а сегодня не собирался приходить вовсе…

Он что-то добавил, очень похожее на проклятие, но за-тушненпое сознание Фрэнсис отказалось воспринимать услышанное. Она оказалась довольно высоко в воздухе и удивленно открыла глаза.

— Положи ноги мне на талию… вот так. А теперь расслабься. Дай мне войти в тебя.

Хок дрожал — но не от тяжести ее тела. По правде сказать, она казалась ему невесомой. Ему пришло в голову, что с каждым разом он хочет ее все сильнее. Он нашел вход. Она была готова, и оказаться внутри было делом одной секунды. Помедлив, Хок с силой рванул Фрэнсис вниз, насаживая на себя. Ее глаза затуманились, улыбка изумления и восторга затрепетала на губах, ногти до боли впились ему в плечи.

— О Хок!..

— Да, дорогая? Тебе нравится?

Он хотел произнести это насмешливо, легко, но уже был не властен над собой, и она неуверенно кивнула в ответ на хриплый, прерывистый звук его голоса.

— Я… я не знаю, это так странно…

Хок хотел ласково уверить ее, что она привыкнет, но не смог: в висках бешено застучало, в паху началось сладостное стеснение, предшествующее оргазму.

— Ради Бога, Фрэнсис, не шевелись!

Она послушно припала к его плечу и замерла. Ему удалось справиться с собой.

— Ты не успеешь за мной… — пробормотал Хок, сдерживаясь из последних сил. — Не шевелись!

Он был весь в поту, а дышал так, словно бегом пробежал от Йорка до Десборо-Холла. В этом полусознательном состоянии он спросил себя, "его ради утруждается, почему не доставит удовольствие только себе? Но она так послушно прижималась к нему, хотя вряд ли до конца понимала, в чем дело. И она ждала его ласк, иначе не пришла бы в его спальню «для разговора».

— Держись крепче, Фрэнсис!

Хок подошел к постели и, когда ее руки сплелись у него на шее, наклонился и сдернул покрывало. По-прежнему оставаясь внутри нее, он осторожно посадил Фрэнсис на край высокой кровати, потом опрокинул на спину.

— Ты сказала, что пришла заманить меня в постель. Ты добилась своего.

Несмотря на дурман в голове и во всем теле, Фрэнсис чувствовала что-то не правильное. Почему голос мужа звучит так, словно он зол на нее? Что она сделала?

Она содрогнулась всем телом, когда сладкое распирание внутри исчезло. Горячий рот прижался между ног.

— Хок!

— Молчи! Ты хотела этого, жена, и ты не будешь разочарована.

Он и правда был зол, больше на себя, чем на Фрэнсис, но ее возгласы и конвульсивные движения бедер заставили забыть обо всем остальном. Он слушал музыку громких стонов Фрэнсис, он упивался ее наслаждением, хотел видеть это снова и снова. И потому, вместо того чтобы снова взять ее, он решил повторить ласку.

Фрэнсис казалось, что в ней не осталось сил даже на то, чтобы шевельнуть кончиками пальцев. Судорожное, сладостное ощущение еще не успело отдалиться, растаять, когда снова пришло прикосновение, от которого она вскрикнула во весь голос. Что он делал с ней! Он был сразу везде, внутри и вне ее — его пальцы, его рот, — хотя ей казалось, что лучше быть уже не может.

Хок вновь насладился зрелищем, которое любил больше всего на свете. На этот раз он не стал дожидаться, пока затихнет дрожь ее бедер, и вошел в нее очень глубоко, с таким ощущением, словно все внутри этого податливого тела было задумано и устроено именно для него.

Хок уже не владел собой. Ее наслаждение было мощным возбуждающим средством. Он смутно сознавал, что ни в чем себя не ограничивает, что он почти жесток в своих исступленных толчках, но она не протестовала. Наоборот, она двигалась навстречу ему, тянулась сама и прижимала его еще ближе. Он чувствовал, что его затягивает бездонный омут, где на каждом витке ждет новое наслаждение. «Я не вернусь оттуда…» — подумал Хок со счастливым удивлением, и это была его последняя связная мысль…

— Я совершенно без сил, — прошептала Фрэнсис.

— Я тоже.

Фрэнсис ощущала свое тело невесомым и одновременно наполненным до краев. Усталость омывала ее мягкими волнами, навевая дремоту.

— Не оставляй меня одну, сказала она невнятно, едва сознавая, что ее укладывают на подушку и укрывают.

— Не оставлю, Фрэнсис… разрази тебя гром!

Хок притянул к себе ее — эту сладкую ловушку, — возмущенно и благодарно ощутив беззащитность и уязвимость ее тела. Фрэнсис доверчиво прижалась в ответ.

«Что ты наделала, Амалия! Твой проклятый совет превратил меня в бесхребетного слюнтяя!»

Хок поцеловал жену в лоб все еще влажный, и погрузился в забытье.