Много шума вокруг волшебства

Глава 18

Синда перевернулась на соломенном тюфяке, стараясь унять судороги в озябших ногах, отчаянно тоскуя по дому, где она могла бы согреть их горячими кирпичами. Ей казалось, что хуже уже быть не может, но тут утром у нее начались женские недомогания. И она страдала не только от унижения и сознания, что репутация ее погублена, но и от сильных болей внизу живота.

А тем временем ее похититель запрягал лошадей, беззаботно насвистывая. Господи, с раздражением и завистью думала Синда, откуда у него столько энергии?!

Громоздкий фургон на огромных колесах покачнулся, тяжело сдвинулся с места и покатил по дороге. Синда съежилась под одеялом, стараясь согреться. Хорошо еще, что постельное белье оказалось чистым. Оно как раз сушилось на солнце, когда Тревельян появился в цыганском таборе. Должно быть, он предложил хозяевам солидную сумму, если они так охотно расстались с крепким фургоном и со всем его содержимым.

Да, фургон – это не карета, но все-таки лучше, чем та повозка, в которой они приехали сюда. Здесь есть где полежать, и не обязательно трястись на деревянном сиденье кучера рядом с Тревом. Если ей что-то в нем и нравится, то это еще не значит, что она предпочитает находиться в его обществе все время.

И как только ее кузинам удалось выйти замуж за таких приятных людей?!

Покачивание фургона убаюкивало, и незаметно для себя Синда погрузилась в сон.

Спать… спать…

Синда внезапно проснулась, ощутив, что фургон остановился. От холода и болей в голове и в животе девушка чувствовала себя такой слабой и несчастной, что даже плакать не могла. Поплотнее завернувшись в одеяло, она попробовала снова заснуть, но сон не шел.

Нужно съесть что-нибудь горячее и раздобыть какие-нибудь чистые тряпочки. Может, разорвать розовую ткань с красными танцующими фигурками, которую ей купил Тревельян? Раз уж теперь ей придется одеваться как цыганка, она обойдется и без приличного платья.

Постанывая от боли, Синда с трудом села и хотела встать, но босой ногой попала на карандаш, подвернула ногу и ухватилась за стену, чтобы не упасть.

Карандаш! Но он был в кармане платья, которое она сняла. Неужели она снова рисовала во сне? В фургоне было очень темно. Натыкаясь на какие-то предметы, Синда пошарила руками по парусиновой стене, где раньше заметила небольшое отверстие, которое служило для освещения и проветривания фургона. Вскоре она его нащупала и откинула вверх кусок ткани, закрывавший это импровизированное окошко.

Солнце уже почти село. Ветерок доносил запах моря, и в отдалении ей послышался рокот волн, разбивающихся о скалы. Конечно, пират привез ее на побережье, и ей еще повезет, если он не утащит ее на Ямайку или во Францию.

Небольшое квадратное отверстие давало мало света, но Синда тщательно осмотрела пол; Раскрытый альбом выделялся в сумраке белым пятном, и она нашла его раньше, чем карандаш.

С бешено стучащим сердцем она поднесла альбом к отверстию. Трев уже зажег костер, но расстояние до него было слишком большим, чтобы его отблески могли как следует осветить карандашные линии. Она с трудом различила очертания рыбачьей плоскодонки. На этот раз без парусов и без снастей. Обычная гребная лодка, сеть с несколькими запутавшимися в ней рыбами и мужская рука, разбирающая улов. На пальце кольцо с печаткой.

Ей захотелось выбежать к Тревельяну, показать ему рисунок и спросить, носил ли его кузен такое кольцо, но он не поверит, что она нарисовала этот эскиз не по памяти. Рисунок лишний раз убедит его в том, что ей что-то известно о его кузене.

Вся дрожа, Синда убрала альбом на место. Даже если на рисунке изображена рука виконта, все равно по нему нельзя было понять, где он находится.

Может, перед тем, как заснуть, попробовать сосредоточиться на том, чтобы определить его местонахождение? Нарисует ли она тогда то место, где его можно найти?

Жизнь, полная тяжких трудов и опасностей, не баловала Трева и порой заставляла идти против привитых матерью нравственных принципов. Так что он не считал себя совестливым человеком, тем более что с детства лелеял мечту когда-нибудь отомстить деду. Но когда леди Люсинда, бледная и измученная, пошатываясь, спустилась из фургона, он испытал муки совести.

До того как он вырвал девушку из уюта и комфорта ее дома, она выглядела свежей, как утренняя маргаритка. Ее сияющие улыбки омывали радостью его сердце, он восхищался ее искренностью и добросердечием. И всего за несколько дней он превратил леди в сварливую женщину с исхудавшим лицом и вялой походкой. Может, это судьба демонстрировала ему, что он не достоин хорошей женщины и счастливой семейной жизни? Он посеял семена разрушения и теперь пожинал их плоды.

Ему пришлось напомнить себе, что Люсинда была хорошей, только когда дело шло об обмане, о заговоре и интригах против него. Но главный вопрос оставался открытым – почему?

Трев поспешно поставил у огня низкую скамеечку и предложил леди оловянную кружку с кофе. Она с благодарностью приняла его и, грея руки о горячую кружку, стала медленно пить согревающий напиток.

– Где мы находимся? – наконец спросила она.

– На дороге к морю. Надеюсь, «Подружка» дожидается меня в Брайтоне. Теперь уже до ребят должны были дойти слухи о моем побеге.

– Не думаю, что вы оставите меня здесь, чтобы меня могли найти родственники.

Именно так ему и следовало поступить, но Трев не забывал о ее рисунке Лоренса. По неизвестным причинам она его обманывала, и он не мог ее отпустить.

– Я могу сообщить вашей семье, что вы в безопасности и здоровы, – уступил Трев. – Но для меня вы – единственная связь с Лоренсом. Пока вы не признаетесь…

– Поймите, не могу же я признаться в том, чего не знаю. Я нарисовала только то, что воображала. А как это происходит, даже для меня остается загадкой. Но вы пожалеете, что превратили моих родственников в своих врагов. Лучше быть с ними заодно, чем против, – грустно сказала Синда без малейших признаков вызова и раздражения.

– Я уже об этом жалею, но ведь вы не оставили мне выбора. – Трев протянул ей тарелку с жареным беконом и яичницей.

Она с отвращением посмотрела на еду.

– А у вас не найдется кусочка тоста? Мне не хочется есть.

– Вы хотите довести себя до голодной смерти, чтобы на моей совести был и этот грех? – Он отрезал толстый ломоть хлеба, который приобрел у цыган вместе с другими продуктами.

– Я не собираюсь голодать. Просто не очень хорошо себя чувствую, а жирная пища не улучшит мое состояние. Хорошо бы съесть каши, но хлеб тоже приятно.

– Вы себя плохо чувствуете? Заболели? – встревоженно спросил Трев. – Мне найти врача?

Она бросила на него загадочный взгляд.

– Врачу здесь делать нечего. Через несколько дней я буду совершенно здорова, но не думаю, что цыгане со всем этим скарбом продали вам и старые простыни.

Хотя Трев большую часть жизни провел среди мужчин, он кое-что понимал в женских проблемах, просто до него не сразу все дошло. Разделываясь с яичницей, он сопоставил в уме ее внезапные слезы, необычную раздражительность и отсутствие аппетита и пришел к неизбежному заключению. Черт возьми!

– Простите. Мне не хотелось, чтобы все так случилось.

Вскочив, он стремглав влетел в фургон.

Оставшись одна, Синда подумала, не уйти ли от него прямо сейчас, на ночь глядя, но у нее не было сил, а может, и храбрости. Кто знает, с чем ей придется столкнуться в глухую ночь! А Тревельян, что бы она о нем ни думала, не был с ней жестоким. Она предпочитала дожить до того момента, когда ее семья накажет его по заслугам.

Да, но что же медлят ее родственники? А что, если он какой-нибудь волшебник и окутал себя и ее магической пеленой, которая мешает матери определить их местонахождение, рассеянно думала Синда, подперев голову руками, как вдруг Тревельян подбежал к ней с длинными белыми полосами какой-то материи. Только теперь, глядя на этот драгоценный дар, она поняла, как ей не хватает элементарного комфорта.

– Спасибо, – искренне поблагодарила она, принимая его подношение. – Где вы…

Но, заметив обрывок тонкого кружева, свисающий с одной ленты, она все поняла.

– Ваша рубашка! И жабо! Не следовало этого делать, Тревельян. Она может вам понадобиться, если мы когда-нибудь… – Вдруг она замолчала, поняв, что больше ему нечем будет связывать ее руки перед сном, но что это значит?

Он беззаботно махнул рукой:

– Ничего, зато у меня есть отличная цыганская рубашка. – Он высоко поднял руки, демонстрируя ей черный шелк, плотно облегавший его мускулистый торс. – По-моему, она мне идет, вы не находите?

– Для довершения впечатления вам недостает только золотой серьги! – улыбнулась Синда.

– Вы так считаете? – Трев потянул себя за мочку уха, и в темноте сверкнула его белозубая улыбка. – Может, мне стать сухопутным пиратом? Думаю, у меня получится.

– Вряд ли вас устроит такая жизнь, – смущенно сказала Синда.

Трев сразу помрачнел и уселся у костра.

– Кажется, мне не суждено иметь собственный дом, так что придется довольствоваться той жизнью, которая мне предназначена.

– Вы могли бы нанять поверенного, вместо того чтобы бежать из тюрьмы и похищать меня, – сказала Синда. – На вашем месте именно так и поступил бы любой цивилизованный джентльмен.

Он пожал плечами:

– Видимо, слишком долго мне приходилось самостоятельно решать все свои проблемы, чтобы так быстро привыкнуть к помощи посредников. Я нанял в Лондоне поверенных, но они только взяли у меня деньги и ничего не сделали. Может, я и хотел стать джентльменом, но если это означает гнить в тюрьме, тогда как мой дед будет злорадно потирать руки, значит, я ошибался.

– Тогда можно было убежать из тюрьмы, но без меня, – настаивала Синда. – А вы повели себя неправильно, жестоко.

Он упрямо стиснул челюсти.

– Вам кое-что известно. Говорю вам, я уверен, что только вы сможете помочь мне найти моего кузена. И запомните, я не убивал его!

– Но я и не думаю, что вы это сделали. Однако, по-моему, суд не примет в качестве доказательства вашей невиновности этот мой портрет. Вам нужно было только представить свои аргументы судье, и он освободил бы вас.

– Ни за что! – Трев поставил опустевшую тарелку в сковородку. – Дед отчаянно боится моей мести, и пустил бы в ход все свое влияние, чтобы меня держали в тюрьме, пока я не сойду с ума, а потом меня привели бы к судье, который приговорил бы меня к повешению. В лучшем случае граф сочинил бы другие обвинения, лишь бы от меня избавиться. По его представлениям, моя смешанная кровь делает меня недостойным общества приличных англичан, поэтому он не испытал бы при этом ни малейших угрызений совести. Он пытался избавиться от меня, когда я еще был безвредным ребенком. И знает, что теперь я по-настоящему опасен.

– Вы никогда не были безвредным, – сухо заметила Синда, добавляя свою тарелку к его и тщетно пытаясь представить Трева испуганным мальчиком. – Но сейчас, когда он так серьезно болен, он должен понять, что, кроме вас, у него нет других наследников. А может, граф давно уже преодолел свое предубеждение против вашей матери. Во всяком случае, вы же не француз!

– О, я вполне могу быть французом или испанцем и даже африканцем! В Вест-Индии совершенно другой мир. Там людей оценивают по их поступкам, а не по происхождению. – Трев пожал плечами. – Хотя с тех пор, как британцы захватили множество островов, они и там пытаются завести свои порядки.

Как ни странно, его признание не ужаснуло Синду. Если смешанная кровь его матери сделала его таким смелым и страстным человеком, то ее это скорее восхищало.

– И все-таки я думаю, что ваш дед рассердился на вашего непокорного отца, а после смерти ваших родителей перенес эту злобу на вас. Может, он бы уже пожалел о своей опрометчивости, если бы не злосчастный портрет.

– Если бы он о чем-то сожалел, то не поверил бы, что я способен на убийство своего кузена. Это давняя вражда, и я от нее устал. Если я не смогу найти Лоренса и возвратить его семье, я просто уйду в море, и пусть дед доживает свои дни без меня! – Трев встал и понес посуду к ручью, расположенному неподалеку.

– Но как вы думаете найти своего кузена, когда, может, его давно нет в живых?

Тревельян ожесточенно загремел тарелками.

– Я буду ходить вдоль всего побережья и расспрашивать всех жителей подряд, пока не узнаю то, что мне нужно.

Понимая, что ей следовало бы помочь ему вымыть посуду, но чувствуя себя слишком больной, Синда поднялась в фургон и улеглась в постель, не заботясь о том, где будет спать Тревельян.

Трев появился немного позже и тихонько подсунул в простыни горячий камень, завернутый в тряпки. Она благодарно вздохнула и, быстро согревшись, заснула.

Не желая ее беспокоить и не имея больше мягкой ткани, чтобы ее связать, Трев растянулся на полу около входа и положил рядом свою шпагу. Впереди был трудный день, и ему необходимо было как следует выспаться. Размышляя о том, как ему поступить с леди, Трев незаметно провалился в сон.

Он не знал, что его разбудило и сколько времени он проспал. Просто Трев повернулся набок и сразу понял, что Люсинды в постели нет. Выйти наружу она не могла – для этого ей пришлось бы перешагнуть через него. Он настороженно ждал, когда глаза привыкнут к темноте.

В небольшое отверстие на стене фургона падал лунный луч, отбрасывая на пол мутное пятно света. В одежде, висящей на крючках, шевелилась какая-то тень. Она что, одевается?

Трев решил посмотреть, что она задумала. Он никак не мог понять, почему эта красивая, благородная леди, у ног которой лежал весь мир, ввергла его в ад. Это не имело разумного объяснения. Ему показалось, что, когда она в последний раз говорила о своих картинах, в ее голосе звучало сожаление. Или ему нравилось так думать?

Нет, она не оделась, а поднесла что-то к лунному пятну и уселась на пол.

Довольный тем, что может ее видеть, Тревельян слегка приподнял голову и стал за ней наблюдать. Она не сменила своей цыганской одежды, но, видимо, не замечала, что блуза сползла с ее плеч, и сосредоточенно смотрела на лежащий у нее на коленях альбом.

За последние дни он часто видел, как она делает какие-то наброски. Талант ее поражал Трева. Всего несколькими смелыми штрихами Синда могла изобразить удивительно изогнутое дерево или создать полное впечатление буйного ветра, который гонит тучи по небу.

Что она может рисовать среди ночи? Или потихоньку от него пишет своим родственникам записку, в которой сообщает, что ее прячут под скалами? И почему она так уверена, что родственники ее обязательно найдут?

Раздираемый любопытством, Трев терпеливо ждал, когда она закончит работу. Вряд ли здесь было достаточно света, чтобы она могла видеть, что рисует, к тому же на лист падала ее собственная тень, но, казалось, темень ей нисколько не мешает. Трев не мог различить ее лицо, только видел быстрые движения руки.

К тому моменту, когда Синда встала и спрятала альбом на прежнее место, у нее буквально стучали зубы. Ночь была холодной, но не до такой степени, чтобы она так замерзла. Трев следил, как она вернулась на тюфяк и укрылась одеялом, с нетерпением дожидаясь, когда девушка уснет.

Люсинда беспокойно ворочалась, зубы ее по-прежнему выбивали дробь. Он стал серьезно опасаться, что она заболевает, и, осторожно поднявшись на ноги, чтобы не задеть головой брезентовую крышу, накинул на нее свое одеяло. Она еще глубже зарылась в тепло, но по-прежнему дрожала, не сознавая его присутствия.

Трев встревожился, вылез наружу и потрогал камни в костре. Они еще были теплыми. Он притащил самый большой и приложил к ее ступням. Синда терла голову рукой, как будто она у нее болела, но ему показалось, что она успокоилась, когда вытянула ноги к источнику тепла.

Трев хотел было лечь рядом и согреть ее своим телом, но слишком не доверял себе. Она выглядела такой маленькой и хрупкой, по-детски свернувшись под одеялами в клубок, и он вспомнил о ее болях. Нет, она ему не обрадуется.

Люсинда успокоилась гораздо быстрее, чем накануне. Возможно, ее беспокоили связанные руки или то, что она не могла рисовать. Больше Трев не мог сдерживать свое любопытство и стал ощупывать ее старое платье в поисках глубокого кармана, куда она спрятала свое сокровище. В цыганском платье кармана не было, нужно будет что-нибудь придумать, решил Трев. Он поднес рисунок к лунному свету, но не мог разобрать, что там изображено. Как же она видела, что рисует?

Изумленный, он вышел наружу и раздул костер. Затем повернул альбом так, чтобы свет падал на лист.

Трев долго смотрел на рисунок, пока не запечатлел в памяти каждую линию, а его мозг не осознал то, что он увидел. Он просто не мог в это поверить. Может, он спит?

Несколькими поразительно точными штрихами Синда изобразила лицо Лоренса, который смотрел прямо на зрителя. Трев видел морщинки от смеха у глаз кузена, маленький шрам над левой бровью, под шарфом, которым была обвязана его голова, – и глубокую безысходную тоску в его глазах.

У Трева защипало глаза. Эта женщина – колдунья. Не злая ведьма, которая варит ядовитое зелье или насылает порчу, но все равно колдунья. Неудивительно, что про ее семью ходит столько слухов. Ни один нормальный человек не может обладать таким талантом!

А если она действительно ненормальная? Как она это сделала? Лоренса не было с ними, он ей не позировал. Она схватила какое-то мгновение и запечатлела его на бумаге. В темноте! Во сне! Пока огонь не угас, Трев стал просматривать альбом с начала.

Деревья, птицы, дома – он помнил, как она их зарисовывает. Вот рисунок с Лоренсом, который она ему уже показывала. Он тогда не поверил ей, ухватившись за оснастку яхты, а не за само чудо изображения.

Наконец Трев добрался до предпоследней страницы, и сразу в глаза ему бросилось кольцо с печаткой. Изображение на печатке никому ничего не говорило – кроме Трева.

На нем было выгравировано стилизованное родословное древо матери Трева. Трев послал это кольцо Лоренсу, когда ему исполнился двадцать один год, потому что дед отказался подарить ему кольцо с печаткой Рочестеров, чтобы отметить его совершеннолетие.

Но, Боже милостивый, когда и где могла леди Люсинда увидеть кольцо Лоренса?