Мессалина

Глава X ЛУКУЛЛОВЫ САДЫ

Четырех месяцев хватило, чтобы к юной, шестнадцатилетней женщине, какой была Валерия Мессалина, теперь императрица Рима, пришла зрелость.

Немногим более года после того, как появилась на свет Клавдия, которую Клавдий предпочитал звать Октавией, и через двенадцать дней после прихода к власти своего супруга Мессалина родила Германика. Клавдий, таким образом, начал свое правление с того, что дал империи наследника. Власть очень скоро сделала Мессалину более жесткой, более требовательной, более уверенной в себе. У нее резче обозначился подбородок, скулы стали шире, высокий лоб под темными завитками выглядел более суровым; ее нежные черты лица слегка заострились. Несмотря на юный возраст, она сумела придать своей осанке величественность. Она открывала для себя, как опьяняюще действуют на человека почести, роскошь двора, императорская власть, в особенности если выросла в семье, которой коснулось разорение. Женщина порывистая, взыскательная и честолюбивая, она вдруг делалась слабой, мягкой и чувствительной, словно ребенок. Так, ей случалось испытывать большую потребность в нежности, а иной раз и в жесткости по отношению к себе, и она даже просила Клавдия побить ее в наказание за ее капризы. В такие минуты она сожалела о том, что обманывала мужа, и страшилась своих вспышек чувственности. Но как только власть над ней снова брали страсти и похоть, она принималась ненавидеть супруга, как, впрочем, и любовников, узнавших о ее слабостях.

Клавдий предоставил ей полную свободу, тем более что после вступления на престол он почти не имел досуга, который мог бы посвящать жене и детям.

Новый император пожелал прежде всего воздать долг почтения родственникам. Бабке своей Ливии он назначил божеские почести, а родителям — всенародные поминальные церемонии; он также выразил желание, чтобы ежегодными играми отмечался день рождения его отца Друза, тем более что в этот же день родился и его дед Марк Антоний; матери своей Антонии он присвоил титул Августы, отвергнутый ею при жизни; наконец, в память Тиберия он воздвиг мраморную арку близ театра Помпея, которую сенат когда-то постановил построить, но не построил. Вместе с тем он приказал снести статуи Калигулы, отменил все его постановления, а день его гибели и своего прихода к власти запретил считать праздником.

Клавдий оставил при себе вольноотпущенников и рабов своего предшественника. Каллисту было поручено собирать прошения, Полибий ведал народным образованием, Посид — снабжением армии, Нарцисс — императорской почтой, а Паллант — финансами. Судебные дела были возложены на Тита Элия Деодата. Сатурнин сохранил пост префекта города, а в ведении Грацила находилась префектура продовольствия. Что касается правосудия, то Клавдий велел судьям заседать круглый год без перерывов, тогда как до недавнего времени они заседали только летом и зимой. Эти решения Клавдия были лишь началом целой цепи благих преобразований, которые наряду с весьма учтивым отношением к сенаторам и различным магистратам снискали ему любовь народа и уважение патрициев.

Мессалина находилась рядом с Клавдием во время игр и зрелищ в честь их предков, а затем предоставляла своему властвующему супругу возможность целиком погрузиться в государственные дела. Она попросила отдать в ее распоряжение одно крыло дворца, чтобы все там устроить на свой лад и принимать друзей. Клавдий просьбу тотчас же выполнил. Так она создала свой собственный двор, в дела которого он не стремился вмешиваться. Там проходили самые приятные часы ее жизни — в играх, пирах, беседах, сдобренных танцевальными представлениями и мимами, в компании праздных людей.

В тот день Мессалина очень удивилась внезапному появлению в столовой Клавдия, которого она считала уехавшим в Остию. Гепард Аилур, лежавший у ног хозяйки, зевая, поднялся и направился к вошедшему. Мессалина позвала зверя, зная, что Клавдий боится его. Супруг впервые пожаловал в ее покои. Он начал с комплиментов по поводу со вкусом обставленных комнат, удачно подобранных занавесей и обивки; понравились ему и фрески на стенах. Роспись — зеленые и синие тона на темно-красном фоне — представляла собой сцены из поэм Гомера. По всему залу были расставлены глиняные кувшины со свежесрезанными лавровыми ветками.

Мессалина находилась в столовой с одним из своих придворных, Луцием Вителлием, наблюдая за последними прготовлениями к пиру, который должен был начаться после полудня и продлиться до самой ночи. Когда вошел Клавдий, Вителлий пал на колени к его ногам. Этим слишком демонстративным знакам обожания, в особенности со стороны людей, которые пренебрегали им, а то и презирали его, когда он был просто частным лицом, Клавдий не верил, они даже раздражали его.

— Встань, — приказал он. — Ты прекрасно знаешь, что это кривлянье не может понравиться римлянину, пусть даже и императору. Вспомни, когда ты был наместником в Сирии и Калигула вызвал тебя в Рим, ему тоже не понравилось, что ты подошел к нему, закрыв лицо вуалью, словно боялся быть ослепленным его величием… И что это болтается у тебя на шее?

Вителлий поднялся, чтобы дать возможность Клавдию рассмотреть амулеты и другие вещицы, висящие на тонкой длинной цепочке. Клавдий увидел среди них медали с его изображением и с изображением Мессалины, Нарцисса и Палланта. Он расхохотался, увидев еще у него на груди золоченую вышитую сандалию.

— Что это за башмак? Клянусь Юпитером, в тебе нет ни малейшего достоинства и ни малейшего понимания того, что нелепо, а что нет!

Мессалина подавила смех, видя, что Вителлий молчит, не решаясь ответить.

— Это моя сандалия, — небрежно бросила она. — Вителлий упросил меня подарить ее ему.

— Так тебе, значит, мало валяться в ногах у императрицы и целовать их, тебе понадобилась еще и ее обувь! — пошутил Клавдий, и зал огласился его резким язвительным хохотом. — У тебя, я уверен, она будет в полной сохранности!

— Тем более, что Вителлий каждый день обращает молитвы к этому новому божеству, — в свою очередь, рассмеялась Мессалина.

Клавдий пожал плечами и улегся на ложе.

— Полагаю, что мой приход должен тебя удивить, — обратился он к жене.

— В самом деле, — призналась она. — Я думала, что ты в Остии.

— Я отказался от этого бесполезного сейчас путешествия. Город снабжается бесперебойно. Я предполагаю отправиться в Остию после июньских календ, когда мне нужно будет встретиться там со строителями, которым я поручил разработку нового проекта. Нельзя оставить Остию без настоящего порта. Невозможно долее мириться с тем, что снабжение пшеницей такого города, как Рим, зависит от капризов ветров, что приходится разгружать суда с помощью барков, а поврежденные оставлять в открытом море. Нужно построить порт в устье Тибра — там корабли будут стоять в надежном месте и будут ремонтироваться в доках.

Мессалина слушала мужа и терпеливо ожидала, когда он соблаговолит сообщить ей причину своего нежданного визита. Но Клавдий уже заговорил о другом, все не решаясь перейти к делу, и она раздраженным тоном перебила его:

— Клавдий, я полагаю, ты не для этого пришел ко мне утром. Я слушаю тебя.

Он вздохнул и после некоторого колебания начал:

— Месса, не надо дурно воспринимать то, что я тебе скажу. У меня был Сенека.

— Сенека? — удивилась Мессалина.

Она повернулась к Вителлию и резким движением отослала его. Когда он удалился, согнувшись так, что чуть было не стукнулся лбом об пол, Мессалина сухо сказала Клавдию:

— Я тебя слушаю.

— Он сообщил мне, что иногда бывает на твоих приемах.

— Да, это так, но я не испытываю к нему большой симпатии. Я, скорее, проявляла уважение, которого заслуживает известный адвокат, но я перестала приглашать его. Он позволяет себе высказывания, которые я нахожу неуместными и часто даже неуважительными.

— Он действительно поведал мне, что ты ведешь жизнь распутную, обманываешь меня даже с Вителлием, и это может, как он заявил, лишь повредить репутации государя, коего добродетели прославляет народ. С той поры меня носит по слепым волнам, — заключил он в духе «Энеиды».

— Почему же ты не спросил об этом Вителлия, который только что был здесь?

— Не смейся надо мной, Месса. Ты принимаешь меня за дурака? Даже если это правда, он мне, наверняка, не признается. Я уничтожил лупанар, который устроил в этом дворце Калигула, но не для того, чтобы моя жена превратила свои покои в гнездовище разврата.

— Клавдий, клянусь тебе всеми богами, что Сенека измышляет разные небылицы, чтобы меня погубить, — так он взбешен тем, что я больше не приглашаю его ко двору.

Клавдий недоверчиво молчал, и Мессалина принялась в ярости ходить по залу взад и вперед.

— Как! — воскликнула она, — ты предпочитаешь верить этому интригану из Кордовы, который ненавидел Калигулу и которому твой племянник платил презрением? Этому бездарному философу с его теориями на песке? Этому ничтожному скряге, живущему лишь отцовским наследством? Он проповедует стоическую мораль, а сам распутничает с Кальпурнией и Клеопатрой в нашем дворце!

Она говорила с необычайной горячностью, лицо ее побагровело от гнева. Клавдий растерялся и в глубине души даже почувствовал легкий испуг.

— Кстати, — продолжала Мессалина после короткой паузы, — я не удивлюсь, если выяснится, что он участвовал в заговоре против Калигулы. Не он ли изображал его кровавым чудовищем? Я даже уверена, что Сенеки уже не было бы на свете, если бы одна из любовниц не спасла его, убедив Гая, что с таким здоровьем, как у него, он долго не протянет. Вот император и пощадил его, хотя он заслуживал смерти за те оскорбления, которыми осыпал Калигулу в кругу своих друзей. И у тебя тоже есть все основания опасаться этого лицемера. Он стремится внести разлад между нами, чтобы погубить меня. И знаешь почему? Потому что я ухитряюсь принимать людей, о которых мне известно, что они могут составить против тебя заговор. Я таким образом держу их в руках и могу предотвратить подобного рода планы. Если я буду устранена, ему станет гораздо легче настраивать против тебя умы. Распространяя на меня клевету, он уже подрывает основы твоей власти.

Клавдий кивал головой и хмурил брови, выслушивая доводы жены.

— Ты права, — вдруг сказал он, — этот человек представляется мне опасным.

— Таков он и есть, можешь не сомневаться. Впрочем, его выбор Вителлия доказывает не только его двурушничество, но и отсутствие прозорливости. Всем в нашем окружении известно, что я испытываю к этому человеку жалость и презрение. Но если я терплю его подле себя, то потому, что, несмотря на его угодничание и малодушие, он имеет влияние на сенаторов и вхож во все круги. Он в какой-то степени является моим соглядатаем у тех людей, интриги и тайные стремления которых для нас опасны.

Клавдий, приняв серьезный вид, встал с ложа, и Мессалина направилась к нему, внешне ласковая, но внутри кипящая ненавистью и неистовым желанием отомстить Сенеке. Она вернула супруга на ложе и легла рядом с ним.

— Клавдий, — сказала она, проникновенно глядя ему в глаза, отчего у него всегда переворачивалось все внутри, — мне скучно в этом дворце. Почему ты не дашь мне какое-нибудь дело? Слушай, грядет твой день рождения, я бы хотела заняться приготовлениями к нему. И еще я могла бы подготовить свадьбу твоей дочери Антонии с Помпеем Магном…

Клавдий хотел, чтобы эти события были отмечены в узком кругу, Мессалина же, напротив, желала всенародных празднеств. Боясь вызвать в жене новую вспышку гнева, он уклончиво ответил:

— Мы еще поговорим об этом…

И, чтобы перевести разговор на другую тему, ни с того ни с сего спросил:

— Я что-то не вижу твоей матери, Лепиды. Почему она не приходит к тебе во дворец?

— Не знаю. У меня с ней были кое-какие размолвки. Я думаю, она мне завидует.

— Завидует? Твоему положению? Но она помогла тебе достичь его — тем, что согласилась на нашу свадьбу, а отблеск твоей славы падает и на нее. Мне бы хотелось, чтобы она бывала у тебя. Я рад, что подготовил ее третий брак с Аппием Силаном. Мне полезно укреплять связи с сенатом.

— Я понимаю… Она как-то сказала, что я с ней слишком сурова и несдержанна.

— Это почему же? Потому, что она бессовестно обманывала Силлу? Ведь, кажется, именно это послужило настоящей причиной его развода с ней.

— Это и кое-что еще, — ответила Мессалина, не желавшая вдаваться в подробности.

Она слегка приласкала мужа, прежде чем не без притворства объявить:

— Иногда я чувствую себя одинокой, покинутой тобой и нашими родными.

— Дело, которое выпало мне на долю, поглощает меня целиком, я даже ночи не могу оставить себе. Но ведь у тебя много друзей. Я часто вижу тебя в компании твоей тетушки и ее мужа, Пассиена Криспа. Это образованный человек, тонкий и остроумный. И еще Виниций, муж Юлии. Кажется, ты с ним ладишь?

— Да. — Мессалина состроила недовольную мину. — Но он скучный и если бывает здесь часто, то лишь потому, что он нам родня. Она считала удачной уловкой с умеренной теплотой отзываться о человеке, с которым у нее сохранялась любовная связь. Немного помолчав, она продолжала:

— В конечном счете, кроме моей тетки Домиции и в особенности Аррии, с которой я прекрасно нахожу общий язык, у меня не так много людей, чье общество мне приятно. Твоя племянница Ливилла все время говорит о бедах, которые она пережила при Тиберии. Она всего на десять лет старше меня, но можно подумать — на все тридцать. Что до другой моей тетки, Клавдии Пульхры, то она все пережевывает свои воспоминания, плачется да отвергает давнее обвинение в супружеской неверности, словно мы собираемся, чтобы ее осудить. Видишь, Клавдий, я приглашала Сенеку в расчете на то, что он принесет на наши пиры свет философии, а он принес к нам лишь клевету. В Риме теперь едва ли найдутся философы, разве что Валерий Азиатик… Послушай, а ты не мог бы пригласить его во дворец?

— Месса, я не могу забыть, что он публично сожалел о том, что не он убил Калигулу.

— Это пустая бравада. И потом, убийство Калигулы в конечном счете принесло нам спокойствие и власть. Твой племянник сделался настолько безумен, что однажды мог бы казнить и тебя.

— Возможно, и так. Именно поэтому я не стал преследовать ни Азиатика, ни других, кто был замешан в заговоре. Но народ не поймет, если я буду принимать у себя за столом этого человека, тем более что он, наверное, озлоблен против меня и сумеет воспользоваться этим, чтобы попытаться меня убить.

— Ты знаешь его уже достаточно долго и мог убедиться, что у него были все основания ненавидеть Калигулу, а по отношению к тебе он никогда не выказывал враждебных чувств.

— Мое положение императора вынуждает меня к наибольшей осторожности. Теперь я — мишень для врагов, о которых даже не подозреваю! Кстати, я намерен усилить охрану. Нет, я не изменю своего решения.

— Клавдий, я могу лишь согласиться с тобой и сказать, что твои доводы кажутся мне весьма убедительными. Но, думается мне, полезно иметь возможность наблюдать вблизи этого столь сильного и влиятельного человека. Быть может, ради этой цели я смогла бы принимать его у себя при дворе, а тебя это ни к чему не обяжет. Так я сумела бы выведать его мысли и предотвратить малейшую опасность, если он задумает тебя погубить, в чем я, однако, сомневаюсь.

— Предоставляю тебе свободу действий в своих покоях, — согласился Клавдий, вытирая потный лоб подолом туники. — Принимай его, если ты считаешь, что это может быть нам полезно, но следи, чтобы это не вредило нашей безопасности. А теперь мне надо идти…

— Пообещай, что больше не будешь сомневаться в моей верности, — жеманно проговорила Мессалина.

— Ты так нечасто даришь мне возможность любить тебя, когда влажная ночь спускается с неба и меркнущие созвездия приглашают нас ко сну, — ответил Клавдий, снова вдохновленный Вергилием.

— Интересно, что бы ты сказал, если б я потревожила тебя после двенадцати часов работы?

— Ты права, и, если б Вергилий знал тебя, он никогда бы не написал, что легче достать звезды на небе, чем помешать римлянкам обманывать мужей!

Мессалина в знак благодарности одарила Клавдия томным взглядом. Он поцеловал ее в лоб и внезапно сказал:

— Я совсем забыл о своих племянницах. Наверное, я мог бы вернуть Агриппину и Юлию из ссылки. Они составили бы тебе приятную компанию.

Мессалина, натура более импульсивная, нежели рассудительная, ответила не раздумывая:

— Почему бы и нет…

Она вспомнила, что Виниций однажды уже просил ее поговорить с Клавдием о том, чтобы он вернул в Рим его жену и свояченицу. «Ты с полным правом сможешь ждать от них признательности, если они узнают, что им оказана милость благодаря твоему вмешательству, — сказал он ей. — Ты сделаешь из них своих союзников и увеличишь число верных тебе людей».

Мессалине пришла в голову мысль, что именно теперь представляется удобный случай без каких-либо усилий с ее стороны превратить Виниция и двух его родственниц в своих должников.

— Я хотела, — заговорила она после недолгого молчания, — просить тебя вызвать их в Рим. Хорошо, когда властитель умеет быть великодушным, таким был и Август.

— Ты права. Раз ты не против, я велю привезти их в Рим со всеми положенными их рангу почестями.

Эта инициатива, получившая одобрение Мессалины, явно обрадовала Клавдия, и, прежде чем удалиться, он снова поцеловал жену.

Едва император покинул зал, как Мессалину известили о приходе Аррии. В этой женщине, годящейся ей в матери и во многом с ней схожей, она нашла надежность и величественность — именно то, что ей бы хотелось видеть в Лепиде. Быть может, поэтому она любила общество Аррии, на которую могла без опасений положиться и которая, в свою очередь, стремилась ее понять, успокоить и, не будучи суровым критиком, щедро дарила ей прекрасные советы. Ее великолепное умение хранить тайну — качество редкое в мире вообще и в Риме в частности — снискало ей полное доверие со стороны Мессалины.

Аррия по обыкновению была одета в столу с длинными рукавами, просторную и строгую. Ее серьезное лицо обрамляли уложенные вокруг головы косы. Воспитанная в старых традициях, она хранила верность мужу и была примерной матерью. Необычайная душевная стойкость позволила ей с ясным челом пережить болезнь и смерть одного из двоих детей и поддержать в горе своего супруга, сенатора Цецина Пета. Он и его зять Тразея слыли республиканцами.

— Моя дорогая Аррия! — воскликнула Мессалина, идя ей навстречу. — Ты пришла как раз вовремя. Пойдем в мою комнату, поможешь составить приглашение Валерию Азиатику. Он, несомненно, будет счастлив, что ты пишешь ему своей рукой и подписываешь вместе со мной, ведь ты знаешь, каким он считает себя добропорядочным. Так что будешь мне порукой.

— Почему же ты хочешь пригласить Валерия? — спросила Аррия, когда они устроились на ложе в комнате Мессалины.

— Я знаю о твоем умении хранить тайны и могу тебе признаться. Я впервые увидела Валерия на играх, которые устраивал Калигула в Большом цирке немного спустя, как стал императором. Мне тогда было лет двенадцать. Богам было угодно, чтобы Валерий сидел впереди меня. Он понравился мне с первого взгляда, но ко мне он остался равнодушен. Впрочем, он годится мне в отцы и в действительности, наверное, не намного привлекательней, чем иной какой-нибудь мужчина. Но такова уж судьба: с той поры я не перестаю думать о нем.

— Ты любишь его?

— Я не знаю, что следует понимать под этим словом. Мое тело часто жаждет мужчин, но мое сердце удаляется от них, как только я побываю в их объятиях.

— Тогда это просто твое самолюбие было уязвлено безразличием Валерия.

— Возможно, но я хочу его больше, чем кого-либо другого. Я хочу, чтобы он был мой, и он будет моим. Мое новое положение не допускает отказа. Я приглашу его — и он не посмеет уклониться.

— Месса, сердцу не прикажешь. Может, он и подчинится тебе, если у него не будет иного выхода, но для тебя это не станет победой. Мне кажется, что тут ты действуешь неблагоразумно.

— В таком случае отбросим благоразумие. Я хочу его — и я его получу.

— Это совсем не обязательно. Говорят, он влюблен в Поппею, жену старого Корнелия Сципиона. Эта Поппея слывет женщиной легкого поведения, искательницей развлечений и любовников. Если он возжелает ее, она, разумеется, не откажет, если только это уже не случилось.

У Мессалины заалели щеки и перехватило горло, едва она услыхала имя Поппеи.

— Так это она причина его безразличия ко мне?! — вскипела императрица.

— Не обязательно, эта страсть у Валерия недавняя.

— Я отниму у нее Валерия! Шлюха! Зариться на мужчину, которого я люблю! Как она посмела!

— Послушай, Месса, — перебила ее Аррия, удивленная буйной реакцией подруги, — позволь тебе напомнить, что это он домогается Поппеи. И, отвечая ему, она не могла знать, что ты его любишь.

— Не сомневаюсь, что она сама заигрывала с ним, соблазняла…

Мессалина встала и принялась возбужденно ходить перед Аррией, так что та наконец решилась:

— Ну давай составим приглашение. Где взять дощечку?

Мессалина повела ее в соседнюю комнату и усадила за стол с письменными принадлежностями: тростниковыми палочками, свитками папируса, восковыми дощечками.

— Я напишу просто, но категорично, — сказала Аррия, садясь за стол.

Едва дощечка была готова, как Мессалина призвала гонца и тот помчался с ней к дому Азиатика. Менее чем через час он вернулся с ответом. Мессалина, от которой только что ушла Аррия, взяла у гонца дощечку, открыла ее и прочла лаконичную записку:

Глаза ее сверкнули гневом, и она в ярости отбросила дощечку.

— Да как он смеет! — вскричала она. — Я научу его уважать свою императрицу!

Она громко позвала рабыню Ливию, велела прислать рабыню, которая ее причесывала, и приготовить носилки.

Едва усевшись в носилки, Мессалина принялась подгонять рабов. Они быстро достигли форума, расположенного неподалеку, так как Мессалина занимала крыло построенного Калигулой дворца, выходившее непосредственно на Новую дорогу и соседствующее с атрием весталок. Пройдя вдоль заполненной торговцами базилики Эмилия и курии, они вышли на форум Цезаря. Затем достигли храма Марса Мстителя, где члены императорской семьи обычно получали тогу совершеннолетнего и где хранился меч Цезаря. По лестнице они добрались до западного склона Квиринала, миновав квартал Субуру, отделенный от форума Августа стеной. Оттуда они направились к подножию Пинция, где раскинули свою зелень Лукулловы сады. Они выбирали не самый легкий, но самый тенистый путь по Широкой улице, где было гораздо приятнее идти в это жаркое майское утро.

Мессалина никогда не бывала в Лукулловых садах, но она издали могла судить о величественности и красоте вековых деревьев, взметнувшихся за стенами. Не раз она задавалась вопросом, что за редкие породы росли в этом парке, некоторые из них она видела впервые. Носильщики, впереди и позади которых шли охранники-преторианцы, остановились возле деревянных ворот, украшенных бронзовыми листьями. Командующий охранниками трибун постучал в ворота рукояткой меча. Тяжелая створка бесшумно открылась, и из ворот вышел раб крепкого телосложения с увесистой палкой в руках.

— Сообщи своему господину, что его почтила визитом императрица, — объявил трибун.

Привратник объяснил, что ворота, в которые они постучались, ведут прямо в сад и через них ходит только хозяин. Он пригласил их пройти к главному входу. Приподняв занавеску, Мессалина сделала трибуну знак идти. Главные ворота вели к великолепному портику, под сенью которого, привалившись к колоннам, сидели многочисленные рабы и, казалось, дремали. Завидев приближающиеся носилки и преторианцев, они встали и устремились к Мессалине, которая вышла из носилок, не дожидаясь помощи рабов. Узнав императрицу, они низко склонились, и их начальник объявил ей, что хозяину сейчас доложат, но супруга цезаря может в носилках проследовать в дом.

— Я предпочитаю отправиться одна и пешком, — ответила Мессалина. — Не стоит предупреждать вашего хозяина, я хочу, чтобы мой визит был для него сюрпризом.

Приказав рабам и охранникам дожидаться ее в портике, она ступила на широкую длинную аллею, ведущую вверх к большому дому, наполовину скрытому листвой. Она полюбовалась растущими невдалеке олеандрами, вознесшими к небу свои жесткие ветви с кистями душистых цветов. Сорвав несколько цветков, она воткнула их себе в волосы. Красота и магия обстановки, благоухание, окутавшее Мессалину, сразу умерили ее гнев. Она медленно шла вдоль аллеи, любуясь изяществом и великолепием украшавших ее мраморных бюстов и статуй.

Постепенно большой дом открывался перед ней. Его окружали бассейны с фонтанами и пестрые клумбы; стоял он на склоне холма, и к нему вело несколько террас.

«Размерами и красотой эти владения намного превосходят дворцовые сады», — подумала Мессалина, испытывая смешанное чувство восхищения и зависти.

Террасы соединялись между собой извилистыми лестницами, их затеняли решетчатые своды, увитые розами. Росшие на террасах лабиринты кустов самшита, тщательно подрезанных, перемежались с бассейнами, в которых били фонтаны, и с цветочными клумбами. Для ухода за столь богатой и разнообразной растительностью Валерий Азиатик нанял греческих и египетских садовников. Внимание Мессалины привлекли прекрасные необычных размеров белые лилии, головки которых гордо возвышались над остальными цветами. Никогда еще она не видела таких величественных лилий. Завидев садовника, который прекратил работу и разглядывал незнакомую посетительницу, она попросила срезать для нее несколько лилий.

Обратившись к нему по-гречески, она на этом же языке услышала ответ:

— Я охотно срежу, если мой господин позволит.

— Знаешь ли ты, кто я? — спросила Мессалина.

— Я не знаю, кто ты, но будь ты сама императрица, я не смог бы исполнить твою просьбу, поскольку он способен пронзить меня мечом, если я сделаю это без его позволения.

— Но каким образом он узнает?

— Он очень скоро заметит. Да будет тебе известно, что он имеет обыкновение каждый день прогуливаться по своим садам и знает в них каждое растение.

Мессалина не настаивала и удалилась в боковую аллею, которая вывела ее к садам, раскинувшимся позади виллы. Здесь деревья были настолько частыми и высокими, что образовывали нечто вроде леса. Валерий Азиатик допускал сюда только самых близких себе людей. Среди тиса, кипарисов, платанов, миртов и мидийских лимонов прятались открытые беседки с колоннами, маленькие портики и святилища восточных божеств. Мессалина из любопытства проникла в один из них и обнаружила там статую женщины с кошачьей головой, в тунике, облегающей пышную грудь. В одной руке она держала крест с ушком — символ жизни у египтян. Наклонившись, Мессалина прочла на постаменте: «Пахт, богиня Бубастиса». В Риме говорили, что эти загадочные божества творят чудеса.

Мессалина подумала, что слишком задержалась в этом диковинном саду. Она поспешила к дому, где встретивший ее у порога слуга отвел в перистиль с бассейном, обсаженным лилиями и крокусами. Он попросил ее немного подождать и оставил одну. Едва он ушел, как пожилой слуга, без сомнения мажордом, приблизился к ней и с поклоном проговорил:

— Извини нас, но хозяина нет дома. Он уехал сегодня утром в Байи.

Мессалина восприняла известие, словно удар кинжалом. Она даже не задумалась о том, правду ли ей говорил раб. В порыве чувств, с переполненным горечью сердцем она велела срочно доставить ее во дворец. На следующий день она отправилась в Байи, заявив Клавдию, что ей необходимо несколько дней отдохнуть вдали от дворцовой и столичной суеты.