Месть венецианки

28

Синьоре N., замок Аскольци

ди Кастелло

«Итак, синьора, сегодня я завершаю свой рассказ о злом времени моих скитаний и моем возвращении на родину, принесшем мне еще больше горестей и хлопот, нежели пришлось пережить за морем. Развязка произошла в самом центре Италии, в Ватикане, в замке святого Ангела.

Одновременно со мной в Рим приехал человек, которого я хорошо знал, — кардинал Паскино из Пьемонта. Когда-то он крестил меня и был дружен с моим отцом. Вместе с Клаудией мы приезжали к нему вскоре после свадьбы. Я не мог не пойти к нему, ибо надеялся на поддержку человека, в чьем благочестии не сомневался.

И я не ошибся. Кардинал встретил меня крепкими объятиями, от которых на душе моей стало сразу теплее. И первое слово, которое он произнес, было слово «рассказывай…»

— Ну, рассказывай, сын мой, почему ты забыл меня. Уже два года я не видел тебя. Небось какие-нибудь молодые забавы? — Он дружески похлопал Себастьяно по плечу, потом по-отечески обнял и проводил в небольшую галерею, ведущую к маленькому фонтанчику, рядом с которым стояли два дубовых стула и столик с питьем, фруктами и какими-то книгами.

— Простите меня, падре, но я действительно не мог навестить вас. Последние годы я был далеко от родины — в Африке и на востоке, в Константинополе.

— Что ж, недурное путешествие. У тебя была какая-то служба? — Паскино налил себе немного прохладного напитка и сделал несколько глотков. — Невероятная жара. Давно такой уж не припомню.

— Нет, за морем я оказался не по своей воле.

— Не по своей воле? — нахмурился кардинал. — И что ж тому виной?

— Не «что», а «кто».

— Так кто же?

— Герцог Борджиа. Он — мой палач.

— Палач?.. — Услышав это слово, кардинал опасливо огляделся вокруг, словно их могли подслушивать. — Чезаре Борджиа, герцог Романьи? Этот кровожадный пес?

— Да, он.

— Но чем ты ему не угодил? Венеция далеко от Ватикана.

— В том-то и дело, падре, что аппетиты герцога давно уже не ограничиваются Романьей. Он мечтает об объединенном итальянском королевстве.

— Да, я всегда подозревал это, сын мой, но при чем же здесь ты?

— Мы боролись против его влияния в Венеции. Но его коварство оказалось изощреннее, чем мы подозревали…

Кардинал Паскино оказался первым человеком, которому Себастьяно рассказал без утайки все, что произошло с ним за два долгих года. Кардинал часто останавливал его рассказ. Он никак не мог поверить, что папское семейство оказалось столь безбожным, но исповедь Себастьяно была настолько убедительной и искренней, что в конце концов все сомнения отпали.

— Вы должны знать, — продолжал Себастьяно, — что рано или поздно вам тоже предложат сделку с дьяволом. Будьте начеку, не верьте ни папе, ни сыну его.

— Все это ужасно, Себастьяно. Это вопиющие преступления! Я выступлю на соборе, я всем открою глаза!

— Это безумие, святой отец. Вы ничего не добьетесь. Нужно действовать иначе.

— Но как?

— Пока я не знаю. Но то, что вы здесь, уже большая удача для меня.

— Ты хочешь драться с ним в одиночку?

— Пока у меня нет союзников, но это меня не остановит. Они за все заплатят.

— Ты знаешь, Себастьяно, — сказал Паскино после некоторого раздумья, — ведь в Рим меня пригласил именно Чезаре. Меня и еще шестерых кардиналов. Он написал, что папа устраивает церемонию всеобщего примирения. Может быть, они одумались?

— Неужели вы верите ему?

— Не знаю… Мой разум питает надежда. Но после твоего рассказа…

— Где должна состояться церемония?

— В замке Святого Ангела. Завтра. Будут папа, герцог Борджиа и семь кардиналов, в том числе я.

— За годы моих скитаний Господь одарил меня чувством предвидения. Оно часто предупреждает меня об опасности. Вот и сейчас оно подает мне знак. Что-то тут не так. Вы не боитесь за свою жизнь?

— Себастьяно, если мне и стоит за нее бояться, то только не в стенах Ватикана, в гостях у самого папы, — возразил кардинал.

— Чезаре хитер, и он знает, что вы именно так и будете рассуждать. Нет сомнений, это ловушка. — Себастьяно подошел поближе к Паскино. — Ваша жизнь не безразлична для меня, кардинал. Я не хочу лишиться близкого мне человека. Неужели вы не понимаете, что Чезаре одним ударом расчистит себе дорогу сразу в семи областях Италии? В замке вас ждет смерть.

— Что ты такое говоришь, Себастьяно? — взволновался кардинал. — Где угодно, но не на приеме у папы, к тому же в день всеобщего примирения…

— Вы все попадете в мышеловку, — не успокаивался Себастьяно.

— Но как ты себе это представляешь? Семь трупов кардиналов в Ватикане? Немыслимо! Весь католический мир объявит войну папе, тогда и Чезаре конец. Нет, он не пойдет на такое.

— Вы правы, святой отец. Но и на этот вопрос должен найтись ответ. Пока я не знаю какой, но он есть. И я найду его, чего бы мне это ни стоило!

— Но как, Себастьяно? Остался один день. Я не могу не пойти. — Паскино встал и, положив руки на плечи Себастьяно, поцеловал его в лоб. — Я боюсь за тебя. Ты слишком рискуешь. Конечно, ты имеешь право на ненависть, но она ослепляет тебя. Герцога Борджиа должен судить церковный суд, открытый и освященный Господом. Месть — великий грех. Ты станешь убийцей.

— Ах, святой отец, ваши слова хороши для отроков, которые еще не узнали жизнь. Мне пришлось слишком многое пережить, чтобы научиться чувствовать на себе и гнев, и милость Господа. Я знаю вас еще с ранних лет и благодарен за все истины, что вы открыли мне. Но сейчас вы слепы, и я должен спасти вашу жизнь. Она в опасности, она уже почти в руках сатаны, а вы так наивны в вашей праведности…

— Ты ожесточен, сын мой. А это может погубить тебя. Что ты собираешься делать? Ты слаб и одинок.

— Нет, не одинок. У меня есть вы, — решительно произнес Себастьяно. — И вы поможете мне.

— Я?

— Да. Это спасет не только вашу жизнь, но и жизни остальных кардиналов. И еще много других жизней, а в результате — всю Италию.

— Что ты говоришь, Себастьяно? Я не понимаю тебя.

— Завтра мы пойдем в замок Святого Ангела вместе, — решительно сказал Себастьяно.

— Но тебя не пропустят.

— Я пойду под видом монаха, вашего слуги.

— Все равно тебя не пустят.

— В зал, может, и нет, но мне надо просто попасть в замок.

— Но зачем? Себастьяно, мальчик мой, ты погубишь себя без всякого смысла. Это верная гибель.

— Если б вы знали, святой отец, сколько раз мне уже грозила верная гибель. И если я остался жив, то как раз для того, чтобы исполнить задуманное сейчас.

— Ты безумец… — Кардинал нахмурился.

— Итак, вы согласны? — спросил Себастьяно.

— Ты храбр и умен, Себастьяно, и знаешь теперь жизнь не хуже меня. — Кардинал перекрестил Себастьяно. — Что ж, я вижу в твоих глазах твердость, вижу, что все равно не отступишь… Хорошо, будь по-твоему.

Семь кардиналов со своей немногочисленной свитой один за другим шли в распахнутые ворота замка. Себастьяно, облаченный в длинную темную робу с широким капюшоном, скрывающим его лицо, следовал за кардиналом Пьемонта.

Многочисленные башни и зубцы придавали крепости устрашающий вид. Но внутри крепости повсюду можно было наткнуться на предметы роскоши и искусства, столь характерные для всей Италии. Большой зал, куда пригласили гостей, был украшен великолепными фресками. Стол, сервированный серебряными приборами, ломился от изобилия. Зажаренный целиком кабан, аппетитные окорока, разнообразные паштеты, обложенные со всех сторон дичью, всевозможные рыбные блюда, а на переднем плане — гигантский жареный журавль.

Гости чинно проследовали к столу. Тех же, кто сопровождал кардиналов, в зал не пустили, а отвели их в боковую галерею, где им надлежало дожидаться окончания трапезы.

Себастьяно обратил внимание на монаха, прошедшего мимо нескольких часовых совершенно беспрепятственно. Он проследовал в длинный коридор и скрылся.

Себастьяно почувствовал, что этот человек имеет какое-то особое отношение ко всему происходящему и играет здесь не последнюю роль. Это заставило его проследовать в том же направлении. Стража вскоре окликнула его, и Себастьяно послушно остановился. Он показал им пустой бурдюк из-под вина и как бы по секрету сообщил:

— Братья монахи тоже хотели бы выпить за здоровье папы и за нынешнее торжество. Конечно, это недозволительно в нашем положении, но всегда ли Господь так зорок? Может, он простит нашу слабость, ведь пир продлится долго, а ждать — так утомительно…

Стражники рассмеялись.

— Вот так святая братия… Хорошо. — Стражник оглядел своих приятелей и весело подмигнул им. — Только принесешь тогда и нам несколько сосудов, у нас тоже после службы в горле пересохло. И смотри, если поймают — ни слова. Понял?

— Да простит меня Господь, — пролепетал Себастьяно.

— В конце коридора — винтовая лестница в подземелье, к винным погребам… Смотри не перепутай, другая ведет к голодным львам. Их так любит дразнить герцог, что, если они завидят человека, тут же растерзают!

Все расхохотались, а Себастьяно тотчас поспешил за таинственным монахом. Вскоре он оказался в сыром винном погребе. Осмотрелся, привыкая к потемкам. Чуть поодаль виднелось пламя факела, и Себастьяно осторожно пошел на его свет.

Скоро он оказался в сводчатой галерее, где было очень холодно. Свет факела осветил небольшое углубление, заваленное снегом. В нем хранились бутылки с красным вином, закупоренные пробками с серебряными колпачками. Немного подальше стояли другие бутылки — точно такой же формы и цвета, но со свинцовыми колпачками. Черный монах осторожно откупорил те, что были с колпачками серебряными, и в каждую влил немного из какого-то пузырька, после чего аккуратно закупорил их, не повредив печатей. Глянув по сторонам, он направился к выходу, оставив факел в специальных чугунных скобах. Это могло означать только одно — он собирался вернуться сюда.

Монах прошел мимо Себастьяно, чуть не задев его. Себастьяно узнал его. Это был испанец Себастьян Пинсон, астролог и составитель ядов.

Теперь все стало ясно — кардиналы выйдут отсюда живыми, но обреченными на смерть. Себастьяно не знал, как именно они перешли дорогу свирепому герцогу Борджиа, да это и не имело значения. Главное, что его опасения подтвердились — замышлялось убийство, убийство иерархов церкви.

Вскоре Себастьяно услышал скрип деревянной винтовой лестницы — должно быть, Пинсон ушел. Он подождал еще с полминуты. Потом подошел к бутылкам, вытащил из кармана нож и осторожно вынул пробки, стараясь сохранить целостность печатей. Произведя обмен серебряных пробок на свинцовые, он поставил все бутыли на прежние места.

По дороге обратно Себастьяно прихватил несколько бутылок с вином и наполнил свой бурдюк из бочки. Вскоре он был уже наверху и, сохраняя вид наивной непричастности, стал ожидать, когда и чем закончится трапеза в главном зале замка Святого Ангела. — Итак, святые отцы, я принял решение, — торжественно и многозначительно начал папа. — Злые языки толкуют о наших с вами раздорах. Это недозволительное попустительство. И вот, чтобы опровергнуть эти отвратительные подозрения, мы все должны договориться об одном весьма важном деле… — Александр VI перевел дух и поправил складки своей мантии. — Небо даровало нам власть раздавать и отнимать мирские блага, особенно в пределах нашего отечества. А посему давайте воспользуемся этой священной привилегией. Чезаре! Герцог Романьи! В доказательство того, что всякие слухи о нерасположении к вам папской иерархии — всего лишь злостные измышления, святая коллегия должна решить, воздать ли заслуженно по вашим трудам и заменить ли ваш герцогский титул на королевский.

По залу прокатился ропот.

— На каком основании?

— Почему нас держали в неведении?

— Кто принял это решение? Не сам ли герцог? — Это заговор. Никто не проголосует за это!

— Чезаре — палач, ему не место на королевском троне!

Сам герцог сохранял полное спокойствие, лишь скромно потупил взор, давая понять, что он целиком доверяет собранию.

— Святые отцы, прошу вас, успокойтесь. — Папа чуть повысил голос, и это подействовало — все смолкли. — Это решение примирит многих, укрепит центр Италии единой властью, и вы должны оценить по достоинству святые цели такого акта. Это станет началом всеобщего единения! Наши земли слишком раздроблены. Они могут стать добычей испанцев, французов или османцев. Никто не посягает на чью-либо независимость, все права остаются за нынешними их обладателями…

— Ложь!

— Мы не верим!

Чезаре резко поднялся из-за стола.

— Что ж, если священное собрание возражает, я сам отказываюсь от привилегии, которой меня облагодетельствовала высочайшая папская воля. Я смиренно подчиняюсь вам, так как всякий раб Божий обязан чтить волю святых иерархов.

Ответом ему было молчание. Кардиналы ожидали любой реакции — гнева, упрямства, оскорблений, святотатства, но только не отречения от своих амбиций…

— Не понимаю, однако, почему на вас напало такое уныние? — Чезаре прошел вдоль стола, дружелюбно улыбаясь кардиналам. — Его святейшество объявил сегодняшний праздник днем всеобщего примирения. Разве это не повод, чтобы поднять заздравные кубки? Эй, скажите моему слуге Пинсону, чтобы принес бутылки вместе с персиками, собранными мною собственноручно в садах Феррары. — Он принял блюдо с персиками и поставил его на стол. — Отчего такая серьезность на ваших лицах? Вы что, не рады нашему согласию? Или мне стоит поупрямиться, устроить драматическое представление в духе Нерона? Святые отцы, мы теперь вместе, ничто не разделяет нас, кроме вашего священного сана и моей светской вольности.

— Что ж, — сказал папа, обращаясь к собранию, но продолжая глядеть на герцога. — Если так, приступим к заключительной части сегодняшнего торжества. Прошу не стесняться, святые отцы.

— А вот и вино!

Чезаре занял свое место и поднял кубок, в который уже наливали напиток из бутылки со свинцовой пробкой. Он зорко следил за тем, как Пинсон разливал вино, ему и папе — из бутылок со свинцовыми пробками, остальным — с серебряными.

Папа, очевидно, что-то заподозрил и в испуге посмотрел на свой кубок. Тем не менее он взял себя в руки и, рассыпаясь в похвалах своему сыну, отказался от намерения возвести его в королевский сан.

— Что ж, святые отцы, пусть это вино навсегда примирит нас. — Лицо Чезаре просияло. Каждый из кардиналов взял в руки кубок.

Папа уже догадывался, что задумал его сын, но не мог поверить, что эта страшная затея коснется и его самого. Рука нервно дрогнула, когда он поднял кубок. После минутного колебания он поставил его на стол.

Все смотрели на него с удивлением. Папа поспешно схватил кубок и молча осушил его.

— Ваше святейшество, вы забыли произнести тост за герцога Романьи, — с улыбкой сказал Чезаре.

— Да, это верно, — согласился папа. — Однако мою рассеянность легко исправить. Пусть наполнят бокалы еще раз. — Он провел рукой по лбу, утирая капельки пота. — Знаете ли, я сам не свой с той поры, как не стало солнечного света, навсегда покинувшего нас…

Все переглянулись, и в зале воцарилась зловещая тишина. Через несколько секунд ее прервал лишь тяжкий старческий вздох папы.

— …Моя старость стала совсем одинокой. Отныне я намерен более прислушиваться к голосу сердца, чем к строгому призыву правосудия. — Он глубоко вздохнул и, собрав силы, торжественно провозгласил: — За здоровье герцога Романьи!

Папа вторично осушил кубок и все последовали его примеру — к безграничному удовольствию Чезаре.

После этого он сам поднялся и выпил за здоровье кардиналов. Выпил до дна, не оставив ни единой капли. Затем приказал Пинсону снова наполнить кубки.

— Теперь мы выпьем за скорое и благополучное спасение нашей сестры, герцогини Феррарской — Лукреции, похищенной коварными пиратами. Я молюсь за нее каждый день.

Александр VI нехотя присоединился к этому тосту, зная, что его сын лукавит. Лукреция слишком много знала о делах своего брата, и ее исчезновение из Италии лишь успокоило Чезаре. Папа все время спрашивал себя, не сам ли Чезаре устроил это похищение, ведь в ту ночь он тоже был на той злополучной вилле.

Неожиданно в зал ворвался какой-то человек. Чезаре побледнел; глаза его расширились, лицо исказилось. Папа тоже не мог вымолвить ни слова, так и застыл, словно скованный параличом.

— Вы удивлены, герцог? — с усмешкой спросил человек в одеянии монаха. — Вы, верно, рассчитывали, что я давно покоюсь на дне Адриатики? Как видите, силы небесные сильнее проделок дьявола, и теперь вам придется ответить за все ваши злодеяния.

— Себастьяно, ты погубишь себя! Замолчи! — крикнул кардинал Паскино.

— Не волнуйтесь, падре, — спокойно ответил Себастьяно, поднимаясь по ступенькам к столам. — Они сами подписали себе смертный приговор.

— Это какой-то бред…

— Он понимает, что говорит?

Шум стоял невообразимый.

— Скоро вы сами в этом убедитесь, — все так же спокойно ответил Себастьяно.

Наконец папа пришел в себя и поднял руку.

— Пусть объяснит! — Он внимательно посмотрел на Чезаре. Кажется, теперь у него появилась возможность выяснить, не затеял ли тот интригу против него самого. — Я хочу выслушать этого человека. Что значит «подписали приговор»? Вы выдвинули тяжкое обвинение высочайшей духовной власти. Если вы не сможете объяснить причину вашего святотатства, вас ждет костер. Говорите, мы слушаем вас.

Он подал знак кардиналам, чтобы они успокоились.

— Что ж, если вы готовы выслушать меня в присутствии кардиналов, это делает вам честь, ваше святейшество. Я хочу спасти Италию. Вы расшатали столпы церкви. Небесная твердь колеблется над нашими головами, готовая рухнуть и ввергнуть землю в хаос. Я хочу очистить церковь и всю Италию, и да свершится правосудие!

— Он — сумасброд, безумец! — пронзительно вскрикнул побледневший папа. — Эй, стража! Увести его!

— Подождите, ваше святейшество, — остановил отца Чезаре. Он с усмешкой взглянул на Себастьяно. — Судить наместника Господа на земле может только сам Всевышний. А где доказательства, нечестивец, что ты послан Богом?

Себастьяно взглянул на него с презрением.

— Чезаре Борджиа — братоубийца, превзошедший жестокостью Каина. Тиран гнуснее Нерона. Неверующий отступник, помышляющий о главенстве над церковью.

Чезаре вскочил. Казалось, он был готов кинуться на Себастьяно. Но какая-то сила словно приковала его к стулу.

— Так слушайте меня, отец и сын Борджиа! — продолжал Себастьяно. — И небу, и земле стали наконец нестерпимы ваши преступления. Час суда и справедливого возмездия настал. Вы сами стали своими палачами! Вскоре ваши жестокие души окажутся в аду!

Папа побледнел и с трудом произнес:

— Отцеубийца, ты отравил мое вино!

— Что со мной? — завопил Чезаре. — Мое сердце в огне. Но я не повинен в этом! Отец, я не виноват, кто-то подменил пробки на бутылках. О Господи!

Кардиналы смотрели то на папу, то на герцога, лица которых исказились от боли. Чезаре вскочил и заметался по залу, разрывая на себе воротник.

— Боже! — стонал папа. — Унесите меня, я умираю!

Александр VI упал на руки подоспевших слуг.

— Противоядия! Пинсон, где же ты? — орал Чезаре, метаясь из угла в угол, как раненый зверь.

— Вы не дождетесь его, — с усмешкой ответил Себастьяно. — Я убил его. Только что, в погребе, когда он пошел за очередной порцией вашего дьявольского зелья — на случай, если какая-то из ваших жертв окажется слишком живучей. Вы ведь за этим его посылали?

— Помогите! — кричал Чезаре. — Отрава горит в моих жилах! Помогите!

Герцог Романьи рухнул без памяти у ног Себастьяно.

«…Его бездыханное тело лежало у моих ног, но я не чувствовал ни жалости, ни раскаяния. Воцарилось долгое молчание. Кардиналы оцепенели, не в силах прийти в себя от увиденного. Наконец кардинал Паскино медленно поднялся и, не сводя глаз с трупа Чезаре Борджиа, едва слышно прошептал: «Амен!»

Что же мне еще рассказать Вам, моя дорогая синьора? Хотя справедливость и восторжествовала, на сердце было очень тяжело. Горе, обрушившееся на меня с кончиной моей любимой Клаудии, безгранично. Мой путь окончен. Жизнь моя отныне обречена…»

— Простите, мой господин, что побеспокоил вас.

Теодоро, появившийся, как всегда, неслышно, с виноватым видом поклонился, предупреждая гнев хозяина.

— Я же просил не мешать мне! Я занят и не желаю ни о чем знать! Кто бы там ни был, меня нет дома, слышишь? — Перо застыло над бумагой, рука торопилась продолжить письмо.

— Я бы не посмел, ваша светлость, но там… там вас спрашивает незнакомая мне особа. Она уверяет, что вы ждете ее, и очень вас просит принять ее немедленно.

— Но я никого не жду сегодня! — возмутился хозяин.

— А она уверяет, что вы давно ожидаете ее. Ах, да! Она просила передать вам это! — Теодоро сделал шаг вперед и протянул князю толстую пачку писем, перетянутых простым шелковым шнурком.

— Что это? Письма? Да здесь же мой герб! И почерк — тоже мой. Господи, от кого же они?.. Не может быть! Зови же ее, зови сюда немедленно!

Слуга вылетел из кабинета.

Мгновение, еще мгновение… Они казались вечностью, в которую спрессовалось все мучительное время испытаний и разлук. Дверь распахнулась, и на пороге появилась… Клаудиа.

— Себастьяно, любимый… Я нашла тебя! О святая Мария, благодарю тебя!

Князь выронил письма, и они, словно опавшие листья, рассыпались по мраморному полу.

— Клаудиа, ты! Неужели это не сон?!

Она бросилась к мужу и упала в его объятия. Прильнув друг к другу, они стояли молча, оглушенные обрушившимся на них счастьем. Казалось, ничто на свете, никакие силы теперь не могли разлучить их. Они прошли долгий, мучительный путь, чтобы найти друг друга. Их сердца — хранители любви и свидетели верности — вели по этому пути. Все, что они пронесли в своих душах за годы разлуки, все их мучительные воспоминания и надежды, несбыточные мечты, — все в один миг вырвалось на свободу обжигающим пламенем страсти.

— Господи, Клаудиа… Мне кажется, что ты спустилась с Небес, и мне ни за что не удержать тебя в своих руках.

— Это ты, ты! Наконец ты рядом. Я люблю тебя, Себастьяно! — сквозь слезы повторяла Клаудиа.

— О Клаудиа, любовь моя. Но почему, почему так долго? Зачем ты испытывала меня? Неужели ты могла хоть на минуту усомниться…

— Прости, Себастьяно. Я слишком долго шла к тебе и слишком многое испытала на этом пути.

— Любимая…

— О, Себастьяно, сколько я вынесла, я ведь была уверена, что ты мертв…

— Когда я увидел наше заброшенное палаццо, а ювелир рассказал, что ты погибла на маяке… Жизнь потеряла всякий смысл… Единственное, что меня удерживало — это желание отомстить негодяям Рокко, Фоскари и Контарини. Но к тому моменту они уже оказались мертвы. Все трое. До сих пор не могу понять, кто опередил меня?

Клаудия опустила глаза.

— Что ж, видно Господь воздал им по заслугам.

— Хватит о них. Расскажи лучше, почему ты заставила меня так долго ждать? Где ты была все это время?

— Ах, Себастьяно… В Венеции всем заправлял Борджиа. Я взяла Альбу, свою верную служанку, и отправилась к своему отцу.

— Отцу?! Ты ведь его никогда не видела. Он жив?

— Да, я вновь обрела его. Он много выстрадал и заслужил право на спокойную и достойную старость. И на мою любовь. Я жила у него, в Аскольци ди Кастелло.

— Если б я знал, что этот замок принадлежит твоему отцу, я бы немедля…

— Полгода назад, когда тебя назначили главным казначеем Республики, я вдруг узнала, что ты жив. Сначала я хотела тут же мчаться в Венецию, но испугалась…

— Чего же?

— Не знаю, не спрашивай… Все это было так неожиданно… Ведь я уже давно смирилась с твоей смертью и жила только молитвой. Это было… как второе рождение. И тогда я решилась написать тебе… Ах, любимый. Главное, теперь мы опять вместе.

— Господи, все-таки ты с нами! Спасибо тебе за все!

— О мой Себастьяно, теперь мы вместе навсегда! Я люблю тебя и горжусь тобой!

— Клаудиа…

— Себастьяно…

— Клаудиа…

— Себастьяно…

Два дня спустя они стояли на пороге ослепительного Баронского зала во дворце Манта, в Пьемонте. Кардинал Паскино едва сдерживал слезы радости, целуя обоих.

— Хвала Господу нашему за Его мудрость и великодушие! За то, что не оставил праведных птенцов своих…

— Падре, мы так счастливы… — Они крепко держали друг друга за руки, все еще до конца не осознав свершившегося чуда.

— Дети мои, я молился за вас. Всевышний услышал мои молитвы. Будьте счастливы.

— Прошло столько лет, здесь все так изменилось… — Себастьяно любовался роскошным залом, сияющим во всем своем великолепии.

— Да, изменилось многое. И, слава Богу, мне есть чем порадовать вас. Идите сюда.

Они подошли к противоположной стене. Там, во всю ее ширь, красовалась изумительная фреска.

— Вы помните эту работу? — спросил кардинал.

— Нет, падре. Тогда здесь все было замазано глиной, — ответил Себастьяно.

— Помнишь, после свадьбы мы приезжали сюда, чтобы Джакомо Жакерио написал наш портрет? — оживилась Клаудиа.

— Ну же, Себастьяно, — поддержал Паскино, — вспоминай…

— Помню, — воскликнул Себастьяно. — Он предложил изобразить нас на фреске, в какой-то аллегории, и делал эскизы…

— Вот она, эта фреска. «Рыцарь и рыцарские добродетели в образе прекрасной дамы». А теперь взгляните на лица. Узнаете?

— Конечно, — засмеялась Клаудиа. — Рыцарь — мой Себастьяно.

— А дама — моя Клаудиа. Не может быть сомнений, — улыбнулся Себастьяно.

— Да, дети мои, Жакерио постарался, — вздохнул кардинал. — Теперь ваши образы будут жить вечно. Это правильно. Красивые лица должны радовать людей и через сотни лет. И да будут счастливы те, кто способен любить так, как любите вы. И да хранит всех их Господь! Амен.