Много шума вокруг волшебства

Глава 1

Лондон, сентябрь 1755 года

Леди Люсинда Малколм Пембрук накинула на голову капюшон своей серой накидки и торопливо зашагала по еще пустым залам Королевской художественной галереи, опережая толпу утренних посетителей. Она остановилась только перед портретом, на котором был изображен джентльмен, гарцующий на белом жеребце.

Впрочем, не совсем джентльмен, подумала Люсинда, стараясь быть честной. Глядя на портрет, она снова подпала под магнетическое очарование загадочных темных глаз мужчины. У нее появилось ощущение, что он смотрит прямо на нее и их связывает какая-то замечательная тайна. Портрет был написан самой Люсиндой, так что она знала его секрет – этот бесшабашный джентльмен был плодом ее воображения.

Она придирчиво рассматривала смуглое лицо с резкими чертами, неотразимую улыбку и смелый взгляд, вызывавший смущение. Ей нравился контраст между этим экзотическим лицом со шрамом на щеке, который придавал ему вид отчаянного пирата, и его элегантной одеждой. Люсинда намеренно посадила его на белоснежного жеребца и на втором плане изобразила нарядно одетых людей, пришедших повеселиться на ярмарку. Но как ни странно, это окружение удивительно подходило неизвестному повесе.

На самом деле Люсинда лишь придумала этого человека. Если бы он действительно существовал, она никогда бы не решилась представить портрет на выставке. Тем не менее, во избежание досужих пересудов она указала на портрете лишь свои инициалы. Однако ее стиль был слишком хорошо известен, и в обществе уже заговорили о портрете. Люсинда никогда не понимала, почему люди находят в ее работах больше того, что она хотела выразить.

И на этот раз граф Лэнсдаун лишил ее законного торжества за это замечательное полотно, выдвинув невероятные обвинения, вызвавшие в обществе такой скандал. Она потребовала бы у него извинений, если бы графа не хватил апоплексический удар после увиденного. А ведь Люсинда и не думала писать портрет убийцы.

Звуки шаркающих шагов предупредили ее о приближении первых посетителей. Не желая, чтобы ее увидели, Люсинда быстро огляделась и спряталась в маленькой нише, которую заметила в другом конце зала.

Ей не терпелось достать из кармана альбом и карандаш, чтобы запечатлеть эту толпу перед портретом своей работы. После такого скандала отец больше не разрешит ей выставляться, и она не сможет винить его за это. Ведь Люсинда и не думала, что ее работа приобретет столь зловещую славу, только хотела, чтобы и другие насладились портретом, в который она вложила всю свою душу.

Девушка осторожно выглядывала из своего уголка, когда увидела высокого джентльмена, который так быстро шел в ее сторону, что его плащ раздувался у него за спиной подобно парусу. Статный торс с широкими плечами облегал черный, отлично сшитый по последней моде камзол. Это было очень странно и непривычно, ведь в Лондоне джентльмены не носили черной одежды, даже во время траура.

Его белоснежный шейный платок был безукоризненно накрахмален, панталоны, доходящие до колен, были такого же светло-коричневого цвета, как и отделка на обшлагах и карманах камзола. Длинный жилет в тон панталонам украшала благородная по своей простоте черная вышивка, так что Люсинда не могла отвести от него глаз. Впервые видя столь строгое и вместе с тем выразительное облачение, она решила, что оно гораздо выгоднее подчеркивает мужественность джентльмена, чем принятый в обществе помпезный стиль. Но когда он приблизился к Люсинде настолько, что она смогла разглядеть его лицо, девушка в ужасе ахнула и отпрянула в глубь ниши.

Сэр Тревельян Рочестер остановился перед портретом и, сложив руки на груди, стал внимательно его изучать. В нем закипала ярость, он перевел взгляд на нижнюю часть картины, чтобы рассмотреть подпись художника, и обнаружил, что этот подлый трус укрылся за инициалами Л.М.П.!

Целых двадцать лет он потратил на то, чтобы из жалкого матроса превратиться во владельца собственного корабля, и за эти годы никто не осмелился столь дерзко оскорбить его и надеяться остаться после этого в живых! Он одерживал победы над жестокими пиратами, захватывал в плен французских каперов, сам получил от короля Англии каперское свидетельство – и все это для того, чтобы быть униженным каким-то неизвестным художником, до которого могли доходить лишь искаженные слухи о его подвигах!

Если бы не страстная мечта о мирной и спокойной жизни дома, которую он предпочел очередной бессмысленной войне с Францией за колонии, Тревельян никогда бы не вернулся в Лондон. Или художник как раз на это и рассчитывал?

Он заставит презренного сплетника пройти по доске,[1] чем окажет обществу большую услугу. Любой уважающий себя капер считал своим святым долгом избавить мир от врагов короля и отечества. Правда, он уже больше не капер, и мистер «Л.М.П.» оскорбил не короля или отечество, а лишь его самого.

По мере того как он рассматривал полотно, на его суровом лице появлялось озадаченное выражение. Действительно, это был его портрет, если только у него не было брата-близнеца, о существовании которого он не подозревал. Принимая во внимание некоторые особенности его благородной семьи, это было возможно, но маловероятно.

На портрете определенно был изображен именно он – сэр Тревельян Рочестер, за доблестные подвиги посвященный его величеством в рыцарское достоинство, – восседавший на холеном белоснежном жеребце, украшенном красными ленточками, на фоне летней благотворительной ярмарки. По мнению Трева, художник посмеялся над ним, представив его, грозного капера, этаким франтом с белоснежным кружевным жабо и бестолковыми кружевами на манжетах, полностью скрывающими пальцы. Вместо чулок с башмаками на него напялили сапоги для верховой езды с отворотами, тоже украшенными кружевами, что уж совсем ни в какие ворота не лезло.

Всадник был вызывающе изображен без шляпы и парика. Синяя лента стягивала на затылке его длинные черные волосы, одна прядь которых упала на щеку, обезображенную глубоким шрамом. Трев вынужден был признать, что художник точно подметил и передал смуглый оливковый цвет его кожи и резкие черты лица. Невозможно было отрицать наличие у его матери примеси ямайской крови. Этот цвет лица Трев унаследовал от своего темнокожего деда, согрешившего на берегу с белой девушкой перед уходом в море, где ему, как и всем морякам, приходилось подолгу обходиться без женщин.

Но все равно Трев находил портрет безнадежно глупым. Мужчина выглядел приторно романтичным, несмотря на опасный огонек в глазах. Против этого Трев не возражал, но контраст между бесшабашным обликом мужчины и холеной белой лошадью казался ему просто смешным и нелепым.

Ничего удивительного, что портрет вызвал такие пересуды в обществе. И тем не менее это не объясняло тот взрыв ненависти, с которым Трева встретила вдова его кузена, когда он появился у дверей их дома. Почти всю свою жизнь он провел на другом конце света и не был с ней знаком, но не успел он ей представиться, как она бесцеремонно захлопнула дверь перед самым его носом.

Только от старого дворецкого Джеймса, осмелившегося потихоньку выскользнуть из дома, Трев узнал о портрете, взбудоражившем весь Лондон. Он приобрел такую известность, что сведения о нем дошли и до уединенной деревни на юге Англии, где обитала семья его покойного кузена. Джеймс так боялся хозяйки, что не успел объяснить, почему картина вызвала такой переполох, впрочем, может, он этого и не знал.

Трева возмущала мысль, что он оказался в центре скандала, не успев ступить на землю Англии. Он приехал домой, рассчитывая вложить заработанные деньги в надежный купеческий корабль, чтобы оставшиеся годы провести в покое на родине, а не сражаться в далекой Вест-Индии. Он мечтал о том времени, когда наконец будет ощущать под ногами твердую и надежную сушу, и наивно рассчитывал, что его богатство обеспечит ему спокойную жизнь, несмотря на смешанную кровь и на отказ графа признать его своим законным наследником. Не знай он деда так хорошо, Трев мог бы подумать, что граф нарочно задумал еще больше унизить его.

Трев рассматривал портрет, размышляя, за что он был так незаслуженно оклеветан и изгнан из дома своего кузена.

На портрете он выглядел щеголем, но его не было в Англии, и он не мог позировать художнику. Впрочем, Трев не видел в этой работе оснований для огорчений, разве только насмешку над своей мужественностью. Это могло помешать ему в поисках жены, но он был уверен, что, оказавшись с ним наедине, ни одна женщина не усомнится в его мужской состоятельности. Он собирался покинуть зал, когда до него донесся шепот одного из зрителей, собравшихся у холста. Жизнь, полная опасностей, приучившая его полагаться только на самого себя, обострила его интуицию, и он сразу понял, что речь идет о нем.

– Говорят, графа хватил удар прямо на месте. – Испуганный голос явно принадлежал женщине.

Скрестив руки, Трев продолжал прислушиваться к происходившему у него за спиной, делая вид, что пристально изучает портрет.

– Это уж точно одно из предсказаний Малколмов, – с благоговейным ужасом произнес второй голос. – Видите, там, в углу, тонущая яхта? Она принадлежит виконту, я сразу узнал этот красный цвет. Говорят, он уже давно пропал в море.

Стиснув зубы, Трев вслушивался. Малколм? Значит, М. в этих инициалах означает «Малколм»? Он узнает полное имя негодяя, выставившего его на всеобщее обозрение, не спросив его разрешения!

– Бывают и другие красные яхты, – насмешливо произнес мужской голос, – но этот тип определенно выглядит пиратом. Неудивительно, что граф его узнал.

– Рочестер уехал из Англии еще в детстве и с тех пор не возвращался, – возразил первый женский голос. – Как же мог художник так точно нарисовать его? Граф даже не усомнился в том, кто изображен на портрете.

– На побережье Суссекса не устраивают ярмарок, – лениво протянул мужской голос. – Это все выдумка.

Трев не мог с ним не согласиться. Яхточка на картине была едва заметна, скорбящая вдова на скалистом берегу, скрытая вуалью, могла быть кем угодно. Это выдумка художника, противопоставляющая веселье горю. Его кузен уже давно утонул в море, поэтому изображение его яхты на дальнем плане – рассчитанный на скандал замысел, а вовсе не предсказание.

Теперь Трев понимал, почему вдова кузена захлопнула перед ним дверь – портрет изображал его весело смеющимся на фоне тонущей яхты кузена. В конце концов, ему придется свернуть шею этому проклятому художнику. Лоренс был хорошим и достойным человеком, и его смерть не повод для насмешек.

– В этом году в графстве была ярмарка, – возразил чей-то скромный голос. – Она была устроена на пожертвования нового графа Соммерсвилла. Как раз в это время яхта и затонула.

В толпе зрителей разгорелся спор.

– Он выглядит достаточно жестоким, чтобы убить своего кузена, – ответил кто-то на упоминание о шраме на лице героя.

Трев фыркнул. Он не сомневался, что ни один уважающий себя убийца не стал бы носить кружева – они запачкались бы кровью. Попробуйте удерживать шпагу, когда ваши пальцы путаются в пышных манжетах!

– Теперь, когда виконт погиб, после смерти графа его титул может унаследовать Рочестер, – снова сказал женский голос, а затем с ужасом добавил: – Тогда как его следовало бы повесить!

Эти идиоты, сбежавшиеся поглазеть на его портрет, ничего не понимали. Они не знали, что у Лоренса был маленький сын, который и станет наследником, а самого Трева дед объявил незаконнорожденным. Хотя правда никогда не мешала сплетникам делать свое грязное дело.

Оба замечания были заглушены более рассудительным голосом, который сказал:

– Но говорят, что Рочестер недавно прибыл в Англию, а виконт умер прошлым летом.

– Я знаю леди Люсинду, – вмешался скромный женский голос. – Она всегда изображает на полотнах одну из своих кошек. Видите вон там на дереве пеструю желтую кошку? Она умерла от старости в апреле. Значит, эта картина была написана прошлой зимой, задолго до того, как утонула яхта виконта. Я видела, как Люсинда работала над этой картиной.

По толпе пронесся благоговейный ропот, а Трев просто заскрипел зубами, слушая всю эту чушь.

– Если это написала ясновидящая, тогда это должно быть правдой, – сказала другая женщина. – Ведь нарисовала же она Пелема в гробу еще до его смерти.

– А мою мать на Вестминстерском мосту до того, как он был построен!

– Леди Роксбери упала в обморок, когда увидела ясновидящую в парке, где она написала ее мужа рядом с чужой женщиной и с чужими детьми.

– Но вы же знаете, что его любовница носит от него ребенка, – пробормотал кто-то.

Шепотки становились все громче, но Трев уже не слушал их, он понял главное: автор портрета – женщина! Пораженный ее невероятной низостью, он думал только о том, чтобы найти эту добивающуюся известности ясновидящую, которая представила его убийцей кузена, и заставить ее признаться перед всем Лондоном, что эта картина была всего лишь мистификацией. Он в бешенстве развернулся, чтобы выбраться из толпы зрителей.

Увидев перед собой ожившего героя портрета, люди в ужасе расступились. Действительно ощущая себя преступником, Трев стремительно зашагал прочь, не глядя по сторонам.

Люсинда еще глубже забилась в свою нишу и почти не дышала, когда мимо пронесся сэр Тревельян с темным, искаженным яростью лицом. Ее взгляд упал на шпагу, кончик которой торчал из-под его плаща, и она вздрогнула.

Итак, этот человек на самом деле существует! Значит, граф Лэнсдаун прав! Люсинду охватило смятение. Как получилось, что она писала портрет пригрезившегося ей человека, а он оказался точной копией существующего в действительности мужчины? Значит, и другие слухи обоснованны? Неужели этот человек, этот пират действительно находился в Англии во время ярмарки, раз она нарисовала его? А может, она видела его где-нибудь прошлой зимой, когда его образ занимал все ее мысли?

Люсинда боялась, как бы ее не заметили. Сэр Тревельян был настолько взбешен, что вполне мог совершить убийство. Однако ей показалось, что в его черных глазах промелькнуло выражение какой-то… печали… или сожаления о чем-то. Словом, в его облике было нечто такое, что вызвало ее симпатию и сочувствие. Она постаралась как следует скрыть под капюшоном накидки свои приметные белокурые волосы и быстро направилась к заднему выходу.

Если эти слухи правдивы, то сэр Тревельян Рочестер действительно убил своего кузена, чтобы завладеть его титулом и состоянием, в которых отказал ему граф. Люсинде и раньше приходилось становиться причиной скандала, но не такого громкого. Она решила побыстрее скрыться из Лондона, пока этот пират не ворвался в их дом и не убил ее.

Люсинда затолкала в ковровый саквояж стеганую нижнюю юбку и поспешно оглядела разбросанные по спальне вещи, прикидывая, что еще можно в него втиснуть. Всю первую половину дня она посвятила тщательному продумыванию плана своего бегства из дома.

В комнату неожиданно влетела ее младшая сестра Сесиль и, увидев в спальне полный кавардак, сразу остановилась и подозрительно взглянула на Люсинду.

– По-моему, ты сказала маме, что у тебя мигрень и поэтому ты не поедешь на бал.

Люсинда вздрогнула.

– Мне уже получше.

– Синда, ты можешь не уходить из дома, – со страхом прошептала Сесиль, наконец связав упакованные в саквояж вещи с дошедшими до нее слухами. – Мама что-нибудь придумает.

Мысленно упрекнув себя за то, что так задержалась, Люсинда пыталась застегнуть туго набитый саквояж.

– Нет, – коротко ответила она.

– Что ты хочешь этим сказать? Мама всегда найдет какой-нибудь выход. Помнишь, когда тебе было двенадцать лет и ты изобразила на новой софе ту красивую леди? А твой рисунок принца Стюарта с окровавленными руками? Мама сказала об этом папе, а папа сказал королю, и король вернул войска домой и успел предотвратить кровопролитную войну!

По лицу Люсинды потекли слезы, и она грустно покачала головой:

– Было предотвращено кровопролитие в Англии, а не в Шотландии. Если бы я не написала ту картину, разве все эти храбрые юноши погибли бы при Куллодене?

Слишком юная, чтобы помнить этот период истории, Сесиль беспечно пожала плечами:

– Ну, если бы они погибли не там, то где-нибудь в другом месте, на то они и военные. Главное, что мама и сейчас поможет. Они с папой обязательно что-нибудь сделают. Ведь наш папа – герцог.

Вид юной сестренки с ее светлыми кудрями и встревоженным лицом укрепил решимость Люсинды покинуть дом. Сесиль только исполнилось шестнадцать, и она начала выезжать в свет. У нее уже появились подходящие поклонники, но за последнее время они не давали о себе знать, что становилось подозрительным. Видимо, история с этим злосчастным портретом заставила их задуматься, достаточно ли у них отваги, чтобы жениться на одной из сестер Малколм.

Люсинда обязана была уехать из Лондона, чтобы три ее сестры благополучно вышли замуж. Ее время прошло, ведь ей уже исполнилось двадцать два года. В течение шести лет она честно пыталась найти себе подходящую партию, но теперь довольно. Девушки из рода Малколмов, одаренные опасным чувством предвидения, время от времени исчезали из поля зрения публики, так что не она первая. А неизвестность таила в себе возможность обрести свободу.

– Я далеко не уеду, – пообещала Люсинда. – Кузина Фелисити сказала, что я могу остановиться у них с Эваном до тех пор, пока не решу, что делать дальше. Я уеду в Шотландию инкогнито и там буду жить под вымышленным именем. А на жизнь я вполне смогу зарабатывать пейзажами. Ведь я никому не наврежу, если буду писать реки и деревья. Думаю, вдали от Лондона мне будет намного лучше.

Она столько раз уверяла себя в этом, что ее голос звучал весело и уверенно, хотя она солгала насчет Шотландии, чтобы сбить с толку Сесиль.

– Как же ты туда доберешься? – испуганно прошептала Сесиль. – Шотландия так далеко, а на дорогах столько опасностей!

– Лучше, чтобы ты ничего не знала – не придется потом лгать. Иди и запомни: сегодня вечером ты меня не видела. А через несколько дней к тебе вернутся все твои ухажеры, и все будет хорошо.

Но Сесиль по-прежнему выглядела испуганной.

– В Лондоне полным-полно грабителей! Я слышала, папа говорил, что сейчас небезопасно гулять по улицам. Не можешь же ты уйти без лакея и факельщика.

– Обещаю обо всем позаботиться, – поклялась Люсинда, на этот раз совершенно честно. Она не отличалась особой храбростью.

Она обняла расстроенную Сесиль и ласково подтолкнула ее к двери.

Оставшись одна, Люсинда еще раз огляделась, затем выскользнула на балкон с саквояжем и коробкой красок. Нужно было поскорее исчезнуть, пока Сесиль не успела все обдумать. Родители уехали на обед, откуда собирались отправиться на бал, но это не означало, что их нельзя было быстро найти.

Люсинда все тщательно продумала. Она наняла носилки, которые должны были доставить ее к харчевне, откуда через час отправлялся дилижанс в Шотландию. На самом деле у Люсинды было отлично развито чувство самосохранения, поэтому у нее и в мыслях не было туда ехать. В Шотландии слишком суровый климат.

Бросив прощальный взгляд на свою уютную милую комнату и стараясь не думать о том, какой поднимется шум, когда сестры обнаружат ее исчезновение, она смахнула со щеки невольные слезы. Крепко сжав губы, Люсинда выкинула саквояж и коробку на растущие внизу кусты, затем опустила на лицо капюшон накидки и поспешила к лестнице для слуг. Свое изящное муслиновое одеяние она сменила на скромное платье горничной из грубой шерсти, чтобы не бросаться в глаза в харчевне, где собираются простолюдины. Наверное, она будет выглядеть ужасно, когда туда доберется, но в этом-то и заключался ее замысел – никто не должен был ее узнать.

Двор их роскошного особняка окружала высокая стена, поэтому никто не мог увидеть, как она забирала свои вещи. В это время года сумерки наступают рано. Со старого дуба заухала сова, но девушка не испугалась. Теперь осталось самое легкое – она знала, где найти ключи от ворот.

Люсинда осторожно вышла в каретный двор, и ворота тихо заскрипели, но все слуги обедали в холле, так что ее не могли услышать.

Не успела она выйти из двора в переулок, как наткнулась на высокого, закутанного в плащ человека, который неслышно возник из темноты. Грабитель! Он крепко схватил ее за плечо, и от страха сердце девушки едва не выпрыгнуло из груди. Потом незнакомец отпустил ее, и она быстро прижалась спиной к воротам. Несмотря на густой сумрак, по мощному телосложению и черному камзолу, который мелькнул под плащом, она узнала человека, который так поразил ее сегодня утром. Нет, это не грабитель – это убийца!

Сэр Тревельян пришел, чтобы уничтожить ее.

– Ладно, успокойся, барышня, – ласковым бархатным голосом сказал он. – К чему такая спешка?

Ничуть не ободренная его тоном, она еще глубже забилась под тень ползучих растений, увивавших стены. За спиной она неловко нащупывала задвижку ворот, стараясь как можно дольше разыгрывать из себя простушку.

– А вы кто такой? – спросила она несвойственным ей уверенным тоном, надеясь, что голос не выдаст ее страха. – Здесь не может быть никого, кроме людей герцога. – Ей казалось, что именно так и должна была вести себя дерзкая служанка.

Слабое освещение от фонаря в дальнем конце конюшни бросало колеблющиеся тени на пирата. Его плащ позволял только угадывать очертания фигуры, но он явно был выше отца Люсинды и гораздо шире его в плечах. Низко надвинутая на лоб треуголка скрывала лицо Рочестера.

– Я только хотел навестить герцога и решил срезать дорогу. – Тревельян снял шляпу и низко поклонился.

Когда он снова выпрямился, свет упал на его нос с горбинкой и глубоко посаженные глаза.

Она сама написала это лицо, знала этого человека до мельчайших подробностей. Но сейчас он показался ей куда крупнее! Люсинда едва держалась на ногах от страха.

– А вот сама ты кто и как здесь оказалась? – спросил он. – Не так уж много народу расхаживает тут по вечерам.

Преодолевая страх, Люсинда проговорила:

– Это не ваше дело, сэр. Идите себе по своим делам.

В жизни она не разговаривала так дерзко. Что заставило ее сейчас так выражаться? Она с испугом посмотрела, при нем ли шпага, но, слава Богу, он ее не взял.

Казалось, Тревельян не столько рассердился, сколько изумился ее ответу.

– Похоже, я столкнулся с настоящей колючкой! Скажи-ка мне, милая, что герцог, дома? У меня есть к нему дело.

Господи, милостивый Господи! Уж не собирается ли он вызвать отца на дуэль за нанесенное ее картиной оскорбление?! Озабоченная сохранением своего инкогнито, Люсинда решила, что ей следует привыкать ко лжи.

– Его нет дома, сэр. Вся семья уехала из города на сезон.

– Но в конюшне горят лампы, как будто кого-то ждут, – с уверенной усмешкой возразил он. Тревельян достал из кармана монету и повертел в руке, давая ей блеснуть на свету. – Я могу дать тебе эту монету, если ты скажешь мне, когда семья вернется домой.

Пораженная его наглостью, она забилась дальше в тень, надеясь, что капюшон надежно скрывает ее лицо. Зажатая в пальцах монета снова блеснула, и Люсинда вспомнила о скромном содержимом своего кошелька. Она не умела копить деньги, которые выдавал отец, и полностью тратила их на краски.

Что плохого в том, что она скажет ему, когда вернется отец? Все равно запряженная четверкой лошадей карета не сможет появиться бесшумно. Рочестеру стоит лишь подождать, и в конце концов он увидит ее родителей. А ей нужно поскорее избавиться от него – нанятый ею носильщик не станет долго ждать.

– Герцог весь день провел в Уайтхолле, – солгала она, – и скоро должен вернуться домой. А его семья уехала без него на бал у Бересфордов. – Люсинда надеялась, что сочиняет весьма правдоподобно. Ее отец никогда не заставлял ждать мать, а вернутся они далеко за полночь.

– Хорошо, – сказал Тревельян, по-видимому, удовлетворенный ее ответом. – А как тебя зовут, на случай, если я снова зайду?

Что даст ему имя горничной? Дрожа, она покачала головой:

– Хозяин не знает, что я вышла из дома. Я не назову вам свое имя.

Он засмеялся:

– А куда же ты направляешься? Может, мне тебя проводить? Такой молоденькой девушке не стоит бродить одной по ночам. В темноте подстерегают всякие опасности.

Улыбка сразу меняла его лицо, оно уже не казалось таким грозным. Он становился человеком, предающимся безудержным страстям и извлекающим из них высшее наслаждение. Он опасный человек. Люсинда была мечтательницей и далеко не самой умной в семье, но сообразила, что лучше не флиртовать с прославившимся своими подвигами капером.

– Смею сказать, сэр, одна я буду чувствовать себя в большей безопасности, чем с вами. Пожалуйста, пропустите меня.

Он сощурил темные глаза, явно колеблясь, затем усмехнулся и протянул ей монету, которую она быстро схватила, подавив невольную дрожь, когда случайно коснулась его горячей руки.

– В таком случае спасибо тебе, милая. – Рочестер поклонился, снова надел треуголку и зашагал прочь, как будто они просто обменялись любезностями. Через мгновение он скрылся за дальним углом каретного сарая, но Люсинда выждала несколько минут, чтобы он ушел подальше.

Рочестер был дьявольски красив. Один только бархатный голос способен был вскружить голову любой женщине. Но девушка не сомневалась, что он задушил бы ее, если бы узнал, с кем разговаривает.

Облегченно вздохнув, Люсинда торопливо прошла по переулку, ведущему к улице. Она хотела убедиться, что Рочестер не подкарауливает у дверей их дома. Но его нигде не было видно.

Девушка и не представляла себе, до чего темно на улице, когда дорогу не освещает идущий рядом мальчик с факелом. К ее радости, портшез все еще стоял на условленном месте. Быстро забравшись в него с саквояжем и коробкой, она указала, куда ее следует доставить, и дала одному из носильщиков монету, полученную от Рочестера. Ее не смущало то, что, сбегая от него, она воспользовалась его же деньгами. Этот пират сам вынудил ее скрываться.

Трев, стоявший в подворотне неподалеку от портшеза, слышал, как Люсинда назвала место назначения. Он мог поручиться всем своим состоянием – а это были немалые деньги, – что девушка с коробкой красок под мышкой и была той самой ясновидящей, которую он готов был убить. Эта случайная встреча крайне заинтересовала его. Сегодня вечером девушка явно хотела остаться незамеченной.

Последние несколько часов Трев посвятил розыску леди Люсинды Малколм Пембрук, попутно выяснив, что она была дочерью влиятельного герцога и издавна доставляла людям проблемы. Все мечты о покое и благах цивилизации, ради которых он вернулся домой, вылетели у него из головы. Двадцать лет, проведенные в море, приучили его сначала нападать, а потом уже задавать вопросы.

Но он в жизни не решился бы напасть на женщину. Рочестеру пришлось обуздать свою жажду мести. Увидев художницу лично, он напомнил себе, что она не имела отношения к гибели его кузена.

Лоренс был единственным приятным и достойным человеком из всех Рочестеров, которых знал Трев. После долгих лет разлуки он с нетерпением ожидал встречи с ним. Лоренс был всего на несколько месяцев младше Трева и настолько же являлся воплощением чистокровного английского аристократа, с золотистыми волосами, румяным и свежим лицом и с добродушно-веселым характером, насколько далек от этого типа был сам Трев.

Мрачно нахмурившись, он продолжал идти по улицам, разыскивая свою карету.

Час назад Трев силой ворвался в дом своего деда, желая лично удостовериться, что тот действительно находится в коме после удара, постигшего его в галерее. Он не стал обвинять старика в зловещем замысле с портретом с целью безнадежно скомпрометировать его в глазах света, а лишь убедился, что граф и в самом деле прикован к постели. Граф Лэнсдаун публично обвинил его в убийстве кузена, слуги графа были настроены против Трева крайне воинственно, опасаясь, что он причинит вред своему деду, и хорошо еще, что ему удалось покинуть графский особняк живым и невредимым.

Но Рочестер должен был узнать, почему его обвиняют в убийстве, которого он не совершал. Он должен был вернуть себе возможность ухаживать за какой-нибудь достойной молодой леди и впоследствии обзавестись семьей. И помочь ему в этом могла только леди Люсинда Пембрук. Он решил последовать за ней, чтобы вынудить ее публично подтвердить его невиновность.

Окончательно настроившись на преследование таинственной девицы Малколм, Трев усмехнулся и, увидев наконец свой экипаж, подозвал его взмахом трости.