Марш-бросок к алтарю

1

На работу я опоздала. Обычно это никого не удивляет, но на сей раз меня встретил гневный хор голосов.

— Ну наконец-то! — всплеснул короткими лапками Сашка Баринов.

— Явилась! — обличил меня шеф.

— Слава богу! — вскричала Люся.

— Инка! Одолжи тысячу! — абсолютно не в тон с другими репликами попросил Андрюха Сушкин.

— Прости, добрый человек, я не при деньгах, — с сожалением сказала я.

Будь у меня лишняя тысяча, я бы немедленно отдала ее Эндрю! Даже не в долг, а просто за то, что он единственный не укорил меня за опоздание.

Злые люди Бронич, Сушкин и Люся втроем приплясывали у гостевого дивана, на котором в расслабленной позе завсегдатая стрип-бара раскинулся ушлый юноша Коля Махов из администрации города Тихошевска.

— Слава, слава Айболиту, слава добрым докторам! — по-своему отыграла я подачу бухгалтерши, мгновенно придумав объяснение своему тысяча первому опозданию. — Извините, я в больнице была, сдавала анализы по подозрению на свиной грипп.

— Я, пожалуй, в другой раз зайду! — заворочался на диване встревоженный клиент.

— Сидите, Николай Яковлевич! — Бронич уронил его обратно. — Инночка так шутит. Правда, Инночка? Откуда у нас в коллективе может быть свиной грипп?

— Ох, чуяла мое сердце, не надо было нам делать ту рекламу для Узелковского мясокомбината! — весьма зловеще молвил с порога монтажной Андрюха Сушкин.

Я ему кивнула, он мне подмигнул. Мы с видео-инженером поняли друг друга без слов. Эндрю, как и мне, очень хотелось, чтобы Коля Махов поскорее от нас убежал и подольше не возвращался. Сюжет об инаугурации нового мэра Тихошевска, оплаченный из городской казны авансом, клиент хотел видеть уже сегодня, а мы с Андреасом еще даже не брались за его монтаж. То у нас другие дела были (преимущественно личные), то просто не возникало непреодолимого желания работать.

К сожалению, Андрюхина перспективная реплика про мясокомбинат пропала втуне: Бронич злокозненно заглушил ее звоном стекла.

— Ну, за здоровье! — сказал он Махову, подавая ему рюмку с эксклюзивным коньяком, которым никогда не угощает штатных сотрудников.

Я на всякий случай многозначительно чихнула, но этот жалкий отголосок волнующей темы свиного гриппа клиента уже не впечатлил. Едва пригубив коньяк двадцатилетней выдержки, Николай почувствовал себя вполне защищенным от любой заразы.

А Бронич потер ладошки и спросил меня с предупредительной улыбкой:

— Ну, Инночка! И что же мы можем показать клиенту?

— Может, стриптиз? — без особой надежды предложила я, в поисках поддержки вновь оглянувшись на Сушкина. — Можем женский, можем мужской!

— Снова шутишь, молодец! — похвалил меня шеф, улыбаясь еще шире, но как-то не по-доброму. — А по сути заказа?

— По сути заказа можем показать клиенту сценарный план в приблизительной раскадровке, — сказала я, включая свой компьютер. — Если, конечно, клиенту это будет интересно.

Желательного нам с Андреем отрицательного ответа заказчик не дал и даже переместился с дивана к моему столу, показывая, как ему все (кроме нашего с Эндрю разнополого стриптиза) интересно. Шеф, Баринов и Люська тоже нависли надо мной, мешая морочить голову клиенту.

— Ну, посмотрим, — вздохнула я, начиная поиски нужного ярлыка на рабочем столе, украшенном красочным изображением одного из Мальдивских островов. — Где тут у меня ваш сюжет...

— Да вот же он! — Сашка Баринов, вооруженный линзами и потому наиболее глазастый, некультурно ткнул толстым пальцем в монитор. — Виталий Горюнов, правильно, именно так зовут вашего мэра?

— Виталий Витальевич он у нас, — с подобострастием, которое в отсутствии Виталия Витальевича некому было оценить, молвил мэрский прихвостень. — Но позвольте!

— Позволим! — с готовностью откликнулся Бронич, очень уважающий госзаказы и госзаказчиков.

— Позвольте, что я вижу? — Николай придвинулся головой к монитору так резко, словно хотел нырнуть в лазурные океанские воды. — Это что за текст?! Да как вам не стыдно!

— Что такое? — Бронич мгновенно, как свиным гриппом, заразился волнением клиента и тоже посмотрел на экран. — Кузнецова! Ты что это себе позволяешь?!

«Вордовский» ярлык, помещающийся на песчаном пляже между двумя упавшими с пальмы кокосами, сопровождала подпись: «Виталий Горюнов вступил в д...».

— Хм... Не помню, чтобы я писала что-то этакое! — смущенно пробормотала я и кликнула по ярлыку, открывая сомнительный документ.

«Виталий Горюнов вступил в должность мэра Тихошевска!» — радостно сообщил всем заинтересованным лицам развернутый заголовок текста.

— Ну вот! — обрадовался Бронич. — Видите, Николай Яковлевич, ваш начальник просто в должность вступил, а не в то, во что вы подумали!

Коля Махов покраснел, а я с укором сказала:

— Надо больше доверять профессионалам, Николай!

— Может, пусть профессионалы работают, а мы с вами еще по коньячку? — правильно развил ситуацию Бронич.

Он увел смущенного заказчика к себе в кабинет, а мы с Андрюхой закатали рукава и принялись ваять сюжет про мэра, вступившего, для разнообразия, туда, куда надо. Эндрю то и дело отвлекали от работы настойчивые телефонные звонки, на которые он отзывался однотипными короткими репликами: «Еще занят», «Пока не могу» и «Чуть позже». Тем не менее, невзирая на помехи, примерно через час мы все закончили.

— Не скажу, что это гениально, но, думаю, сойдет! — отсмотрев готовый сюжет, выразил наше общее мнение Андрюха.

Сошло, правда, с трудом. Коля Махов, накачанный коньяком, против ожидания от хорошего спиртного не подобрел, наоборот начал вредничать, как пьяная барышня.

— А нет ли такой картинки, где у Витальвиталича лысинка не видна? И где галстучек ровненько, а не как флажок на ветру? И где он улыбается? — капризничал заказчик.

— Лысинку замажем, галстучек поправим, улыбочку нарисуем, — неумело скрывая раздражение, пообещал ему видеоинженер.

Я подумала, что капризулю Колю надо бы как-то задобрить и отвлечь, иначе процесс сдачи готовой работы может тянуться до бесконечности. И Андрюшка явно куда-то торопится. А мне уже надоело созерцать физиономию Виталия Витальевича Горюнова. Но если уважаемый госзаказчик останется недоволен, он вполне может перекрыть нашему агентству бюджетное финансирование, и тогда Бронич задушит нас с Андрюхой как котят.

Я выпрямила спину, забросила ножку на ножку и бархатным голосом спросила:

— Николай, вы не проголодались?

Мужчины, которым я адресую этот вопрос, понимают его в меру своей испорченности. Скромники думают об обеде, смельчаки — об ужине при свечах, наглецы — о завтраке в постель. Коля Махов продемонстрировал реакцию иного типа. Он безразлично посмотрел на мои коленки, но зато обласкал взглядом бицепсы Андрюхи и вернул вопрос с подтекстом:

— А вы?

По направлению теплого взгляда я определила, что спрашивает Николай не меня. Эндрю Сушкин, нормальный мачо, питающий непреодолимую антипатию к «голубым», вздрогнул, отодвинулся и стиснул компьютерную мышку так, что живой грызун на ее месте погиб бы от жуткой компрессии. Стало понятно, что развитие темы вынужденного воздержания от пищи и иных радостей плоти ни к чему хорошему не приведет. Андрюха демонстративно встал и вышел. Не придумав ничего другого, я брякнула:

— Николай, у меня есть для вас небольшой подарочек! — и проворно выкопала из сумки давешний шарик с портретом Премьера. — Вам ведь, как госслужащему, надлежит всегда находиться в русле политики Президента и правительства? Возьмите этот маленький сувенир, и образ руководителя страны будет сопровождать вас по жизни всегда, не только в рабочее время — в виде портрета на стене, но и на отдыхе, в неформальной обстановке!

Я растянула шарик, и нарисованный на нем Премьер улыбнулся Коле Махову самой что ни на есть неформальной улыбкой.

— Ой! — сказал впечатленный госслужащий. — Спасибо, конечно...

Он не очень охотно принял мой подарок, поискал, куда его деть и после некоторого раздумья спрятал в нагрудный карман, поближе к пламенному чиновничьему сердцу.

Незримое присутствие Вождя напрочь истребило нездоровые эротические мотивы и вернуло беседе похвальную деловитость. Мы удивительно быстро согласовали сюжет, и Коля Махов удалился. Андрюха, явно дожидавшийся его ухода в курилке, тут же вернулся и даже успел сесть за компьютер.

— Сдали работу, разгильдяи? — выглянув из своего кабинета на стук закрывшейся входной двери, грозно насупил лохматые брови Бронич.

— Сдали! — радостно ответила я.

А Эндрю спросил Бронича, не может ли тот одолжить ему тысячу.

— Тогда работайте еще, — проигнорировав просьбу о займе, милостиво сказал шеф и ушел, оставив нас с коллегой в некотором недоумении относительно смысла сказанного: то ли начальство сообщило, что раздумало нас, разгильдяев, увольнять, то ли благословило на новый трудовой подвиг?

Андреас, у которого по-прежнему непрестанно трезвонил мобильник, сказал, что считает правильным досрочно объявить обеденный перерыв, и убежал из офиса. Я тоже решила, что подвиги могут подождать, и пошла к себе — пить кофе с очередным батончиком и проверять правоту Ницше, который сказал, что шоколад заменяет любовь. В отсутствие Дениса Кулебякина я вынужденно удвоила потребление сладкого, но ощутимого результата пока не заметила. Любви во всех ее проявлениях хотелось все больше.

«Говорю же, надо завести еще одного кавалера!» — сладко чавкая шоколадом, посоветовал внутренний голос.

Я вздохнула. Вопрос «Быть иль не быть распутной и развратной?» вставал передо мной с периодичностью, совпадающей с затяжными исчезновениями милицейского бойфренда. Изменять Денису мне не хотелось, но и тянуть личную жизнь редким пунктиром было уже невыносимо.

— А где его взять, этого кавалера? — вздохнула я.

И тут же вспомнила, что Трошкина позавчера взяла на себя обязательство найти супруга для Катерины. Стало быть, какие-то ответы на вопрос «Где взять?» у нее уже должны быть. Заодно я вспомнила о тех обязательствах, которые взяли на себя наши доблестные правоохранительные органы и иже с ними. Тот факт, что наши телевизионные деятели оповестили общественность о милицейских успехах в раскрытии данного дела, принимать во внимание не стоило. Бодро приврать, чтобы успокоить общественное мнение, запросто могли и менты, и «смишники». Я задумалась: возможно ли, что Ратиборского устранили представители тех самых девяти процентов молодежи, против нездоровой жизнедеятельности которых он активно выступал как депутат и глава профильного комитета?

«Надо бы узнать, кого там они задержали», — подсказал внутренний голос.

Я кивнула, и тут — вот только попробуйте сказать, что телепатии не существует! — на пороге нашей конторы, словно услышав мои недавние мысли, материализовалась Алка Трошкина.

Малогабаритная плоть моей подружки была облечена в модное платье. Зная, что Алка всем нарядам предпочитает застиранные джинсики и выцветшие маечки, я вопросительно приподняла брови. Я что-то пропустила? У Трошкиной сегодня какой-то особый день?

— Всем привет! — громко сказала Алка и продефилировала к моему столу, опасно покачиваясь на высоких каблуках.

Мои брови вплотную приблизились к линии роста волос. Трошкина на шпильках — это было крайне редкое зрелище! В последний раз я любовалась им... Дай бог памяти... Ага, на Новый год! Но и тогда только авторитетное мнение Зямы убедило Алку в том, что, если из-под подола вечернего платья «в пол» не видна обувь, это еще не повод надевать кроссовки.

— Привет! У тебя какой-то праздник? — спросила я, убирая с гостевого кресла свою сумку, чтобы Трошкина могла присесть.

Она с облегчением упала на мягкое, помассировала лодыжки и ответила:

— Ага. У нас сегодня смотрины!

— У кого — у нас? — насторожилась я.

Всего пять минут назад я размышляла о том, что одного Дениса в качестве жениха мне маловато, но для решительных действий в этом направлении, оказывается, еще не созрела.

— Хороший вопрос! — похвалила меня подружка. — Действительно, у кого?

Я попросила объяснений, и Трошкина охотно их мне дала.

Оказывается, она успела заочно сосватать Катерину сыну одной знакомой старушки! Эту пожилую даму знаю и я, с ней приятельствует моя собственная бабуля, но ее великовозрастный отпрыск мне не знаком.

— Он очень приличный человек, — заверила меня Алка. — Доктор наук, между прочим! Работает на предприятии по производству солнечных батарей, неплохо зарабатывает. Уже главный инженер! Живет в отдельной квартире, имеет автомобиль «Пежо» и дачу у моря. Сорок восемь лет, не женат, домашних животных, детей и бывших супруг также не имеет. По словам бабы Сони, он очень устал от одиночества и давно уже жаждет вкусить радостей супружества.

— А в чем подвох? — внимательно выслушав, спросила я.

— Не знаю. А обязательно должен быть какой-то подвох? — Трошкина невинно захлопала густо накрашенными (еще одна редкость!) ресничками. — Может, просто не встретил еще человек свою половинку! Такую, чтобы его горячо полюбила и захотела остаться рядом навсегда!

Я только усмехнулась. Трошкина — известная идеалистка, а вот я не чужда здорового цинизма. Так что мне трудновато поверить, что обеспеченному доктору наук еще не попадались половинки, готовые горячо полюбить отдельную благоустроенную квартиру, банковский счет, дом у моря и автомобиль «Пежо». И до конца жизни сливаться с ними в экстазе!

«Что-то тут не так», — поддержал меня внутренний голос.

Но вслух я своих сомнений не выразила. В конце концов, это же не мне жених, это вариант для Катьки, так что пусть она сама думает, брать ли это сокровище. Точнее, отдаваться ли ему.

— Катька-то не против, я ей звонила и все рассказала, — заверила меня Трошкина. — Проблема в том, что Катерина никак не может приехать на смотрины! Ее врач категорически не отпускает. У нее там сейчас какой-то критический срок, при котором крайне желателен строгий постельный режим. Ну, не может же она знакомиться с женихом, лежа в постели?!

— Запросто могла бы, не будь эта постель в роддоме, — возразила я. — А так, конечно...

Я побарабанила ногтями по столу и придумала:

— Перенесем-ка мы эти смотрины на недельку!

— Нельзя! — вздохнула Алка. — Никак не получится! Наш жених завтра уходит в отпуск, а через три дня на целых два месяца уезжает в свою приморскую резиденцию. Будет устанавливать там на крыше уникальную систему солнечных батарей, собственное изобретение, кажется, очень перспективное. Мы же не повезем проблемно беременную Катьку на смотрины за тридевять земель? И ждать возвращения жениха нам тоже никак нельзя.

— Если я правильно считаю сроки, Катерину нужно выдать замуж на этой неделе, иначе потом придется объявлять новорожденного младенца пятимесячным, — кивнула я. — То есть сегодня они должны познакомиться, а до субботы пожениться.

— В пятницу! — кивнула Алка. — Мы с бабой Соней договорились на пятницу, она уже меню для свадебного ужина составляет. А в ЗАГСе без очереди пройдем, у жениха там двоюродная сестра работает, поможет по-родственному. Все будет скромно, но со вкусом: гостей человек десять, только самые близкие, торжественный ужин в семейном кругу, первая брачная ночь в люксе «Хилтона», а потом молодой супруг отправится экспериментировать со своими солнечными элементами, а молодая жена под предлогом невозможности резко бросить общественно важную работу останется в городе.

— Отличный план, — без энтузиазма согласилась я. — Я вижу только один минус: сегодняшние смотрины не состоятся! И весь твой план коту под хвост.

— Вот именно! — Трошкина перестала хлопать ресничками и посмотрела на меня в упор: — Инка! Вся надежда только на тебя!

— А что я могу?

Не услышав в моем голосе откровенного протеста, Алка оживилась:

— Я все придумала! Вместо Кати на смотрины к Саньке, то есть Александру Ильичу, пойдешь ты!

— Ты с ума сошла?! Мы с Катькой даже не похожи!

— Да ты не бойся, я все продумала! — Трошкина успокаивающе похлопала меня по руке. — Что значит — не похожи? Две руки, две ноги... Обе не хромые, не горбатые, и роста почти одинакового, когда Катька на каблуках, а ты в тапочках.

— Но Катька рыжая! — напомнила я.

— Вот именно! Наденем на тебя кудрявый рыжий парик, и жених запомнит только самую яркую примету невесты — пышную огненную шевелюру!

— А лицо? Думаешь, он не запомнит мое лицо? — усомнилась я. — Хочешь сказать, оно у меня такое не запоминающееся?!

— Так он же не разглядит твое лицо! — обрадовалась Алка. — Забыла сказать, наш ученый муж, то есть жених, сильно близорук и стесняется прилюдно носить очки!

— Хм, я начинаю понимать, в чем подвох! — съязвила я. — Ну, положим, лицо мое он не запомнит. А голос?! Что, наш жених глуховат и стесняется прилюдно носить слуховой аппарат?!

— Сама догадалась? — восхитилась Трошкина. — Ну, ты просто телепатка, Кузнецова!

Я молча смотрела на нее.

— А что? А что? — заволновалась новоявленная сваха. — Катьку все устраивает — и что глуховат, и что слеповат! А тебе-то что? Не ломай добрым людям назревающее семейное счастье! Тебя всего-то и просят, что в ресторане посидеть да про успехи альтернативной энергетики послушать! Баба Соня сказала — если женщина выдержит полуторачасовую лекцию про солнечные батареи, Санька непременно в нее влюбится!

— Ладно, — сдалась я. — Но сразу предупреждаю: я дублирую Катьку только на смотринах, заменять ее в брачную ночь мне даже не предлагайте!

— Не зарекайся, — хихикнула обрадованная Алка. — Может, тебе так понравится слушать про солнечные батареи...

Я шлепнула ее по голове иллюстрированным журналом, и Трошкина сразу же сменила тон, возмущенно запищав, что я порчу ей прическу.

— Кстати, о прическе: где мы возьмем рыжий парик? — спохватилась я.

— Не боись, у нас все схвачено! — Алка побренчала перед моим носом ключиками на брелочке. — Прекрасный рыжий парик из нужных волос есть у Катерины дома. Наша рачительная приятельница пустила в дело свою девичью косу. Вот, она мне ключи дала, чтобы мы могли попасть в квартиру. Ну? Едем?

— Едем. Я на встречу с новым клиентом! — громко, чтобы слышали все коллеги, объявила я, вставая из-за стола.

В каком-то смысле так оно и было, ведь правда?

2

Этот белобрысый не понравился Никите сразу же. С первого невооруженного взгляда! Без всякого бинокля было видно, что парень трусит и врет, а этого Никита в других людях очень не любил. Папочка, пока не развелся с мамочкой, без устали внушал ему, что настоящий мужик должен иметь смелость. У Ратиборского-старшего это звучало максимально императивно: «Имей смелость иметь!» Дальше шло уточнение: «Если ты мужик, а не дерьмо собачье!» Чеканную формулировку маленький Никита запомнил, но комментарии к основному закону получить не успел — папочка как раз набрался смелости заиметь новую супругу, и воспитательный процесс у разрушенного семейного очага пресекся.

Этот белобрысый выглядел именно как собачье дерьмо. Никита даже руку для пожатия ему протягивать не стал — противно было. Казалось, что ладонь у него обязательно будет потная и такая же скользкая, как бегающий взгляд.

— Нет у меня записи из казино! — заявил Собачье-Дерьмовый. — И видно было, что врет! — Она у другого человека.

— Давай адреса, телефоны, явки и пароли! — потребовал Джон, не дождавшись реакции со стороны онемевшего от возмущения Никиты.

Белобрысый крупно вздрогнул, и взгляд его заметался быстрее прежнего, как будто он наблюдал за игрой в пинг-понг. При этом мысли в черепушке парня, видно, тоже носились со свистом, шевеля кудри на голове.

— Вы не из милиции? — наконец рискнул уточнить он.

— Неужто похожи?! — презрительно фыркнул Джон.

Он показал идиоту свое правое запястье и коротко прокомментировал:

— Это Роллекс!

Потом повернулся задом, хлопнул себя по джинсовой ягодице и сказал:

— Это Гуччи!

Затем выдвинул вперед правую ногу, установил ее на пятке и покачал носком:

— А это Версаче!

— Вижу, что не кирза! — пробурчал его собеседник. — Не менты — и ладно. А не бандиты?

— Да твою мать! Разве не видно, что мы культурные люди?!

— Слышь, ты, любознательный! — недобрым голосом произнес очнувшийся Никита. — Кто мы и откуда — тебе знать не надо. Твое дело запись нам отдать, и все.

— С какой это стати? — Белобрысый наглел на глазах.

— А с такой, что за пленочку мы тебе денежек можем дать, — вкрадчиво пообещал дипломатичный Джон. — А за выпендреж твой хамский — только по морде!

— Исполним в четыре руки, как фугу на рояле! — подтверждая ранее сделанное заявление о причастности к культурному слою населения, добавил Никита.

Очевидно, держатель пленки изначально считал мордобой весьма вероятным, но крайне нежелательным вариантом развития событий.

— Не надо фугу! — поморщившись, попросил он и перешел к конструктивному диалогу: — А сколько заплатите?

Поторговавшись, сошлись на пяти сотнях «зеленых».

— Ну, ладно! — как бы нехотя согласился капризный белобрысый. — Будет вам запись. Только не сейчас, а завтра. Говорю же — у меня ее нет.

— Завтра утром! — поставил условие Никита.

— До обеда, — уточнил совершенно успокоившийся блондин, с намеком поднимаясь со стула, на котором он до сих пор сидел как приклеенный. — Телефончик для связи оставьте! И гуд бай, май френдз, гуд бай! Некогда мне с вами рассусоливать, у меня работа начинается.

Этот разговор случился еще в субботу, однако ни утром в воскресенье, ни даже вечером того же дня белобрысый мерзавец Никите не позвонил. Менты, впрочем, тоже не появлялись, и Ратиборский-младший уже начал подумывать, что бог миловал, подходящая кандидатура на роль убийцы отца-депутата нашлась и без него, так что, пожалуй, пяти сотням долларов можно найти лучшее применение... Но в понедельник ему позвонили.

— Я от Пряникова, — пугающе тихо и таинственно сказал незнакомый мужской голос.

— Какого Пряникова? — переспросил Никита, не сразу припомнив хлебобулочную фамилию неприятного белобрысого.

— Он просил вам кое-что передать, — напомнил незнакомец. — Или вам это уже не надо?

— А! В самом деле! Кое-что от Пряникова! Надо, нам это надо! — встрепенулся Ратиборский.

— Кое-что от Пряникова стоит пятьсот баксов.

— Я заплачу, как обещал, — вздохнул Никита. — Где и когда мы встретимся?

— Сегодня, — пообещал незнакомец. — Готовьте деньги, я вам позвоню.

Деньги раздобыл верный друг Джон — вы просил у папеньки-бизнесмена. Встреча состоялась около полудня в тенистой аллее городского сада. Посланцем Пряникова оказался высокий парень в лихо повязанной бандане и непроглядно темных очках, закрывающих не только глаза до бровей, но и виски до ушей. Нижнюю часть лица посланец прятал в складках шейного платка, а руки — в карманах, и в целом напоминал собой модифицированную версию Робин Гуда из Шервудского леса. В довершение сходства с лесным разбойником, на аллею он вылез из сиреневых кустов.

— Что тут такое, я не знаю, даже не спрашивайте! — предупредил Робин Гуд от Пряникова, в обмен на оговоренную сумму передавая Никите видеокассету. — Алексей просил передать, я и передал, а все остальное меня не касается!

— Вот и хорошо, меньше знаешь — крепче спишь! — одобрил позицию похвального невмешательства в чужие дела Никита Ратиборский.

— О'кей, мужики, разбегаемся! — обрадовался благоразумный посланец и утек в кусты.

... — Вот же сволочи, а?! — лютовали Никита с Джоном три часа спустя.

Уйму времени заняли поиски видика, подходящего к кассете, и организация скромного — на двоих — просмотра видеозаписи. Время, силы и деньги были потрачены напрасно: кассета, с великой таинственностью доставленная «от Пряникова», содержала полуторачасовую запись в высшей степени невинного утренника. Праздник прощания выпускников старшей группы с детским садиком был по-своему замечательным зрелищем, однако Никиту с Джоном оно нисколько не увлекло.

— Где эти сволочи — Пряников и его дружок?! — топал ногами обманутый сын покойного депутата. — Убью гадов!

— Убить их мало! — вторил ему Джон, потерявший на этой авантюре пятьсот отцовских баксов.

Предпринятые поиски «гадских сволочей» дали неожиданные результаты. Мобильный телефон белобрысого обманщика-оператора не отвечал. Взбешенный Джон попытался учинить телефонный скандал по месту основной работы негодяя — в городской телекомпании, но там о Пряникове желали говорить только хорошее и, оказывается, имели для такого добросердечия самую вескую причину.

— Ты не поверишь — этого Пряникова уже убили без нас! Еще в субботу! — изумленно округлив глаза, сообщил Джон другу шокирующую новость.

И пока тот оторопело пытался сообразить, чем грозит такой расклад лично ему, Джон набрал номерок, с которого звонил Никите самозваный посланец покойного Пряникова.

— Добрый день, рекламное агентство «Эм Би Си», слушаю вас! — бодро прочирикал приятный девичий голос.

Джон не стал вступать в разговор — зачем?

Адрес процветающего рекламного агентства «МБС» друзья легко нашли по справке.

3

Мало что так разобщает едва сложившийся коллектив больничной палаты, как одновременный прием очищающей клизмы!

Нетерпеливо переминаясь в очереди к одному из четырех унитазов, майор Кроткий с большим сожалением думал об оставленном на службе табельном оружии. С пистолетом в руках сортир при острой необходимости можно было бы брать штурмом. А не бегать по кругу, на всякий случай занимая место в хвосте очереди сразу же после выхода из кабинки!

Невозможность отлучиться из очереди обусловила лаконичный и загадочный стиль телефонного общения майора с лейтенантом Лосевым. Понимая, что его слушают истомленные тоской и диареей соседи по палате, Кроткий не мог отдавать распоряжения прямым текстом.

— Запись у тебя? — позвонив Аркадию, спросил он. И, получив утвердительный ответ, велел: — Просмотри ее. Ищи одного нашего общего знакомого. На букву «Г».

— Е-э-эсть у нас такая буква! — приседая и прижимая руки к животу, простонал очередной страждущий и пулей влетел в туалет.

... — Кто тут на «гэ», кто не на «гэ», фиг поймешь! — часом позже сердито бурчал лейтенант Лосев, таращась на телевизионный экран.

После вчерашнего загула Аркадий чувствовал себя неважно, и понедельник, в полном соответствии с народной мудростью, был для него достаточно тяжелым днем и без головоломного задания майора. Даже просто организовать просмотр видеозаписи оказалось делом нелегким. Кассета формата мини-DV требовала под себя адаптера и профессионального видеомагнитофона. В поисках соответствующего оборудования лейтенанту Лосеву пришлось пройтись с протянутой рукой по двум этажам ГУВД. Наконец ему повезло: и техника, и добрые нежадные люди нашлись в Управлении по борьбе с организованной преступностью. Аркадия усадили перед теликом, сопряженным с видиком, и любезно разрешили посмотреть «кино», попросив только надеть наушники.

В массивных наушниках лохматый и помятый «после вчерашнего» лейтенант Лосев был похож на плюшевого Чебурашку, пропущенного через барабан стиральной машины с отжимом на высоких оборотах. Почесывая щетину на подбородке, он с неприязнью, нетипичной для зрителя свадебных фильмов, созерцал похмельный загул в «Старой крепости» и никак не мог высмотреть в толпе выпивающих, закусывающих и танцующих ни одного знакомого лица. При этом лейтенант непроизвольно попал под обаяние чужого праздника и вскоре начал обращать на себя внимание хозяев кабинета, телика и видика. Конвульсивно подергиваясь, Аркадий солидаризировался с танцующими, а ритмичным мычанием приобщаясь к пению. Присутствовать при этом душевно здоровому человеку было так же мучительно, как наблюдать трясучку юродивого, вымогающего на паперти копеечку.

Первым это душераздирающее зрелище не выдержал капитан Барабанов. Музыкальный слух и чувство прекрасного у него были развиты лучше, чем тактичность и деликатность. К тому же Руслан Барабанов должен был сегодня закончить отчет по одному важному и трудному делу. Лосевские фальшивые вокализы и дегенеративное па-де-де на табуретке здорово мешали ему сосредоточиться.

— Блин, устроили тут кабаре с караоке! — выругался капитан, сердито посмотрев на незваного гостя, всецело поглощенного телепросмотром. — Миша! Долго это будет продолжаться?

Коллега и подчиненный по имени Миша с готовностью оторвался от собственной скучной статистики и посмотрел на экран, где кружились в вихре фантазийного танца нетрезвые подружки невесты. В углу экрана краснели цифирки.

— Всего полчаса от начала съемки, думаю, это еще надолго! — Миша дал ответ сердитому начальнику по существу вопроса и снова с интересом взглянул на экран.

Дамочки в помятых нарядах с перекрутившимися юбками и сползшими бретельками веселились самозабвенно и непосредственно, как стайка резвых макак. Затесавшиеся в живописную группу мужчины, экономя силы, удачно имитировали брачные пляски гориллообразных: они размахивали руками и раскачивались на полусогнутых ногах, не отрывая подошв от пола. Внезапно вдоль частокола розовых девичьих коленок ухарски прошелся в присядку гражданин с одухотворенной физиономией прирученного гиббона. Его грамотная фольклорная хореография резко контрастировала с хаотичной дискотекой прочих приматов.

— Во дает! — простодушно восхитился Миша.

— Кто? — машинально спросил капитан Барабанов и тоже посмотрел на экран. — Ох, вашу мать! Не может быть! Мишка, ты видел?! Это не Тима ли Гопак?

— Неужто сам Гопак?!

Мишка слетел со стула и навис над Лосевым, стоя за его спиной и глядя на экран, чего продолжающий юродствовать лейтенант даже не заметил. Капитан Барабанов тоже выбрался из-за стола и приобщился к телепросмотру.

Гражданин, похожий на гиббона, выдрессированного лично танцмейстером хореографической группы ансамбля «Березка», продолжал выкаблучивать. Получалось у него зажигательно. Капитан Барабанов намертво задушил непроизвольный порыв сделать «топ, топ, каблучок» и велел:

— Мотай назад!

Миша цапнул пульт дистанционного управления.

— Стоп!

Лишь когда хореографически образованный гиббон прошелся в полуприседе вперед спиной, пружинисто распрямился и замер в исходной точке на краю дансинга, лейтенант Лосев смекнул, что его телесеанс перестал быть приватным. Он спустил наушники, повесив их на шею на манер лошадиного хомута (что очень гармонировало с фольклорной темой), и с плохо скрытым недовольством спросил:

— Мужики, вам чего?

— Нам его! — ответил капитан Барабанов, подбородком указав на окаменевшего танцора. — Мы этого гада почти год ищем, он у нас по двум делам проходит и в угрозыске еще по трем! Это же Тимофей Пилипенко по прозвищу Тима Гопак!

— Личность, широко известная в узких кругах! — улыбаясь, поддакнул Миша. — Глядите, он волосы отрастил, зубы вставил и, кажется, нос себе переделал! Конечно, никакого сходства с фотороботом, этак мы бы могли его до скончания века искать!

— Но пляшет, подлец, все так же! — засмеялся капитан Барабанов. — Вот и выдал себя, дурачок!

Он с размаху хлопнул лейтенанта Лосева по плечу и сказал:

— Ну, Аркадий, молодец! Теперь давай живо выкладывай, откуда запись, где снимали — сам понимаешь, такую птичку, как Гопак, надо брать по горячим следам!

— Гопак? — повторил лейтенант и для разнообразия почесал не подбородок, а затылок. — И впрямь — на букву «гэ»!

Хмурое лицо Аркадия просветлело. Он с признательностью посмотрел на Руслана и Мишу. Коллеги здорово помогли ему с начальственным заданием!

— Значит, рассказываю, — охотно заговорил лейтенант. — Съемки велись вчера днем в ресторане «Старая крепость» на территории городского сада...

Тимофея Пилипенко, в криминальных кругах более известного как Тима Гопак, взяли в тот же день. Рецидивист оказал сопротивление: сержант Валентин Козлов в ходе задержания получил удар ножом в бедро и вынужден был стрелять по ногам злоумышленника. Простреленный голеностоп лишил Тиму Гопака обычной резвости, так что удрать он не смог. Обоих раненых доставили в больницу, и у палаты Пилипенко оперативники выставили круглосуточную охрану.

К сожалению, дежурный сторож недооценил редкое проворство танцора-уголовника. Поздно вечером милиционер пристегнул Гопака наручниками к спинке кровати, а сам вышел покурить на лестницу. Это было большой ошибкой! Четырежды судимого Тимофея Пилипенко, дважды с успехом совершавшего побег из тюрьмы, удержать в заключении было не легче, чем графа Монтекристо. В стремлении к свободе его вряд ли остановил бы даже полуторатонный противотанковый еж, а не то что обычная больничная кровать, основательно расшатанная многолетней эксплуатацией. В считанные минуты Пилипенко сумел разобрать свое ложе и выбить окно. С кроватной спинкой в руках раненый рецидивист спрыгнул с первого этажа больницы и скрылся. При этом из одежды на беглеце было только нижнее белье.

Уголовника хватились несколько минут спустя, однако задержать его по горячим следам не удалось. Каким образом босоногий странник, облаченный исключительно в поношенные «семейные» трусы и подобие одинокого носка из несвежих бинтов, хромающий и несущий в руке металлическую спинку кровати, сумел незамеченным пройти по городским улицам, надолго осталось волнующей загадкой. Сыщики поставили засаду в той самой сауне, где Гопак был задержан накануне, но парились совершенно напрасно. Рецидивист там не появился. Милиция объявила вознаграждение за информацию, которая поможет выйти на след уголовника, и погрузилась в томительное ожидание сообщений от бдительных граждан и головомойки от взбешенного начальства.

Тима Гопак исполнил поистине артистический номер. Хоронясь в лесополосе, он сумел пешим ходом добраться до ближайшего дачного поселка и залез в первый попавшийся дом. Там ему снова повезло: на даче как раз «гостили» два добродушных бомжа. Они помогли новому знакомому избавиться от наручников и согрели его водкой. На состоянии раненого голеностопа Гопака экстремальный марш-бросок особо не сказался: ноги танцора были привычны к запредельным нагрузкам, а злость придавала сил.

Пройдя короткий, но эффективный курс реабилитации с помощью сорокаградусного лекарства, отлежавшись в чужой постели и сменив повязку на раненой ноге с помощью мазей и бинтов, найденных в хозяйской аптечке, Тимофей Пилипенко уже к середине следующего дня был готов к новым подвигам.

Теперь ему очень хотелось узнать, кому он обязан своим арестом.

3

Менять наряды и образы обожает каждая нормальная девочка — в любом возрасте. Едва дотянувшись до трюмо, малышка цепляет на себя браслеты и бусы, годика в три-четыре примеряет туфли на каблуках, а затем начинаются эксперименты с помадой и попытки перекроить мамино любимое платье на себя, еще более любимую. И это только начало! Позже мы меняем прическу и цвет волос, с помощью диет и спорта (а иногда и пластической хирургии) переделываем фигуру, перебираем все возможные стили одежды и проходимся по галерее ярких женских образов от нежной тургеневской барышни до знойной женщины-вамп — и обратно. И совершенно неважно, сколько нам лет! В позднем бальзаковском возрасте женщина ищет себя не менее активно и азартно, чем в раннем детстве.

Разумеется, «подгонка» меня под Катерину оказалась делом столь увлекательным, что на какое-то время мы с Алкой забыли и о том, чего ради было затеяно все это маски-шоу. Процесс поглотил нас настолько, что мы довольно долго не слышали, как заливается дверной звонок! Правда, в квартире в этот момент грохотала музыка — выбор аудиокомпозиций в фонотеке Катерины был большой, и мы с Трошкиной слушали их без разбору. Жанровое многообразие музыкальных произведений настраивало на творчество без ограничений.

Креативничали мы у Катьки дома. Роскошный рыжий парик нашелся именно там, где обещала хозяйка, и оказался мне удивительно к лицу. Только пришлось попотеть и для пущего сходства с оригиналом завить гладковолосое постижерное изделие в аккуратные локоны: нынче Катерина ходит с крупной «химией».

— Веснушечек еще насажать для пущей натуральности, и будешь самая настоящая рыжая-бесстыжая! — полюбовавшись мною в прелестных апельсиновых кудрях, вдохновилась Трошкина.

Хорошее портретное фото хозяйки квартиры висело тут же, на стене над диваном. Мы с Алкой взяли его за образец. Отбелили мое загорелое лицо светлым тоном, наляпали на нос и щеки конопушек, нарисовали такие же пламенные уста, как у Катьки — с отступом от губ, пышной розой. И ничего получилось, вполне похоже!

— Я довольна! — приклеив и подкрутив мне ресницы (у Катьки они нарощенные), сказала Трошкина.

— Я тоже, — согласилась я.

Мы замолчали, любуясь делом наших рук в большом зеркале, и только в этот момент услышали мелодичное насвистывание в прихожей.

— Это что? Канарейка? — удивилась Алка.

Я прислушалась. Для живой птички трель слишком уж однообразная. Да и Катерина никогда не говорила, что у нее есть домашний питомец.

— Да это же звонок! — первой сообразила я и пошла в прихожую открывать.

Почему-то мне не пришло в голову, что принимать посетителей в отсутствие хозяйки дома нам никто не поручал. А Трошкина почему-то не подумала меня остановить. Горделиво потряхивая красивой рыжей гривой, я прошествовала к двери, распахнула ее и тут же отлетела к стене. Крепкая мужская рука прижала меня к деревянной панели, как рогатина злого змеелова — несчастную коброчку. Я задергалась, но не смогла даже зашипеть: волосатая лапа крепко придавила горло.

— Где деньги, шалава? — без предисловий спросил детина в черной маске с прорезями для глаз.

— Н-не-ее... — жалко заблеяла я.

— Не знаешь или не скажешь? — уточнил он, даже не подумав отпустить мою шею. — Подумай как следует!

Тон у налетчика был отчетливо угрожающий, а я плохо соображаю, когда напугана. Так что в мозгу у меня нисколько не просветлело, зато в глазах конкретно потемнело. Недовольный моим молчанием детина тряхнул меня, как куклу, и тут, на мое счастье, в прихожую выглянула Трошкина. В одной руке у нее была раскаленная плойка, в другой — устрашающего вида щипцы для завивки ресниц.

— А кто тут... — дружелюбно начала моя подруга и осеклась, не договорив.

Налетчик замер, а я уже и так не могла пошевелиться. Зато Алка продемонстрировала редкое проворство.

— Ну-ка, отпусти ее! — отважно крикнула она и сделала красивый выпад дымящейся плойкой.

Припеченный детина негодующе пискнул и отскочил.

— Мы еще поговорим, ты не думай! — злобно сверкнув глазами в мою сторону, пообещал он и выпрыгнул за дверь.

Гулко протопали по лестнице тяжелые шаги. Трошкина без промедления захлопнула дверь, задвинула засов и повернулась ко мне.

— То думай, то не думай! — пробормотала я, потирая горло.

— Кто это был? — севшим голосом спросила Алка.

У нее замедленная реакция: в отличие от меня, она пугается тогда, когда опасность уже миновала.

— Понятия не имею! — всхлипнула я. — Заскочил, налетел, придушил! Спрашивал меня про какие-то деньги!

— Хм...

Трошкина отвела в сторону завесу «Катькиных» рыжих волос, посмотрела на мою шею и задумчиво сказала:

— Надо бодягу приложить, иначе синяк останется, — и сразу же, без перехода, сменила тему: — Да не тебя он про деньги спрашивал, Кузнецова! Он Катерину спрашивал!

— А...

Я машинально погляделась в зеркальную дверцу платяного шкафа и признала Алкину правоту. На меня в моем натуральном виде растрепанная рыжеволосая особа в зеркале была похожа не больше, чем фламинго на лебедушку!

— Убери волосы за спину, я тебе компресс сделаю, — велела Трошкина.

Она сноровисто прилепила мне на шею какую-то мокрую тряпицу и велела держать ее двадцать минут. Их мы скоротали за чаем с печеньем, которое подружка почти все стрескала сама, потому что мне было трудно глотать: болела шея, да и компресс мешал. По той же причине застольную беседу также вела преимущественно Алка.

— Конечно, этот гад приходил к Катерине, — рассуждала она, нервно грызя печенюшку. — Именно у нее он хотел узнать, где деньги!

— Какие деньги? — не выдержала я.

Каюсь, я немного меркантильна, и про деньги мне всегда интересно.

— А я почем знаю, какие у него деньги? Большие, наверное! — предположила подружка. — Из-за ста рублей нормальный человек маску на морду не натянет и незнакомую женщину душить не пойдет!

Мне стало интересно, какую сумму добропорядочная Трошкина полагает достойной того, чтобы нормальный человек счел возможным пойти на откровенно противозаконный акт костюмированного грабежа, но спросила я о другом:

— Ты сказала — незнакомую женщину?

— Конечно незнакомую! — убежденно кивнула Алка. — Не будем себе льстить, не такие уж мы с тобой мастерицы театрального грима. Тот, кто знает Катерину в лицо, не принял бы тебя за нее! Разве что издали, а у вас-то был плотный контакт!

— Даже слишком плотный, — пожаловалась я, поправив компресс на шее.

— Думаю, этот налетчик знал Катерину только по описанию, которому ты в данный момент в общем и целом соответствуешь, — сказала Трошкина и неожиданно встрепенулась: — Ой, а что же это мы тут сидим?!

— Пойдем прикупим акций АО «МММ»? — съязвила я, вспомнив старую рекламу.

— Пойдем на смотрины, устроим счастье Катерины!

— Поэтично, — похвалила я.

Алка заторопилась, быстро побросала в мойку грязные чашки, бесцеремонно содрала с моей шеи компресс, сокрушенно поцокала языком и убежала в прихожую за шарфиком. Рука недруга оставила на моем горле следы, которые трудно было замазать маскировочным карандашом.

Шарфик, который она нашла, был сиреневым и никак не сочетался с моим изящным летним костюмчиком цвета хаки. Да еще огненно-рыжие волосы добавляли колорита!

— Да, это, пожалуй, уж слишком, — критично обозрев мой оранжево-сиренево-болотно-зеленый экстерьер, решила Трошкина. — В этих ярких тропических красках ты похожа на свихнувшегося хамелеона!

Пришлось мне напялить поверх Катькин плащик — такой карамельно-розовый, что при одном взгляде в зеркало у меня заныли запломбированные зубы. Разительное сходство со свихнувшимся хамелеоном пропало, но появился некий намек на молочного поросенка!

— Рюшечки-хрюшечки! — я горестно хрюкнула в шарфик: такой я себе совсем не нравилась.

Я люблю вещи простые и элегантные. Мои любимые цвета в одежде — черный, белый, красный и бежевый. А розовый — только очень бледного, почти серебристо-серого оттенка, ибо я точно знаю: блондинка в ярко-розовом, с оборками и бантами, смотрится безмозглой куклой! Хотя многим мужчинам именно это и нравится. Вот и Катерина купила себе эту суперженственную розовую обертку специально для нашего с ней военного похода к ЗСК, надеясь растрогать своим видом жестокосердного Ратиборского. Что Катька в субботу, что я сейчас — обе мы в розовом плащике походили на помесь куклы Барби с клубничным чупа-чупсом. Но мой личный имиджмейкер Трошкина непререкаемым тоном изрекла:

— Так уже гораздо лучше!

И потащила меня прочь из чужого дома, не дав даже посмотреть, нет ли у Катерины в шкафу чего-нибудь более подходящего мне по духу и стилю.

Впрочем, нет худа без добра: переживая по поводу своей внешности, я почти забыла о том, что надо опасаться повторного нападения. А ведь оно было вполне вероятным и даже ожидаемым! Замаскированный налетчик так и сказал: «Мы еще встретимся!»

— Он сказал: «Мы еще поговорим», а это несколько другое. Разговор ведь не обязательно предполагает личную встречу, побеседовать можно и по телефону. И, кстати, можно надеяться, что звонить он будет не тебе, а настоящей Катьке, — успокаивала меня Алка уже в троллейбусе, где я озиралась, прикрывая лицо шарфиком, и привлекала этой конспиративной деятельностью внимание пассажиров. — Немедленно убери с лица шарф! Ты похожа на гламурную исламскую террористку!

— Женщина, вам плохо? — с подозрением глядя на меня, бесцеремонно проорала через весь троллейбус кондукторша. — Если тошнит, выходите, я тут за вами мыть не стану!

— Не кричите на женщину! — заступилась за меня какая-то старушка. Она обернулась ко мне и сочувственно спросила: — Видать, в положении?

Я поперхнулась и закашлялась, мысленно самыми черными словами кляня дурацкий плащик, с дальним прицелом прикупленный беременной Катькой «на вырост».

— Нет, она просто туберкулезная! — разом объясняя и кашель, и подозрительные манипуляции с шарфом, громко сказала находчивая Трошкина. — Мы в диспансер едем. Не подскажете, где нам выходить?

Пространство в радиусе трех метров вокруг нас мгновенно очистилось. Многие вышли сразу же, не дожидаясь диспансера.

— Видишь, как хорошо! — порадовалась Алка. — Мы грамотно создали вокруг себя зону отчуждения! Теперь и тихо, и спокойно, и никакой грабитель не подберется к тебе незамеченным!

Дальнейшая поездка в троллейбусе действительно прошла без эксцессов. Но затем обнаружился новый повод для тревоги: оказалось, что смотрины состоятся в том самом кафе-кондитерской, где Катька находилась в момент убийства Ратиборского!

— Трошкина, ты с ума сошла! Другого места найти нельзя было?! — возмутилась я, запоздало выяснив, куда именно мы идем. — Мы почему нашу подругу в роддом заперли, ты забыла? На тот случай, если Катерину с ее подозрительным телефонным разговором в этой самой «Плюшке» кто-нибудь запомнил и сказал об этом ментам! Катьку мы, значит, спрятали, а меня вместо нее сейчас подставим?!

— Ой, да что ты так волнуешься, уже три дня прошло, кто тут помнит тот субботний взрыв и Катерину с ее словами, — возразила Алка.

Однако уверенности в ее голосе не было.

— Я же не знала, что она именно в этом кафе сидела! И потом, место встречи назначал жених. Он же непьющий, вот и выбрал кондитерскую! — объяснила Трошкина. — Конечно, если ты категорически против этого заведения, мы можем перенести встречу в одно из соседних.

Я отступила от линии витрин на несколько шагов и последовательно осмотрела вывески. Справа от «Плюшки» помещалось новое стильное кафе «Прованс». Судя по богатому декору окон и манекену при входе, наряженному мушкетером, даже скромная чашечка кофе обойдется тут в кучу луидоров! А левее нашей скромной кондитерской располагался пивной бар «Моя веселая фрау». Любовно изображенная на вывеске грудастая особа навевала самые игривые мысли.

— Если пойти в «Прованс», жених может подумать, что наша Катька мотовка, — вздохнула я. — А если в «Веселую фрау» — решит, что она легкомысленная!

— Направо пойдешь коня потеряешь, налево пойдешь — еще какая-то гадость случится, уже не помню, — поддакнула Трошкина и потянула меня к кондитерской. — Идем прямо! Вон, я вижу, Александр уже за столиком сидит, скучает!

— Где Александр? — я просканировала взглядом столики на террасе. — Ой! Да он еще и лысый!!!

— Тебе-то что? — Алка упорно тащила меня к двери. — Тебе, что ли, с ним жить? Катька сказала — брать, значит, будем брать!

Александра взяли штурмом. Да он практически и не сопротивлялся, сдался сразу же, как только увидел мои богатые рыжие волосы.

— Боже мой, какая красота!

Александр всплеснул руками и даже потянулся пощупать мои кудри, но я, конечно, не позволила: не дай бог, стянет с меня парик, то-то будет конфуз!

— Какие волосы! «Венера» Боттичелли! Суламифь! Елизавета Английская!

— Видишь, какой культурный человек, сколько рыжих помнит! — на ухо шепнула мне Алка, как настоящая сваха, набивая цену своему протеже. — И комплиментов тебе отсыпал, не скупясь, даже королевой назвал!

По совести, я не могла ответить тем же. Внук бабы Сони не показался мне привлекательным мужчиной. Боюсь, я не сочла бы его таковым даже в том случае, если бы наше знакомство состоялось не в центре густо населенного мегаполиса, а на необитаемом острове. Но Катька сказала — брать, и я взяла. Ну, не самого Александра, взяла, конечно, а только повышенное обязательство в самое ближайшее выйти за него замуж. И обещала я это, разумеется, не от себя лично, а от имени и по поручению Катьки!

То, как быстро и успешно мы синхронизировали матримониальные планы Катерины и Александра, меня и удивило (я лично никак не решусь всерьез примерить на себя оковы супружества), и порадовало. Александр тоже сиял всей своей обширной лысиной, Трошкина же и вовсе пришла в щенячий восторг.

— Отлично! Прекрасно! Замечательно! — ликовала она, удаляясь от кафе-кондитерской и от избытка чувств подпрыгивая и толкая меня в бок. — От одной проблемы мы избавились!

— Теперь хорошо бы избавиться от боевой раскраски и костюма! — ворчливо напомнила я.

В парике, гриме и плаще мне было жарко.

— Ой, да снимай ты эту копну — и все дела! — легко разрешила Алка и сама стянула с моей головы рыжий сноп.

Я царственно повела плечами, сбросила подружке на руки розовую мантию и, окончательно распрощавшись с обликом королевы английской, полезла в сумочку за пудреницей и влажными салфетками. Нарисованное чужое лицо хотелось стереть без промедления.

— Ну не здесь же! — возмутилась Трошкина. — Зайдем в парк, сядем на укромную лавочку под елочкой, там и снимешь грим, не пугая людей стремительными метаморфозами!

— Надеюсь, ты не хотела сказать, что в нормальном виде я страшненькая! — проворчала я, неохотно пряча пудреницу в сумочку.

— В нормальном виде ты гораздо красивее, чем в ненормальном! — заверила меня Алка. — Просто это очень странно смотрится, когда у человека одна половина лица розовая и веснушчатая, а вторая — смуглая, и глаза разного размера...

— Вот оно! — я резко остановилась и щелкнула пальцами. — Эврика!

— Что ты нашла? — эрудированная Трошкина легко воспроизвела перевод с греческого.

— Объяснение!

— В любви?

— Наоборот!

— Интересно, но не понятно! — призналась Алка.

— На лавочке объясню!

Я подхватила подружку под руку и с ускорением потащила ее в парк.

В жаркий послеполуденный час свободные скамейки имелись только на солнцепеке и еще под сенью огромного тополя, обильно линяющего белым пухом. Мы с Алкой предпочли устроиться под тополем и тут же начали чихать. Клочья пуха кружились в воздухе, точно крупные снежинки. На траве под деревом во множестве валялись белые клочья. Похоже было, будто на газоне распотрошили десяток-другой двуспальных ватных матрасов или растерзали отару мериносов.

— Ап-чхи! Я жду объяснений! — невнятно напомнила Трошкина.

Спасая дыхательные органы от приставучего пуха, она закрыла лицо руками. Я сноровисто стирала с физиономии обильный грим. Со стороны можно было подумать, будто я размазываю по физиономии слезы, а Алка рыдает, уткнув лицо в ладони. Я заметила, что парни, лениво фланирующие по аллее, поглядывают на нас с растущим интересом. Еще чуть-чуть — и придут утешать! Этого мне совсем не хотелось — мою потребность в новых знакомствах надолго удовлетворило общение с Александром, поэтому я быстро закончила зачистку лица, убрала антигримировальные принадлежности, а Трошкину толкнула в бок и прошептала:

— Гюльчатай, открой личико!

— А? А-апчхи! — ответила Алка. — Ну, так что у тебя за «эврика»?

— Ты хорошо разглядела моего налетчика?

— Как бы я его хорошо разглядела? Он же личико закрыл, как та Гюльчатай! — Алка сместила ладони ниже, открыв глаза. — Только зенками в прорези сверкал!

— Вот именно. Зенки его я как раз и запомнила.

— Они такие красивые? — заинтересовалась Трошкина. — Слушай, а я ведь читала в каком-то журнале, что женщины, оценивая привлекательность мужчины, первым делом обращают внимание на его глаза!

— А вторым? — я тоже заинтересовалась.

— После глаз обычно смотрят на руки, потом на фигуру вообще, а затем уже на фасон и опрятность нижнего белья! — отбарабанила начитанная подружка.

— Быстрые! — завистливо заметила я.

И потерла лоб:

— Так, о чем это мы?

— О налетчике, которого ты уже называешь своим! — уколола меня Алка. — Что там вторым пунктом — руки? Как тебе они? А фигура?

Рука налетчика оставила след на моей шее, но не в моей памяти. На фигуру в целом я особого внимания не обратила, вроде мужик как мужик, не инвалид — две руки, две ноги... А до демонстрации нижнего белья у нас, к счастью, и вовсе не дошло. Я напомнила об этом Алке и вернулась к тому, с чего начала:

— Так вот, глаза налетчика! Они у него действительно необыкновенные! Они разные!

— В смысле, они такие выразительные, что могут передавать самые разные эмоции?

— Трошкина, ты в своем уме?! — я вспылила. — Какие-такие разные эмоции он мог выражать в то время, когда сжимал мое горло? Любовь и нежность?!

— А почему нет? Вот, к примеру, Отелло...

— Гюльчатай, закрой личико! — не выдержала я. — Или хотя бы рот! Помолчи одну минуту, дай мне сказать! Объясняю: глаза у налетчика были разные! Один голубой, другой зеленый! Я, правда, не сразу это поняла, все ходила, думала — что с ним не так?

— Вот это примета! — обрадовалась Трошкина. — Разноглазого злоумышленника, пожалуй, без всякого фоторобота разыскать не проблема! Если только...

Она покосилась на меня и вздохнула.

— Если только — что? — напряглась я.

— Если только он действительно такой разноглазый уникум, а не близорукий пижон, потерявший одну цветную линзу!

Такой вариант обескураживал. Мы помолчали. Потом Алка немного виновато сказала:

— Тебе, наверное, на работу вернуться надо?

— Ты куда-то спешишь? — надулась я.

— Надо бы Кате позвонить, рассказать ей, как прошел первый раунд с Александром, да уже начинать готовиться к свадьбе.

Алка вздохнула, показывая, как тяготят ее предстоящие хлопоты, но глаза у нее засверкали не хуже, чем незабываемые зенки налетчика.

Нормальные женщины реагируют на упоминание предстоящей вскоре чужой свадьбы, как ветераны Бородино на команду «привал». Ну, вы помните — «кто кивер чистил, весь избитый, кто штык точил...». Я тоже ощутила позыв основательно почистить, если не штык, то хотя бы перышки, и ревниво спросила Алку, знает ли она, в чем пойдет на свадьбу Катерины? Ответ на этот важный вопрос Алка еще не обрела, но надеялась найти его в одной из модных лавок торгового центра «Мегаполис». Мы договорились, что я после работы прямиком поеду туда же, и мы прошерстим магазины вместе. Парный шопинг — это именно тот вид спорта, в котором мы с Трошкиной образуем поразительно гармоничный дуэт.

В троллейбусе я с тоской смотрела в пыльное окошко. На работу не хотелось. Хотелось куда-нибудь в пампасы. Неожиданно даже некомфортный и малобюджетный сплав по горной речке показался мне вполне заманчивым мероприятием. Откровенно привлекательной представилась и беспокойная ночевка в двухместной палатке, и утренний кофе, поднесенный в походную постель в помятой жестяной кружке. Я дала себе слово сегодня же вечером позвонить Денису и с максимально возможным интересом в голосе расспросить его о порогах, водопадах, кострах и комарах.

Мечтательно воображая себя, обожженную солнцем и искусанную насекомыми, на носу несущегося по волнам утлого челна с коротким веслом наперевес, я слишком резко толкнула дверь с горделивой табличкой «Рекламное агентство полного цикла «МБС», и массивная золотая ручка с внутренней стороны сильно ударила в чью-то широкую спину.

— Ой, простите! — извинилась я, удержав при себе естественный, но невежливый вопрос: «Идиоты, что ж вы встали на пороге?»

Доступ в офис мне преграждали сразу две широкие спины, одна из которых после непредумышленного удара дверной ручкой повернулась. Показались мускулистый торс и разгневанная мужская физиономия.

— Кто?! — рявкнул ее обладатель.

— Я, — честно призналась я. — Это я вас. Не нарочно! Ручкой.

— Скорее уж ножкой! — пробурчал грубиян.

И он посмотрел на мои нижние конечности с таким выражением, словно думал увидеть крепкие телячьи копытца и тут же сварить из них холодец.

Обычно мужчины заглядываются на мои ножки с большей симпатией. Мне стало обидно.

— Это была дверная ручка! — высокомерно сказала я и решительно вклинилась между мешающими мне фигурами свое плечо. — Позвольте, господа... Гран мерси.

— Индия! — обрадовался мне Сашка Баринов.

— Намастэ, — довольно желчно приветствовала его я, перейдя с французского на язык упомянутой страны.

Я не в восторге от имени, которым меня наградили любящие родители, и за пределами семейного круга предпочитаю скромно зваться Инной. Особенно я не люблю, когда меня называют Индией в присутствии незнакомых людей, тем более — клиентов. Мало кто остается равнодушным к такой диковинке, как девушка — тезка далекой экзотической державы.

К сожалению, толстокожий Сашка не понял, что я не в духе, и с удовольствием продолжил игру затверженной фразой на хинди:

— Куа хал хаи?

Поинтересовался, стало быть, состоянием моего здоровья.

— Теак таак! — гаркнула я, отвечая, что все в порядке, и надеясь, что после этого приставучий Баринов от меня отцепится.

Как бы не так!

— Индия! — снова воззвал он.

— Ну чего тебе, Афанасий Никитин?! — вызверилась я.

— Почему это я Афанасий? — удивился Сашка.

— Потому что он тоже долго и упорно искал Индию! — недоброжелательно объяснила я, пробираясь за свой стол. — А нашел свою лютую смерть!

Я метнула в Баринова взгляд не менее пронзительный, чем дротик сипая, но Сашка был непробиваем. Он смешливо закудахтал, я плюхнулась на стул, уперла локти в столешницу и исподлобья уставилась на незнакомых парней — брюнета и блондина:

— Чего вам угодно, господа?

Тот, которого я пока ничем не била, кашлянул и просительно сказал:

— Мы ищем...

— Не Индию, надеюсь?! — проквохтал Баринов, давясь дурацким смехом.

— Мы ищем высокого и стройного молодого человека в оранжевой бандане и зеленом шейном платке, — сказал ушибленный ручкой брюнет. — Он звонил нам с вашего телефона. Видели тут такого?

— Колоритная личность, — уклончиво заметила я и посмотрела на Сашку.

Его короткую шею охватывала оранжевая косынка, которую при желании можно было повязать и на голову. Это не сделало бы маленького толстого Баринова высоким и стройным, так что под определение искомого молодого человека он не подходил. Зато наш видеодизайнер Андрюха Сушкин и строен, и высок! И коробка с излишками разноцветных сатиновых галстуков для молодежного клуба «Дети Мира» хранится как раз в монтажке у Эндрю...

Я покосилась на открытую дверь аппаратной видеомонтажа. В каморке было темным-темно, ни один экран не светился, что определенно означало: Сушкина там нет. Приходя на работу, Андрюха первым делом на полном автопилоте запускает все свои агрегаты, отчего каморка наполняется многоголосым гудением и иллюминируется, как дискотека. Я снова посмотрела на Сашку и слегка приподняла брови. Он едва заметно покачал головой и шокировал гостей чистосердечным признанием:

— Ах, мальчики, как я вас понимаю! Я сам всю свою сознательную жизнь ищу именно такого юношу — высокого, стройного, молодого!

Он спрыгнул со стола, на котором сидел, болтая ногами, и хищно прищурился на посетителей:

— Хм, а вы-то, мальчики, и сами вполне хороши! Высокие, стройные. Молодые!

— Но-но! Мы не из ваших! — попятился брюнет.

А блондин с сожалением спросил:

— Так вы не знаете того парня? В бандане и темных очках?

Он машинально стянул с переносицы солнцезащитные очки и просительно посмотрел на нас с Сашкой незащищенным взглядом.

— Увы, не знаем, я клянусь вам! — Баринов сначала картинно развел руками, а потом прижал обе лапки к сердцу.

Я промолчала. Точнее говоря, я онемела.

У блондина были разноцветные глаза — один зеленый, другой голубой!

— Странно, — обронил брюнет, и по лицу его было видно, что Сашкиной жаркой клятве он не поверил. — Ладно, Никитос, идем!

Парни развернулись и вышли за дверь, не затруднив себя прощанием.

Толстый Баринов мячиком прыгнул к двери и секунд двадцать слушал удаляющиеся шаги. Потом кивнул, повернулся ко мне и, в комичной суровости сведя белесые бровки, изрек:

— Ох не нравится мне это!

Тут я очнулась, выскочила из-за стола и рванула вдогонку за Разноглазым.

«Думаешь, это тот самый, что спрашивал про деньги?» — тяжело дыша, на бегу спросил меня внутренний голос.

«А много ли в мире таких разноглазых?» — ответила я.

«А мало ли в Бразилии этих Педро!» — насмешливым эхом отозвалось внутри.

Мне стало весело. Догонять — это вам не прятаться! Я почувствовала азарт охотника и с трудом преодолела порыв лихо свистнуть в два пальца. С высокого крыльца мне была хорошо видна асфальтированная дорожка, ведущая сквозь частые ряды голубых елочек к выходу со двора. Разноглазый блондин, без омоновской маски совсем не страшный, шагал по ней без своего брюнетистого спутника. Сам по себе, одинокий и беззащитный!

«Ату его!» — скомандовал мой внутренний голос.

На крыльце, подпирая распахнутую дверь и не давая ей закрыться, стояла половая щетка с длинной ручкой. Не долго думая, я схватила ее и слетела со ступенек в крутом пике — точно гарпия на грешника.

Однако с нападением на намеченную жертву меня опередили. Рослая фигура во всем темном с головы до пят чертиком выскочила из левой шеренги елочек и обняла блондина в тугом захвате. Две высокие фигуры слиплись, как стрелки в полдень на часах и повалились «на полтретьего» — в хвойную зелень справа от дорожки.

Это было так неожиданно и эффектно, что я бы, конечно, остановилась — если бы еще могла. Но гарпия из меня получилась скоростная, как самолет, а у крылатой машины тормозной путь — ого-го! Не успев вовремя остановиться, я пронеслась мимо бреши, оставленной в зеленой стене упавшими телами, затем с замедлением вернулась назад и заглянула в пробоину.

Некто в темном трико и черной маске-шапочке размеренно прикладывал взлохмаченную голову блондина к земле и в такт ударам заклинал:

— Колись, козел, где бабки! Колись, козел, где бабки!

Из-за вздрагивающего в ратных трудах плеча черного человека видна была трясущаяся и растрепанная белобрысая голова.

— Черные нападают и выигрывают, — машинально констатировала я.

Видно было, что темная сторона силы побеждает. Разноцветные глаза блондина распахнулись в бессмысленном изумлении. Рот его тоже открылся, но вместо ожидаемого крика слышался только хрип: черный человек крепко держал свою жертву за горло. Я вспомнила, как это больно и унизительно, шумно сглотнула и с легким щенячьим повизгиванием призвала:

— Эй, вы, там, прекратите немедленно!

Никто, разумеется, ничего не прекратил. Тогда я вытянула швабру и потыкала щеткой в черную спину — сначала несильно, а потом как следует, чтобы почувствовал.

Он почувствовал, обернулся и обругал меня.

— Вали отсюда, дура, пока жива!

Вот тут я по-настоящему рассердилась!

— Ах я дура?!

Швабра в моих руках взметнулась ввысь, как хоругвь, и пала вниз, как топор палача. От удара о голову черного человека обросшая щетиной поперечина отделилась от палки и отлетела в елку. Черный перестал бить белого, замер и попытался повернуть голову, но ее как будто застопорило — вместе с текстом:

— Ну, ты...

Предвидя, что сейчас меня обзовут как-нибудь похуже, чем дурой, я грозно нахмурилась и перехватила палку с обломанным концом на манер копья. Но черный человек не договорил, закрыл глаза и мягко полег на белого. Летающая щетка с треском провалилась сквозь колючие ветки и мирно улеглась в еловом шатре. Два человека — черный и белый — так же тихо и неподвижно лежали у моих ног.

«Ничего не понимаю!» — нервно воскликнул мой внутренний голос, нарушив затянувшуюся паузу.

«Аналогично».

Стремительное превращение разноглазого блондина из замаскированного налетчика, которым я его считала, в жертву такого же замаскированного поставило меня в тупик. Я осторожно перевернула безвольное тело в черном, заглянула под маску и убедилась, что лицо под ней мне совершенно незнакомо. А я бы обязательно запомнила такого рыжего-конопатого... Тогда я склонилась над блондином и внимательно рассмотрела его физиономию. В общем, тоже незнакомая, за исключением глаз, один из которых зеленый, а второй голубой. Очень захотелось примерить маску рыжего-конопатого на блондина, чтобы освежить в памяти воспоминания о вчерашней встрече с налетчиком, но я остереглась слишком активно ворочать полудохликов, чтобы не привести их в чувство раньше времени. Ограничилась тем, что вернулась к конопатому, деликатно, как доктор, приподняла его опущенные веки и посмотрела глазки. Они были карие. Оба.

Ничего не понимаю!

Мгновенно возникшее желание отвесить лежащим парням чувствительных пинков в бока и гестаповским голосом взреветь: «Встать! Стоять смирно! Отвечать на мои вопросы!» я все-таки преодолела. А ну как встанут, но не смирно? Не дай бог, объединятся и ополчатся на меня вдвоем? Кто их знает, этих налетчиков в масках, может, у них какое-то тайное братство со своими ритуальными игрищами и веселыми приколами!

«Лучше бы ты пошарила у них в карманах!» — резонно посоветовал внутренний голос.

У рыжего-конопатого, к сожалению, никаких карманов не было, так что выяснить его личность без сеанса гестаповского допроса не представлялось возможным. А вот у разноглазого блондина в кармане запыленных джинсов нашелся студенческий билет на имя Никиты Геннадьевича Ратиборского.

«Ну, наконец-то, знакомое имя!» — обрадовался мой внутренний голос.

Имя знакомое, а ситуация по-прежнему непонятная.

Совершенно машинально — от нечего делать — я подобрала под елочкой оторвавшуюся щетку и кое-как насадила ее на ручку, восстановив таким образом нарушенную было целостность и неделимость казенной швабры. С виду инвентарь выглядел вполне исправным. Я повозила щеткой взад-вперед по усыпанной хвоей земле и убедилась, что инструмент функционирует.

И тут меня здорово напугал Никита свет Геннадьевич. Не шелохнувшись, он хриплым голосом удавленника произнес:

— Крупье, все на красное, сорок восемь! — и снова замолчал, сосредоточенно глядя на обгрызенную белкой еловую шишку.

— Ставки сделаны! — быстро сказала я, сообразив, что мои действия со шваброй напомнили младому Ратиборскому манипуляции крупье, сгребающего фишки.

— М-м-м-м-м! — протестующее промычал рыжий-конопатый, оставшийся для меня инкогнито.

— Ставок больше нет! — сказала я специально для него и попятилась к елочкам.

Парни явно приходили в себя, а у меня не было желания дожидаться того момента, когда они полностью очнутся.

Я вылезла на дорожку, огляделась, небрежным жестом игрока в гольф забросила на плечо победоносную щетку-швабру и зашагала к офису. Надо было немного посидеть в тишине и подумать.

Но тишины в нашей благословенной конторе не было и в помине! Посреди общей комнаты в позе героини древнегреческой трагедии застыла незнакомая толстая тетка в цветастом платье. Щекастое лицо ее было обращено к потолочному светильнику и перекошено мучительной гримасой, руки стиснуты в замок перед грудью, а живот колыхался в такт утробным бессловесным рыданиям. Рядом со страдалицей стояла, притопывая ногой, Лариса Котова, и лицо у нее было злое-презлое. У стеллажа с кассетами на корточках сидел Сашка Баринов, похожий на толстого бульдога, энергично разрывающего кроличью нору. В качестве норы выступал стеллаж, из которого Санек выкопал уже приличную кучу видеокассет.

— Всем добрый день! — вежливо сказала я и вопросительно посмотрела на Лару, резонно предполагая, что она не замедлит это мое утверждение опровергнуть.

— Да уж, добрый! — фыркнула Котова. — Потеряли кассету Зои Павловны, обормоты!

Я перевела вопросительный взгляд на Сашку и тем переадресовала «обормотов» персонально ему.

— Запись утренника «Здравствуй, школа!» в детском саду «Петушок», — скороговоркой объяснил мне коллега. — Обещали вернуть заказчику рабочий материал, но что-то я его никак не найду...

— А еще позиционируете себя как рекламное агентство полного цикла! — уязвила нас Котова.

— Полнее некуда! — заверила я, раздумывая, имеет ли мне смысл задерживаться в эпицентре конфликта.

Я совершенно точно никаких чужих кассет не брала и не теряла, а раз так, то не мне их и искать. Поэтому я закруглила краткую беседу вежливым «Всем пока!» и убежала из офиса, не реагируя на призывные крики Баринова, который жаждал моей активной помощи для проведения изысканий.

Пробегая по еловой аллее к троллейбусной остановке, я мимоходом заглянула в брешь и с облегчением удостоверилась, что на хвойной подстилке уже никто не валяется.

4

Компанейской девушке Алке Трошкиной было не очень интересно ходить по магазинам в одиночку. Не с кем было обсудить ценовую политику бутиков, не у кого спросить совета — покупать прямо сейчас или подождать распродажи. Одиноко побродив среди вешалок, точно девочка, заблудившаяся в дремучем лесу, преследуемая услужливыми продавщицами Трошкина почувствовала, что ей катастрофически не хватает человеческого общения. Она устало присела на пуф в примерочной, куда ее загнала свора натасканных на двуногую дичь торговых работниц, позвонила в роддом Катерине и торжественно сказала:

— Катя, я тебя поздравляю!

— Это нетипично, — скучным голосом заметила Катерина. — В последние дни я чаще принимаю соболезнования по поводу гибели Геночки и крушения моих брачных планов.

— Планы партии — планы народа! Пятилетку за три дня! — Чтобы взбодрить собеседницу, Алка добавила своему звонкому голосу мажорного звучания. — В пятницу ты, Катя, выходишь замуж за Александра, с чем я тебя и поздравляю!

— Серьезно? Он согласился?! — обрадованно ахнула невеста.

— Согласился? Да он был в бешеном восторге! — с энтузиазмом заверила ее Трошкина. — Как только увидел на Инке твои рыжие волосы, так сразу пал к ногам и предложил руку и сердце.

— Хорошо, что не протянул ноги! — засмеялась довольная Катя. — Говоришь, бракосочетание будет в пятницу? Ой, так это же всего через три дня! А свадебный ужин, а приглашения гостям, а праздничная программа? А что я надену?!

Разговор закономерно сместился на особо важную и актуальную тему свадебного наряда.

— Заморачиваться с новым платьем резона нет, — рассудила Катерина. — Все равно сшить его я не успею, а бегать по салонам в поисках подходящей модели мне доктор не разрешит. И какой смысл тратить сотни баксов на дурацкий кусок шелка, лент и кружев, который мне впредь никогда не пригодится?

— Это разумно, — осторожно одобрила Алка, которая в этом вопросе была крайне консервативна и для себя лично без сожаления и даже с радостью приобрела бы абсолютно непрактичное и откровенно одноразовое кружевное платье с узким корсетом, широким кринолином и шлейфом длиной в список жертв АО «МММ».

— Вот и я говорю, можно обойтись маленьким белым платьем в стиле Шанель, есть у меня такое, — обрадовалась поддержке Катька. — Пару вытачек распустить, и я в него еще вполне влезу... А вот фата...

— Да, как же фата? — оживилась Алка, с несказанным умилением вообразив себе трехметровый отрез органзы, густо затканной по краям серебром и усеянный жемчужинками.

— А фату я сама свяжу! — постановила Катерина. — Все равно мне тут делать совершенно нечего, вот и поработаю крючком.

Белое с серебром невесомое облако в воображении Трошкиной скукожилось и превратилось в корявую рыбацкую сеть.

— Отличная идея, — упавшим голосом сказала Алка. — Фата, связанная крючком, это... это...

— Это очень оригинально. Короче, не будем терять время! Мне срочно нужны шесть мотков белого ириса и крючок номер пять. Могу я попросить тебя привезти их мне прямо сейчас? Это все у меня дома есть, в нижнем ящике комода. Ты ключики мои не потеряла, надеюсь?

— Нет, но...

После неожиданного и путающего появления в Катином жилище налетчика в черной маске Трошкиной совсем не хотелось появляться в столь опасном месте без дюжего телохранителя. Но объяснять это беременной женщине — значило пугать ее и расстраивать.

— Конечно, я все тебе привезу, — вздохнув, пообещала самоотверженная Трошкина.

И, закончив разговор с Катериной, тут же позвонила Инке, чтобы позвать ее с собой. За охранника Кузнецова, сама уже подвергшаяся нападению налетчика, сойти не могла, но вдвоем с подругой Трошкиной все-таки было спокойнее.

— Кто предупрежден — тот вооружен! — имея в виду свое безрадостное знание о существовании в мире агрессивного типа в черной маске, сказала Алка отражению в зеркале примерочной и вышла из кабинки с пустыми руками, тем самым глубоко разочаровав продавщиц.

5

Я уже настроилась на широкомасштабный шопинг и поменяла планы неохотно. Трошкина вынуждена была напомнить мне, что героиней предстоящего праздника все-таки является Катерина, и вопрос со свадебным нарядом невесты имеет наиболее высокий приоритет. Я устыдилась и повиновалась.

— Видишь ли, Трошкина! Ты просто кое-чего не знаешь, — явно оправдываясь, приглушенным голосом сказала я Алке, когда мы рука об руку вошли в пугающе тихий и темный подъезд.

— Я многого не знаю, — самокритично согласилась бывшая отличница. — Например, теорию сопротивления материалов. Ну и что?

Я некультурно помянула сопромат просто матом и объяснила:

— Налетчик в маске — он не один!

— Хочешь сказать, он действует в составе преступной группы? — ахнула Алка и прижалась лопатками к дверям лифта, стараясь максимально отодвинуться от темных углов лестничной площадки.

В них запросто могла схорониться мобильная преступная группа человека на четыре.

— Не совсем так, — ответила я, нервными тычками в пластмассовую таблетку кнопки призывая заплутавший лифт. — Действуют-то они разрозненно... Я бы даже сказала — они противодействуют...

Лифт подъехал, принял пассажирок и повез нас на шестой этаж. Приободрившаяся Трошкина потребовала объяснений и с интересом выслушала мой рассказ о недружественной встрече разноглазого блондина и рыжего-конопатого.

— Очень занимательно, — сказала она, внедряясь в Катину квартиру и немедленно запирая за собой все замки и задвижки. — Какая-то цепная реакция получается! Что-то кармическое: тот, кто сам был налетчиком в маске, вскоре становится жертвой налетчика в маске! Интересно было бы проследить судьбу рыжего — по идее в следующий раз нападут на него!

— Сомневаюсь, — хорошенько обдумав эту мысль, возразила я. — Если следовать твоей логике, то некоторое время назад в роли злодея в маске должна была выступить я. Иначе за что же мне такая карма — безвинно стать жертвой налета?

— А ты не выступала? — придирчиво спросила Алка, которой явно не хотелось хоронить такую красивую версию. — Я имею в виду — в маске?

— Трошкина! — покрутив пальцем у виска, проникновенно сказала я. — В последний раз я выступала в маске на новогоднем утреннике в старшей группе нашего общего с тобой детского садика. И то была маска белочки, а не омоновца! Нет, тут определенно что-то другое.

— Стоп! А ведь твои маски нас и не волнуют! — сообразила Алка. — Налетчик-то приходил не к тебе, а к Катьке, значит, с нее и спрос!

Она строго посмотрела на тот портрет Катерины, с которого мы утром лепили мой временный рыжекудрый образ, но фотографическая Катька не ответила, и Трошкина вынужденно призналась:

— Версия слабая, но я цепляюсь за нее потому, что мне очень не хочется думать, будто в нашем мирном южном городе широко распространились маньяки в черных масках!

И тут же она встрепенулась:

— Слушай! А может, это такая игра? «Казаки-разбойники» на современный лад!

— Недетская забава!

— Так ведь в стрелялки-догонялки с пейнтбольными ружьями тоже играют вполне взрослые люди! — резонно напомнила Трошкина. — И в клубах фанатов исторических реконструкций очень даже матерые дядьки тусуются. А «толкинутые», которые наряжаются гоблинами и эльфами, чтобы помахать в парке мечами? Тоже не малыши! Надо спросить Катьку, не записывалась ли она часом в какую-нибудь секцию любителей военизированных реалити-шоу.

Катерина, словно почувствовав, что мы говорим о ней, позвонила Алке сама.

— Ну, хорошо, хорошо, — послушав с полминуты, устало сказала Трошкина. — Я привезу его тебе.

— Кого это ты к ней привезешь? — слегка ревниво поинтересовалась я.

Как успешная дублерша легкомысленной Катерины в ответственном деле знакомства и сватовства, я чувствовала определенную моральную ответственность за то, чтобы ее брак с Александром состоялся.

— Не кого, а что, — ответила Алка, перемещаясь к книжному шкафу. — Альбом с фотографиями! Видите ли, Катерине приспичило напоследок вдумчиво оплакать свой трагически оборвавшийся роман века с депутатом Ратиборским. Кстати, а я ведь ее Геночку никогда не видела, интересно посмотреть... Ого!!!

Глаза Трошкиной были устремлены на полку, а в голосе ее в равной пропорции смешались изумление и ужас. Поскольку я, в отличие от подружки, неоднократно видела Катькиного Геночку живьем, мне было совершенно непонятно, чем вызвана Алкина дикая реакция. Не было у Ратиборского никакого «ого»!

— Да он же весит сто кило! — Алка с усилием сняла с полки фотоальбом и обернулась ко мне, явно ожидая поддержки — пока только моральной.

«Физические силы, возможно, тоже придется объединять», — заранее страдая, подсказал мне внутренний голос.

Толстенный талмуд размером с небольшую надгробную плиту даже на вид производил впечатление неподъемного.

— Вот это, я понимаю, тяжкий груз воспоминаний! — съязвила Трошкина, роняя фотоальбом на табуретку.

Та крякнула и присела на все четыре ноги. Мы с подружкой опустились коленками на пол и с почтительным уважением рассмотрели кожаный переплет с тиснением, накладными углами и металлической застежкой. В окошечке на обложке альбома помещалась открытка с изображением сердца. Оно было тугим и красным, как спелый помидор.

— Лямур тужур! — вздохнула чувствительная Трошкина, открывая вместительное хранилище зримых воспоминаний.

Системный подход к сбору и хранению документальных материалов всегда являлся сильной стороной нашей секретарши. Фотографии в альбоме были представлены в безупречном хронологическом порядке и аккуратно подписаны. Мы с Алкой (обе легкомысленные разгильдяйки, решительно не способные надолго сохранить в гербарии души цветы воспоминаний) с интересом и легкой завистью изучили по представленным фотодокументам всю историю романа Катерины и Ратиборского. Она открывалась групповым фото на ступеньках избирательного участка, причем на снимке был представлен и штаб Ратиборского, и коллектив нашего доблестного рекламного агентства. Снимок был вполне официальный, но Катька уже вовсю льнула к депутатскому плечу и улыбалась как русалка.

На промежуточных фотографиях общим количеством около полусотни была запечатлена в основном сама Катерина, преимущественно в купальнике или даже в неглиже. Изредка попадался загорелый улыбчивый Геннадий — в интерьере казино, на палубе яхты, на террасе с видом на лазурное море. Подписи под фото: «Ноябрь, Санторини», «Декабрь, Тунис», «Январь, Дубаи», «Март, Ницца», «Май, Римини» — позволяли понять, что лав стори Катерины и Геннадия тянулась четким пунктиром, пролегая в основном по курортным территориям дальнего зарубежья. Последний снимок вновь был сделан на исторической родине Ромео и Джульетты, у того самого фонтана, где и оборвалась жизнь героического депутата-любовника.

По настроению и композиции это фото недельной давности заметно выбивалось из общего ряда. Катерины в кадре не было вовсе, наверное именно она выступала в роли фотографа. А Ратиборский на снимке не улыбался и не позировал. Он торопливо шагал мимо фонтана, сопровождаемый персонажем, при виде которого я ойкнула и хлопнула по руке Трошкину, собравшуюся закрыть альбом:

— Стоп! А это кто такой?!

На фотографии, провидчески подписанной: «Геночка уходит!», за льняным плечом депутата Ратиборского маячила чья-то наглая рыжая морда.

— Рыжий-рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой! — веселой скороговоркой выпалила Трошкина и хихикнула.

— Эта шутка очень похожа на правду! — сказала я, даже не улыбнувшись. — Ты разве не помнишь, что я тебе рассказывала про маскированного налетчика номер два? Он был именно рыжий и конопатый!

— Неужели этот самый?!

— Не знаю, — так и сяк поглядев на снимок, призналась я. — Может, и не этот, а какой-нибудь другой... Лица-то на фотографии почти не видно, одни рыжие вихры, щека и ухо! Но вихры очень похожие. И щека вся в конопушках...

— Идем! — Алка с треском захлопнула альбом и встала на ноги. — Апчхи! Покажем фотографию Катерине и узнаем, кто такой этот подозрительный конопатый.

— Минуточку! — я снова открыла альбом, аккуратно вытащила из уголков интригующее фото с Рыжим и спрятала его в свою сумку.

— Это зачем? — полюбопытствовала Алка.

— Потом расскажу. Давай звони в службу такси, я не собираюсь переть груз чужих воспоминаний на своем горбу!

Катерина лежала в кровати и плакала. Ее зареванная физиономия была первым, что я увидела с порога, и мое сердце испуганно екнуло. К счастью, со второго взгляда я заметила в руках плаксы потрепанный томик любовного романа.

— Можно?

Мы с Алкой вошли в больничную палату с матерчатой сумкой, в которой помещался тяжелый фотоальбом. Я тянула суму за левую ручку, Трошкина за правую, и вместе мы образовали четкую букву «М». С грохотом уронили свою ношу к подножию тумбочки, облегченно выдохнули, и Трошкина вопросительно напела:

— О чем, дева, плачешь? О чем слезы льешь?

Я бесцеремонно забрала у Катьки слезоточивое чтиво, оценила название: «В сетях неистовой любви», хмыкнула и спросила:

— Неужели тебе мало проблем в реальной жизни?

— А какие у меня еще проблемы? — промокнув глаза, искренне удивилась Катерина. — Вроде все уже рассосалось. Менты меня не беспокоят, беременность протекает нормально, и замуж я скоро выхожу, так что все хорошо, спасибо вам! Или я что-то пропустила?

— Ничего-ничего, в самом деле все хорошо! — оптимистично напела Трошкина, одновременно чувствительно пырнув меня острым локтем в бок. — И мы очень рады, что ты так позитивно настроена. Кстати, а стоит ли, в таком случае, расстраивать себя просмотром уже неактуальных фотографий?

— Нет уж, пусть рассматривает, и без спешки! — торопливо шепнула ей я. — Не хватает еще тащить этот талмуд обратно!

— Нет уж, я посмотрю! — словно услышав мою подсказку, возразила Катерина и потянулась за альбомом.

— Лежи!

Мы с Алкой в четыре руки возложили саркофаг с нетленными воспоминаниями на тумбочку. Катька открыла его на последней странице и сразу же заметила:

— А где же самый последний снимок?

— Этот? — я достала фото с интригующим фрагментом рыжего-конопатого из своей сумочки. — Я поместила его отдельно от остальных по соображениям безопасности! Ты, вообще, каким местом думала, когда закладывала на длительное хранение такой компромат? Да если бы менты после взрыва у ЗСК посмотрели твой альбом, это фото и подпись к нему стали бы серьезнейшей уликой против тебя! Смотри, Ратиборский тут бежит от тебя, любимой, как олень от лесного пожара — ясно, что ты его преследуешь, а он вовсе не хочет общаться. К тому же в кадре тот самый фонтан, рядом с которым была взорвана депутатская машина. В целом все выглядит так, словно ты примерялась к субъекту на местности, готовясь к совершению преступления!

— Вы так на это смотрите? — озадачилась Катька.

Трошкина вместо ответа молчком поддела ногтем бумажку с подозрительной подписью «Геночка от меня уходит!», сковырнула ее, смяла и выбросила в корзину для мусора.

— Кстати, а что за рыжий тип уходит от тебя вместе с Геночкой? — спросила я Катерину.

— Это Леша, — безразлично посмотрев на фото, ответила она. — Алексей Гольцов, Геночкин помощник.

— По какой части помощник?

— По депутатской. Должность такая есть в ЗСК — помощник депутата. А что?

— Да так, ничего, — я многозначительно посмотрела на Трошкину и встала. — Ладно, Катя, ты отдыхай, а мы пойдем!

— До свиданья! — Алка торопливо вывалила на постель больной клубки белых ниток и поспешила за мной, но в коридоре первым делом высказала мне претензию: — Ты почему как следует не расспросила Катерину про этого Лешу?! Ничего толком не узнала!

— Узнала, узнала! — заверила ее я. — Алексей Гольцов, помощник депутата Ратиборского — тебе это разве ни о чем не говорит? Склеротичка! Мы же вместе с тобой смотрели новости по телику! Забыла? Алексей Гольцов в ночь с субботы на воскресенье подвергся разбойному нападению и загремел в больницу с черепно-мозговой травмой!

— Ух ты! — Алка резко остановилась. — Хм... Однако! Похоже, я была права.

— Трошкина! Ход твоих мыслей мне интересен, но непонятен, — старательно сохраняя терпение, предупредила я.

— Ну, насчет круговорота налетчиков в природе! Помнишь, у меня была версия, что каждый замаскированный налетчик в свой черед становится жертвой нападения? Смотри, если Гольцов и есть тот самый рыжий-конопатый, который сегодня наскочил на Разноглазого, то вполне естественно, что позавчера кто-то набросился на него самого!

— В этом случае последовательность событий получается обратная: сначала он жертва и только потом налетчик, — прикинула я.

Алка пожала плечами:

— Так ведь мы же с тобой не знаем, насколько строгие правила в этой странной военизированной игре! Стой здесь!

Она развернулась, взметнув юбкой, и унеслась в палату, но секунд через тридцать примчалась обратно и доложила:

— Катя сказала, что в последний раз она играла в «Зарницу» в восьмом классе средней школы, и с тех пор ни в каких развлечениях в стиле «милитари» не участвовала!

— Ага, зато я за нее поучаствовала! — ворчливо напомнила я. — Ладно, поехали!

— Куда теперь? — подпрыгивая сбоку от меня, как резвый Пятачок рядом с хмурым Винни, с подкупающей готовностью поинтересовалась Алка.

— В нейрохирургию горбольницы, куда же еще? Узнаем, лежит ли там побитый Алексей Гольцов.

— Или не лежит, а носится по городу в черной маске, как чокнутый Бэтмен! — кивнула подружка, с лету уловив мою мысль.

Центральная городская больница — это целый архитектурный комплекс, планировка которого способна лишить человека с пошатнувшимся здоровьем остатков душевного и физического равновесия. Подозреваю, что архитектор, спроектировавший нашу горбольницу, происходит по прямой линии от создателей знаменитого Критского лабиринта, замка Иф, Форт-Нокса и Брестской крепости. Чтобы не заблудиться в скопище разновеликих зданий, коварно лишенных всяких опознавательных табличек и указателей, нужно обладать сверхъестественной интуицией, либо ориентироваться в пространстве не хуже почтового голубя, либо периодически брать в плен аборигенов из медицинского племени. Мы с Трошкиной грамотно взяли «языка» в белом халате прямо в курилке у ворот, и только этим спасли свои ноги от мозолей, а нервную систему — от полного истощения.

Проводник помог нам проложить кратчайший маршрут к окошку информационной службы. Там, как сказочная царевна в светлице, томилась дородная дама в трещащем по всем швам голубом халатике. В просветах между редкими пуговицами виднелось бронированное бязевое белье. Над напомаженными губами трепетали лихие гусарские усики.

— Опять журналисты? — шевельнув усиками, густым басом неодобрительно спросила эта кавалер-девица нас с Трошкиной. — Дался вам этот Гольцов! Опоздали, девушки, вчера надо было приходить, как все! А сегодня уже переведен ваш Гольцов на амбулаторное лечение.

— То есть в вашей больнице он не лежит? — уточнила дотошная Алка.

— В нашей — нет! — пробасила кавалер-девица и невежливо задвинула окошко справочной светлицы мутной пластиной оргстекла.

Мы с Трошкиной переглянулись и одновременно кивнули.

Над рыжеволосой головой депутатского помощника Алексея Гольцова нависла угроза скорого и неприятного знакомства с двумя симпатичными, но злопамятными девушками.

6

— Выразительно! — осмотрев шишковатую голову Никиты, Джон присвистнул и съехидничал: — Интересно, что бы сказал по этому поводу Ломброзо?

Фамилия итальянского доктора, определявшего характер и умственные способности человека по форме его черепа, Никите Ратиборскому ничего не сказала. А вот реакция лучшего друга обидела, и он огрызнулся:

— Интересно, что бы ты сказал, если бы это тебя так приложили!

— Я бы сказал...

Джон завернул многоступенчатую матерную фразу, закончив ее простым и естественным вопросом:

— И кто же это тебя так?

— А хрен его знает! Какой-то козел в спецназовской маске. Выскочил, гад, из-за дерева, сбил меня с ног, придавил сверху — и давай колотить башкой о землю!

— Вижу, что земля была твердой! — съязвил Джон.

— Ты про мои шишки? Да хрен с ними! — отмахнулся Ратиборский. — Меня другое беспокоит. Он меня про деньги спрашивал! «Колись, — говорил, — где бабки?!»

— Серьезно?!

Джон хлопнул ладонями по столику, расплескав свое пиво и минералку Никиты, и совсем уж обидно захохотал.

— Что смешного? — надулся Никита.

— Смешно, что идеи носятся в воздухе! Все гениальное просто и нет ничего оригинального!

— У нас есть «Оригинальное темное»! — с готовностью притормозила у столика официантка с подносом, запятнанным влажными кругами от запотевших пивных кружек.

— А гениального светлого нет? — сострил в ответ весельчак. — Жаль. Товарищу моему для просветления сейчас было бы в самый раз!

— Ты прекратишь ржать?! — неприязненно зыркнув на убегающую официантку, зашипел Никита. — Такое серьезное дело, а тебе все шуточки!

— И дело серьезное, и деньги серьезные, — Джон перестал гримасничать и в упор посмотрел на друга. — Давай думай! Кто это мог быть? Кто еще знает про бешеные папашкины денежки?

— Не знаю.

Никита потянулся почесать в затылке, но задел свежую шишку и охнул. Образовавшиеся в результате ударов выпуклости пульсировали болью. Никита с невольным сочувствием посмотрел на рогатую лосиную голову, украшающую стену кабачка. Пластмассовые глаза сохатого глядели на него с печальным пониманием.

— Так. Давай надеяться на лучшее, — предложил Джон, отодвинув от себя пустую кружку.

— Лучшее наше пиво — это «Баварское специальное»! — ввернула вездесущая официантка.

— Несите, — разрешил Джон и снова повернулся к другу. — Предположим, дядя в маске спрашивал тебя вовсе не о папашиных деньгах. Вспоминай, ты кому задолжал?

— О-о-о-о! — протянул Никита. — Кому я только не задолжал!

Он совсем нахмурился и не по-христиански, ругательно, помянул покойного родителя с его скаредностью.

— А кто из твоих кредиторов настолько крут, что может за должок оторвать башку?

Ратиборский-младший вновь задумчиво посмотрел на лосиную голову, потом кашлянул, очнулся и полез в карман за мобильником:

— Вот я сейчас Левончику позвоню...

Гортанная речь в телефонной трубке звучала громко, так что разговор Никиты с Левончиком слышал и Джон.

— Что ты, брат? Какие деньги, какие долги, брат? У тебя горе, я не тревожу. Я знаю, ты все отдашь.

— Конечно отдам! — обрадовался Никита.

Он прикрыл мобильник ладонью и шепнул Джону:

— Это не он!

— Отдашь, конечно! — эхом повторила трубка. — Отец твой большой человек был, и ты теперь будешь большой человек.

— Ну, какой я там большой, — застеснялся Никита.

— Пусть не большой, зато богатый! — засмеялся горец в трубке. — Не думай про долг, я подожду!

— Это тот Левончик, который хозяин казино? — дождавшись завершения разговора, поинтересовался Джон.

Никита кивнул.

— Значит, рассерженных и нетерпеливых кредиторов у тебя нет, — с сожалением заметил Джон. — Стало быть, били тебя все-таки за папашины денежки. Ладно, посмотрим наш список.

Он вытащил из кармана сложенный вчетверо бумажный лист.

— Итак, кто может знать, где сейчас папин долларовый чемоданчик... Номер первый твоя маман?

— Она об этом ни сном ни духом! — Никита помотал головой и снова охнул. — Мамахен рассчитывает на недвижимость. Она ждет оглашения завещания и от души надеется, что папахен все свое добро завещал мне одному.

— Номер два — рыжая девка, папочкина любовница?

— Она тоже не в курсе, я бы понял по глазам.

— Номер три — другие родные и близкие?

— Ты не знал моего папахена! — криво усмехнулся Никита. — Какие родные, какие близкие? Да он к себе никого, кроме дантиста и проктолога, на пушечный выстрел не подпускал!

— Тогда остается только номер четвертый, собирательный: деловые партнеры! — заключил Джон.

— А вот партнеров его я не знаю, — с сожалением признался Никита. — Папахен меня в свои дела не посвящал и вообще за человека не считал. Так и говорил: «Ты еще сопляк, салага, мальчишка! А мальчик на побегушках у него и без меня был — так называемый помощник, Лешка, дурак, по-моему, тот еще...

— Эй, а про помощника ты ничего не говорил! — Джон отставил в сторону недопитое пиво и снова потянулся к списку. — Кто таков, как зовут, где искать?

— Зовут Алексей, фамилию не помню, где живет, не знаю, — Никита пожал плечами и вдруг замер, сильно перекошенный, как ревматик в приступе: — Ты думаешь, деньги у него? У Лешки?!

— Надо проверить! — ответил Джон и призывно помахал развернутой бумажкой официантке. — Девушка, пожалуйста, счет!

Левон Айрапетян резким движением захлопнул крышку сотового телефона, пару секунд смотрел на свой сжатый кулак невидящим взглядом, а потом швырнул мобильник в диванные подушки.

— Что такое, Левончик? — встревожилась его жена Сусанна.

— Не твое дело, женщина! — огрызнулся Левон. — Иди прочь!

Сусанна послушно подхватилась и засеменила к двери, покачивая крутыми бедрами. Левон посмотрел на волнующие формы пышнотелой супруги без обычного одобрения и снова потянулся за сотовым.

— Тамаз? Мальчишку Ратиборского знаешь, не знаешь?

— Эй, ара, что за вопрос? Скажешь узнать — узнаю! — прогудел в трубке веселый бас.

— Вопрос, ара, на миллион долларов! Сына нашего покойного друга и товарища кто-то обидел. Побил сильно и про деньги спрашивал!

— Какие деньги, ара? — веселый голос сделался серьезным.

— Вот и я думаю — какие деньги? У мальчишки ничего нет, он все свои копейки в моем казино спускает. Понимаешь?

— Понимаю, дорогой, понимаю! — вновь повеселел его собеседник. — Ты думаешь, что тот, кто обидел сына нашего покойного друга, хочет найти деньги нашего покойного друга?

— Это мои деньги, ара! — жестко сказал Левон. — Мои! Понимаешь?

— Эй, что за вопрос? Скажи, что делать, и Тамаз все сделает!

— Ай, молодец! — Левон сверкнул белозубой улыбкой и снова собрался:

— Ручка, бумажка есть? Пиши список! Номер первый — вдова нашего покойного друга...

7

Усатая кавалер-девица из справочной горбольницы все-таки оказала нам с Трошкиной определенную информационную поддержку. Ее комментарии «Что, опять журналисты?» и «Надо было приходить вчера, как все!» не грешили любезностью, но зато подсказывали, к кому имеет смысл обращаться за сведениями об Алексее Гольцове. «Коллеги»-журналисты, массово проявившие интерес к травмированному помощнику погибшего депутата, за сутки наверняка успели составить неплохое досье на Гольцова.

Я позвонила Максиму Смеловскому и убедилась, что не ошиблась в высокой оценке профессиональной добычливости «коллег».

— Гольцов Алексей Иванович, восемьдесят первого года рождения, русский, образование высшее экономическое, житель краевого центра, жены нет, детей нет, к ответственности не привлекался, помощник депутата законодательного собрания края Геннадия Ратиборского, царство ему небесное, и того же Ратиборского, земля ему пухом, заместитель в правлении краевого отделения партии «Союз-Россия», — скороговоркой, на одном дыхании протарахтел хорошо осведомленный Макс.

Затем он сменил тон и нормальным человеческим голосом сказал:

— По-моему, он дурак, но шустрый. И по-своему везучий. Вот Ратиборский взорвался вместе с охранником и водителем, а помощничку его подфартило: он в субботу при депутатском теле не состоял, отпросился на выходные по личным делам.

— И остался жив, — задумчиво заметила я.

Везение Гольцова, на мой взгляд, выглядело подозрительно.

— Мало того, он теперь выходит в большие люди! — сказал Смеловский. — Небось, если бы не совпадение — что побили его вскоре после гибели шефа, никакого интереса этот Гольцов с его черепно-мозговыми травмами ни у кого не вызвал. А так смотри, какая звонкая тема обозначилась: депутата убили, на помощника покушались! Между прочим, сам Гольцов быстро понял, в чем его фарт, и уже сделал заявление, что считает убийство Ратиборского политическим. Кстати, насчет его мозговой травмы я сильно сомневаюсь: Гольцов занимался боксом, небось не дал бы дворовой шпане себя покалечить.

Макс замолчал — не иначе задумался.

— Что-то еще? — напомнила я о себе.

— Еще он утверждает, что некоторое время назад ему угрожали по телефону, требуя снять свою кандидатуру с выборов в городскую думу.

— А он кандидат? — оживилась я.

— Теперь — да, кандидат, и реальный! — невесело хмыкнул Макс. — А еще два дня назад был разменной пешкой, с какими никто в политике не считается.

— Но охочая до сенсаций и скандалов журналистская братия распиарила эту пешку до ферзя! — с полным пониманием ситуации подсказала я Максу следующую фразу.

— Ну естественно!

— Что-то еще? — повторила я.

— Тебе мало фактов с моими комментариями? Хочешь интимных подробностей? — засмеялся Смеловский. — Могу предложить тебе завтра утром сгонять вместе с нашей съемочной группой к хворому Гольцову домой. Ребята будут интервью брать, а ты под этим соусом сможешь выспросить все, что тебе интересно.

— Отличная мысль! — обрадовалась я. — Спасибо тебе, Максик, я всегда знала, что ты мой лучший друг!

— Я мог бы быть твоим лучшим и в другом амплуа!

— Я подумаю, — в сотый раз пообещала я.

Трошкина терпеливо дожидалась, пока я закончу пытать Максима. Одновременно она столь же терпеливо ожидала прибытия троллейбуса — мы с ней стояли на остановке. Однако, когда мой мобильник, отработав сеанс связи со Смеловским, бодрым звоном сообщил о своей готовности немедленно включить меня в новую беседу, Алка сердито топнула ножкой.

— Еще одну минутку! — попросила я подружку, не рискуя сбрасывать вызов.

Судя по номеру, общаться со мной желала мамуля, а игнорировать звонки родительницы я не смела даже в избыточно свободолюбивом пубертатном возрасте.

— Дюша, спасай! — опустив приветственные реверансы, возбужденно выпалила мамуля.

— Кого на этот раз? — насторожилась я.

— Семью! Точнее, ее репутацию!

— Репутацию НАШЕЙ семьи? — уточнила я, ибо это было важно.

Репутация семьи Кузнецовых по причине живости характера всех ее членов подвергается опасности ежечасно, но до сих пор чудесным образом сохраняется. А своей репутацией наша семья дорожит почище, чем какая-нибудь Коза Ностра!

— Да! — подтвердила мамуля. — Дело в том, что Глафира...

— Ах, тетя Глафира! — протянула я. — Ну, тогда понятно, почему в опасности фамильная честь!

Папина единокровная сестра, а моя родная тетушка Глафира частенько олицетворяет собой дамоклов меч, нависший над семейной репутацией. В бытность свою юной и пылкой студенткой института иностранных языков она закрутила бурный роман с чилийским коммунистом и в порыве страсти унеслась с ним за океан, откуда возвращалась долго, лет тридцать, и на редкость сложным путем. Сначала переметнулась от латиноамериканского партийца к простому американскому плейбою. Потом вышла замуж за скромного торговца недвижимостью, родила дочь, развелась и немного пожила одинокой трудящейся женщиной. Влюбилась в темнокожего футболиста и перестала быть одинокой. Рассталась со своим футбольным Отелло, сошлась с владельцем китайского ресторанчика и уехала с ним на историческую родину в провинцию с каким-то подозрительным названием — то ли Хойвынь, то ли Нансунь... И уже оттуда перебралась в Арабские эмираты с каким-то третьеразрядным шейхом, имевшим неосторожность заглянуть в хойвыньско-нансуньский кабачок на чашечку китайского чая.

Три поколения семьи Кузнецовых, наблюдающие за перипетиями судьбы кровной родственницы на почтительном расстоянии, но с неослабевающим интересом, дружно надеялись, что высокая ограда арабского гарема сможет удержать непоседливую тетю Глафиру у очередного семейного очага. Но она перемахнула ее так же легко, как Великую китайскую стену, и неожиданно для всех вернулась в родной город! А вот единственная дочь Глафиры, мимоходом рожденная ею в недолговременном браке с нью-йоркским риэлтером, все это время с поразительным постоянством оставалась на одном месте — вероятно, компенсируя усидчивостью возмутительное легкомыслие мамочки.

— Что тебе может быть понятно?! — почему-то рассердилась на меня мамуля. — Я сама с трудом поняла, в чем проблема, ведь твой отец совершенно не способен связно излагать свои мысли!

Этот возмутительный поклеп на папулю, который, как бывший кадровый военный, как раз очень даже способен выражать свои мысли и пожелания в виде максимально четких распоряжений, заставил меня вступиться за родителя:

— А папа-то тут при чем?!

— При чем тут папа? И ты спрашиваешь об это МЕНЯ?! — искренне возмутилась мамуля.

По мнению Баси Кузнецовой, ее супруг несет ответственность за все негативные процессы, так или иначе омрачающие светлый жизненный путь великой писательницы. Разрушительные наводнения и обильные снегопады, пробки на дорогах и сквозняки в доме, перебои с деньгами и горячим водоснабжением, растущие цены и падающие метеориты — за все, абсолютно за все отвечает отставной полковник Борис Акимович Кузнецов. Лично. Мамуля в этом абсолютно убеждена! Этой весной, я слышала, как она горячо упрекала папулю за крайне некстати разразившийся мировой финансовый кризис, призывая его «немедленно сделать с этим хоть что-нибудь!» Помнится, тогда папуля отделался покупкой горящего тура в слабо затронутый кризисом Таиланд.

— Твой папа должен был встретить Мишу, а у него забился жиклер!

— Что, папа заболел? — встревожилась я. — Или заболел этот Миша? У кого из них жиклер, это очень серьезно, это лечится?

— Жиклер у папиной машины! Это такая деталь, которая имеет обыкновение совершенно некстати выходить из строя, если кто-то плохо следит за техническим состоянием своего автомобиля! — взвилась мамуля.

Мне стало понятно, «при чем тут папуля». Осталось уяснить, при чем тут я!

— Господи, как же мне с ними со всеми трудно! — по-свойски наябедничала Всевышнему Великая Бася. — Дюша, что еще тебе неясно? Сегодня к Глафире прилетает Майкл.

— Ах, Майкл прилегает! Так это же здорово! — обрадовалась я.

О Майкле, которого никто из нас еще не видел, в последнее время много говорила тетушка Глафира. Ее американская дочь лет шесть назад благополучно вышла замуж, произвела на свет сына и продолжала вести за океаном тихую, мирную жизнь, не причиняющую волнений нашей семье. Наоборот, это ее, мою добронравную кузину Джули, без устали беспокоила родная маман. В предпенсионном возрасте, биологически ощутив себя молодой бабушкой, тетушка Глафира нестерпимо захотела познакомиться с единственным внуком и все-таки добилась того, что юного Майкла обещали отправить к ней на побывку.

И вот теперь, значит, этот самый Майкл прилетает, а папуля, который должен был встретить его на своей машине из-за внезапной поломки транспортного средства застрял на даче...

— Здорово-то здорово, но только мы с твоим безответственным отцом сидим в Буркове с засорившимся жиклером, а Глафира лежит в городе со сломанной ногой! — раздраженно пожаловалась мамуля.

Сломанная нога Глафиры напрочь спутала мне едва сложившуюся картину мира.

— Где она лежит? — тупо спросила я.

Воображение живо нарисовало тетушку Глафиру в образе Бабы-Яги Костяной Ноги, лежащей на печи в монументальном гипсовом валенке.

— В травматологии! — рявкнула мамуля. — Боже, неужели так трудно понять?! Папа собирался встречать Майкла, но у него засорился жиклер. Глафира до последнего ждала папу с машиной, а потом побежала ловить такси, упала и сломала ногу! Нога в гипсе! Глафира в трансе! Я в бешенстве! Майкл в аэропорту!!!

— Я все поняла! — заверила я, проникаясь серьезностью положения. — Ты только не волнуйся, не пили папу и не тревожь Глафиру, я прямо сейчас полечу на такси в аэропорт и обязательно встречу там Майкла!

— Хорошая девочка, — успокаиваясь, похвалила меня родительница. — Вся в меня!

— Трошкина, извини, наши планы по боку, забитый жиклер и сломанная нога все меняют! — объявила я Алке, нетерпеливо высматривая в потоке транспортных средств с исправными жиклерами свободное такси. — Я немедленно должна лететь в аэропорт, чтобы встретить там своего двоюродного племянника. Ему всего пять лет, он в одиночку совершил трансатлантический перелет. А высокая честь проявить традиционное «кузнецовское» гостеприимство всецело возложена на меня!

— Бедный мальчик! — ахнула Трошкина.

Я не поняла, пожалела ли она малыша просто так или в непосредственной связи с его внедрением в лоно нашей беспокойной семьи, но разбираться было некогда. Ненужную мне в данный момент бумажку с контактами Алексея Гольцова я сунула Алке в карман и запрыгала на тротуаре, размахивая руками, как фанатичная поклонница уже немодной аэробики.

Такси адекватно отреагировало на мои подскоки, и я вихрем полетела в аэропорт.

8

Алла Трошкина обладала весьма умеренной храбростью, но азарта ей было не занимать. Семимильными шагами продвигаясь по следу подозрительнейшего типа — рыжего депутатского помощника, она так разгорячилась, что внезапно остановиться на полпути не смогла бы при всем желании. Поэтому, когда обнаружилось, что Кузнецова вынуждена будет посвятить остаток дня хлопотным семейным делам, Трошкина даже не стала придумывать себе развлечение на внезапно освободившийся вечер. Поход в кино, посиделки в кафе, визит в салон красоты, новый тур шопинга, встречи со старыми поклонниками и поиски новых — все эти важные, нужные и интересные женские занятия меркли в сравнении с ослепительной перспективой загнать в угол Замаскированного Налетчика и сорвать с него маску.

Располагая адресом и телефонами Гольцова, решительная и дерзкая, как Диана-охотница, Алка нуждалась только в компаньоне, способном в процессе предстоящей травли заменить собой группу поддержки в виде своры зубастых и горластых собак. К сожалению, подходящих знакомых у интеллигентной Трошкиной не было. Поразмыслив и усыпив природную стыдливость доброй порцией настойки из алоэ и лимонов на спирту, она позвонила по газетному объявлению фирмы с выразительным и откровенным названием «Калиф на час» и с пьяной развязностью поинтересовалась расценками на почасовую аренду калифов.

— Вам блондина или брюнета? — буднично спросила немолодая особа на другом конце провода.

— Мне все равно! — сказала Алка, не определившаяся с экстерьером компаньона.

— Брюнеты дешевле, — подсказала знающая дама.

— Пусть будет брюнет, — легко согласилась непривередливая Трошкина. — Да хоть вовсе лысый! Только обязательно атлетического телосложения!

— Атлеты дороже, — сообщила мадам.

— Все равно, мне давайте атлета! Поздоровее! Такого, чтобы умел драться и мог справиться с крепким мужиком! — уперлась Алка.

— Садо-мазо дороже, за дополнительного клиента в постели наценка пятьдесят процентов, за «голубизну» еще пятьдесят, — предупредила ее собеседница.

Это замечание настолько конкретизировало в воображении нетрезвой Трошкиной смутный образ спутника, что она с живостью взвизгнула:

— Ой, а наручники у него с собой будут?! Или хотя бы веревка покрепче?

— С аксессуарами дороже, — сообщили ей.

— Неважно! Гулять так гулять! — постановила Трошкина, не уточнив, что гулять она собирается не просто так, а след в след за несексуальным маньяком в черной маске.

— Брюнет, атлет, универсал, жесткий секс, полный комплект спецснаряжения, — подытожила дама. — На два часа вам хватит?

— Нет уж, давайте часика на четыре, чтобы наверняка! — прикинув расстояние до Пионерского микрорайона, распорядилась Трошкина и деловито продиктовала мадам свой адрес.

Спустя сорок минут молодой мускулистый брюнет в обтягивающей рельефный торс белоснежной футболке и ярко-синих джинсах из облегченного денима танцующей походкой вошел во двор восьмиэтажной жилой башни, одним своим появлением вызвав усиленное сердцебиение у молодых мамаш, пасущих в песочнице четвероногих ползунков. Брюнет привычно отметил произведенное впечатление и привычно же сохранил олимпийское спокойствие. Его давно уже не интересовали женщины сами по себе. Брюнета звали красиво — Валентин Захаржевский, он был продажным мужчиной в самом расцвете сил и к женщинам испытывал примерно те же чувства, которые возникают у хорошо вымуштрованного солдата при взгляде на армейский плац.

Игнорируя волнение молодых мамаш, Валентин пружинисто взошел на крыльцо и остановился перед бронированной подъездной дверью с кодовым замком. Распознать нужные кнопки сложности не составляло: отполированные множеством прикосновений, они сияли светлым металлом. К тому же, для пущей своей уверенности кто-то из местных склеротиков нацарапал радом с волшебными кнопочками опознавательные крестики. Валентин сложил подходящую комбинацию из трех пальцев и уже приготовился состыковать ее с кнопками, но тут металлическая дверь широко распахнулась.

— Ой, простите! — пискнула Алка Трошкина, возникшая из подъездного полумрака.

В черных джинсиках и такой же маечке она была похожа на миниатюрного чертика.

— Я вас не ударила?

— Пока нет, — сказал Валентин, привычно допуская и другое развитие сценария.

— Ой! — повторила Трошкина, заинтересованным взглядом сверху вниз молниеносно прочертив по ладной фигуре молодого брюнета ломаную линию. — А вы не в пятнадцатую квартиру?

— В нее, — подтвердил Валентин, спокойно ожидая продолжения.

— Так вы же ко мне! — обрадовалась Алка и цапнула своего «калифа на час» за правую руку, пальцы которой по-прежнему были сложены хитрой дулькой.

В левой руке у калифа была красная спортивная сумка, о содержимом которой Трошкина могла только догадываться. Поэтому она прямо спросила:

— Наручники взяли? А веревку?

— И браслеты, и веревки, и плетку, и повязку на глаза — все взял, — заверил ее хорошо экипированный профессионал, немного удивившись бестрепетной деловитости прозвучавшего вопроса.

— Тогда вперед!

— Можно и вперед, — согласился Валентин.

Трошкина этого не услышала, она уже спускалась во двор, таща на буксире сговорчивого калифа.

Мамаши в песочнице проводили торопливо удаляющуюся пару завистливыми взглядами.

— Давайте знакомиться, — дружелюбно предложила Трошкина, остановившись на обочине ближайшей дороги. — Я Алла.

— Я Валентин, — сказал продажный мужчина, с растущим недоумением озираясь по сторонам.

Пятнадцатая квартира, вся жилая башня, примыкающий к ней благоустроенный двор и даже линия гаражей, с натяжкой способных сойти за приют недолгой — на четыре полновесно оплачиваемых часа — любви остались позади. Перед Валентином простиралась четырехполосная улица с оживленным движением, а за ней тянулся к горизонту пустырь, поросший сизым ковылем и сиреневой дикой мятой. Он смотрелся романтично, но некомфортно. Валентин не чувствовал себя готовым к полевым работам. Да и трудиться по профилю на трассе ему, профессионалу высокого класса, было бы унизительно...

— Вы не волнуйтесь, Валентин, я вам заплачу, — сказала добрая Трошкина, по-своему трактовав беспокойство временного спутника. — Я уже и деньги приготовила!

В подтверждение своих слов она открыла свою сумку и продемонстрировала Валентину ее содержимое. Действительно, сверху в сумочке лежала пачка мелких банкнот, небанально схваченных заколкой для волос.

— Вот! — Трошкина горделиво помахала деньгами перед носом недоверчивого калифа.

При этом под сторублевками и полтинниками, при виде которых высокооплачиваемый профи непроизвольно скривился, обнаружился деревянный молоток с неуютными зубчиками.

— Только платить я буду после того, как!.. — предупредила расчетливая Алка и снова заботливо прикрыла молоток деньгами. — Утром стулья — вечером деньги!

— Можно, конечно, и на стульях, — без энтузиазма согласился Валентин.

Предстоящая работа нравилась ему все меньше.

Трошкиной, напротив, становилось все веселей.

— А вот и наш стальной конь! — обрадовалась она.

Валентин обернулся и с тоской посмотрел на обшарпанный троллейбус. Стальной конь, которого с учетом наличия рогов правильнее было бы назвать стальным ездовым оленем, решительно не соответствовал его самооценке.

— У вас есть проездной? — протолкнув замешкавшегося спутника в открывшуюся дверь троллейбуса, заботливо спросила Трошкина, все глубже вживающаяся в роль материально ответственного лица. — Нету? Ничего, я за вас заплачу.

— Я сам! — неожиданно для себя возроптал Валентин.

Впервые за годы порочной службы он вдруг остро застеснялся того, что за него платит женщина.

— Ну, как хотите, — не стала настаивать Алка.

Двадцатиминутная поездка в троллейбусе прошла в молчании. Валентин, закрыв глаза, дремал, а Трошкина ему не мешала, обоснованно полагая, что калифу понадобятся силы.

На конечной остановке она его деликатно растолкала и вывела в лиловый сумрак, напоенный ароматом цветущего жасмина.

— Где мы? — часто моргая и озадаченно хмурясь, спросил продажный мужчина, не привыкший торговать собой в глухих закоулках.

— Это улица Вячеслава Горюнова, — ответила Алка.

И, поскольку мрачное лицо капризного калифа светлее не стало, она пояснила еще:

— Раньше она называлась улицей Славы КПСС.

Эта ценная историческая информация не сделала ситуацию понятнее.

— Я полагаю, это разные Славы, — сострила Трошкина и полезла в карман за шпаргалкой с номером дома, квартиры и мобильного телефона Алексея Гольцова, проживающего на ул. Вячеслава Горюнова, бывшей Славы КПСС.

Вместе с белой бумажкой из тугого джинсового кармана вытянулась темная тряпочка. Алка, занятая набором телефонного номера, этого не заметила. Валентин поднял мануфактурное изделие и опознал в нем женские колготки. Черные, высокой степени плотности, они плохо гармонировали с жарким летним вечером. Видя, что Трошкина занята, и не зная, куда девать чулочное изделие, Валентин повесил его себе на плечо, как полотенце.

— Лешка, привет, это Лена! — кокетливым голосом веселой и пьяной девахи произнесла в «аллекнувшую» телефонную трубку коварная Трошкина. — Узнал? Не узнал?! Фу, как не стыдно, и это после того, что у нас с тобой было!

Трубка невнятно забубнила.

— Ничего не понимаю, что ты говоришь! — подмигнув Валентину, который уже даже не пытался что-либо понять, заявила Алка. — Ты выходи, а? Встретимся, поболтаем и вообще... Я тут рядом, у твоего дома.

В голосе дипломированной выпускницы театрального факультета зазвучали откровенно призывные нотки.

— Все, хватит болтать, я тебя жду под грибком!

Она выключила трубку, еще раз подмигнула Валентину и уверенно сказала:

— Клиент ничего не понял, но заинтригован и прибежит как миленький! Идем встречать.

План многообещающей вечерней встречи с Алексеем Гольцовым Трошкина вчерне набросала еще дома, ознакомившись с местностью, в которой обитал бывший помощник покойного депутата, по карте в Интернете. «Гугл-мап» прорисовал нужный дом с окрестностями в мельчайших подробностях, включая ярко-красный грибок детской песочницы, нетипично размещенной в аппендиксе за гаражами. Вероятно, владельцы «ракушек» на протяжении ряда лет ставили их в тихом углу двора самовольно, все больше перекрывая доступ на детскую площадку. И вот теперь, чтобы полепить куличики, бедные детки должны были совершать долгий путь по неуютному коридору между глухим забором и ребристыми боками гаражей! Надо полагать, этот прогулочный маршрут не был популярен в маленьком народе: тропинка, ведущая к песочнице, густо поросла травой. Посему хитрая Алка полагала, что уединенная песочница будет идеальным местом для недружеской беседы, имеющей шансы перейти в мордобой.

В узких и темных, как ниши, проемах между гаражами таилась чернильная мгла. Кроме мглы, в них запросто мог таиться еще кто-нибудь: в одной расщелине что-то прошуршало, из другой до слуха Валентина донеслось недоброе сопение. Следуя за бойкой Трошкиной по подозрительному проулку, впечатлительный Валентин все больше замедлял шаги, а при виде песочницы, заполненной в основном окурками и пустыми пластиковыми стаканчиками, вовсе остановился и даже помотал головой:

— Нет, так мы не договаривались!

— А в чем проблема? — удивилась Трошкина. — Договорились на четыре часа? На четыре. А с момента нашей встречи прошло сколько? Меньше часа. Давай показывай, что у тебя есть!

— Здесь?! — ужаснулся избалованный калиф-на-четыре-часа.

Дрожащими руками он потянулся к молнии на джинсах, но Алка назревающего стриптиза даже не заметила, потому что как раз в этот момент бесцеремонно сунула нос в чужую сумку. Поддев пальчиком окаймленную кружевом шелковую ленту, она спросила:

— Это, что ли, твоя повязка для глаз? Ну нет, это несерьезно!

Изящная вещица канула в недра саквояжа.

— А где мои... — Трошкина похлопала себя по бедрам и вопросительно посмотрела на Валентина.

— Ага!

Она сдернула с широкого плеча брюнета-атлета подобранные им колготки, подергала одну капроновую ногу вширь, проверяя, как сильно она тянется, удовлетворенно кивнула и сказала:

— Жаль, я выложила из сумки маникюрные ножницы — иначе молоточек не помещался. Но ты ведь можешь разодрать колготки руками?

Разрывать колготки и даже белье Валентину доводилось не раз, но никогда прежде — в отсутствие облаченного в них женского тела. Возможно, поэтому он проявил неловкость и замешкался.

— Ой, да не тяни резину! — рассердилась затейница Трошкина. — Давай быстрее!

В этот момент из ущелья между гаражами и забором донесся негромкий окрик:

— Стоять!

Едва возникший топот оборвал гулкий звук удара: что-то большое шумно врубилось в металлический борт.

— Черт! — в отчаянии вскричала Трошкина, вырывая из рук Валентина неподатливые колготки. — Надевай прямо так, живо! А вторую мне, мне давай!

Из-за угла доносились характерные звуки вульгарной драки. Догадываясь, что ему вот-вот придется в нее включиться, Валентин сквозь туго обтянувший его лицо «сорокоденовый» капрон протестующе промычал:

— Мы так не догова...

— Догова! — рявкнула мелкая чертовка Трошкина и неожиданно сильным ударом кулачка в поясницу вытолкнула Валентина на арену боевых действий.

9

— Что за Лена? Кто такая? Почему не помню? — сам себя пытал рослый рыжий парень — Алексей Гольцов, прыгая по комнате на одной ноге.

Вторая его нога была голой, Алексей как раз натягивал на нее носок.

— Лешенька, что ты делаешь, ты же должен соблюдать строгий постельный режим! — заглянув в комнату взрослого сына на шум, производимый двухметровым попрыгунчиком, запричитала его мать.

— Вот я и хочу постельный, — пробормотал сынок, торопливо ныряя в футболку.

Он поднял руку, испытующе понюхал свою подмышку и щедро опрыскался одеколоном.

— Лешенька, но ведь твой доктор сказал...

— Мама, я помню все, что сказал мой доктор! — досадливо ответил недисциплинированный пациент, направляясь к двери.

Он не обманывал, но сказал только часть правды: все предписания и заключения специалиста из нейрохирургического отделения горбольницы были ему особенно памятны потому, что являлись враньем, за которое Алексей щедро заплатил. А как иначе можно было убедить недоверчивых журналистов в том, что помощник трагически погибшего депутата тоже серьезно пострадал от рук заклятых врагов правдолюбцев из партии «Наше дело»? А убедить их в этом надо было. Алексей не собирался упускать счастливый шанс привлечь к себе внимание и симпатии электората незадолго до выборов. И вообще для репутации российского правдолюбца небольшая черепно-мозговая травма — как медаль «За отвагу на пожаре»!

Алексей Гольцов был юношей активным и предприимчивым. В депутатские помощники его занесло из сетевого маркетинга, в тенетах которого Леша болтался с полгода, но подняться в топ-лигу бизнеса не сумел. Зато он научился беззастенчиво и цепко приставать к незнакомым людям, развил природный дар убеждения, отточил ораторское мастерство и уложил свою совесть в анабиоз без надежды на пробуждение. Политическому деятелю все это было даже нужнее, чем коммерческому агенту. А в роли неленивого депутатского помощника Алексей обзавелся еще и огромным количеством связей во всех слоях общества. Количество его знакомых росло с такой скоростью, что записные книжки с контактами приходилось менять трижды в год! Так что «разудалая Лена, назначившая ему многообещающую встречу под грибком песочницы, могла оказаться кем угодно — хоть Еленой Антоновной из налоговой, хоть Ленчиком из отдела кадров пивзавода, хоть Ленкой из турклуба. Разных Лен в одной только дежурной записной книжке Алексея было душ пятьдесят, не меньше!

Сбегая вниз по лестнице, общительный молодой человек бодро насвистывал и вспоминал наиболее эффектных знакомых Лен. Однако перегруженная юношеская память сохранила только самые яркие и выпуклые фрагменты женских образов. Лешу это не смутило. Как начинающий политик, он учился мечтать широко, с размахом, в масштабах целой страны и на столетнюю перспективу. Он запросто слепил воедино выдающийся бюст одной Лены, роскошные ноги другой, упругие ягодицы третьей, ангельское личико четвертой, золотые косы пятой и, заполнив пробелы нейтральным розовым тоном, получил в воображении образ столь притягательный, что последний лестничный марш преодолел одним прыжком. И со свистом выскочил из подъезда, точно поезд из тоннеля метро.

— Здравствуй, Ленечка! — громко и внятно произнесла еще одна знакомая Лена — семидесятилетняя соседка с первого этажа Елена Давыдовна Крупенникова.

Бабка, охраняющая подъезд не хуже пограничной овчарки, мгновенно сопоставила просвистевшую мимо нее мужскую фигуру с известным ей списком жильцов и назвала Алексея Ленечкой не по ошибке, а просто из вредности. Алексей уже не раз объяснял противной старушенции, что Леша и Леня — это два разных имени. Елена Давыдовна продолжала упорствовать. Алексей подозревал, что хитрая бабка таким образом просто провоцирует его остановиться и затеять с ней долгий разговор. Елена Давыдовна, проживающая в однокомнатной квартире с кошкой и собакой, сильно тосковала без человеческого общения и радовалась всем его формам — от мирной беседы о погоде до скандала с рукоприкладством. Леша-Леня Гольцов мог бы остановиться и подискутировать с бабушкой о топонимике.

Однако на сей раз старушке Крупенниковой не повезло. Занятый мыслями о Елене Прекрасной, Алексей без задержки просквозил мимо лавочки, где общительная пенсионерка с ее котом и собакой, спящими под скамейкой, образовали многофигурный монумент вроде памятника баснописцу Крылову с его героями.

— А здороваться тебя мама не научила?! — запальчиво выкрикнула раздосадованная Елена Давыдовна Алексею в спину.

Это была вторая попытка завязать дискуссию, и она тоже не удалась. Леша настолько погрузился в мечты о демонстрации умений и навыков, которые он приобрел без всякой помощи мамы, что в данный момент беспокоился лишь о том, что деревянная лавочка в песочнице под грибком может не выдержать парного показательного выступления.

Мужика, который со словами: «Стой, брат!» заступил ему дорогу, выскочив из темной щели между гаражами, Алексей в первый момент вообще не понял. Он даже оглянулся в поисках упомянутого брата, и не зря: позади него, перекрыв выход из проулка на простор двора, в самом деле возник второй мужик. В наступивших сумерках анатомических подробностей было не разглядеть, но эти два типа вполне могли являться кровной родней: морды у обоих были черные, с приплюснутыми носами. На темных рожах отчетливо выделялись только глаза, ярко прорисованные белым по черному.

— Стоять! — повторил первый черный брат.

Леше показалось, что он говорит с акцентом.

Второй черный брат, возникший в Лешином тылу, вообще ничего не сказал — возможно, вовсе не знал русского. Он молча прыгнул на Алексея, толкнул его на металлическую стену гаража, и она загудела печально, как бухенвальдский набат.

— Пра дэньги что знаешь, гавары! — подскочив к Гольцову, притиснутому вторым братом к содрогающейся гаражной стене, с отчетливым прононсом потребовал брат номер один.

Черная морда с белыми глазами приблизилась, и тут Алексей окончательно уверился, что перед ним никакой не негр. Лица братьев скрывали черные трикотажные маски, составляющие часть экипировки омоновцев и грабителей банков!

— Какие деньги? — прошептал Гольцов, уже вполне понимая — какие.

Не ракушки каури, это точно!

Его охватил страх, превратившийся в ужас, когда из-за спин вплотную подступивших к нему черных братьев донесся истеричный крик, интонационно очень напоминающий визг перегруженной бензиновой пилы:

— Кто тут Гольцов, руки вверх!

Оторопели все!

Обалдело поглядев поверх трикотажных макушек — черные братья были ростом пониже, чем он, — Леша увидел кошмарную асимметричную фигуру, кривобоко, хромой каракатицей, накатывающую со стороны вожделенной песочницы. Невероятно, но это тоже были черные, только не братья, а брат и сестра, разновеликие и сросшиеся головами!

Брат был повыше и поздоровее, а сестрица пошустрее: она проворнее перебирала ногами и активно размахивала руками. Одинаковыми у неправильных сиамских близнецов были только прически — на ветру черными стягами трепетали то ли короткие косицы, то ли длинные казачьи чубы. Сестрица угрожающе размахивала деревянной колотушкой, а братец поигрывал кожаной плетью и бряцал стальными наручниками.

Обыкновенные черные братья — первый и второй — на фоне этого экзотического африканского пугала смотрелись ничуть не страшно. К тому же появление сиамцев отвлекло их внимание от жертвы. Очнувшийся Гольцов с силой оттолкнул от себя первого брата, ловкой футбольной подсечкой свалил второго и метнулся вправо — к выходу из ловушки за гаражами.

Уже выворачивая во двор, он оглянулся.

В лунном свете блеснул лаковый этнический узор на ручке деревянной колотушки. Вдохновенно, весенним соловушкой, засвистала разгулявшаяся плеть.

— Гольцов? Не Гольцов? А где Гольцов? Куда все побежали?! Гольцов, стой! — завизжала сиамская сестра.

Алексей вихрем пронесся по двору и закатился в открытую дверь подъезда, как бильярдный шар в лузу.

— Ленечка, здравствуй! — сделала третью попытку общительная пенсионерка Елена Давыдовна.

Ответом ей стали затихающий в верховьях подъезда резвый топот да хлопок резко закрытой квартирной двери.

— Лешенька! — охнула мама Алексея Гольцова, едва успев отскочить с пути бегущего сына.

Алексей прыгнул в разобранную постель и укрылся с головой.

— Леша?

— Мама! У меня постельный режим!!! — донеслось из-под одеяла.

Тем вечером Алексей больше не вылезал из постели, а бдительная пенсионерка Крупенникова оставалась на лавочке у подъезда почти до десяти часов вечера. Покинуть свой пост раньше Елена Давыдовна не могла, потому что опасалась оставить без присмотра пару подозрительных молодчиков.

Парни были незнакомые, никогда ранее памятливой бабушкой не виденные, и необщительные — это настораживало! Они подошли через несколько минут после возвращения домой неразговорчивого Лешеньки Гольцова и долго топтались в совокупной тени виноградной беседки и балкона, искательно поглядывая в темный провал подъезда и замусоривая угол клумбы сигаретными окурками и обгоревшими спичками. Бабушка Крупенникова, в свою очередь, поблескивала очками на молодчиков. Те неискусно притворялись, будто стоят во дворе просто так — дышат вечерней прохладой и общаются между собой.

— Чего стоим, касатики, кого ждем? — добродушным голосом Бабы Яги, охмуряющей глупого Иванушку, спросила истомленная любопытством Елена Давыдовна на десятой минуте безмолвной игры в гляделки.

Парни зыркнули на нее с неприязнью и ничего не ответили. Тогда общительная старушка обиделась и из вредности отказалась от ранее имевшегося у нее намерения уйти домой к началу программы «Время».

Видимо, поняв, что упрямую бабку им не перестоять, около десяти часов вечера подозрительные молодчики ушли со двора. Тогда Елена Давыдовна с кряхтеньем встала с лавочки, добрела под балкон, поправила очки и внимательно осмотрела место длительной стоянки незнакомцев.

Темную тряпочку, накрывшую травяную кочку, она подняла сразу же. Тряпочка могла оказаться упавшими с балкона мужскими трусами или одиноким носком. Тогда Елена Давыдовна могла бы применить свои дедуктивные способности для вычисления владельца данной вещицы, а еще лучше — в поисках такового последовательно обойти все квартиры подъезда, попутно вовсю наслаждаясь роскошью простого человеческого общения. Однако темная тряпочка оказалась плотной трикотажной шапочкой с окошками для глаз.

— Кажись, никто из наших такое не носит? — задумчиво пробормотала старушка.

На всякий случай, она постучалась в квартиру номер семь, к Литвинниковым, сынок которых поутру бегал во дворе в карнавальном костюме Человека-Паука, неприцельно плюясь налево и направо жевательной резинкой. Но Литвинниковы не признали находку Елены Давыдовны своей собственностью, и пенсионерка резонно предположила, что шапочку потеряли подозрительные молодчики. Видимо, выронили из кармана, откуда тягали то сигареты, то зажигалки.

— Ну, придут еще — вот и поговорим, — усмехаясь, решила Елена Давыдовна.

Шапочку, как непосредственный повод для предстоящего общения, она сберегла в кармане кофты.

10

Мальчик был хорошенький, как ангелочек. Голубоглазый, розовощекий, с блестящими золотыми волосами, подстриженными в кружок, как у сказочного Иванушки. Эта фольклорная прическа умиляла обслуживающий персонал ВИП-зала тем более, что мальчик-то был не наш, а заграничный, из самой Америки!

— Какой смелый малыш! — едва не прослезилась буфетчица Светлана Петровна, приняв ребенка у сопровождающей бортпроводницы. — Сам, без папы и мамы, прилетел так далеко!

— Головы бы поотрывать этим папе и маме! — сердито пробурчал дежурный милиционер сержант Никитин. — Отправили малолетнего пацана за десять тысяч километров одного в чужую страну и не обеспечили встречу на месте! А время — десятый час, ребенку уже спать пора!

Малолетний ребенок Майкл Томпсон сидел в мягком кожаном кресле, за обе щеки уписывал бутерброды, которыми его угостила сердобольная буфетчица, и не выглядел ни напуганным, ни несчастным. И спать ему тоже не хотелось: на заокеанской родине Майкла еще не наступил полдень. На местное время биологические часы юного путешественника пока не перестроились.

Майкл доел последний бутерброд, залпом выпил газировку, отряхнул с футболки крошки, с живым вниманием огляделся по сторонам и понял, что в ВИП-зале ему занять себя совершенно нечем.

— Хочешь туда? — перехватив заинтересованный взгляд, брошенный Майклом на уютный палисадник за большим французским окном, спросила добрая буфетчица.

Майкл кивнул.

— Вадик, открой ему! — попросила Светлана Петровна. — Пусть немножко погуляет на свежем воздухе. Бедный ребенок, столько времени взаперти, в самолетах! Конечно, ему хочется размять ножки.

— Иди, малец! Разминайся! — разрешил милиционер, отпирая дверь в палисадник, обычно выполняющий роль курилки для привилегированных пассажиров. — Сейчас тут фонари зажгут, будет светло, ты не бойся!

— Йес, сэр! — сказал очаровательный ребенок и отважно переступил порог.

— «Йес, сэр!» — умилился старший сержант Никитин, которого сэром еще никто и никогда не называл. — Вот это парень! Ну, как, как американки воспитывают таких бравых пацанов?!

Бравый пятилетний пацан по крови был на четверть русским, более того — он был Кузнецовым. А если бы сержант знал, как и в каких условиях воспитывался Миша Томпсон, по бабушке Кузнецов, то смелость и хладнокровие юного путешественника тем более не показались бы ему удивительными.

Юный Майкл вырос в обстановке, которая могла свести с ума закаленного жизнью взрослого. Его мама трудилась в банке, строгие правила которого запрещали служащим приводить в офис детей, зато любящий папа мог брать ребенка к себе на работу беспрепятственно. Папа Майкла был сам себе начальник — в одном лице и владелец, и персонал небольшой, но приличной похоронной конторы.

Еще не научившись ходить, любознательный ребенок на четвереньках странствовал по просторному помещению с демонстрационными образцами продукции, предлагаемой вниманию родственников усопших. И не раз случалось, что траурный зал оглашался не сдавленными рыданиями, а нервным смехом, когда в тени еловых венков клиенты неожиданно замечали младенца, весело играющего с ленточками черного крепа. Кроватку утомленному Майклу, случалось, заменял один из образцовых гробов, и папа Томпсон быстро понял, что очаровательный младенец, безмятежно посапывающий на мягкой обивке домовины, для придирчивых покупателей является наилучшим доказательством высокого качества товара. Тогда предприимчивый папа сделал сына лицом компании и даже переименовал ее в его честь.

Это оказалось хорошим коммерческим ходом. Клиенты в «Литтл Майк» пошли гуще, и крошка Томпсон, наряженный в специально сшитые для него черные ползунки и распашонку с траурным галстучком, встречал их, размахивая карманной библией, выданной ему игрушки. Чтению маленький Майкл учился по надписям на мраморных плитах, арифметику постигал, вычитая одно четырехзначное число из другого. Однако природной «кузнецовской» жизнерадостности это в нем не убило. В обстановке похоронного бюро Майкл развлекал себя, как мог. Последней шалостью, за которую он успел отведать папиного ремня непосредственно перед отлетом, была бахрома гроба, по всей длине заплетенная в косички, перевязанные прелестными бантиками.

Безнадзорно выпуская очаровательного золотоволосого ангелочка в палисадник, сержант Никитин воистину не ведал, что он творит.

В палисаднике росли садовые ромашки, три невысокие голубые ели и одна белоствольная березка. Березе повезло: она не привлекла деятельного внимания маленького Майкла. Первым делом он придирчиво пощупал пушистые лапы хвойных и осмотрел цветы на аккуратной клумбе. Из нее, кроме ромашек, вырастал также трехметровый флагшток, на который в случае прибытия высоких иностранных гостей поднимался соответствующий национальный флаг.

В настоящее время на флагштоке трепетал красно-бело-зеленый стяг Белорусской Республики, торговый министр которой вместе с официальной делегацией прилетал ночным рейсом из Москвы. Для того чтобы флаг был отчетливо виден в ночи, к бетонному основанию флагштока был пристроен вертикально направленный прожектор. К сожалению, в нем перегорела лампа. Бдительные сотрудники ВИП-зала это своевременно обнаружили и вызвали электрика, который быстро устранил неисправность и ушел по более серьезным делам. А того, казалось бы, незначительного обстоятельства, что из его рабочего чемоданчика вывалилось кольцо изоляционной ленты, электрик не заметил.

Черную изоленту нашел Майкл. Эта находка позволила изобретательному ребенку организовать себе развивающую игру минут на сорок.

В начале одиннадцатого в ВИП-зал, болезненным тычком в ребра оттолкнув от двери сержанта Никитина, ворвалась растрепанная молодая блондинка. Обиженный сержант против воли отметил, что внешность у нее, в отличие от манер, весьма приятная. Высокая, стройная и загорелая, блондинка была похожа на участницу турнира Большого Шлема, опоздавшую к началу матча.

— Где он?! — вылетев на середину зала, завертелась она.

Сержант Никитин с трудом удержался от язвительного ответа: «Где, где — в Уимблдоне!»

— Девушка, вы, наверное, за мальчиком из Америки? — обрадовалась буфетчица Светлана Петровна. — Он...

— Документики попрошу! — вмешался строгий сержант.

— Паспорта с собой нет, только служебное удостоверение, — блондинка проворно выкопала из сумки красную книжечку. — Вот! Я его двоюродная тетя. Другие родственники приехать не смогли: Мишина бабушка сломала ногу, а ее брат, мой папа, застрял на даче, и моя мама с ним.

— Драматично, — все-таки съязвил обиженный сержант, с редкой въедливостью изучая удостоверение. — Значит, тетя Индия? Приехала за племянником из Америки...

— Где Майкл? — набычилась блондинка.

— Он в садике гуляет, я его сейчас позову! — подхватилась добрая буфетчица. — Миша! Мишенька! Мишутка!

— Майкл Томпсон! — гаркнул сержант, внимательно изучивший не только блондинкины документы.

— Йес, сэр!

Голубоглазый ангел впорхнул в зал, своим появлением вызвав растроганные улыбки на лицах буфетчицы и милиционера. Только тетя Индия почему-то не улыбнулась. Она смотрела на ребенка недоверчиво и нервно притопывала ножкой.

— Мишенька, это твоя тетя! — громко и по слогам, как глуховатому и тупому, сказала Светлана Петровна. — Тетя Индия! Она забирает тебя домой!

— Янки, янки, гоу хоум, — пробормотала странноватая тетя Индия и, помедлив, протянула мальчику руку.

— До свиданья, Мишенька! — ласково попрощалась с ребенком буфетчица.

— Гуд бай, Майкл! — с чувством сказал сержант Никитин.

Юный Томпсон коротко, по-военному кивнул:

— Сенк ю! Бай!

Свободной ладошкой он помахал добрым людям из ВИП-зала и вместе с тетей вышел за дверь.

— Какой милый мальчик! — растроганно вздохнула буфетчица. — Спокойный, воспитанный... Не то, что мои внуки!

— Отличный парень, — подтвердил сержант Никитин.

— Может, чаю, а, Вадик? — предложила Светлана Петровна.

— Можно, — согласился сержант, посмотрев на наручный хронометр.

До прибытия московского борта с белорусским министром оставалось полтора часа. Но едва буфетчица разлила по чашкам ароматный горячий напиток, французское окно задребезжало и затряслось. Из темноты в него обезумевшим нетопырем билось какое-то крупное тело. Сержант Никитин поторопился открыть замок, и в помещение ворвался потный, красный и злой начальник службы охраны аэропорта подполковник Федорцов.

— Чаи гоняете?! — с ходу накинулся он на Никитина. — Дурака валяете?! А на вверенной территории черт-те что творится! Совсем с ума посходили?! Как иностранного министра встречаете?! Международного скандала захотели?!

— Никак нет! — вытянулся во фрунт сержант.

— А что случилось, Иван Сергеевич? — боязливо спросила буфетчица.

Федорцов без спросу цапнул чашку, залпом выпил горячий чай, задохнулся и молча махнул рукой в сторону палисадника. Сержант Никитин в три гигантских шага выскочил на порог и замер, глядя ввысь с открытым ртом. Подоспевшая Светлана Петровна мягко толкнула его в спину, продавила наружу и тоже застыла в глубоком изумлении.

На флагштоке, подсвеченный прожектором, развевался государственный флаг Беларуси, дополненный неожиданным и неприятным аксессуаром в виде небольшого траурного венка из еловых веток и ромашек, перевитых черной лентой.

— Господи, воля твоя! — перекрестилась буфетчица. — Это что же такое? Это откуда?

— Ладно еще — Белоруссия, там нас простят, а если бы это кто-то из дальнего зарубежья прилетал?! — страшно хрипя ошпаренным горлом, подал голос из зала политически грамотный подполковник Федорцов. — Одним таким намеком испортили бы едва налаживающиеся отношения с Евросоюзом за здорово живешь!

Сержант Никитин, ничего не говоря, с угрюмым сопением дергал веревку флагштока, спуская иностранный флаг вместе с траурным убранством.