Мираж цвета индиго

Глава 13

Сергей позвонил Павлу Ивановичу.

— Паша, я сейчас в Брянске. Как там с этим бомжом? Есть новости?

— Новости плохие, Сережа. Они дело готовят к суду. Короче, там Сизов, следак этот, который в прошлом году сначала проходил по делу «оборотней», потом, когда острота момента прошла, он оказался в числе тех, кого отмазали. Сейчас ему нужно отмыться, звание получить, посветиться и все в таком роде. Я тут выяснял: вроде бы действительно готовят решение нам дело по убийству Коркина отдать Сизову. Он из него серийного убийцу лепит.

— Да. Мрак. А ты посмотрел, что у них есть на этого бомжа?

— У них есть вещи Вадима Коркина. Бумажник, ключи, визитка. Он сначала говорил, что нашел, что вернее всего. Но теперь уже признался в убийстве. Правда, время еще есть. Они еще пару его признаний готовят. Но если нам запретят заниматься, я должен буду все передать.

— Что ты решил?

— Да уж кое-что решил. Будем брать главного бухгалтера фирмы Коркина Олега Маланцева. Я уговорил нынешнего президента фирмы написать заявление. Типа того, что подозревает, что передача Коркиным фирмы неизвестному лицу — результат махинаций главного бухгалтера. Возможно, сам Коркин не знал о существовании такого документа, возможно, он сфальсифицирован, и не исключено, что он стал причиной гибели Коркина. Вот с такой стороны. Это весомее, чем пустой бумажник. Задержим для выяснения обстоятельств, экспертиз проверки косвенных улик, очной ставки с официантом ресторана на 48 часов, а там — как получится. Думаю, прокурор даст ордер на арест.

— Паша, я готов тебя расцеловать за такое решение.

— Фу, какая гадость. А с какой, собственно, стати?

— Я сказал тебе: я в Брянске. Отсюда родом Мария Ильина. Так вот: у нее был брат, калека, который воспитывался в детском доме. В общем, они осиротели. Потом она его нашла. Так вот, Олег Маланцев — он и есть этот брат!

Мария утром позвонила Олегу на работу, но он не смог с ней говорить. Сказал, что у него клиенты. Она положила трубку, но через полчаса позвонила опять.

— Олежек, ты мне не отвечай, я просто хочу сказать тебе: если что-то возникнет, к тебе придет кто-то, в общем, ты понимаешь, — сразу сообщи мне. Я поеду к жене Вадима. Я во всем признаюсь. Все отдадим. Только пусть будет по-старому.

— Какие глупости. О чем ты, я не понимаю. Мы ни к чему такому не имеем отношения. Я тебе уже все объяснял. Случайность. К нам никаких претензий. Успокойся, не привлекай к себе внимания. Ко мне, кстати, тоже. Здесь же люди, в конце концов.

— Да, конечно. Но я дома. На больничном. Как сможешь, позвони. Целую.

Маша походила по квартире, взяла тряпку, начала вытирать пыль, но тут же бросила это занятие. Она достала с книжной полки школьную хрестоматию по литературе для седьмого класса. Раскрыла сразу на нужной странице, вынула старую, потрепанную фотографию. Обошла взглядом строгое лицо женщины и невыразительное лицо мужчины. Мельком взглянула на бледную девочку-подростка и стала внимательно, пристально разглядывать личико ребенка в смешном чепчике. Она как будто вызывала из прошлого этого малыша, хотела вернуть события, чтобы остановить их на той минуте. Чтобы больше ничего не было.

Тамара Коркина вошла в кабинет Ирины. Та кивнула ей, показала на стул и быстро проговорила:

— Тамара, мы с вами договорились, надеюсь. Никаких расследований. Я не вмешиваюсь в дела следствия. У меня нет такого разрешения, это просто опасно для моей практики. Я могу помочь лично вам.

— Как? Вы можете помочь мне избавиться от мыслей? Я схожу с ума от этой круглосуточной пытки. Но мне же нужно отвечать на вопросы, участвовать. Ведь это расследование касается всей моей жизни. Я вот о чем подумала. Может, вы могли бы дать какую-то подсказку мне. За что-то уцепиться. Я бы не стала ничего говорить милиции. А насчет частного детектива мы бы с вами решили, что можно сказать, чего — нет. В конце концов, я же могу на вас не ссылаться.

Ирина молчала, не глядя на Тамару. Та затаила дыхание, думая, что Ирина принимает решение. На самом деле прохладный поток, похожий на предгрозовой ветер, толкал двух женщин друг к другу. Но ощущала это только одна. Она знала, что уже получает информацию, что прервать этот процесс уже не в ее силах. Дело лишь в том, доверит ли она ее Тамаре.

— Вы говорили о каких-то документах.

— Да, у меня только копия завещания и договора о передаче фирмы во владение этой женщине, Марии Ильиной. Я ее не видела. Сергей, частный детектив, у нее был. Она сказала, что случайно встретилась с Вадимом, не знает, почему он так решил… В общем, бред какой-то.

— У вас нет, конечно, фотографии этого Сергея?

— Нет.

— В таком случае закройте глаза, очень четко представьте себе его лицо и ни о чем не думайте. Я попробую через вас считать информацию, к которой он приблизился.

Ирина подошла к Тамаре и легко провела пальцами по ее закрытым глазам, волосам, затылку…

Маша застонала, так отчетливо она вспомнила маленького Олежку. Крошечные ручки, ножки, мягкие завитки, радостно и доверчиво улыбающийся беззубый мокрый ротик. Она вдыхала теплый запах этого непонятного и такого дорогого ей существа и чувствовала в себе силы защитить его от всех напастей. Всю нежность и тоску по любви, накопившуюся в ней за четырнадцать лет жизни, она сразу и без остатка отдала этому ребенку. Она хотела стать матерью своему брату и стала ею. Но в какую муку превратилось ее добровольное материнство.

В тот день она, как всегда, стирала и гладила пеленки, готовила молочные смеси, кормила, ворковала, склоняясь над малышом. И он вдруг стал ей совершенно сознательно отвечать. Смотрел в глаза и уверенно произносил разные звуки наугад, вероятно, подражая ее рчи. Но сам-то он знал, что хочет сказать. Маша сразу поняла, что он говорит ей о своей любви. Она задохнулась от счастья и даже выбежала в другую комнату, чтобы рассказать о случившемся матери. Но та сидела, как обычно в последнее время, бессильно сложив руки на коленях и глядя в окно, без выражения, без жизни в больных глазах, бледном лице. Маша вышла и тихо прикрыла за собой дверь. Дело было в том, что Виктор, отец Олежки, не приходил уже второй месяц. Маше уже рассказали в школе, что он вернулся к семье, и даже показали его сына, долговязого парня из другой школы. Маша чувствовала обиду, унижение, но даже это не слишком омрачало то, что заполнило собой ее жизнь. Она растила крошечное существо, благодаря которому уже никогда не будет одинокой. И временами она даже думала, что это не так уж плохо, что Олежек теперь принадлежит только ей. Он уже засыпал, когда в соседней комнате раздались голоса. Маша выглянула и увидела Виктора, который сидел рядом с мамой и что-то ей говорил, гладил руки.

— Не надо, не надо, — не поворачивая к нему головы, повторяла мама, и он вдруг громко зарыдал, спрятав лицо в ладонях.

— Что же ты такая, — разобрала Маша. — Что же ты не хочешь меня понимать. Я сейчас думаю о тебе, о ребенке, о вашем покое. Я не хочу скандала. Она в таком состоянии, она сказала, что на все пойдет.

— На что? — вдруг очень четко спросила мама.

— Она сказала, что убьет себя и нашего сына. Она и Олежке угрожала. Я ее знаю, нужно переждать, она успокоится, поймет, что я не могу без вас. Поверь мне.

И тут раздался длинный звонок в дверь. Такой длинный и пронзительный, что Маша слышит его до сих пор. Мать и Виктор посмотрели на дверь, но не шевельнулись. Маша сама пошла открывать. Незнакомая женщина, оттолкнув ее, пробежала на кухню. За ней шел, потупившись, долговязый парень, в котором Маша узнала сына Виктора. Вновь она почувствовала озноб, как в тот день. Только сегодня к ознобу добавилась постоянная тупая боль из-за совершенной тогда ошибки. Она бросилась в комнату, где спал ребенок, и встала у его кроватки. А нужно было схватить Олежку и бежать сломя голову из той проклятой квартиры, от тех безумных людей…

Ирина говорила быстро, с лихорадочным блеском в глазах, ее обычно бледные щеки горели.

— Это очень давняя история. Но это не любовная связь. Это имеет отношение к семье. Конфликт между родителями Вадима, связанный с другой женщиной… Ребенок, маленький ребенок. Страшное событие. Женщина и ребенок. Смерть. Крик. Кричит девочка…

Ирина застонала, прижала руки к вискам.

— Извините, очень больно. Мне нужно сделать укол.

Перед тем как ввести иглу в вену, Ирина вяло подумала о том, что стала слишком быстро уставать, испытывать слишком болезненные ощущения. Нужно отдохнуть, а может, вообще уходить от дел. Она выпила стакан холодной минеральной воды, вернулась к своему столу и быстро сказала:

— Ваш муж был давно знаком с этой женщиной, Марией Ильиной. Их связывают близкие. Скорее всего, ребенок, о котором я говорила. Мальчик. Думаю, это сводный брат вашего мужа. Внебрачный сын его отца. Мария — сестра ребенка по матери. С ним случилось несчастье. Сейчас, скорее всего, он калека.

— Эти люди имеют отношение к смерти Вадима?

— Не знаю. Какое-то — возможно. Они были очень близко. Тамара, смерть вашего мужа — это уже другая история. И я не буду в нее внедряться. Пусть поработают профессионалы. А зацепку, как мне кажется, я вам дала.

К вечеру Мария уже не могла удержать себя в квартире. Она накинула плащ из кожзаменителя и поехала к офису, где работал Олег. Она почти налетела на него у выхода. Два человека вели его к милицейской машине.

— В чем дело? Что такое? Объясните, что случилось! — закричала Мария.

— А вы кто такая? — спросил один из сопровождающих.

— Я его сестра. Я еду с вами. Это какое-то недоразумение.

— Машенька, не беспокойся. Это просто формальность. Нужно кое-что прояснить по работе, — сказал Олег. — Это по работе, Маша, понимаешь? Не нужно тебе никуда ездить. Я позвоню, как только освобожусь. И товарищи дадут тебе телефон, правда?

Маша сжала в руках визитную карточку и смотрела расширенными от ужаса глазами, как уводят ее Олежку, как неловко поднимается он в машину, как захлопывается дверца. Последнее, что она видела, — его бледное, тонкое лицо с гримасой страдания. Точно такое же лицо, как тогда, когда он был совсем крошкой!

Он проснулся, когда мама вбежала в комнату и остановилась у его кроватки. Он посмотрел на нее, и его губки сложились в жалобном, безмолвном плаче. Он что-то понял раньше, чем Маша. Мамины руки сорвали с него одеяльце, схватили ребенка в одной распашонке. И Маша смотрела, ничего не понимая, как мать бежит к окну, открывает его одной рукой, затем взбирается на подоконник и кричит людям, застывшим на пороге: — Она пугала тебя, что убьет себя и сына? А я тебя не пугаю. Я это делаю.

Маша протянула умоляюще руки, Виктор бросился к подоконнику, и тут они полетели вниз — мама и Олежка. Это был невысокий второй этаж. Но ребенок упал на булыжники, и его просто раздавила своей тяжестью мать, которая, как установило вскрытие, умерла в краткий миг полета от обширного инфаркта. Маша кричала, не переставая, стискивая тонкими, дрожащими руками тело матери, пытаясь поднять братика, но даже в том своем беспамятстве она почувствовала, что рассыпались его косточки, что ей не справиться. Она не помнила, как оказалась в больничной палате. Открыла глаза и, увидев рядом с собой санитарку, спросила: «Где Олежка? Где мой брат?»

— Нет у тебя больше брата. И мамки нет, — сказала санитарка. — Сирота ты у нас болезная.

Маша коротко вскрикнула и опять провалилась в темноту. Когда ее удалось привести в чувство, она не произнесла ни слова. Врачи лишь через несколько дней поняли, что девочка потеряла дар речи. Она не ела, не пила, не хотела жить. Ее кормили насильно, нянечка следила за ней даже в туалете. Через три месяца она вышла из больницы с обугленным сердцем и небольшой суммой, которую, морщась от жалости, сунул ей врач.

— Говорить ты научилась, — сказал он. — Теперь учись жить сначала.

Маша села в междугородний автобус, доехала до какого-то поселка, сняла там угол у древней глухой старухи и билась там головой о стенку, пока не умерла прежняя Маша и не родилась новая — ко всему безразличная, лишенная любви и надежды.