Мой милый враг

Глава 25

Рассвет наступил слишком скоро, вновь принеся с собой сомнения. Эйвери стоически наблюдал за его приближением. Его сердце сейчас больше всего напоминало обреченный на гибель форпост, осаждаемый целыми легионами неоспоримых фактов.

Лили лежала рядом с ним на постели, уютно свернувшись в клубочек, удовлетворенная и насытившаяся любовью. Черные пряди ее волос струились по его рукам и плечам, одна ее ладонь покоилась у него на бедре. Эйвери провел не один час, пытаясь найти такие слова, подобрать такие доводы, которые заставили бы ее выйти за него замуж, поскольку любые другие отношения казались ему неприемлемыми. Вместе с тем он опасался, что никакие, даже самые пламенные речи уже не в состоянии были изменить ее решение остаться незамужней.

Законы, регулировавшие права на детей, выглядели в его глазах не менее отвратительными, чем желание сознательно превратить своего ребенка в бастарда. Она ни за что не смирится с первым, а он даже думать не желал о втором. Да поможет ему Бог!

Горечь пронзила его душу при воспоминании о матери Лили, женщине, которую она так горячо любила, что готова была принести в жертву свою жизнь — нет, жизни их обеих — в память о понесенной ею утрате.

Словно почувствовав, как изменилось его настроение, Лили шевельнулась в его объятиях, на лицо ее набежала тень. Осторожно, чтобы не разбудить, он привлек ее к себе и снова приник губами к прохладной массе растрепанных темных волос, вдыхая как можно глубже запах сна и плотского пресыщения и вместе с тем с особой остротой сознавая, что этот миг может стать для них последним и разлучить их навсегда. Как он мог потерять ее — свою прелестную соперницу и вечного антагониста, сокровище его сердца, воплощение всех его грез? И в то же время что он мог предпринять, чтобы ее удержать?

Из глубины дома до них донесся чей-то долгий, пронзительный крик, словно какому-нибудь проказливому чертенку наступили на хвост. По-видимому, один из малышей Терезы был голоден.

Эйвери вдруг почувствовал, что Лили проснулась. В воздухе, окружавшем их, вдруг появилась какая-то настороженность; он вздрогнул от внезапного холода и открыл глаза. Дрожь пробежала по его телу, когда он подумал о вставшем перед ним неотвратимом выборе.

— Останься, — услышал он как бы издалека собственный голос. — Останься со мной, Лили.

Она заворочалась на постели, высвободившись из его объятий, и, отвернувшись, натянула на себя простыню. Она тоже услышала плач младенца. Тот самый невинный звук, в котором ему почудился укор за готовность родителей лишить своих детей доброго имени, для нее был предостережением, посланным матерью.

Лили обернула простыню вокруг плеч, слегка зарумянившись и скромно опустив глаза при виде его обнаженного тела. Она отодвинулась от него и села на краю кровати, свесив вниз длинные ноги. Даже сейчас желание, словно дикий зверь, затаившийся где-то в глубине его существа, подкрадывалось к нему все ближе и ближе.

Ребенок заплакал снова — на сей раз еще громче, еще требовательнее. Лили подняла голову, и, глядя на ее профиль, он смог прочесть на застывшем лице внезапную догадку. Он невольно поморщился, видя ее отчужденность и понимая, что это был лишь предвестник того удара, который она готова была нанести.

— Мы можем просыпаться каждое утро вот так, в объятиях друг друга, — произнес он, не в силах скрыть отчаяние. — Ничто не мешает нам пожениться и провести вместе долгие годы, просыпаясь под детский плач.

— Эйвери, прошу тебя… — Стон вырвался из ее груди. — Ты же знаешь, что я не могу выйти за тебя замуж. Не могу.

— Нет, можешь! — С трудом сдерживая гнев, Эйвери схватил ее за запястье и развернул к себе, чтобы она по крайней мере посмотрела ему прямо в лицо. — Ответь мне прямо, Лили, что ты хочешь от меня услышать? Какие слова способны убедить тебя в том, что я никогда не перестану тебя любить и никакая сила на свете не заставит меня причинить тебе боль, забрав у тебя наших детей?

На ее лице отразилась глубокая тоска.

— Таких слов нет, Эйвери. Есть законы, и, будь они другими, я…

— Черт побери, Лили! — не сдержался он, выпустив ее запястье и отодвинувшись в сторону. — Неужели ты доверяешь своду законов больше, чем мне?

Она покачала головой:

— Я делаю это не ради себя, а ради своих будущих детей.

Эйвери поднял с пола брюки и, наскоро натянув их, поднялся. Он упорно отказывался смотреть на нее и вместе с тем не мог так просто отказаться от того, что он обрел и оценил по достоинству слишком поздно. С юных лет он привык к постоянной борьбе и теперь готов был бороться за нее до конца.

— Тогда просто останься со мной здесь, в Милл-Хаусе. Она повернулась к нему, и пышные кудри упали каскадом ей на плечи и спину, образуя один сплошной черный поток.

— Не как моя жена, раз уж ты от этого отказываешься, но как моя спутница, экономка, возлюбленная, хозяйка дома — словом, в любом качестве, какое тебе угодно, только не бросай меня совсем, Лили. — Его голос был полон страстной мольбы. — Не уходи, прошу тебя!

Взгляд Лили был полон сострадания, безграничной нежности и неизбывной грусти. Однако она не произнесла ни слова, и он не преминул воспользоваться ее молчанием.

— Тебе нужен Милл-Хаус. Мне нужна ты. Таким образом мы оба получим то, что хотим. Мы плюнем в лицо Горацио, — добавил он со злобной усмешкой, — чтобы ему сгореть в аду за то, что по его вине мы попали в такое положение.

Лили сжала пальцами простыни, глаза на ее побледневшем лице казались огромными черными озерами.

— А дети? — спросила она, почти не размыкая губ. — Как быть с ними?

Он мог согласиться на что угодно, когда дело касалось его самого, однако ни в коем случае не причинил бы вред детям, рожденным от их связи, и ни за какие блага на свете не стал бы лишать их своего имени, защиты и всех тех преимуществ, на которые они имели бы законное право. Сколь ни велико было его отчаяние, он не мог пойти против своей совести, а обманывать ее не имел права. Он уселся рядом с ней, взял ее руку в свою и провел по ней пальцем.

— У нас с тобой вообще не будет детей. Лили отпрянула от него, вскочила с кровати и отступила на шаг. Боль сделала ее глаза похожими на черные угольки.

— Останься со мной, и я обещаю тебе полнокровную жизнь, Лили. Богатую и достойную. — Он щелкнул пальцами, властным жестом призывая ее вернуться.

— Нет, я не могу, Эйвери. Ты ведь так мечтал о детях, о большой и шумной семье. По одному ребенку на каждую спальню, помнишь? Я… — Она в отчаянии снова покачала головой. — Я не могу так с тобой поступить.

— Почему же? Разве мы…

— Нет! — вскричала она. — Не искушай меня! Не надо! Возможно, сначала ты сумеешь найти утешение в моем обществе — в течение нескольких лет или даже дольше. Но в конце концов, с появлением детей у твоих знакомых, с крещением первого ребенка Бернарда тишина в этом доме станет оглушающей. И тогда ты первый начнешь на меня обижаться, более того — возненавидишь меня за это.

— Нет, никогда. — Однако его голосу не хватало той глубокой уверенности, той звонкой правды, которая одна только и могла ее убедить, потому что выражение тревожного ожидания исчезло с ее лица, сменившись обреченностью.

— Да, — возразила она мягко. — А я… если ты меня возненавидишь, мне незачем будет жить.

— Лили! — Он умоляюще простер к ней руку.

— Я должна уехать, — прошептала она, закутавшись в простыню, как будто хотела хоть таким способом отгородиться от него. — Сегодня же.

Даже гибель Карла казалась ему лишь слабым подобием той боли, которая терзала сейчас его сердце.

— Нет, — отрезал он. — Это я должен уехать. Я все равно не могу оставаться в этом доме. Здесь слишком пахнет покойницкой. Милл-Хаус разбил все мои мечты, здесь похоронены мои надежды.

— Прости меня, Эйвери! — Всхлипнув, Лили отвернулась и ринулась прочь из спальни, скрывшись в освещенном тусклым светом коридоре.

Лили повернула ключ в замочной скважине и, пошатываясь, переступила порог своей комнаты. Слезы струились у нее по щекам, а руки, которыми она пыталась набросить на себя халат, дрожали так, что в конце концов она оставила все попытки справиться с шелковым пояском и безвольно опустилась на пол, заливаясь горючими слезами.

Она уже готова была принять его предложение жить вместе без законного брака и не иметь детей, однако, представив себе его тоскующий взгляд, поняла: нельзя требовать от него подобной жертвы. У Эйвери должна быть семья — целый выводок красивых ребятишек с глазами, похожими на драгоценные камни, которые будут обожать своего отца и восхищаться им. К тому же, по правде говоря, Лили сомневалась, что сможет жить рядом с ним, зная, что у них могло быть много детей, но на самом деле никогда их не будет. Впервые в жизни выбор ее матери показался ей не таким уж очевидным, она попыталась оценить его хладнокровно, как посторонний человек, стараясь по возможности более объективно взвесить все «за» и «против». Она по-прежнему понимала решение матери, однако не была теперь уверена в том, что это решение было единственно верным. Или это было для нее лишь удобным поводом, чтобы поступить так, как хотелось ей самой, — выйти замуж за Эйвери Торна?

Этого она не знала. Она уже ничего не знала. У нее не было иных советчиков, кроме собственного прошлого, а на него, как выяснилось, далеко не всегда можно было положиться. Она так и не смогла принять решение, а Эйвери вот-вот должен был покинуть этот дом. И возможно, навсегда.

Лили опустила голову на сложенные руки и снова дала волю слезам, хлынувшим обильным потоком раскаяния.

Поскольку единственный экипаж в данный момент находился в Клив-Кроссе, Эйвери решил добраться до Литтл-Хенти пешком. Мери, брови которой при этом известии взметнулись вверх, словно крылья парящей в воздухе чайки, предложила доставить туда его саквояж и сундук с вещами позже в фургоне ее брата. Эйвери с благодарностью согласился, после чего тут же отправился на поиски Лили.

Он застал ее в библиотеке, где она сидела за столом, склонившись над толстой книгой. Он протянул руку и слегка постучал по притолоке двери, чтобы привлечь ее внимание. Лили подняла голову, в ее взгляде были тоска и безнадежность. Ему нестерпимо было видеть страдание на ее лице, и вместе с тем он сознавал, что не только ничем не может облегчить ее боль, но, что еще хуже, сам является причиной этой боли.

— Я уезжаю, — произнес он, остановившись на пороге.

— Да.

— На тот случай, если я понадоблюсь, в ближайшие несколько дней меня можно будет найти в трактире «Собака и заяц» в Литтл-Хенти.

— Да. Что мне передать Эвелин? Он пожал плечами:

— Что угодно. Скажи, что мной вновь овладела охота к перемене мест. — Его взгляд упал на огромную книгу, открытую на одной из последних страниц, и это вновь напомнило ему об исходе их соперничества за Милл-Хаус: он победил, она проиграла. Однако Эйвери не считал себя победителем. — Мы с тобой еще увидимся в следующем месяце у Гилкрайста и Гуда.

— Где? — спросила она, на миг выйдя из оцепенения.

— У адвокатов Горацио. Испытательный срок близится к концу, если ты об этом не забыла.

— А! — Она окинула взглядом лицо Эйвери, вспоминая, как его руки поддерживали ее, словно спасательный круг, когда он проникал глубоко в ее тело и дарил ей неописуемый восторг. Все кончено.

— Итак, до встречи в Лондоне. Желаю тебе всего хорошего…

— Нет! — вскричала она в паническом ужасе. — Я не думаю, что мы встретимся с тобой в Лондоне. Он вопросительно приподнял темную бровь.

— Мне совершенно незачем туда ехать. Я не выполнила условий завещания и уж подавно не намерена публично отрекаться от своих связей с движением суфражисток.

— Это очевидно. — Лицо его исказилось от отчаяния. — Ну, а теперь, с твоего позволения…

Он отвесил ей безупречно вежливый поклон, как и подобало джентльмену, словно при прощании с совершенно посторонним человеком, и отвернулся, собираясь покинуть ее навсегда.

— Погоди! Он замер.

— Бернард! — с трудом выдавила Лили. — Как быть с ним? У него наверняка возникнет множество вопросов… Или ты хочешь, чтобы я и ему тоже ответила первое, что придет в голову?

Ей показалось, что Эйвери тяжело вздохнул, однако, когда он снова обернулся к ней, лицо его было спокойным и задумчивым.

— Я совсем забыл про мальчика, — пробормотал он.

По своей давней привычке, которая была так хорошо ей знакома, Эйвери вынул из кармана позолоченные часы и не спеша открыл крышку. Посмотрев на циферблат, он снова защелкнул ее, легонько нажав пальцем. От глубокой сосредоточенности на лбу его выступили морщины. Видя, с каким тщанием он искал наилучший подход к болезненно впечатлительному подростку, Лили ощутила столь сильный прилив любви и нежности в сердце, что ей пришлось быстро заморгать, чтобы скрыть подступавшие слезы. Однако Эйвери все же успел заметить единственную слезинку, скатившуюся по ее щеке. Он сделал шаг в ее сторону, но вдруг остановился, крепко стиснув зубы, а взгляд его снова стал пустым и тоскливым.

— Как только они вернутся, пошли мне на постоялый двор записку, — произнес он наконец. — Я задержусь там до возвращения Бернарда, а потом приеду сюда и сам с ним поговорю.

Лили прикусила губу и кивнула в знак согласия.

— Лил…

Она опустила глаза, не в силах смотреть на того, кто так хладнокровно — впрочем, мужчины всегда славились своим хладнокровием — воспринял решение, которое для нее означало крушение всей ее жизни. О да, он, без сомнения, сожалел о том, что между ними произошло. И разве он сам не предупреждал ее минувшей ночью, что утро принесет с собой угрызения совести и взаимные упреки? Однако он не захотел предупредить ее о том, что душа ее окажется разорванной на части, что он-то все вынесет, тогда как она…

Нет, она не будет больше лить слезы. Она должна быть такой же сильной, как и он.

— Хорошо, — ответила она. — Я ему передам.

Когда она снова подняла голову, Эйвери в комнате уже не было.