Милая, у нас не будет развода

Глава 16. Сама себе враг

— Да, вопрос падает, — говорит Егор.

И вот тут я замечаю в его глазах очень нехорошую тень, которую я списывала на множество причин.

На усталость, на заботы о бизнесе, на тревоги о сыновьях.

Но сейчас я ее чувствую иначе.

Обреченность?

Тоска?

Читать про кризис мужчины в сорок лет — это одно, а коснуться его — совсем другое.

В первом случае можно поумничать, повздыхать и советы раздать.

Во втором… Во втором случае ты сама окунаешься в растерянность, недоумение и страх.

— У меня нет таких возможностей, чтобы стать молодой, Егор…

Усмехается. И это тоже очень нехорошая усмешка, которая в нем проскальзывает тогда, когда с собеседником приходит “Да что с тобой говорить? Ты меня не слушаешь?”

И он прав. Я его не слушаю, закрываюсь, выставляю иголки и хочу с ним разосраться в пух и прах, что прийти к разводу.

Но что решит развод?

Я просто хочу, чтобы ситуация рванула, ударила по голове и чтобы я преисполнилась гневом, за которым бы я спряталась как за щитом перед реальностью.

Да, я хочу гнева и ненависти. Потому что они понятны. Потому что они дадут мне право ничего не решать с моим мужем, за которого я вышла по большой любви.

Господи, да я готова сыновьями пожертвовать и их спокойствием, лишь бы не заглядывать в темные уголки Егора.

Да, он жестко рубанул правдой.

Оглушил ею. Прошелся по женскому самолюбию и гордыне, но у всего есть своя цена.

Меня всегда восхищала его честность, принципиальность и категоричность, но честным и категоричным нельзя быть только в одних вопросах, а в других — юлить и быть деликатным.

Да и деликатность тоже делает больно, если она касается такого вопроса, как секс.

Я прокрутила в голове все возможные сценарии, и во всех мы приходим к тому, что я кричу, обижаюсь и закрываюсь.

И да. Я сейчас понимаю, что лучше прямо и открыто. Если Егор смог сказать такую некрасивую о нем правду, которая повлекла и с моей стороны отвратительную честность, то он видит во мне человек, которому можно довериться и которому можно показать, что ты у края. И что нужна протянутая рука.

И у края не будешь словоблудить и подбирать осторожные речи.

И неужеля я, жена, мать и женщина проиграю фантазиям и мужскому бунту?

Моя зрелость проиграет юности? В молодости быть красивой и подтянутой — не достижение.

Моя грудь, что выкормила двух прожорливых близнецов, проиграет молодым сиськам?

Моя промежность, которую я натренировала на сжатие и разжатие, проиграет писюхе, не знавшей родов?

Моя плавность и гибкость, которую я обеспечиваю ежедневными занятиями йогой и диетами, проиграет желанию новизны?!

То есть какая-то сучка за стойкой в кофейне может милой улыбочкой взбудоражить моего мужа, а мне легче с этим согласиться, поплакать и постенать о несправедливости этого мира?

— Ух ты ж, — Его щурится, — ты, похоже, готова меня кастрировать.

Мой муж скучает по молодости. Он оглядывается назад.

Я прячу руки под стол, и через ткань юбки начинаю приспускать трусики. Кидаю взгляд на Алину, но она не замечает ничего вокруг.

Привстаю, ныряю под юбку и торопливо стягиваю трусики. Присаживаюсь на край стула и поправляю юбку.

Егор приподнимает бровь. Трусики я ему не показываю. Сминаю их в комок и прячу в сумку. У меня же домашнее задание не показывать белье мужу, а я отличницей всегда была и к домашним заданиям относилась серьезно.

А затем я невозмутимо возвращаюсь к кофе. Егор молчит, его зрачки расширяются.

Вот теперь, мой милый, оглянись назад. Или не выходит?

— А неплохой кофе, — делаю очередной глоток. — Надо будет чаевые оставить.

И мои слова летят мимо Егора, который даже не моргает. Только крылья носа вздрагивают при выдохах.

И вступаю я в бой не с Алиной или другими возможными сучками. Это бессмысленно. Я вступаю в бой с самой собой.

Я сама себе враг.

Раньше Егор давил во мне мои комплексы своим напором, прорывался сквозь них, но они никуда не ушли. Они остались со мной, ушли глубже и медленно отравили меня.

И если они раньше принимали облик стыда и смущения, то теперь обратились в нечто иное, ведь мужа и отца своих детей глупо стесняться.

— Инга… — хрипит Егор.