Мессалина

Глава XVII ТРИУМФ

В синем небе с редкими молочно-белыми облаками неяркое февральское солнце воздавало почести Мессалине. Тогда как Юпитер не переставал грохотать в дни, предшествующие празднику, солнце ликовало по поводу новых привилегий императрицы. Сенат постановил, что впредь она сможет сидеть в театре в первом ряду вместе с весталками, рядом с консулами, послами, магистратами и пользоваться закрытой повозкой для передвижений по улицам Рима. Теперь ей недоставало лишь титула августы, а Клавдий пока не был расположен предпринимать какие-либо шаги с тем, чтобы ей его присвоили. Сам он принял венок гражданина, гирлянду из золотых листьев дуба, пожалованную ему за то, что в походе, избрав разумную стратегию, он сохранил жизнь своих солдат, и морской венок, украшенный волнорезами кораблей, — за то, что высадился в Британии в кратчайшие сроки, рискуя жизнью. Сенат также присвоил ему наследственное имя Британик. Его сын Германик отныне мог именоваться Друз Британик, и вскоре все привыкли называть его Британиком. Для увековечения памяти о победе Клавдия уже были заложены первые камни триумфальных арок: одной в Гезориаке, другой в Риме, на Фламиниевой дороге.

На рассвете грандиозного дня Мессалина позвала Ливию, чтобы та помогла ей облачиться в самую красивую шелковую тунику с пурпурной каймой. Она надела на руки, шею и щиколотки дорогие украшения, а на голову — золотой венок с драгоценными камнями. Приготовления к празднеству заняли у нее три часа.

Тем временем Клавдий, находившийся за пределами Рима, осмотрел войска, которые готовились пройти торжественным маршем по городу, и приказал выдать солдатам причитавшееся им денежное вознаграждение. Затем он вручил повязки четыремстам всадникам и пехотинцам за выдающиеся заслуги и сорок золотых браслетов тем, кто проявил беспримерное мужество. Особо он думал об Авле, продолжавшем завоевывать южную Британию, и вознамерился, в случае победы, устроить ему овацию. Наконец, он подтвердил сделанное Луцием Вителлием назначение на должность начальника преторианцев Лузия Гету вместо Катония, приговоренного к смерти.

После раздачи наград Клавдий принял наместников провинций, специально приглашенных в Рим на празднование триумфа, и послов союзных Риму государств.

В пятом часу кортеж покинул лагерь преторианцев, вошел в Рим через Триумфальные ворота на северо-востоке города и вступил на Священную дорогу. На пути следования кортежа собралось такое количество народа, что легионеры, обязанные следить за тем, чтобы путь был свободен, с трудом сдерживали толпу. Клавдий нашел Рим похорошевшим, что можно было ожидать, поскольку эдилы, следуя пожеланиям императрицы, предписали горожанам вымыть фасады храмов и домов, вымести и полить улицы, украсить цветами окна. Алтари и статуи украшали гирлянды из разноцветных витых лент, а помещения храмов освещались с того времени, как было объявлено о победе.

Магистры шли пешком, за ними следовали сенаторы, облаченные в тоги с искусно заложенными мелкими складками. Трубы победной мелодией возвещали о провозе трофеев; они грудами лежали на колесницах, запряженных празднично разубранными мулами. Клавдий мог гордиться военной добычей: она представляла собою огромное богатство в виде золотых и серебряных вещей, оружия, оловянных и бронзовых сосудов, дорогих украшений, резных чаш, свинцовых слитков, расшитых одежд. Далее ехали двенадцать колесниц, символизирующих двенадцать британских племен, и на каждой из них имелись свои знаки отличия. На других колесницах стояли макеты покоренных городов и изображения варварских божеств. Большое пространство отделяло эту часть кортежа от жрецов Юпитера, вооруженных ножами, и слуг, несших священные оружия; все эти люди вели на заклание белых быков, рога которых были украшены красными гирляндами.

Жалкое зрелище являли собою пленники, шедшие за жертвенными животными: британская знать и воины со своими семьями, жена и дети британского царя — все закованные в цепи. За ними шли рабы, которые несли золотые венки, подаренные союзниками императору. Далее следовали двадцать четыре ликтора, одетые в пурпур и с фасциями в руках. Они открывали путь триумфальной колеснице, в которой восседал император в расшитой золотом тоге. В правой руке он держал оливковую ветвь, в левой — скипетр из слоновой кости. Он был прям и неподвижен, его голову венчали лавры, специально привезенные из Дельфов. Рядом с ним стоял раб и держал над его головой золотую этрусскую корону. Другой рукой раб звонил в висящий на колеснице колокольчик, защищая ее от дурного глаза, и беспрестанно повторял императору:

«Смотри позади себя и помни, что ты человек».

За императорской ехали колесницы Вителлия и Помпея Магна. Красс Фруги, вторично надевший триумфальную тогу, ехал рядом с ними верхом. Далее следовала повозка Мессалины, а за ней — военачальники в триумфальных тогах, боевые машины, конница и пехотинцы, копья которых украшали лавровые ветви. Солдаты XX легиона пели песни и отпускали шуточки в адрес Мессалины, которую слишком переполняло счастье, чтобы она могла сердиться на них. Став императрицей в юном возрасте, она получала наивысшие почести в двадцать лет, и гордыня ее торжествовала. Она посмотрела на Октавию и Британика, сидевших перед ней на скамейке, и лицо ее еще больше просияло при мысли о том, что в один прекрасный день ее сын взойдет на императорский трон. В душе она пожелала Клавдию долгих лет жизни, чтобы их сын успел вырасти и сделаться способным принять в наследство власть.

Рукоплескания вывели ее из этих раздумий. Она ответила на приветствия народа знаком руки и, казалось, не обратила ни малейшего внимания на отдельные свистки, раздавшиеся в толпе.

Шествие поднялось по склону Капитолийского холма до подножия храма Юпитера. Как полагалось по обычаю, Клавдий сошел с колесницы и на коленях взобрался по ступеням храма верховного римского божества, после чего объявил, что сохранит жизнь пленникам и что отныне их правители будут жить в Риме. Затем он приступил к принесению в жертву белых быков и возложил свой лавровый венок к подножию статуи Юпитера.

Мессалина во время всей этой церемонии держалась в стороне. Когда был дан сигнал, по которому кортеж должен был разойтись, она взяла Клавдия под руку и повела к столам, накрытым в их честь жрецами Юпитера. Она хотела показаться рядом с императором, чтобы продемонстрировать влияние, которое она оказывала на правителя империи. Остаток дня прошел в пирах, и вечером императорская чета в сопровождении флейтисток отправилась во дворец. Проходя мимо храма Кастора и Поллукса, Клавдий велел раздать деньги лежавшим на ступеньках нищим.

— Я не дал народу ни хлеба, ни денег, хотя должен был бы это сделать, — сказал он Мессалине.

— Завтра у тебя будет время все исправить, — ответила она.

На следующий день рано поутру Мессалина послала за Мнестером. Она уже просила его подготовить представление, достойное славы императора, но с той поры от мима не было никаких известий. Его явно уязвляло, что вольноотпущенники и такие люди, как Вителлий, пользовались расположением Клавдия, в то время как к нему, Мнестеру, доверие, он чувствовал, падало. Когда он предстал перед Мессалиной, она увидела, что он уже — или все еще — совершенно пьян.

— Мнестер, я считаю наглостью то, что ты смеешь появляться перед императрицей в таком виде, — суровым тоном сказала она.

— Я всего лишь праздную триумф императора, — ответил он, пошатываясь и подаваясь вперед.

Жестом руки она выразила свое раздражение и продолжала:

— Ты думал над тем, о чем я тебя просила? Какое представление ты дашь в ближайшие дни?

— Я об этом не думал, — признался он.

— Да как ты можешь говорить мне такое, когда я предупредила тебя четыре месяца тому назад?

Мнестер пожал плечами и громко рыгнул.

Мессалина не могла унять гнева:

— Своей наглостью ты вполне заслуживаешь оков. В представлении, которое сегодня дается в амфитеатре, будет воссоздана победа, одержанная императором. Но на следующий день, после конных скачек в цирке, он будет ждать, что покажешь ты.

— Я, наверное, сыграю Пилада в «Оресте и Пиладе». Удобный случай показать триумфальный танец, который так любят римляне.

— Выбор я оставляю за тобой. Но более всего я рассчитываю на тебя в дни, когда будет проходить литературный конкурс, который Луций Вителлий намерен провести в Неаполе. У тебя будет прекрасная возможность встретить горячий прием неаполитанцев, которые особенно ценят твое искусство.

— Ты слишком требовательна, Мессалина, — вновь дерзко ответил Мнестер. — Ты считаешь, что артист может так вот просто танцевать или представлять перед публикой когда угодно, по приказу? Я сам решу в Неаполе, позволяют ли мне мое физическое состояние и душевный настрой предстать перед зрителями.

— Раз ты взял такой тон, я не желаю видеть тебя в Неаполе! — взорвалась Мессалина. — Клавдий непременно удивится твоему отсутствию, но я знаю, что ему сказать. Ты очень скоро забыл, что разговариваешь с императрицей Рима, только что удостоенной триумфа!

— За то, что завоевала Британию? — рассмеялся он.

— Довольно! Оставь этот насмешливый тон! Я приказываю тебе завтра показать сцены любви Одиссея и Цирцеи.

Мнестер тяжело опустился на ложе.

— Невозможно, — твердо сказал он. — Я не знаю здесь никого, кто бы мог сыграть роль Цирцеи.

— Тогда миф о Минотавре, — подсказала она, понемногу успокаиваясь.

— Ты считаешь меня круглым дураком? — проговорил он, подражая Клавдию. — Я терпеть не могу роль Тезея, ты же знаешь.

— Играй тогда Минотавра, — с усмешкой сказала она.

— Об этом не может быть и речи. Завтра будет видно, что я сыграю.

Он поднялся, развязным жестом приветствовал ее и, не дожидаясь позволения, удалился. Не будь Мессалина уверена, что отсутствие Мнестера на играх вызовет недовольство народа, она бы охотно обошлась без него.

В следующие два дня происходили новые шествия и столь многочисленные зрелища, что для еды оставалось только ночное время. Часть жителей Рима, в основном сенаторы и приглашенные, отправились вслед за императорской семьей в Неаполь, где должен был состояться литературный конкурс.

В бухту прибыли вечером, со стороны господствующих над Путеолами высот. Неаполитанцы залили ее светом факелов и светильников. С холмов, по которым вилась дорога, путешественникам открылся Байский залив, где сидевшие в барках факелоносцы расположились так, что образовали фразу: «Да здравствует император!» Отсветы огней многократно повторялись в волнистом зеркале вод залива.

Клавдий особенно любил Неаполь и его окрестности потому, что ощущал здесь милый его сердцу эллинский дух. Хотя город уже несколько веков назад стал римским, в нем, как и прежде, говорили по-гречески; здесь сохранились такие древние институты, как школы эфебов[7] и фратрии,[8] и здесь, как и встарь, раз в пять лет проводились игры, включающие атлетические состязания и музыкальные конкурсы. Вот почему Клавдий был в восторге от предложения Вителлия избрать это угодное богам место, чтобы продолжить там празднование триумфа, и безоговорочно одобрил решение консула о том, чтобы конкурсанты облачились в греческую одежду.

Клавдий провел ночь вместе с семьей в императорском дворце в Байях. Состязания должны были проходить в римском театре — недавней великолепной постройке, вмещающей большое число зрителей. Скамьи уже были переполнены, когда в ложе появились Клавдий и Мессалина с двумя детьми. Сразу за ними следовали Агриппина под руку со своим мужем Пассиеном Криспом и ее сын Луций Домиций. Дочь Германика предстала во всей своей величественной красе, одетая в тунику из белого шелка, тонко расшитую. Трудно было сказать, кому больше адресовывались рукоплескания толпы — ей или императрице.

Поэты лирические и трагические, гномические и элегические, большей частью пишущие на греческом языке, съехались из множества мест, от Сицилии до Греции, чтобы участвовать в этом грандиозном мероприятии, которое было объявлено уже тогда, когда стало известно о победах императора. Судьям пришлось произвести строгий отбор, дабы перед публикой предстали лучшие из участников. Однако те, кто не имел возможности выступить в стенах театра, выступали на городских площадях и одеонах в надежде добиться признания своего таланта.

Прослушав в течение нескольких часов, как конкурсанты декламируют свои стихи, зрители пожелали немного отдохнуть и посмотреть выступления мимов. В особенности они ждали Мнестера, которого, однако, нигде не было видно. Удивленный Клавдий повернулся к сидящему позади Нарциссу и вопросительно взглянул на него.

— Мнестера не будет, — ответил вольноотпущенник.

— Но по какой причине? Посмотри, народ требует его.

Нарцисс устремил на Мессалину умоляющий взгляд, и она поторопилась вмешаться.

— Мнестер был груб со мной, и я запретила ему появляться перед публикой. И потом, как он говорит, ему не нравится играть, повторяясь, много дней подряд.

— Как же он мог быть с тобой непочтительным, если ты покровительствуешь ему и даже предложила воздвигнуть статую в его честь? — удивился Клавдий.

— Успех вскружил ему голову. Он становится все более спесив и претенциозен.

Клавдий досадливо покачал головой. Затем встал и поднял руки, требуя тишины.

— Мнестер выступал в Риме два дня подряд, почувствовал себя усталым и не смог приехать в Неаполь, — объявил он.

Свистки и возгласы недовольства полетели со скамей, и это заставило Клавдия продолжить:

— Мне понятно ваше разочарование, но нельзя требовать слишком много от простого смертного. Знайте, что я намерен посвятить ему статую в Риме.

Сообщение было встречено аплодисментами, после чего император объявил:

— Чтобы завершить этот первый конкурсный день, прежде чем вы сможете насладиться искусством танцовщиц и мимов, которые готовятся выступить перед вами, послушайте стихи моего дорогого и высокочтимого брата Германика.

К вечеру Луций Домиций, разумеется уже начавший скучать, стал приставать к маленькому Британику. Встав перед ним, он принялся размахивать руками, изображая танцовщиков. Кое-кто из сидевших рядом зрителей заулыбался и даже зааплодировал — больше из подхалимства, чем от умиления перед проделками избалованного ребенка. Мессалина прогнала его: она терпеть не могла этого наглого мальчишку. Какой бы безобидной ни была его проказа, внимание к нему со стороны некоторых зрителей усилило ее неприязнь. Всю обратную дорогу в Байи она молчала, и лицо ее было сурово и непроницаемо. Но как только она осталась с Клавдием и Нарциссом, последовавшим за ними по приглашению императора в личные покои дворца, Мессалина дала волю своему гневу:

— Клавдий, ты проявляешь возмутительную слабость! Когда этот несносный мальчишка Домиций начинает танцевать, точно потешный карлик, подзадоривая Британика, ты ничего не находишь лучше, как улыбаться! Разве ты не видел, что народ восторгался им, словно он наследник трона, а до нашего сына никому и дела нет!

— Успокойся, Мессалина, — отвечал Клавдий. — Это всего лишь детские шалости, а те, кого ты называешь народом, просто несколько сидящих по соседству людей, которые захлопали, желая мне угодить.

— Раскрой же глаза, Клавдий! — не унималась Мессалина. — Народ обожает этого Домиция, а Агриппина красуется с ним, словно это она императрица!

— Опомнись, Месса! Ты выказываешь ревность, недостойную твоего положения. Императрица — ты, а если я улыбаюсь проказам этого ребенка, то вовсе не потому, что меньше люблю нашего.

— Если ты позволишь мне вмешаться, божественный Клавдий, — заговорил Нарцисс, — то я скажу, что императрица не так уж и заблуждается. Домиций плохо знает свое место, а его мать слишком потворствует его выходкам для того, чтобы его заметил народ. Следовало бы выделить Британика в глазах римлян, дав таким образом понять, что именно он предназначен стать однажды правителем империи.

Мессалина бросила на Нарцисса признательный взгляд сообщницы, меж тем как Клавдий отвечал, стоя к ним спиной:

— Мы сумеем заставить римский народ полюбить Британика.

Он собрался уходить, приглашая Нарцисса следовать за ним в рабочий кабинет, но Мессалина задержала его.

— Клавдий, я хочу воспользоваться присутствием Нарцисса и сказать тебе, что он мечтает получить квестуру.[9] — название финансовых магистратов в Риме. Городские квесторы заведовали казной, провинциальные — финансовым управлением провинций.] Несколькими словами он обмолвился мне об этом, а поскольку я знаю, что он наделен всеми необходимыми качествами, чтобы быть квестором, мне бы очень понравилось, если бы ты отнесся к его желанию со вниманием.

Клавдий обернулся и с удивлением уставился на отпущенника:

— Почему ты ни слова не говорил мне об этом?

— Цезарь, я не осмеливался, поскольку не считаю себя достойным занимать такой высокий пост.

— Мне нравится твоя скромность. Ты мой лучший советник, и ты очень хорошо исполняешь те важные обязанности по управлению империей, которые я на тебя возложил. Я считаю, что ты достоин быть квестором. Было бы хорошо, если бы ты представлял меня в сенате и зачитывал бы там мои послания.

Нарцисс с поклоном поблагодарил императора, затем, повернувшись к Мессалине, признательно посмотрел на нее. Провожая взглядом отпущенника, удаляющегося вслед за Клавдием, Мессалина подумала, что еще надежнее привязала к себе этого человека, который будет играть важную роль в управлении государством.