Мечта мужчины, или 129 килограммов нежности

Глава 12

Вооруженная опасной бритвой, Люся Синицына стояла у раковины в запертой ванной и бездумно смотрела на текущую из крана воду, желтоватую от ржавчины. Позавчера ей исполнилось шестнадцать лет. Люся казалась себе старой. Ну уж, по крайней мере, взрослой. Это только такие идиотки, как папина любовница Анна, наивно полагают, что шестнадцать лет — это легкомысленное ничто. Эта Аня — три ха-ха! — смеет считать Люсю ребенком. Знала бы она все подробности Люсиной недлинной, но бурной жизни!

К своим шестнадцати годам Людмила Синицына умудрилась переспать с двадцатью тремя мужчинами. Ее легкодоступность пользовалась феерическим успехом — красавицей-то Люся никогда не была. Скорее наоборот — спасибо мамочке, которая наградила ее столь нелепым экстерьером. Ноги короткие и толстые, плохая кожа, желтоватые зубы — вся в родительницу. Только маме хотя бы досталась смазливая мордашка, так что в целом она смотрелась неплохо, а бедной Люсе и с этим не повезло. Вот и приходилось возбуждать мужской интерес другим, беспроигрышным, способом.

Когда Люсе было тринадцать, она, как и положено взрослеющей девчонке, мечтала о возвышенной любви. И о первой ночи с любимым-единственным, для нее, для Люси, предназначенным. Ей казалось, что ночное свидание с первым и самым важным в жизни мужчиной должно непременно состояться в соответствующем антураже, например на морском берегу. Неважно, будет ли это буржуазная Испания (с картинки в туристическом каталоге, который однажды кто-то подбросил в их почтовый ящик) или милый сердцу Крым (где она была два раза в пионерлагере). Главное, чтобы был теплый песок, и круглая луна, и терпкое красное вино — ну, вы понимаете…

«Дурочка, секс на песке негигиеничен!» — рассмеялась мама Юля, когда Люся рискнула поделиться с ней тайной фантазией. Людмила сначала обиделась, а потом просто-напросто запретила себе думать о песке и море со всеми вытекающими последствиями.

Когда Люсе было четырнадцать, родители развелись. У нее спросили: «С кем ты будешь теперь жить?» В глубине души Люсе хотелось жить с мамой Юлей. Пусть мама неопрятная, пусть она выпивает и матерится, как матрос, — зато она веселая, зато она не интересуется невыполненными уроками, зато с ней можно свободно мальчиков обсуждать. А папа Юра, конечно, человек хороший — но как же неприятно он кривит губы, когда видит накрашенные Люськины глаза! Прямо назло ему хочется накрасить их еще ярче!

Но мама Юля сказала: «На кой мне она нужна?» Это она так про Люсю, про дочку свою единственную. Люся пожала плечами и сделала вид, что ей все равно. Что она сама так хотела. С папой Юрой, по крайней мере, спокойнее, и он не ударит ее ладонью по затылку просто так, ни за что. К тому же у него гораздо проще выпрашивать карманные деньги.

А к маме она в гости приходила. Они вместе пили вино и обсуждали маминых кавалеров. Вернее, мама обсуждала их вслух, а Люся молча слушала. Мама надеялась, наверное, что Люся все папе Юре передаст. Папа Юра послушает о Юлиных романтических похождениях и схватится за голову — какую же женщину я упустил! Ему станет грустно и обидно, именно этого маме Юле и хотелось. Но Люся папе никогда ничего не рассказывала.

Люсе еще не исполнилось пятнадцати, когда мама Юля отбыла в неизвестном направлении. Сначала Люсе сообщали, что мама вышла замуж и переехала в другой город, но потом она, конечно, узнала правду.

Примерно в то же время в ее жизни наконец появился первый мужчина. Тогда ей уже было наплевать на романтику. Расплывчатые мечты о море и песке казались пережитками детства. Это было так же дико, как мечтать, например, о том, чтобы стать знаменитой балериной. Четырнадцатилетней Люсе было все равно, в какой именно обстановке произойдет ее ознакомительное свидание с фаллосом. И кто будет хозяином этого самого фаллоса — тоже не важно.

Думаете, это так просто — лишиться девственности? Почему-то мужчины девственниц боятся. Во всяком случае, от нее сбежало четверо — стоило им узнать о ее невинности. Наверное, то были охотники за очаровательной легкомысленностью, которых пугала сама формулировка «серьезные отношения». Они справедливо полагали, что любая девица хочет, чтобы ее первый мужчина был неисправимым романтиком, дарящим цветы, нашептывающим о любви в телефонную трубку и мечтающим о знакомстве с родителями потенциальной невесты. Ее-то ничего из вышеперечисленного не интересовало, но откуда им было это знать? Девственность была для нее как клеймо, как черная метка.

Так что она подарила свою невинность первому же человеку, который осмелился на нее посягнуть. Собственно, может, он и не осмелился бы, если не был так безнадежно пьян. Люся даже имени его не запомнила. Была какая-то «теплая» компания — полусгоревшие шашлыки, дешевый портвейн, водка, берег Волги, запах сена, небо, которое кружится над головой, — и чем больше она пила, тем быстрее становились обороты неба. Чьи-то горячие руки на Люсиной талии, а ей щекотно, и она смеется. А потом они лежали в мокрой траве, чье-то винное дыхание согревало ее разрумянившееся лицо, и она смотрела на угасающий костер. Нельзя сказать, чтобы ей было хорошо. Но с земли Люся Синицына поднялась с чувством отличницы, с достоинством выдержавшей экзамен в академию женственности.

Что потом началось! Она со смехом вспоминала те времена, когда она мечтала хоть о каком-нибудь мужчине, а представители противоположного пола упорно ее игнорировали. Теперь у Люси было столько мужчин, сколько она хотела, и даже чуточку больше. Своего единственного она, правда, так и не встретила — ну, да и Бог с ним. Зачем он нужен, если один из «неединственных» не поскупился подарить ей духи, другой возил ее в школу на новеньком красном мотоцикле, а третий однажды пригласил ее в привокзальный ресторан и угостил бутербродами с красной икрой? Люся считала себя роковой женщиной — кем-то вроде Марлен Дитрих, черно-белое изображение которой висело над ее небрежно заправленной кроватью. Ни одного фильма с участием Дитрих она не видела, зато умела так же красить брови и выпускать сигаретный дым томным ментоловым облачком.

Люся зажмурилась и с размаху полоснула бритвой по своей руке. По молочно-белой коже застенчиво заструился тоненький кровавый ручеек. Ладошке стало горячо, но ощущение было приятным. Боли Люся почему-то не чувствовала.

Она открыла глаза и отругала себя за малодушие. Ей уже шестнадцать лет, скоро семнадцать стукнет, а она режет вены так же бестолково, как бы это сделала романтичная шестиклассница-дилетантка в надежде, что ее найдут и откачают. Быть спасенной при попытке самоубийства — можно ли вообразить больший позор?

Опытная девушка ее возраста должна знать, что вены стоит резать не вдоль, а поперек, кровь должна быть не алой, а темной и густой. Высунув кончик языка, она старательно сделала еще один надрез, длинный и глубокий. Вот теперь — полный порядок. Надо только забраться в ванну, иначе кровь свернется. Люся скинула драный халат, в котором она ходила дома, и критически посмотрела на себя в зеркало. И зачем ей жить, скажите на милость, с такой фигурой и с таким, с позволения сказать, лицом? Разве некрасивые люди бывают счастливыми? Хорошо еще, что она довольно рано это поняла…

…Любовь, как подлый драчун со снежком в руке, подкралась к ней исподтишка. Люся всегда считала себя особой, далекой от ненужных сантиментов. Мама Юля часто говорила ей — лучше не влюбляться. Гораздо выгоднее быть любимой, чем любить. Мама Юля, несмотря на все ее многочисленные недостатки, иногда могла быть очень мудрой. Люся и не влюблялась, любовь представлялась ей понятием абстрактным, лишенным смысла. И что вы думаете? В один прекрасный день абстрактное понятие обрело конкретную форму. Оказалось, что любовь — это загорелый долговязый Валерка из соседнего подъезда, который был моложе Люси на целый год. И что она в нем нашла? Впрочем, Люся где-то слышала о том, что любовь и логика — понятия несовместимые.

Она не сразу поняла, что влюблена, сначала решила было, что это какая-то незнакомая болезнь. Стоило Люсе увидеть Валерку этого, как у нее начинало саднить сердце, слабели коленки, а голос становился неприятным и тонким. И только спустя некоторое время до нее дошло — все симптомы безнадежной влюбленности налицо.

Валерку, между прочим, она с детства знала. И никогда не воспринимала его всерьез — да и стоит ли девчонке, у которой столько ухажеров, обращать внимание на какую-то мелюзгу? Кто же знал, что за последний год Валерка вытянется, начнет говорить прокуренным басом и щеголять в камуфляжных штанах, по последней моде приспущенных на тощие бедра? Валерка был ярким блондином, а глаза у него были такие синие, что дух захватывало. Причем не только у Люси. Валерка пользовался, если можно так выразиться, повышенным спросом. В основном, правда, вокруг него ошивались восторженные малолетки с подведенными черным карандашом бесстыжими глазами и щедро оголенными конечностями. Но были и достойные соперницы — например, Люсина одноклассница Саша Старостина, обладательница копны светло-русых волос и зеленых глаз, немного, правда, навыкате. В школе Сашу считали красавицей. Тоже мне красавица, фыркала Люся. Ничего особенного в этой Старостиной не было, гонор один.

Люся не умела вести тонкую игру, хитростью заманивать понравившегося мужчину в тщательно замаскированный капкан. Нет, она не постеснялась подойти к Валерке и, улыбнувшись, просто спросить: «Хочешь быть со мной?» И он улыбнулся в ответ и ответил своим баском: «Хочу». Потом взял ее за руку, и они отправились на чердак недостроенного дома — целоваться. Люся была счастлива, как никогда. Целую неделю они были вместе, Валера встречал ее после школьных занятий, они покупали в ларьке пиво «Балтика № 9», выпивали одну бутылку на двоих, а потом шли на тот самый чердак. Его губы были горьковатыми, потому что Валера злоупотреблял пивком, и одновременно сладкими, потому что Люся была в него влюблена.

И вот однажды он не пришел, как обычно, к школьному крыльцу. Люся напрасно прождала его полтора часа, не обращая внимания на насмешки окружающих. Не появился Валера и на следующий день. А еще через день до нее дошла ужасная сплетня — теперь он водит на чердак Сашу Старостину…

Классическая история. Две девушки воюют за внимание пресыщенного мужика. Одна побеждает, вторая какое-то время сопротивляется, а потом понуро бредет в ванную комнату с опасной бритвой в руке.

Люся не считала, что она покорно плывет по течению. Разве она не пыталась переиграть все в свою пользу? Разве она не потребовала от Валерки объяснений? И что услышала в ответ? Вспоминать противно. «Между нами ничего особенного не было. Мы не пара. Заруби это на своем носу!» Так и сказал, слово в слово, — вот унижение! Люся чуть не разрыдалась прямо при нем. Но в последний момент сумела взять себя в руки. Сплюнула ему под ноги и презрительно протянула: «Не больно-то и надо».

А потом, гремя мелочью в кармане, пошла бритву покупать.

Мне нравилось на него смотреть. Просто смотреть. Мысленно разбирать его внешность на крошечные детали и стараться запомнить каждую. Это была своеобразная игра. Потом, оставшись в одиночестве, я устраивала самой себе экзамен. Надо было представить себе мочки его ушей, его затылок, его щиколотку, его живот. Многие ли женщины смогут ответить на вопрос: сколько родинок на лице их любовника. Я точно знаю сколько. Тем более что их не так уж и много — восемь всего.

— Почему ты так на меня смотришь? — спрашивал Юра.

— Запоминаю, — честно отвечала я. Я вообще решила никогда ему не врать. Юра — не тот человек, с кем надо играть в коварные и смешные игры. В моей прошлой жизни, когда меня еще звали не Анной, я столько мужикам наврала — на сто лет вперед, наверное.

— Запоминаешь? Что, решила уйти? Вернуться к мужу?

— Что ты, как же я… Ни за что!

Это его пугало больше всего. Он боялся, что в один прекрасный день я соберу вещички и отчалю обратно в Москву, не оставив ни адреса, ни телефона. Он постоянно расспрашивал меня о моем муже. О том, какой он, как выглядит, где работает и не хочу ли я ему позвонить, чтобы потребовать обратно украденный паспорт. Я отвечала лаконично, боялась завраться. Мне не нравилось об этом говорить. В такие моменты мое иллюзорное счастье рассеивалось, как летний туман. Я вспоминала вдруг мужчину с ножом в спине и свое бегство из Москвы, я вспоминала, что на самом деле я не имею ничего общего с той женщиной, в которую Юрий так трепетно влюблен. Он любит скромную учительницу по имени Анна, черноволосую, с разными глазами. Один глаз голубой, другой — карий. «В средние века тебя с глазами твоими точно сожгли бы на костре», — часто говорит он. «А тебе нравятся демонические женщины?» — поддразниваю его я. «Еще как!» — смеется Юра в ответ.

Он влюблен вовсе не в меня, а в образ, придуманный мной из соображений безопасности. Ясно, что долго это продолжаться не будет. Я не смогу всю оставшуюся жизнь находиться в этой шкуре. Иногда черт внутри меня подначивал: а почему бы, собственно, и нет, если это удобно? Но я знала, что этому не бывать. И когда я об этом думала, мне становилось грустно — и то была не приятная подкрашенная серой акварелью меланхолия, а настоящая, тяжелая, черная печаль.

Тем не менее с каждым днем я заходила все дальше и дальше. Иногда на меня что-то находило, и я принималась рассказывать новые подробности из своей прошлой лжежизни. Это тоже была игра — я сочиняла сказку про учительницу Анну, а Юра мне верил.

И вот однажды я поняла, что наконец-то зашла в тупик и надо что-то делать. Об этом даже подумать было страшно, но, похоже, настал тот момент, когда я должна была, собрав остатки мужества в кулак, разрубить этот узел. Я не знала, как именно это должно было произойти. Расстаться с Юрой и продолжать учительствовать? Или решиться на радикальный поступок — собрать вещи и переехать в другой городок, где меня никто не знает и никто не ждет.

Ясно было одно — пора что-то решать. Потому что однажды Юра сказал:

— Вот что, Аннушка. Я долго думал о нас с тобой. И пришел к выводу, что пора развивать наши отношения.

— Что? — растерялась я. Я сразу уловила сигнал опасности. Сердце влажной жабой плюхнулось в желудок…

— Сколько это может продолжаться? Я так больше не могу. Я тебя люблю.

— И я. Я тоже тебя люблю.

— Дорогая моя, — он прижал мою голову к своей груди. Рост у меня немаленький. Но Юра все равно выше на полторы головы. И целый час можно рассказывать о том, как же это здорово — стоять, прислонившись к нему, почесывая кончик носа о его свитер грубой вязки. Я бы миллион лет вот так простояла, честное слово.

— Юрочка, может быть, не будем сейчас об этом?

— Нет. Будем. Аня, переезжай ко мне.

Он напряженно ждал моего ответа. А я закрыла глаза и считала секунды. Я умоляла время остановиться.

— А разве нам сейчас плохо?.. Я боюсь, что быстро тебе надоем, если мы будем жить вместе.

«Ага, ври больше, Аннушка так называемая! Скажи лучше, что боишься проговориться во сне. Боишься, что врастешь в него так сильно, что не сможешь не признаться».

— Никогда. Я это чувствую. Ты мой человек. Я сразу понял. Такое раз в жизни бывает.

— А твоя жена?

— Бывшая жена, — раздраженно уточнил он. — Юлька баба неплохая. Но это совсем не то… Анечка, выходи за меня замуж…

Ну вот и все. Приговор прозвучал. Он назвал пароль, услышав который я должна была немедленно покинуть его город и его жизнь. Я могла обманывать кого угодно, хоть саму себя. Но я не имела права обманывать человека, который смотрит на меня вот так, голос которого дрожит от концентрированной нежности.

— Юрочка, ты же знаешь, мой паспорт…

— Слушать больше ничего не хочу про твой паспорт! — нетерпеливо перебил он. — Это не проблема. Поедем в Москву и сделаем тебе новый паспорт, в конце концов. Это неделю займет.

— Здесь все гораздо сложнее…

Его лицо окаменело.

— Ты не хочешь разводиться?

— Нет! — вот дернул меня черт наврать про мужа. Не могла придумать что-нибудь другое… Хотя откуда мне было знать, что так все получится. — То есть хочу! Конечно, хочу. Но здесь все гораздо сложнее, чем ты можешь себе представить…

— Иногда мне кажется, что ты пудришь мне мозги.

Он внимательно смотрел на меня, и кто бы знал, чего мне стоило выдержать этот взгляд. Глаза отводит виноватый, так что я упорно играла с Юрой в «гляделки».

— Юрочка, поверь мне, я тебя люблю. Но обстоятельства…

— Да я слышать не хочу ни про какие обстоятельства! — вскипел он.

В тот день Юра выглядел плохо. Небритый, заспанный, бледный — работа в ночную смену оставила на его лице свои следы. И вот, вместо того, чтобы спокойно отсыпаться дома, он пригласил меня в кафе-мороженое. Кафе это считалось самым модным и романтичным местом в городе, оно открылось недавно и было оформлено в стиле «дешевый хай-тек». Металлическая барная стойка, неудобные трехногие табуретки и низкие черные столики. Мне всегда было интересно взглянуть на хозяина этого заведения. Интересно, чем руководствовался сей эстет, открывая подобное местечко в крошечном провинциальном городе? Хотя в любом случае он своего добился — местная молодежь быстро сделала кафе привилегированным местом для свиданий — благо, и цены позволяли.

И вот мы сидели друг напротив друга, и я смаковала бананово-клубничное мороженое, а Юра пытался взбодриться с помощью чашечки растворимого кофе. Передо мной на столе лежал букет хризантем — Юра купил его на станции. Он вообще был не похож на местных мужиков, которые считали, что ухаживания за женщиной могут вполне ограничиться парочкой сальных, щедро сдобренных матерком острот и хлопком пониже поясницы. Юра же иногда дарил мне цветы, ему нравилось смотреть, как я зарываюсь лицом в пышные букеты.

— Анечка, я не понимаю, что происходит? Что ты за человек? Появилась из ниоткуда…

Как он был прав. Появилась из ниоткуда и вынуждена сбежать в никуда. Если он, конечно, не замолчит немедленно…

— Когда-нибудь я все объясню…

— Нет, не когда-нибудь, а прямо сейчас! — настаивал он.

— Юра…

— Что Юра? — он говорил спокойно, но на его лице проступили красные кляксы. — Думаешь, я не понимаю, что происходит? Совсем я дурак, да?

— Да что ты можешь понимать?!

— У тебя другой мужик, вот что! — выпалил он, ударив ладонью по столу.

В нашу сторону лениво посмотрел официант, которому к ресторанным дракам было не привыкать. Оценив ситуацию, он пришел к выводу, что здесь можно обойтись и без охраны. Подумаешь, какое дело — сейчас баба огребет от своего любовника. Ясно ведь, что эта парочка в загсе не зарегистрирована, иначе с чего он привел ее в кафе, да еще и букетище такой притащил?

— Но это же смешно… Я просто не знаю, что на это сказать.

— Скажи, как есть. Так будет лучше, — он напряженно смотрел на меня, приготовившись к самому худшему.

— Юрочка, какие глупости. Конечно, никого, кроме тебя, у меня нет.

— Ну хорошо. Будем считать, что я тебе поверил. Здесь, — он хлопнул меня чуть повыше колена, — здесь у тебя, может быть, никого нет. А здесь? — он прижал ладонь к сердцу.

— И здесь тоже, — улыбнулась я, — здесь вообще было пусто. Пока не появился ты.

Это я, конечно, немного слукавила. Там, куда указывала его рука, еще совсем недавно обитал тот, кто был оставлен мной на дощатом полу скромной подмосковной дачки. Сейчас это, правда, уже казалось нереальным.

— Аня… О чем ты думаешь? У тебя такое лицо вдруг стало странное?

— Что?.. А, да не обращай внимания, зуб разболелся…

— Господи, ну что ты за человек? Почему я никак не могу тебя понять?.. Вроде бы считается, что все бабы хотят одного — удачно выйти замуж. Так почему же… — он замолчал, озаренный внезапной догадкой. — Или я кажусь тебе неподходящим вариантом? Принца ждем?

— Какой же ты дурак, Синицын! — не выдержала я.

— Так в чем же дело? Ты же учительница, твоя профессия — объяснять. Так объясни мне наконец так, чтобы я понял.

У меня совсем другая профессия, подумала я. Если бы ты, дорогой Синицын, увидел бы меня на сцене, в короткой юбке и блестках на голых плечах, ты бы в мою сторону и не взглянул. Я знаю, что ты не любишь показуху во всех ее проявлениях. А что такое сцена? Показуха и есть. Правда, я сама поняла это только недавно. И не без твоего, между прочим, косвенного участия.

— Аня!

— Юр, я не знаю, как это объяснить, — устало сказала я.

— Тогда соглашайся, — он обошел столик кругом и присел возле моего стула на корточки, — я, кажется, минут пятнадцать назад предложил тебе… как там говорится… руку и сердце.

— По-моему, в такие минуты принято становиться на одно колено, — попыталась отшутиться я.

— Да хоть на оба, мы люди негордые! Ань… Соглашайся, а?

Ну что я могла ему ответить? Только то, что ответила, а именно:

— Да. Хорошо, Синицын. Я согласна.

Он вскочил и поцеловал меня в макушку. В этом поцелуе, лаконичном и теплом, было что-то отеческое. И я подумала о том, как мне повезло и не повезло одновременно. Повезло, потому что далеко не всем доводится пережить такой вот момент. А не повезло потому, что минут через пятнадцать, когда я доем свое бананово-клубничное мороженое, Юра проводит меня домой, где я тотчас же начну складывать вещи в дорожную сумку. На следующей неделе гостеприимной Жене придется искать нового преподавателя по этике и психологии семейной жизни. Потому что сегодняшним же вечером меня в этом городе не будет.

Но все получилось не так, как я запланировала.

Вместо того чтобы проводить меня домой, Синицын игриво предложил:

— А может быть, лучше ко мне? Люськи дома нет, она в такое время еще где-то шляется.

И я подумала: а почему бы и нет? В любом случае это ничего не изменит, только поможет скоротать время до вечернего поезда. Приняв решение уехать по-английски, я сразу успокоилась. У меня даже приподнялось настроение, всю дорогу я шутила и то и дело останавливалась, чтобы поцеловать Синицына. Эх, Синицын… Хотя бы один день идиллии ты заслужил. Одно меня мучило — правильно ли я поступила, пойдя на поводу у собственной слабости? Может быть, в ответ на его дурацкие ревнивые предположения надо было скорбно кивнуть и сказать — ты прав, у меня другой мужчина, не знала, как тебе сказать. И все бы разрешилось, и мне не надо было бы никуда уезжать… Да, но пришлось бы встречаться с ним время от времени, городок-то крошечный. И он при таких случайных встречах упорно отводил бы глаза. Нет, я бы все равно не выдержала. В любом случае переигрывать было уже поздно.

…Люси и правда не было дома. Хотя в прихожей стояли ее ужасные клеенчатые туфли ярко-красного цвета. Если бы я только могла повлиять на нее и убедить, что броская грубая обувь ей совершенно не идет. Туфли с тупыми носами годны для тонконогих статуэточных девчонок, а ей надо носить что-нибудь изящное. Да разве она станет меня слушать? Еще и назло сделает. С самого начала меня невзлюбила, словно что-то предчувствовала.

— Анечка, ты будешь чай или кофе? — крикнул из кухни Юра.

— Ничего не надо!.. Кроме тебя, разумеется.

— Тогда мой руки и иди сюда. Сначала покормлю тебя Люськиными блинами, а потом… потом сама увидишь, что произойдет!

Я улыбнулась, скинула туфли и прошла в ванную. Щелкнула выключателем.

И остолбенела.

В наполненной ванне сидела Люся. Ее голова была откинута назад, она уютно покоилась на резиновой надувной подушке. Глаза ее были закрыты, одна рука безвольно свесилась через край. А вода в ванне почему-то была красной, как будто бы в ней вымыли по крайней мере сотню испачканных акварелью рисовальных кисточек.

— Анечка, чего ты там так долго?

Я поняла, что сейчас в ванную зайдет Юра — зайдет и увидит вот это.

— Я сейчас, подожди, — я решительно закрыла за собой дверь и повернула вверх ручку, чтобы ее было невозможно открыть снаружи. Наверное, более логичным было бы заорать дурниной, хлопнуться в обморок или, на худой конец, броситься к Люсе и проверить, жива ли она. Но вместо всего этого я инстинктивно оберегала Юрино спокойствие. Забавно — еще одна медвежья услуга Синицыну. На несколько секунд задержать счастье, которое грозится навсегда выскользнуть из рук.

И только после этого я схватила Люсину руку и попыталась вспомнить, как прощупывается пульс. Пульс был слабеньким, но он был. Она не могла потерять много крови — вода в ванне была не мутнокрасной, а совсем прозрачной. Я выдернула из ванны затычку — еще не хватало, чтобы Юра увидел единственную дочь плавающей в луже крови. Я была уверена, что ничего серьезного с малолетней идиоткой не произошло. Вызывать «скорую» бессмысленно, придется ждать как минимум полтора часа. Лучше мы сами отвезем ее в больницу.

Я завернула дуреху в огромную махровую простыню и только потом открыла дверь и позвала Юру.

— Иди, пожалуйста, сюда. У нас проблема! Только ты не волнуйся.

— Что случилось? — Он втиснулся в ванную и удивленно уставился на Люсю, с закрытыми глазами лежавшую в пустой ванне. — Что с ней? Господи, Люська!

— Я побуду с ней, а ты беги ловить машину, — скомандовала я, — ей надо в больницу. Не волнуйся, она жива.

Юра молча кивнул и выбежал из ванной.

А я похлопала Люсю по щекам. Если она все же при смерти, то почему у нее такие румяные щеки? Человек на грани жизни и смерти не может выглядеть, как купеческая дочь во время вечернего чаепития.

Я впервые видела Люсю без косметики. Все же она была еще совсем ребенком. На нежный возраст намекала и приятная припухлость щек, и яркий цвет губ, и млечный путь мелких прыщиков на лбу. Я погладила ее по спутанным волосам. И в этот момент она вдруг распахнула глаза — резко, как кукла, которую быстро привели в вертикальное положение.

— Ты? — ясным, совсем не обморочным голосом спросила она. — Что ты здесь делаешь? Куда делась вода?

— Это ты что здесь делаешь? — напустилась на нее я. — Соображаешь, что наделала?

— Не твоя забота, — она попробовала встать, но я удержала ее за плечо. — Моя ванная. Что хочу, то и делаю.

— Сиди уж. Отец твой за машиной побежал. В больницу поедем.

— Не хочу в больницу, — расширила глаза Люся. — И вообще, ты, как всегда, не вовремя.

— Дура ты, Люська, — вздохнула я, — и сволочь к тому же.

— Я?! Что я сделала?

— Об отце бы хоть подумала… Хорошо еще, что мы сразу тебя нашли.

— А отцу на меня наплевать, — пробурчала Люся. — С тех пор, как ты появилась, он только о тебе и говорит. Свалилась на нашу голову. И зачем тебя только черти принесли?

— Люся, я сегодня же уеду из этого города. Договорились? Только это будет наш с тобой секрет.

Она недоверчиво на меня посмотрела:

— Правда, что ли? И никогда не вернешься?

— Никогда, — сжав губы, кивнула я.

Юра вернулся через пять минут, запыхавшийся.

— Где она? Люся! Не умерла?

— Типун тебе на язык. Жива и здорова доченька твоя. И в больницу ехать отказывается. Но я бы советовала все равно ее туда отвезти, на всякий случай.

— Ага, а они меня в психушку отправят! — подала голос Люся, но Юра посмотрел на нее так, что она тут же замолчала.

— Юр… Знаешь, я пойду. В больнице я буду лишняя.

— Что за глупости! — Лицо у него было совершенно серое.

— Поверь мне, так будет лучше. У Люси стресс. Пусть все, кажется, обошлось, но ей сейчас нелегко. Ей не хочется, чтобы рядом была чужая тетка.

— Ты думаешь? — растерялся он.

— Уверена. А я зайду к вам вечером.

— Ну, если ты так считаешь… наверное, и правда так будет лучше. А ты точно вечером придешь?

Мое сердце сжалось до крохотной точки. Я не имею права бросать его в таком состоянии. И остаться тоже не могу. Черт, как же я запуталась! В любом случае, загляну к нему перед электричкой. Наплету что-нибудь о том, что мое временное отсутствие пойдет на пользу Люсе… Или скажу, что поехала в Москву за паспортом. Да, это лучшее решение. Из Москвы я напишу ему письмо, в котором все объясню.

— Аня! Так ты вечером придешь?

— Конечно приду! Ну куда ж я от вас денусь?

— Тогда мы побежали, такси ждет.

— Счастливо!

— До вечера.

По дороге домой я зарулила в церковь. В ту самую, где почти год назад я познакомилась с Женей. Да, Жене надо будет тоже написать письмо. С ней я вряд ли успею даже попрощаться.

Я купила несколько свечей.

В церкви было много народу. В основном все лица были мне знакомы. Но один человек — мужчина в запылившейся грязной одежде — сразу привлек мое внимание. Он стоял ко мне спиной и смотрел на мою любимую икону. Не молился — просто смотрел. Что-то в его фигуре показалось мне знакомым. «Да ну, померещилось, — подумала я. — И потом, может, я и правда его когда-нибудь здесь видела. Городок-то маленький, сплошь знакомые лица…»

Я подошла к иконе, зажгла свечу и на несколько секунд закрыла глаза. Молиться я не умею, но всегда перед тем, как поставить свечку, шепчу беззвучное «прости» единственному человеку, которому я причинила вред.

Когда я открыла глаза, то сразу заметила, что человек в пыльной одежде смотрит на меня. Я обернулась к нему и хотела уже недовольным полушепотом напомнить, что неприлично разглядывать людей, которые молятся, но слова застряли у меня в горле.

Потому что передо мной стоял мой отец.